VI
Апартаменты капитана Мерлина Атравеса,
Дворец Архиепископа,
и Королевский Дворец,
Город Теллесберг,
Королевство Черис
12 июня, 143-й год Божий
Теллесбергский Анклав
Сэйфхолд
«Любого, кто читает этот журнал, приветствую во имя истинного Бога.
Меня зовут Джереми Ноулз, и я Адам. Я впервые открыл глаза на Сэйфхолде в утро Творения, и мой ум и моя душа были свеже-созданными, чистыми и благочинными, как и мир вокруг меня. Я смотрел на работу Архангелов и Бога, и моё сердце было наполнено радостью и почтением.
Как и мои собратья, Адамы и Евы, я встретил Архангелов, я увидел Благословенного Лангхорна и Святую Бе́дард. И я знал Шань-вэй, Светлую, Которая Пала.
Есть много других, кто видел Архангелов, которых видел я, слышал и читал Священное Писание, которое я слышал и читал. Многие из нас прожили период, отмеренный каждому Адаму или Еве, и ушли из этого мира, но даже сейчас есть сотни тысяч — а возможно, и миллионы — из нас, всё ещё живущих в этом сто сорок третьем году после Сотворения. Но из всех этих душ здесь, в Теллесберге, лишь один я, и три моих компаньона — Эвелин Ноулз, моя жена, Кайлеб Сармак, брат Эвелин, и Дженнифер Сармак, жена Кайлеба — знаем то, чего не знает никто из этих других. Мы знаем, что «Священное Писание» — ложь… и что нет никаких Архангелов.
Существо, известное как Мерлин Атравес, сидело с закрытыми глазами во мраке своих неосвещённых комнат в Теллесбергском Дворце, глядя на страницы, хранящиеся в его молицирконном мозге, и пыталось всё это понять.
Это было сложно. Более того, во многих отношениях ему было труднее усвоить это, чем Нимуэ Албан узнать, что она мертва более восьми веков. Из всего, что он мог открыть для себя, эта вещь была из тех, что никогда бы не пришла ему в голову.
Он открыл свои глаза, используя свою собирающую свет оптику, чтобы посмотреть сквозь по-дневному яркую тьму и окно своей спальни на дремлющий Теллесберг. У него не было времени, чтобы прочитать невероятное документальное сокровище, которое Мейкел Стейнейр и Жон Биркит показали ему в Сен-Жерно. Но у него было время рассмотреть каждую страницу рукописного журнала, и он был ПИКА. У него было то, что на самом деле было «фотографической памятью», и он корпел над сохранёнными изображениями уже более шести часов, в то время как весь остальной Теллесбергский Дворец вокруг него и столица Армаков лежали погружённые в сон, в котором он больше не нуждался.
— Сыч, — сказал они тихо, активируя встроенный коммуникатор.
— Да, лейтенант-коммандер, — раздался где-то глубоко внутри него тихий голос, когда Сыч, тактический компьютер, произведённый «Ордоньес-Вестингауз-Литтон», располагавшийся в скрытом бункере, где пробудилась Нимуэ, ответил, отразив свой сигнал от практически незаметного СНАРКа, барражирующего высоко над водоёмом, известным как Котёл.
— Ты закончил тот поиск по данным?
— Да, лейтенант-коммандер.
— Ты нашёл указанные имена?
— Нашёл, лейтенант-коммандер. Однако, в данных есть аномалии.
— Аномалии в данных? — Мерлин сел прямее, его глаза прищурились. — Уточни аномалии данных.
— Да, лейтенант-коммандер. Имена, которые вы указали мне искать, содержатся одновременно как в официальном реестре колонистов Администрации Колонии, копия которого была сохранена в моей памяти коммодором Пеем, так и в реестре колонистов, сохранённым в моей памяти доктором Пей Шань-вэй. Однако, в этих двух реестрах они не причислены к одним и тем же анклавам населения.
— Не причислены? — нахмурился Мерлин.
— Совершенно верно, лейтенант-коммандер, — ответил Сыч. Более способный ИИ объяснил бы «аномалии данных» более подробно. Сыч, с другой стороны, явно не чувствовал необходимости делать это.
— Куда они были причислены? — спросил Мерлин, довольно твёрдо напоминая себе — в очередной раз — что версия самосознания Сыча всё ещё была… ограниченной. Руководство пользователя пообещало ему, что в перспективе эвристическое программирование ИИ может привести Сыча к более полноценному уровню сознания. Такому, чтобы он начал распознавать риторические вопросы, отвечать без необходимости специально подсказывать ему, и даже начать предоставлять необходимые объяснения или потенциально значимые неожиданные корреляции результатов поиска данных без особых на то указаний.
По твёрдому убеждению Мерлина, это «в перспективе» вероятно могло случиться довольно нескоро.
— Согласно официальному реестру Администратора Лангхорна, Джереми Ноулз, известный также как «Джере Ноулз», его жена, его шурин и его свояченица были назначены в Теллесбергский анклав. Согласно реестру доктора Пей, все четверо были назначены в Александрийский анклав.
Мерлин моргнул. Он никогда не думал сверять заметки Шань-вэй о первоначальном размещении колонистов с официальными данными учёта, никогда не подозревал, что между ними могут быть расхождения. Теперь, однако, он задавался вопросом, почему такая возможность не пришла ему в голову.
«Потому что коммодор ничего не сказал тебе об этом в загруженных им файлах, вот почему», — подумал он.
— Существуют ли дополнительные «аномалии данных» между двумя этими реестрами? — спросил он Сыча. — Дополнительные случаи, когда колонисты оказались причислены более чем к одному анклаву?
— Неизвестно, лейтенант-коммандер, — спокойно сказал Сыч, с полным отсутствием любопытства, которое Мерлин счёл сводящим с ума.
— Ладно, — сказал он тоном, в котором человеческое существо могло бы распознать угрожающую терпеливость, — выясни, существуют ли такие дополнительные аномалии. Сейчас же, Сыч.
— Да, лейтенант-коммандер.
Интонация ИИ была абсолютно лишена любых намёков, что он распознал нетерпение Мерлина.
Что, как отметил Мерлин, конечно, только сделало её ещё более сводящей с ума.
Но какими бы ни были его недостатки с точки зрения личности, Сыч был очень быстрым работником. Его анализ двух реестров занял менее двух минут, несмотря на миллионы имён в каждом из них.
— Есть дополнительные аномалии, лейтенант-коммандер, — проинформировал он Мерлина.
— Ну и, — сказал Мерлин двадцать секунд спустя, — что за дополнительные аномалии ты обнаружил? И сколько их там?
— Все обнаруженные аномалии подпадают под ту же категорию, что и известные ранее, лейтенант-коммандер. Они состоят из колонистов, которые, по-видимому, были назначены в несколько анклавов. Во всех случаях, анклав, указанный в реестре доктора Пей, — это Александрия. В реестре Администратора Лангхорна, они распределены в несколько различных анклавов. Я обнаружил в общей сложности двести двенадцать таких аномалий.
— Понятно, — медленно сказал Мерлин, чьё разочарование по поводу отсутствия у ИИ спонтанности и инициативы исчезло, так как он обдумывал цифры.
«Я знаю, что она намеревалась сделать», — подумал он, и его мысленный тон был почти восхищённым. — «Боже мой, она создавала вторую ниточку для неё сейчас, и она даже не сказала об этом коммодору. Это единственная возможная причина, по которой он не мог бы сказать мне об этом в своём сообщении». — Он нахмурился. Было ли это тем, что она собиралась сделать всё это время, или это пришло ей в голову только после того, как они официально расстались из-за их предполагаемого несогласия? И как она смогла фальсифицировать записи так, чтобы Лангхорн и Бе́дард не поняли, что она сделала?
Ну и кого не было ни единого способа узнать ответы на эти вопросы по прошествии такого времени.
Но если Мерлин не знал, как Пей Шань-вэй сделала это, он знал, что она пыталась сделать.
Он пролистал записанные в память страницы дневника Джереми Ноулза до нужного ему отрывка.
…никакого представления об истине, в ту пору, чем у любого из наших товарищей Адамов и Ев. Никто из нас не знал о ментальном программировании, которое Бе́дард осуществила по приказу Лангхорна. Но когда доктор Пей поняла, что сделал Лангхорн, она предприняла собственные меры. У неё, как и у любого её сотрудника в Александрийском анклаве, не было никакой возможности восстановить воспоминания о наших прошлых жизнях, которые были отняты у нас. Но, без ведома Лангхорна и Бе́дард, она тайно сохранила три аппарата НОИП. С ними она смогла переобучить горстку первоначальных колонистов. Мы были среди них.
Мерлин кивнул самому себе. Конечно, именно это она и сделала. Безусловно, было рискованно уже просто сохранить аппараты Нейронного Образования и Подготовки, учитывая планы и готовность Лангхорна подавить любую оппозицию, а фактически использовать их на колонистах могло бы быть ещё опаснее. Но это не могло быть более рискованным, чем её открытый отказ уничтожить записи, содержащие правду, хранящиеся в Александрии. К сожалению, ни того, ни другого было недостаточно.
«Я не могу поверить, что всё это просто лежало здесь более семисот местных лет», — подумал он. — «Интересно, пережил ли кто-нибудь из её «нелегалов» разрушение Александрии? А если они его пережили, оставили ли они записи, подобные записям «Святого Жерно», или они просто погрузились в свои легендированные личности так глубоко, как могли? И как, чёрт возьми, этот его дневник смог выжить, когда Братство наконец его нашло?
У него также не было ни малейшего представления о том, как ответить на любой из этих вопросов, но он сильно подозревал, что знает того, кто имеет.
* * *
— Его Высокопреосвященство сейчас вас примет, капитан Атравес.
— Спасибо, отче, — сказал Мерлин, когда младший священник открыл дверь в кабинет архиепископа Мейкеля и поклонился посетителю.
Солнечный свет лился через окно, которое смотрело поверх крыш Теллесберга на широкие, голубые воды гавани. Густой лес из мачт и рей рос вдоль набережной, птицы и виверны скользили над ними на восходящих потоках, грациозно паря как мысли о Боге, а выцветшие от погоды паруса усеивали гавань за ними. Кабинет Стейнейра был расположен на высоком (для Сэйфхолда) третьем этаже архиепископского дворца, и Мерлин мог смотреть вниз на кипевшие оживлённием улицы, где суетились люди, запряжённые драконами грузовые повозки и конки, которых тянули лошади.
— Сейджин Мерлин, — поздоровался с ним Стейнейр, с улыбкой протягивая руку с кольцом. — Как приятно снова увидеть вас.
— И, я уверен, очень неожиданно, Ваше Высокопреосвященство, — пробормотал Мерлин, слегка коснувшись губами предложенного кольца.
— Нет, не неожиданно, — признал Стейнейр. Он сел обратно за свой стол и махнул рукой, приглашая Мерлина садиться в удобное кресло на его дальней стороне. Он продолжал улыбаться, когда его гость уселся в кресло, но, как заметил Мерлин, его улыбка стала немного более напряжённой.
— Могу ли я предположить, Ваше Высокопреосвященство, что любой разговор, который вы и я могли бы провести здесь сегодня, не будет услышан другими ушами?
— Конечно, можете. — Стейнейр слегка нахмурился. — Мой персонал понимает, что до тех пор, пока я специально не скажу им обратного, любой разговор, который я веду в этом кабинете, столь же доверителен, как и любая другая исповедь.
— Я был достаточно уверен в этом, Ваше Высокопреосвященство. Однако в сложившихся обстоятельствах я чувствовал, что у меня нет другого выбора, кроме как удостовериться в этом.
— Я полагаю, это достаточно понятно, — признал Стейнейр. — И я прекрасно осознаю, что мы с Жоном преподнесли вам вчера довольно… позвольте сказать, значительный сюрприз.
— О, вы, безусловно, могли бы описать это таким образом, Ваше Высокопреосвященство. — Мерлин сухо улыбнулся.
— И я уверен, что у вас есть вопросы, — продолжил Стейнейр. — В данных обстоятельствах, я думаю, вам будет проще просто задать их, вместо того чтобы я пытался всё объяснить.
— Я полагаю, что объяснение «всего» займёт значительно больше, чем один полдень, — сказал Мерлин, и Стейнейр по-настоящему фыркнул.
— Очень хорошо, Ваше Высокопреосвященство, — продолжил Мерлин, — тогда, я полагаю, мой первый вопрос должен быть о том, почему дневник «Святого Жерно» и другие документы вместе с ним не были просто уничтожены, или переданы Инквизиции, когда они были наконец снова обнаружены?
— Отчасти потому, что они не были «снова обнаружены», сейджин Мерлин. — Стейнейр откинулся на спинку кресла, скрестив ноги. — Братство Святого Жерно всегда точно знало, где они находились; мы просто не знали, чем они были. Святой Жерно и Святая Эвелин оставили их запечатанными, с внушительным указанием Братству оставить их таким образом на триста пятьдесят лет после их смерти. Их инструкции были соблюдены до последней буквы.
— И какова причина, почему они не были просто уничтожены или расценены как самая отвратительная ересь, когда они были распечатаны?
— Тут, я думаю, вы видите планирование — или, по крайней мере, влияние — Святого Жерно, — серьёзно сказал Стейнейр. — Большая часть религиозной философии и мыслей Святого Жерно и Святой Эвелин были настолько ортодоксальными, насколько могла бы требовать Мать-Церковь. Я уверен, по вполне понятным теперь, когда у вас была возможность прочитать его дневник, причинам. Вы ведь прочитали его за ночь, не так ли, сейджин?
— Да, прочитал. — Мерлин посмотрел на архиепископа испытующим взглядом.
— Я предполагал, что именно поэтому вы и изучили по отдельности каждую страницу в Сен-Жерно, — пробормотал Стейнейр. Мерлин приподнял одну бровь, и архиепископ слегка улыбнулся. — Способность сейджинов запоминать вещи с первого взгляда является частью их легендарного мастерства. На самом деле, я скорее подозреваю, что это было одной из причин, по которой вы решили стать одним из них.
— Понимаю. — Мерлин откинулся на спинку своего кресла и положил локти на его обитые подлокотники, сцепив кончики пальцев по груди. — Пожалуйста, Ваше Высокопреосвященство. Продолжайте ваше объяснение.
— Конечно, сейджин, — согласился Стейнейр со слегка ироничным кивком. — Дайте подумать, на чём я остановился? Ах, да. Единственным аспектом, в котором учение Святого Жерно отошло от основного направления церковной мысли, была манера, в которой он и Святая Эвелин оба так сильно подчеркнули терпимость и терпение и сделали это занимающим такое центральное значение в их мыслях. Обязанность всех благочестивых людей видеть всех других человеческих созданий своими истинными братьями и сёстрами в Боге. Убеждать и увещевать тех, кто может ошибаться, вместо того чтобы осуждать, не стремясь понять. И быть открытым для вероятности того, что те, кто не согласен с ними, могут в конце концов оказаться правыми или, по крайней мере, ближе к правым, чем были они сами в начале разногласий.
Архиепископ сделал паузу, качая головой. Затем он отвёл взгляд, глядя сквозь окно своего кабинета на крыши и шпили Теллесберга.
— Это и есть причина, по которой Черис так долго беспокоила Инквизицию, — тихо сказал он, — и не всё из этого было простой паранойей со стороны таких Инквизиторов, как Клинтан. Несмотря на небольшой размер монастыря Сен-Жерно, Братство Святого Жерно обладало здесь, в Черис, непропорционально большим влиянием на протяжении поколений.
— Многие из нашего местного духовенства прошли через Сен-Жерно в тот или иной момент. Более того, я часто задавался вопросом, что случилось бы, если бы Инквизиция могла перекрёстно рассылать наше духовенство так же, как это происходит с духовенством материковым. Уж как минимум, я подозреваю, она могла бы узнать о… влиянии Святого Жерно, если бы больше наших доморощенных священников были назначены в материковые приходы. Не говоря уже о том, что могло бы произойти, если бы руководящие должности Церкви здесь, в Черис, были более полно заняты чужестранцами. К счастью, недоверие Инквизиции к черисийской ортодоксальности сделало Церковь несклонной подвергать другие конгрегации воздействию наших разлагающих идей, отчего лишь немногие из нашего местного духовенства были отправлены в церкви за пределами самой Черис. И то, что старших церковников трудно заставить согласиться служить здесь, на краю света, во многом также пошло нам на пользу. В особенности потому, что никто из сравнительно небольшого числа действительно старшего духовенства, отправленного в Черис, даже не начал подозревать, кем в действительности братья Святого Жерно стали здесь, в Королевстве и архиепископстве.
— И кем же они стали, Ваше Высокопреосвященство? — тихо спросил Мерлин.
— Агентами подрывной деятельности, — просто сказал Стейнейр. — Лишь очень небольшая горстка самых высокопоставленных Братьев знает о существовании Дневника Святого Жерно или любых других документах. За исключением этой горстки, никто из них никогда не слышал о книге под названием «История Земной Федерации» или о документе под названием «Декларация Независимости». Однако, каждого брата Сен-Жерно научили тому, что каждый человек несёт ответственность за его или её личные отношения с Богом. Инквизиция могла бы почти наверняка счесть это учение пагубным, хотя именно об этом и гласит Священное Писание. Потому что, сейджин Мерлин, — архиепископ отвёл взгляд от окна, его глаза были тёмными и пристальными, — личные отношения подразумевают как терпение, так и вопросы. Они подразумевают личный поиск Бога, необходимость понять свои отношения с Ним для себя, а не просто регургитацию официальной доктрины и катехизисов.
Мерлин медленно кивнул, когда он почувствовал, что ранее не вызывающие подозрений кусочки головоломки встали на свои места. Потому, что это было объяснением — или, по крайней мере, частью объяснения — для той открытости, чувства инклюзивности, которое привлекло Нимуэ Албан к Черис и её обществу, когда она впервые приступила к поиску подходящей базы для операций.
— Почти каждый брат Сен-Жерно знает, что наш акцент на личные отношения с Богом не найдёт одобрения у Инквизиции, — продолжил Стейнейр. — Но ни один из них, насколько нам известно, никогда не обращал внимание Инквизиции на философию Святого Жерно. И это, Мерлин, потому что в большинстве людей есть что-то, что взывает познать Бога, искать эту личную, прямую связь с Ним. Братство Сен-Жерно — всё Братство Сен-Жерно — признаёт этот источник личной веры и веры внутри себя. И хотя мы никогда особенно не обращали внимание на этот момент, все они знают, что он должен быть защищён и передан дальше.
— И это также первая линия обороны, не так ли, Ваше Высокопреосвященство? — проницательно сказал Мерлин.
— Конечно, это так. — Улыбка Стейнейра искривилась. — Как я уже сказал, очень немногие из Братства когда-либо знали полную правду о трудах Святого Жерно. Но, защищая и оберегая те части учения Святого Жерно, о которых они знают, они также защищают и оберегают ту часть, о которой они не осведомлены. По причинам, которые, я уверен, вы можете понять, было необходимо ограничить полноту знаний относительно небольшим числом людей. Это было проблемой для многих из нас на протяжении веков, потому что это идёт вразрез с тем, чтобы обмануть, даже если только недомолвками, тех, кто действительно является нашими братьями. Однако у нас не было выбора, и поэтому большинство Братства всегда рассматривали нашу цель как постепенную реформу — как обучение духовенства истинному служению душам детей Божьих, а не богатству и власти Матери-Церкви. Конечно, даже это едва ли было безопасной задачей на протяжении многих лет. Но многие из нашего числа, большинство из которых не знают о существовании дневника Жерно, поднялись на относительно высокие позиции в наших поместных церквях, и на этих постах, они дали приют и помогли другим братьям Сен-Жерно. Это, конечно, одна из причин, почему такой высокий процент наших местных священников был готов поддержать наш разрыв с Советом Викариев.
— Это я тоже могу понять, — согласился Мерлин.
— Не поймите меня неправильно, Мерлин, — рассудительно сказал Стейнейр. — Когда дневник Жерно был впервые распечатан четыреста лет назад, он был глубоко шокирующим для тогдашнего аббата. Только его собственная глубоко укоренившаяся вера в учение Святого Жерно удержала его от выполнения одной из тех вещей, о которых вы задавались вопросом. Он совершенно серьёзно обдумывал вопрос простого уничтожения всего этого, но не смог заставить себя сделать это. Даже «главенствующая Церковь» испытывает глубокое и неизменное почтение к письменным свидетельствам. Это восходит к изначальным Адамам и Евам, которые написали «Свидетельства», я полагаю. И, конечно, четыреста лет назад знающих грамоту было намного меньше, чем сегодня.
Мерлин снова кивнул. Исторический и доктринальный опыт Церкви Господа Ожидающего не включал ничего из текстуальных диспутов земной традиции. Документы, составлявшие официальный канон Церкви, были определены самими архангелами, а не какими-либо потенциально подверженными ошибкам советами людей, что автоматически ставило их вне всякой возможности диспута. И не было традиции «ложных Евангелий» или других фальсифицированных документов, специально созданных для того, чтобы дискредитировать веру Церкви в период её становления. Не было никакого «периода становления», и любая попытка создать такие «ложные Евангелия» была бы похоронена без следа под писаниями восьми миллионов грамотных колонистов. Как следствие, Сэйфхолд подошёл к историчности Церкви с совершенно другим мышлением, чем у земных богословов. Каждый кусочек истории только доказывал точность церковных традиций и поэтому стал ещё одной опорой, а не источником скептицизма.
Конечно, это могло бы измениться, не так ли? По мере того, как десятилетия веками сменялись десятилетиями, в обществе, сознательно завязанном на мускулы и энергию ветра, со всем тяжёлым трудом, необходимым для поддержки такого общества, эта всеобщая грамотность исчезла. По большому счёту — из которого были исключения, особенно в Церкви — только высшие сословия сохранили свободное от работы время, чтобы обучиться грамотности. И поскольку умение читать и писать становилось всё менее и менее распространённым, благоговение простых (и неграмотных) мужчин и женщин перед письменными записями, в тайны которых они не могли проникнуть, парадоксальным образом становилось всё более и более сильным.
«И это, должно быть, просто прекрасно подошло Совету Викариев», — мрачно подумал он. — «На самом деле, «Мать-Церковь» вполне могла и поощрить эту тенденцию, поскольку неграмотные члены Церкви полностью зависели от их священноначалия в том, чтобы наставлять их в содержании тех таинственных книг, которые они больше не могли читать сами. А это, в свою очередь, стало ещё одним инструментом для удушения независимости мысли в её колыбели. С другой стороны, тот факт, что уровень грамотности снова повышался в течение примерно последнего столетия, являлся одной из причин того, что колёса угрожают оторваться от их изящной маленькой машины контроля сознания, не так ли»?
— Несмотря на соблазн просто уничтожить дневник и другие документы, он решил этого не делать, — сказал Стейнейр. — Должно быть, для него это было невероятно трудное решение. Но в дополнение к самому дневнику у него было письмо, которое Святой Жерно оставил тому, кто в итоге распечатал хранилище. И, конечно, у него было достаточно исторических свидетельств, подтверждающих тот факт, что Святой Жерно действительно был самим Адамом, а Святая Эвелин была Евой. Этого, в сочетании со всеми публичными текстами, которые оставили они оба — включая разделы в «Свидетельствах», — было достаточно, чтобы помешать ему просто назвать дневник бреднями безумного еретика. И тот факт, что он знал, что тома, включённые в дневник, были запечатаны в том же хранилище на протяжении большей части четырёхсот лет, доказал, что они тоже должны датироваться самим Сотворением или сразу после него.
— Или, само собой, — взгляд архиепископа упёрся в глаза Мерлина — до него.
Мерлин снова кивнул. Лично он, несмотря на всё традиционное уважение Церкви к истории и историческим документам, подозревал, что Стейнейр, вероятно, даже сейчас недооценивает невероятную глубину духовной борьбы, с которой, должно быть, столкнулся давно живший аббат Сен-Жерно. Степень интеллектуальной целостности, которой он должен был обладать, чтобы установить — и принять — связи, которые Стейнейр только что кратко резюмировал, на фоне каждого отдельно взятого слова официальной доктрины Церкви, было трудно даже представить.
— Простите меня, Ваше Высокопреосвященство, — медленно произнёс он, — и, пожалуйста, не воспринимайте это как какое-либо нападение. Но с этим дневником и другими документами, которые были в вашем распоряжении, вы всё время знали, что вся церковная доктрина, всё её богословие и учения построены на чудовищной лжи. Но вы не только никогда не осуждали эту ложь, но на самом деле поддерживали её.
— Вы могли бы сами стать великолепным Инквизитором, Мерлин, — сказал Стейнейр, улыбка которого стала более искривлённой, чем когда-либо. — Я имею в виду, конечно, инквизитором навроде отца Пейтира, а не этой свиньи Клинтана.
— Каким образом, Ваше Высокопреосвященство?
— Вы понимаете, как задавать вопросы, которые заставляют человека прямо смотреть на то, во что он действительно верит, а не просто на то, во что он верит, потому что убедил себя в этом.
— Однако, в ответ на ваш совершенно правильный вопрос, мы должны признать себя виновными, но со смягчающими обстоятельствами. Как, я вполне уверен, вы уже поняли это, прежде чем задали свой вопрос.
— Если бы мы открыто выступили против доктрины Церкви, провозгласив, что каждое слово Священного Писания является ложью, мы просто спровоцировали бы уничтожение Черис столетиями ранее. Возможно, Инквизиция могла бы довольствоваться простым уничтожением тех, кто принёс тревожное послание, но я думаю, нет. Я думаю, слишком много из нетерпимости и… педантичности Лангхорна и Шуляра цепляется за Инквизицию даже сегодня. — Архиепископ покачал головой. — Я читал отчёт Святого Жерно о том, что действительно произошло при разрушении Александрийского анклава, что действительно произошло в ту ужасную ночь, когда он был превращён в Армагеддонский Риф. У меня нет достаточных знаний, чтобы понять, как простые падающие булыжники могли вызвать эффект, описанный Святым Жерно, но я полностью согласен с точностью его свидетельских показаний. И хотя сегодняшней Инквизиции не хватает Ракураи, «Группа Четырёх» только что продемонстрировала, что она продолжает командовать достаточным количеством мечей.
— Так что, раз уж мы не осмелились открыто противостоять лжи Церкви, поскольку мы не добились ничего, кроме уничтожения единственного доказательства того, что они были ложью, Братство Сен-Жерно — по крайней мере, те из Братства, кто знал истину — посвятило себя постепенному построению церкви другого типа здесь, в Черис. Даже это во многом представляло собой смертельный риск. Мы поняли, что в конечном итоге Инквизиция, несомненно, отреагирует так, как на самом деле отреагировал Клинтан. Мы надеялись, что это произойдёт не так скоро, и, это возможно не случилось бы, не стань Клинтан Великим Инквизитором. Тем не менее, он стал им, а мы уже слишком далеко продвинулись, сделав слишком много изменений, которые Мать-Церковь не одобряет. Правда здесь в том, Мерлин, что Клинтан всегда был прав насчёт опасности, которую Черис представляет для его драгоценной ортодоксальности. Я сомневаюсь, что он чувствовал это на основе какого-либо аргументированного рассмотрения доказательств, но его инстинкты не обманули его в том, что касалось нас.
— Как много из этого знал Хааральд? — тихо спросил Мерлин.
— Всё, — просто ответил Стейнейр. — Он прочитал весь дневник, прочитал историю Федерации. Как и все мы, в этой истории было многое, чего он не понял, для чего у него не было контекста. Но, как и все мы, он понял достаточно. Когда вы спросили его, почему его дед упразднил крепостное право здесь, в Черис, он ответил вам честно, Мерлин. Но он мог бы добавить, что одной из причин, по которой его дедушка считал всех людей равными, было то, что он тоже прочитал каждое блистательное слово из Декларации.
— А Кайлеб? — Мерлин задал вопрос ещё тише, и Стейнейр мрачно нахмурился.
— А Кайлеб, — ответил он, — это одна из причин, по которой мы с вами ведём этот разговор именно в это конкретное время.
— В это время?
— Да. Одна из причин в том, что мы быстро приближаемся к Дню Господню, и казалось… уместным рассказать вам правду до него.
Мерлин кивнул ещё раз. День Бога, который был вставлен в середину июля каждого года, был комбинированным эквивалентом Рождества и Пасхи Церкви Господа Ожидающего. Это был самый большой и самый священный религиозный праздник в году, и, учитывая то, что Братство Сен-Жерно знало о религии, которую оно не осмеливались открыто осудить столь продолжительное время, он мог понять, почему Стейнейру захотелось провести этот разговор прежде, чем он должен был первый раз служить День Бога в Теллесбергском Соборе в качестве архиепископа Черис. Тем не менее…
— Полагаю, я могу понять это, Ваше Высокопреосвященство. Но какое именно отношение имеет Кайлеб к вашему выбору времени для этого небольшого откровения?
— С тех самых пор, как хранилище было распечатано, существовали жёсткие правила, регулирующие, когда и как его содержимое должно стать известно другим. Одно из таких правил состояло в том, что прежде, чем кто-либо может быть допущен к истине, он должен достичь возраста мудрости. Который, просто потому, что было необходимо какое-то твёрдое определение того, когда можно было бы предположить её наличие, был установлен в возрасте тридцати лет. Другое правило заключается в том, что все, кто уже допущен к истине, должны дать своё согласие до того, как кто-либо ещё будет допущен к ней, и не каждому, кто выдвинут кандидатом на познание истины, на самом деле говорят её в конце. Например, два из последних восьми монархов Черис никогда не были проинформированы о ней, потому что Братья их времени полагали, что говорить им было бы слишком большим риском. И, — глаза Стейнейра стали ещё серьёзнее, — в обоих случаях их собственные отцы согласились с большинством Братства.
— Но, безусловно, это не случай с Кайлебом, — запротестовал Мерлин.
— Конечно, нет. Мы всегда — Хааральд всегда — намеревались сообщить ему правду, как только ему исполнилось бы тридцать лет. К сожалению, «Группа Четырёх» отказалась ждать так долго. Теперь у нас есть Король, чьей решимости, смелости и остроумию, мы все безоговорочно доверяем, но который слишком молод, по правилам Братства, чтобы быть информированным. И, чтобы быть уж совершенно честным, среди нас есть некоторые, которые боятся его юности и… непосредственности. Возможно, его импульсивности. Единственная вещь, которой молодой Кайлеб никогда не имел — это нерешительности насчёт высказывать своё мнение или противостоять врагу. Кроме того, страх не в том, что он отвергнет содержимое журнала, а скорее в том, что если он узнает полную правду, если ему покажут доказательства того, что почти тысячу лет Церковь контролировала весь Сэйфхолд посредством величайшей лжи в истории человечества, он не сможет противостоять выдвижению этого обвинения против «Группы Четырёх». А это то, Мерлин, чего мы не можем допустить. Пока ещё нет.
— Мы можем рассматривать раскол внутри Церкви, особенно до тех пор, пока этот раскол сформулирован в терминах реформирования разложения, упадка и злоупотреблений. Но прямая ересь — истинная ересь, которую легко доказать отсылкой к Священному Писанию и «Свидетельствам» — может дать слишком мощное оружие в руки Клинтана. Приближается — и придёт — тот день, когда эта «ересь» будет открыто провозглашена. Братство Сен-Жерно прилагало усилия чтобы приблизить этот день на протяжении четырёх веков. Но сейчас мы должны продолжать вести эту войну из-за злоупотреблений Церкви. Да, из-за духовных проблем, но духовные проблемы светские правители могут понять в светских терминах, а не в глубоко противоречивых вопросах доктрины и теологии.
Мерлин расцепил пальцы и наклонился вперёд в своём кресле с напряжённым выражением лица.
— Ваше Высокопреосвященство, поскольку вы и аббат Биркит показали мне эти документы, сообщили мне об их существовании, я должен предположить, что другие Братья, знающие всю правду, одобрили ваше решение сделать это.
Его тон и приподнятая бровь превратили утверждение в вопрос, и Стейнейр кивнул.
— Одобрили. В немалой степени потому, что нам нужно ваше мнение о том, следует ли говорить об этом Кайлебу. Я считаю, что ему нужно рассказать, как и большинство, хотя и не всё, и все мы понимаем, что в данный момент вы, несомненно, ближе к нему, чем любой другой живой человек. Но я должен признаться, что есть и другая причина. Кое-что, что содержалось в письме Святого Жерно, а не в его дневнике.
— О?
— Да. — Стейнейр сунул руку во внутренний карман рясы и вытащил сложенный лист бумаги.
— Это копия этого раздела, — тихо сказал он и протянул его через стол.
Мерлин с небольшой опаской взял его, развернул и обнаружил отрывок, собственноручно скопированный Стейнейром.
— Как и другие Адамы и Евы, переученные доктором Пей, с целью узнать правду, мы должны были стать тем, что она назвала своим «страховым полисом», — прочёл он. — Мы должны были стать, если хотите, семенем движения среди колонистов и детей колонистов, если бы, как она боялась, Лангхорн, Бе́дард и Шуляр открыто выступили против Александрии. Но у неё было меньше времени, чем она надеялась, а нас было недостаточно, когда они разрушили Александрию и убили её и всех наших друзей. Однако очевидно, что Лангхорн и большая часть его внутреннего круга также были убиты. Наше лучшее предположение, особенно с учётом изменений в Священном Писании, заключается в том, что коммодор Пей, должно быть, сумел спрятать карманную ядерную бомбу и использовал её. На протяжении многих лет, я часто думал, что путаница, которая должна была возникнуть в руководстве «архангелов» — и, вполне возможно, уничтожение большей части записей администрации колонии — объясняет, как мы смогли остаться незамеченными здесь, в этом отдалённом уголке Сэйфхолда.
— Но мы не знаем, где ещё доктор Пей могла разместить других, таких как мы. По понятным причинам, нам никогда не говорили об этом. Мы знаем, что она намеревалась разместить с нами кого-то ещё здесь, в Теллесберге, но как-то всё не было времени, а теперь не стало и её.
— Тем не менее, знайте об этом, кем бы вы ни были, те, кто, наконец, читает эти слова. Мы были всего лишь одной тетивой лука правды доктора Пей. Есть и другая. Я мало что знаю об этой второй тетиве, и даже то, что знаю, в основном случайно. Доктор Пей никогда не имела намерения посвящать нас в это в конце концов — опять же, по понятным причинам. Но кое в чём я уверен. Она и коммодор Пей делали другие приготовления, имели другие планы, кроме этого. Я не буду писать здесь даже крох того, что я знаю, из опасения, что это письмо угодит в руки Инквизиции. И всё же вы всегда должны помнить об этой второй тетиве. Придёт день, когда она пошлёт в полёт свою стрелу, и вы должны распознать её, когда она полетит. Доверьтесь ей. Она берёт начало из верности, которую вы даже не можете себе представить, от жертвы, более глубокой, чем само пространство. Я верю, что вы узнаете её, если — когда — вы увидите, и это испытание: Нимуэ.
У ПИКА не было системы кровообращения, но глубокая боль пронзила несуществующее сердце Мерлина, когда он прочитал это последнее предложение. Он смотрел на него бесконечно долго. Это было почти как если бы он смог в последний раз услышать голос Пей Шань-вэй сквозь слова, написанные человеком, который превратился в прах семьсот пятьдесят лет назад.
Наконец, он снова поднял взгляд, и Стейнейр пристально посмотрел в его сапфировые глаза ПИКА.
— Скажите мне, Мерлин, — сказал он очень, очень тихо, — вы — запасная стрела Шань-вэй?
* * *
— Что всё это значит? — спросил король Кайлеб, не обращая внимания на трон на возвышении, так как он стоял спиной к окну маленькой приёмной залы. Он перевёл взгляд с архиепископа Мейкеля на Мерлина и обратно, приподняв брови, и Мерлин криво улыбнулся.
— Вы можете припомнить, Ваше Величество, — сказал он, — как однажды я сказал вам, что, когда я смогу объяснить определённую тему более полно, я это сделаю.
Глаза Кайлеба внезапно распахнулись. Затем они метнулись к лицу Стейнейра. Он почти поднял руку, но Мерлин покачал головой.
— Всё в порядке, Кайлеб, — сказал он. — Оказывается, архиепископ Мейкел — и, кстати говоря, твой отец — имел несколько лучшее представление о том, кто я такой, чем я думал.
— Они знали? — Выражение лица Кайлеба внезапно стало очень пристальным, а взгляд, который он посмотрел на Стейнейра, был крайне испытующим.
— О, я думаю, ты мог бы сказать и так. — Улыбка Мерлина стала кривее, чем когда-либо. — Видишь ли, Кайлеб, дело вот в чём…
