Архиепископ Мейкел Стейнейр слушал мягкое мурчание кото-ящерицы на коленях, и гладил короткий, шелковистый белый бархат её меха. Кото-ящерица лежала на спине, растопырив все свои шесть лап в воздухе, а её золотистые глаза были полуприкрыты в бесстыдном блаженстве, так как длинные пальцы архиепископа ласкали мех на её животе.

— Нравится тебе, Ардин? — усмехнулся Стейнейр.

Кото-ящер не соизволил ответить на его замечание. Кото-ящерицы, в конце концов, как очевидно знали все кото-ящерицы, были истинными повелителями мироздания. Человеческие создания существовали только для того, чтобы кормить их, открывать для них двери, и — прежде всего — ласкать их. В данный конкретный момент мир был на своём месте, насколько это касалось Ардина.

Архиепископ улыбнулся этой мысли. Он был домашним животным Ардина (и не было смысла думать об их отношениях в каких-либо других терминах) уже почти десять лет, став им вскоре после смерти своей жены. В то время, когда он обзавёлся Ардином, он думал, что кото-ящерица была самкой. Было трудно отличить самца кото-ящерицы от самки, пока им не исполнилось пары лет, и он назвал нового питомца именем своей жены. К тому времени, когда он осознал свою ошибку, Ардин уже привык к своему имени и, несомненно, отказался бы, со всем монументальным упрямством своей породы, отзываться на что-нибудь другое.

К счастью, Ардин Стейнейр была женщиной с редким чувством юмора, и Стейнейр не сомневался, что её бы повеселила эта путаница. Её дочь, которая теперь делила своё имя с кото-ящерицей, определённо повеселилась. Пушистый Ардин был её подарком одинокому отцу. Она тоже предположила, что он был самкой, и она знала достаточно о кото-ящерицах, чтобы не терять время зря, пытаясь изменить образ его мыслей. Так же и зять Стейнейра, сэр Лейринк Кестейр, хотя и слышали, как он замечал — обычно, когда его жена отсутствовала — что кото-ящер Ардин был гораздо менее упрям, чем его двуногая тёзка. И что они оба были менее упрямыми, чем любой из четырёх внуков Стейнейра.

Улыбка архиепископа смягчилась от воспоминаний, но затем она растворилась в задумчивой нахмуренности, когда мысли о его внуках напомнили ему об огромной угрозе, нависшей над всем Королевством Черис и всеми его детьми. Эти внуки были заложниками удачи, и всякий раз, когда он думал о них, он точно понимал, почему некоторые люди не осмеливаются восстать против коррупции Церкви.

«Но также именно это является причиной, по которой другие люди не могут отказаться восстать», — подумал он. — «И ни Ардин, ни Лейринк никогда не сомневались в моём решении».

Костяшки чьих-то пальцев осторожно постучали в его дверь, и Стейнейр зашевелился в своём кресле. Глаза Ардина полностью раскрылись, когда его подушечка выскользнула из-под него, и архиепископ взял его на руки.

— Боюсь, пришло время работать, — сказал он. Кото-ящер зевнул, показывая свой розовый, раздвоенный язык, а затем быстро и ласково лизнул его щёку.

— Подкупом ничего не добьёшься, ты, пушистый маленький монстр, — сказал ему Стейнейр, а затем опустил его на пол.

Ардин стёк вниз и побрёл к корзине в одном из углов, а Стейнейр откашлялся.

— Войдите! — позвал он, и задумчиво наблюдал, как два неожиданных посетителя были препровождены в его кабинет, расположенный в Архиепископском Дворце.

Двое этих мужчин были достойны изучения во многом уже из-за физического контраста между ними, но другие различия были гораздо глубже.

Тем не менее, оба они попросили провести совместную встречу со Стейнейром, которая предполагала несколько интересных возможных сценариев.

«Ни один из которых», — напомнил он себе, — «скорее всего, не будет точным, учитывая, как мало информации у тебя есть, чтобы обосновать любой из них».

Епископ-исполнитель Жеральд Адимсин давно оставил позади средний возраст, и до недавних… неприятностей, у него был вальяжный, упитанный вид. Фактически, он всегда наслаждался удовольствиями хорошей кухни, и вес у него был немного больше, чем могли бы одобрить целители-священники Ордена Паскуаля. Также он очень тщательно заботился о своём внешнем виде. Он знал, что выглядеть соответствующе для епископа-исполнителя было существенным преимуществом, и поэтому всегда безупречно ухаживал за собой.

Сейчас же, хотя он всё ещё был одет в белую рясу, соответствующую его епископскому званию, он был стройнее, а в его движениях была странная хрупкость. Дело было точно не в том, что он был в возрасте, а скорее в том, что он был вынужден справиться с чем-то совершенно неожиданным и, в процессе этого, обнаружил, что мир на самом деле не был аккуратным, хорошо организованным, контролируемым местом, каким он ему представлялся.

Мужчина, пришедший с ним, отец Пейтир Уилсинн, был много моложе, он был старше короля Кайлеба не больше, чем на десять лет. Волосы Адимсина были тёмными, притом серебро возраста ещё не покрыло их, а у Уилсинна они были кудрявыми, с оттенком красного цвета, такого же редкого, как были редкими здесь, в Черис, его серые северные глаза.

Там, где Адимсин был почти таким же высоким, как и Стейнейр, Уилсинн был на голову ниже архиепископа, но, если Адимсин двигался со странным хрупким выражением лица, Уилсинн был таким же, как обычно, уравновешенным и энергичным.

Их сопровождали два оруженосца в оранжево-белых цветах Архиепископской Гвардии. Упомянутые оруженосцы уважительно шли на шаг позади посетителей, но их присутствие не было простым церемониальным актом уважения, каким оно могло бы быть. Определённо не сейчас, после того, как попытка покушения была так близка к успеху. Оруженосцы и охранники Стейнейра не были настроены рисковать ещё раз, когда заботились о его безопасности, и архиепископ чувствовал уверенность, что оба его посетителя знали об этом.

Адимсин и Уилсинн остановились перед его столом, и он поднялся, чтобы поприветствовать их.

— Епископ-исполнитель, — сказал он, слегка склонив голову в сторону Адимсина, а затем посмотрел на Уилсинна.

— Отче.

Он не предложил своё кольцо для поцелуя.

— Архиепископ, — ответил Адимсин за них обоих.

Брови Стейнейра не изогнулись, и он смог сдержаться и не отразить ни единого признака удивления на своём лице. Это было непросто. Предоставление ему этого титула, даже в частном разговоре, имело бы серьёзные последствия для Адимсина, если бы вести о этом когда-либо дошли до Храма.

— Пожалуйста, садитесь, — пригласил Стейнейр, махнув в сторону кресел перед столом, за которым когда-то сидел Адимсин, когда был представителем Эрайка Динниса здесь, в Черис.

Стейнейр много раз представал перед этим столом, чтобы получить «рекомендацию» — или выговор — от Адимсина, и осознание епископом-исполнителем изменений в их относительных состояниях проявилось в другом человеке в виде лёгкой, ироничной улыбки. Отец Пейтир, с другой стороны, просто сидел, с выражением хладнокровия и чего-то очень близкого к безмятежности, и, казалось, почти не подозревал о землетрясении, потрясшем Церковь Черис со времени его последнего визита в этот кабинет.

Стейнейр секунду пристально смотрел на них, затем кивнул оруженосцам. Некоторое время они колебались, глаза их выражали недовольство, и архиепископ поднял обе руки и изобразил прогоняющее движение в их сторону, пока они, наконец, не сдались и не вышли из кабинета, тихо закрыв за собой дверь.

— Должен признаться, — продолжил архиепископ, снова усаживаясь в своё кресло, когда дверь закрылась, — что я был несколько удивлён, когда вы оба попросили об этой встрече. Ваше послание дало ясно понять, что у вас есть фундаментальный вопрос, который вы оба хотели бы обсудить со мной, но было необычайно молчаливо насчёт того, что же именно этот вопрос может затрагивать.

Его тон сделал последнее предложение вопросом, и он вежливо поднял брови. Адимсин взглянул на Уилсинна, затем глубоко вздохнул, дотянулся до кармана рясы и достал сложенный лист бумаги.

— Я не сомневаюсь, что вы были удивлены… Ваше Высокопреосвященство, — сказал он, и на этот раз Стейнейр позволил своим глазам сузиться от выбранной епископом-исполнителем формы обращения. Адимсин, очевидно, увидел это, потому что он слегка улыбнулся и покачал головой. — Сначала, когда я сидел в своих удобных, пусть и принудительно предоставленных, комнатах в Теллесбергском Дворце, Ваше Высокопреосвященство,  у меня не было ни малейшего намерения согласиться с вашей явной узурпацией законной власти архиепископа Эрайка здесь, в Черис. Конечно, в то время, когда я стал… гостем короля Кайлеба, я не больше, чем кто-либо другой в Королевстве имел представление о том, почему и как была предпринята такая мощная атака против него. С тех пор стало намного очевиднее, что «Рыцари Храмовых Земель» должны были привести своих «союзников» в движение против Черис задолго до того, как архиепископ Эрайк смог бы добраться до Зиона с любым официальным отчётом о своём последнем пастырском визите.

Он сделал паузу, и Стейнейр поднял голову.

— Есть ли причина, по которой временная привязка к их действиям должна повлиять на ваше отношение к — как вы это назвали? — моей «неопровержимой узурпации законной власти архиепископа Эрайка»?

— Сама по себе — нет. — Неуверенная улыбка Адимсина угасла и пропала. — Однако, она сыграла свою роль. Ваше Высокопреосвященство, я не буду притворяться, что многие из моих решений, принятых, когда я сидел в кресле, в котором сейчас сидите вы, не были продиктованы… прагматическими соображениями, скажем так, и даже скажем больше, духовными или доктринальными вопросами. Несмотря на это, я, однако, надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что я ни на секунду не рассматривал какие-либо действия и нововведения, здесь в Черис, как беспокоящие, хотя некоторые из них возможно были такими, что они достигли такого масштаба, который мог бы потребовать или оправдать очевидный выбор решений «Рыцарей Храмовых Земель».

— Я поверю в это, — тихо сказал Стейнейр, и это была правда. Он никогда не считал Адимсина злым человеком, хотя в какой-то степени предельная банальность его корыстных мотивов была едва ли не хуже.

— Я уверен, вы также понимаете, — продолжил Адимсин, — что отчёт отца Пейтира, отправленный Инквизиции, подчёркивал его собственную веру в то, что ни одно из нововведений, по которым его просили вынести решение, не являлось нарушением «Запретов Чжо-чжэн». Я уверен, что он был даже больше, чем я шокирован атакой, начатой против Черис.

Стейнейр взглянул на Уилсинна, и молодой старший священник невозмутимо посмотрел на него в ответ. — «Без сомнения, Уилсинн был более удивлён, чем Адимсин», — подумал Стейнейр. В отличие от епископа-исполнителя, ни у кого никогда не возникало вопроса об искренности и глубине личной веры Пейтира Уилсинна. Он должен был знать о зачастую омерзительных соображениях, которые лежали в основе официальных заявлений Совета Викариев и политики «Группы Четырёх», но Стейнейр не сомневался, что молодой священник был одновременно шокирован и приведён в ужас предложенным «Группой Четырёх» решением «Черисийской проблемы».

— Несмотря на это, — продолжал Адимсин, — мы оба оказались в довольно неудобном положении. Имейте в виду, Ваше Высокопреосвященство, никто никоим образом не пытался оскорбить или унизить нас. На самом деле, я сомневаюсь, что в истории Сэйфхолда были ещё два пленника, которые были бы размещены с такими удобствами, хотя один или два гвардейца были, несомненно, немного… придирчивы, после того как те безумцы попытались убить вас прямо в Соборе. — Адимсин покачал головой, словно он даже сейчас не мог поверить, что кто-то пытался убить архиепископа — любого архиепископа — в его собственном соборе. — Тем не менее, у нас не было никаких сомнений, что на самом деле мы были пленниками, хотя все вежливо притворялись что это не так.

— Я прекрасно это понимаю, — ответил Стейнейр. — На самом деле, по многим причинам, именно ими вы и были. Во-первых, конечно, из-за вашего положения в церковной иерархии здесь, в Черис. Во-вторых, потому что в последнее время у вас было так много причин — многие из которых были бы вполне обоснованными, даже в глазах короля Кайлеба — активно выступать против наших действий. Эта оппозиция была бы неизбежной, и, говоря совсем откровенно, вы оба по разным причинам, возможно, имели бы значительный вес среди некоторой части нашего местного духовенства. И, в-третьих, если быть полностью честным, и независимо от того, легко вы в это поверите или нет, это также являлось попыткой защитить вас. Чтобы даже «Группе Четырёх» стало ясно, что вы не участвовали в этих действиях.

Несмотря на своё собственное открытое признание того, что Великий Инквизитор и его коллеги предназначили для Черис, кожа вокруг глаз Адимсина, казалось, ненадолго натянулась, когда Стейнейр использовал термин «Группа Четырёх». Однако, он не запротестовал против слов, выбранных архиепископом.

— Никто никогда не объяснял нам этот конкретный аспект, Ваше Высокопреосвященство. Тем не менее, я знал об этом. И, давайте откровенность за откровенность, я не был слишком уверен в том, что это пойдёт на пользу, по крайней мере, в моём собственном случае. Мне кажется, что в вашем собственном флоте это традиция — капитан несёт ответственность за всё, что происходит на борту его корабля. Совет Викариев будет считать меня — совершенно справедливо, честно говоря — по крайней мере, частично ответственным за то, что здесь произошло.

— Несмотря на это, моим намерением всегда было дистанцироваться от вызова, брошенного вашим королевством Матери-Церкви. Я мог бы чуть-чуть поддержать вашу законную самозащиту против неспровоцированного нападения на вас, но в отвержении полномочий самого Великого Викария, я считаю, что вы зашли слишком далеко. Не просто в доктринальных терминах, а в терминах неизбежных последствий не просто для Черис, но для всего Сэйфхолда.

— А затем, вчера, я получил вот это.

Он поднял сложенный бумажный лист, который вынул из кармана.

— И что это? — вежливо спросил Стейнейр.

— Личное письмо от архиепископа Эрайка, — сказал Адимсин очень тихо. — Оно адресовано совместно отцу Пейтиру и мне.

— Понимаю.

Стейнейр ни голосом, ни выражением лица сумел не выдать, что удивился ещё раз, хотя возможность того, что Эрайк Диннис напишет письмо Адимсину и Уилсинну никогда не приходила ему в голову. Так же он не подозревал о причинах, почему оно пришло. По собственному настоянию Стейнейра, Кайлеб приказал, что входящая почта его «гостей» не должна вскрываться. Король настоял на том, что любая исходящая корреспонденция должна быть тщательно изучена и подвергнута цензуре, но никто не пытался ограничивать сообщения Адимсину или Уилсинну.

— Поскольку письмо, похоже, вдохновило вас на просьбу об этой встрече, могу ли я предположить, что вы намерены поделиться со мной его содержанием?

— Можете, Ваше Высокопреосвященство. — Голос Адимсина был угрюмым, а лицо мрачным.

— Ваше Высокопреосвященство, — сказал он, — архиепископ Эрайк мёртв.

— Прошу прощения? — Стейнейр внезапно сел прямее за своим столом.

— Я сказал, что архиепископ Эрайк мёртв, — повторил Адимсин. — Новости пока не дошли до нас, сюда, в Черис. Я понимаю это. Однако письмо архиепископа Эрайка не оставляет мне никаких сомнений в том, что он действительно мёртв к данному моменту. Казнён Инквизицией за злоупотребление положением, вероотступничество, ересь и измену против Божьей Церкви и против самого Бога.

Лицо Стейнейра ожесточилось. Ему никто не требовался, чтобы вспомнить о том, какие санкции Книга Шуляра накладывала на тех, кто был осуждён за эти преступления, а тем более на одного из архиепископов самой Матери-Церкви.

— Письмо архиепископа не слишком длинное, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Адимсин. — Ему было отказано в доступе к бумаге и чернилам в целях переписки, и ему пришлось импровизировать, чтобы добыть даже этот единственный лист. Я не уверен, как ему удалось передать наружу конкретно эту записку, учитывая строгость его заключения Инквизицией. Я считаю, что его молчание об этом имеет целью защиту того, кому он доверял. Но то, о чём она говорит, очень многое объясняет.

— И что оно объясняет? — спокойно спросил Стейнейр.

— Он начинает с того, что информирует отца Пейтира и меня о причинах его ареста и вынесенного ему приговора. Он просит нас простить его — и молиться за его душу — несмотря на его многочисленные ошибки. Также он специально попросил меня передать это письмо вам, чтобы вы могли использовали его так, как сочтёте нужным, и он извиняется за то, что он не смог защитить и воспитать души своего архиепископства так, как Бог требует от Своих священников. И, — Адимсин посмотрел в глаза Стейнейра, — он берёт на себя смелость дать нам последнее указание в качестве нашего архиепископа.

— И что это за указание?

— Он не приказывает нам, потому что, как он говорит, он больше не чувствует, что у него есть такое право, но он истово умоляет нас остаться здесь, в Черис. Он говорит, что опасается, что, если мы вернёмся в Зион или в Храмовые Земли, мы тоже будем вынуждены держать ответ перед Инквизицией. Он принимает свою собственную судьбу, но, будучи нашим священническим начальником, он предписывает нам сохранить нашу жизнь вместо несправедливого наказания и судебного убийства, оставаясь вне досягаемости Инквизиции. И он просит нас сделать всё, что в наших силах, чтобы искупить его неудачу — и нашу — как духовных пастухов Черис.

Стейнейр откинулся на спинку кресла, его глаза стали задумчивыми. Он никогда не ожидал такого письма от Эрайка Динниса. Тем не менее он не сомневался, что оно было подлинным, и он подумал, что за духовное паломничество Диннис пережил в руках Инквизиции, чтобы написать это. В любом человеке есть добро.

Стейнейр верил в это так же твёрдо, как он верил, что солнце будет восходить утром. Но в некоторых людях это добро было более глубоко скрыто, более глубоко погребено, чем в других, и он думал, что добро в Эрайке Диннисе было безвозвратно погребено под горой безответственного взяточничества и многолетнего участия во внутренней коррупции Храма.

«Но я ошибался», — подумал он. — «Перст Божий может коснуться кого угодно, где угодно, самым маловероятным способом. Я всегда верил в это. И вот в конце жизни Эрайка Динниса, Бог совершенно точно прикоснулся к нему».

Архиепископ прикрыл глаза, и вознёс короткую, пылкую благодарственную молитву за то, что, хоть и в самом конце, Диннис нашёл свой, отчётливо видимый, путь к Богу, несмотря на развращающие линзы, через которые его учили искать Его. Затем Стейнейр выпрямился и посмотрел на своих посетителей.

Теперь он понял, что за необычную хрупкость он ощутил в Адимсине. Подобно Диннису — и в отличие от Уилсинна — Адимсин был человеком, чья вера отошла на второе место после его светских обязанностей… и возможностей. В судьбе и письме Динниса он увидел отражение самого себя, и, должно быть, это был устрашающий намёк. Тем не менее, в отличие от Динниса, у него была возможность извлечь выгоду из опыта в этом мире, а не только в следующем. Он мог выбрать, какие решения он примет в жизни, которая ещё осталась ему, и Стейнейру было очевидно, что он нашёл это настолько же пугающим, насколько и волнующим, а так же, как причиной устыдиться, так и шансом на своего рода исправление.

Однако для молодого Уилсинна это, должно быть, было совсем другое потрясение. Стейнейр лучше многих знал, что Уилсинн испытывал мало иллюзий по поводу того, как часто действия Церкви предавали дух её собственного Священного Писания. Но размах коррупции и внушающие ужас действия, на которые была готова пойти «Группа Четырёх», должны были ударить по нему, как кувалда. И в отличие от Динниса и Адимсина, Пейтир Уилсинн никогда не забывал, что он был священником Божьим, и никогда не позволял коррупции, которая окружала его, отвлекать его от своих духовных обязанностей.

И вот теперь, один из самых безупречных слуг Матери-Церкви, которых когда-либо знал Стейнейр, обнаружил что падший архиепископ, чьё разложение всегда должно было быть совершенно очевидно для Уилсинна, указывал ему повернуться спиной к Матери-Церкви. Отказаться от её власти, отвергнуть её законные требования. Священнику Инквизиции было приказано бросить вызов самому Великому Инквизитору одной из жертв самой Инквизиции.

— Господи, помилуй Своего истинного слугу Эрайка, — пробормотал Стейнейр, касаясь сначала своего сердца, а затем губ.

— Аминь, — эхом повторили Адимсин и Уилсинн.

— Я потрясён и напуган судьбой архиепископа Эрайка, — сказал после этого Стейнейр. — И всё же, я считаю, что под конец своей жизни он поднялся на такой уровень осознания Бога, которого лишь некоторые из нас когда-либо достигали.

— Тем не менее, я должен сказать вам обоим, что одним из пунктов доктрины, по которому я, и Церковь Черис, категорически не согласны с доктриной Совета Викариев, является право — и ответственность — любого дитя Божьего самому судить, в чём это право действительно заключается и что оно требует от него или неё. Роль Церкви заключается не в том, чтобы навязывать, а в том, чтобы учить — объяснять, воспитывать и втолковывать. Роль же индивидуума заключается в том, чтобы проявлять его или её свободу воли в любви к Богу и делать то, что правильно, потому что это правильно, а не просто потому, что ему не дали иного выбора.

Уилсинн слегка шевельнулся в своём кресле, и Стейнейр посмотрел на него.

— Я говорю вам это, брат Пейтир, потому что я отказываюсь вводить вас или любого другого человека в заблуждение по отношению к моей собственной позиции по этому вопросу. Ни один мужчина и женщина не могут по-настоящему выбрать служение Богу, если они не вправе свободно отказаться служить Ему, а Бог желает, чтобы народ Его пришёл к Нему с чистыми глазами и радостью, а не в трусливом ужасе перед Инквизицией и проклятием Ада. Я намерен ясно дать понять всем, что я отказываюсь злоупотреблять властью этого поста, дабы навязывать совесть священникам или мирянам. Таким способом прокладывается путь к тому самому разложению и случайному злоупотреблению властью «во имя Господа», которые привели нас к нынешнему разрыву с Советом Викариев. Когда Мать-Церковь решает, что она может командовать своими детьми так, как ей хочется, тогда ноги её священства крепко встают на путь во тьму. Как архиепископ, находящийся здесь, в Черис, во главе церковной иерархии, я могу предопределять политику, принимать решения и давать указания одновременно как епископату, так и священству. И, если эти инструкции будут нарушены или проигнорированы, у меня есть право и обязанность удалить тех, кто не может подчиняться мне по совести, с любых постов, которые они могут занимать в этой иерархии. Но священник всегда остается священником, отче. Если его не признают бесспорно виновным в грехе и злоупотреблении его служебным положением, никто не может отнять у него эту должность или отказать ему в его призвании. И ни я — и никакой другой человек — не имеют права отлучать, пытать или убивать любого другого мужчину или женщину, которые просто не могут или не в состоянии поверить в то, во что верю я.

Уилсинн секунду молчал, а потом глубоко вдохнул.

— Ваше Высокопреосвященство, я служитель Инквизиции. Я считаю, вы должны понимать, что я всегда старался осуществлять полномочия своего поста таким образом, который отвечает моим пастырским обязанностям и поддерживает порядок с любовью и пониманием. Я посвятил всю свою жизнь, свою веру в Бога, ответственности Матери-Церкви за сохранение детей Божьих от разложения. Не просто «убеждению» их в том, как они должны действовать, но защите их от соблазнов Шань-вэй любыми средствами, которые могут потребоваться.

— Я понимаю это, отче. Именно по этой причине я был настолько конкретен в определении этой доктринальной разницы. Я глубоко уважаю вашу личную веру и ваши личные качества, как человека и как священника. Ничто не принесло бы мне большего удовольствия, чем увидеть, что вы стали частью процесса исправления порочных практик Церкви — всех её порочных практик — здесь, в Черис и в других местах. Я полностью осознаю, каким надёжным подспорьем вы могли бы стать в этой ошеломляющей задаче. Но это не может быть причиной, по которой любой человек, даже будь он настолько священником, может заняться ей, пока он не будет уверен, что это его дело, и Господа, равно как и моё. Чувствуете вы такую уверенность, отче?

— Я не знаю, — лишь тихо ответил Уилсинн, встречая спокойный внимательный взгляд Стейнейра своими чистыми серыми честными глазами. — Я знаю, что злоупотребления, о которых говорите вы, и о которых писал архиепископ Эрайк, реальны. Я знаю, что Великий Инквизитор и Канцлер намеревались сделать с Черис, и я знаю, что это было неправильно. Хуже, чем неправильно, это было зло, предательство всего, за что Мать-Церковь должна была стоять и что должна была защищать. Что бы это ни было, я знаю, что это не могло быть волей Божьей. Однако существует большая разница между согласием, что то, что они сделали — плохо, и согласием, что то, что сделали вы — правильно.

— Я ценю вашу честность, отче. И я доверяю ясности вашего духовного видения. Я не буду пытаться сегодня склонить вас к моей точке зрения. Очевидно, что пока ваша собственная вера и ваша собственная совесть не убедят вас в том, что мы пытаемся совершить здесь, в Черис, правильно, никто не мог бы ожидать, что вы пойдёте на это. Но я прошу вас обдумать то, что вы сами видели, что написал вам архиепископ Эрайк, слова и поступки Церкви Черис, и прикосновение Бога к вашему сердцу. Подойдите к этому с молитвой и трезвой медитацией, отче, не в неистовстве и напряжении. Если вы со временем найдёте, что Бог сподвиг вас принять наши усилия, тогда мы будем приветствовать вас как брата и одинаково мыслящего слугу Божьего. А если Бог не сподвигнет вас присоединиться к нам, мы также поймём и будем уважать это решение.

— А тем временем, Ваше Высокопреосвященство?

— А тем временем, отче, я был бы очень признателен, если бы вы продолжили занимать пост Интенданта здесь, в Черис. Как вы сказали, никто в этом Королевстве никогда не испытывал ни малейшего сомнения в вашей решимости применять «Запреты» добросовестно и справедливо. Для всех наших людей было бы чрезвычайно обнадёживающим знать, чтобы вы продолжаете находиться на этой должности в это время беспорядков и перемен.

— Если я соглашусь на что-то подобное, Ваше Высокопреосвященство, то я продолжу действовать на этом посту так, как я считаю нужным.

— Это не больше и не меньше, чем я желал бы получить от вас, отче.

— Даже если это спровоцирует конфликт между нами, Ваше Высокопреосвященство?

— Отче, — сказал Стейнейр с мягкой улыбкой, — учитывая то, как вы в прошлом выполняли свои обязанности, я не вижу абсолютно никаких оснований полагать, что между нами случится конфликт на почве «Запретов». Если мы в чём-то будем не согласны друг с другом, тогда, очевидно, каждый из нас попытается убедить другого, но я ни разу не видел, чтобы вы принимали решение из блажи, или, если уж на то пошло, такое, с чем бы я не согласился. Я не вижу причин ожидать, что вы примите какое-нибудь такое решение сейчас.

— Это правда, что у нас могут быть определённые расхождения во мнениях в отношении правильного использования принуждающих полномочий, свойственных вашей должности. Как вы сказали, вы считаете, что ответственность Церкви заключается в защите от разложения «любыми необходимыми средствами», тогда как я считаю, что её ответственность состоит в том, чтобы учить и убеждать. Что внешнее принуждение не может породить внутреннюю силу, способную противостоять тьме и злу, с которыми сталкивается каждый из нас в нашей повседневной жизни. Я подозреваю, что теперь вы можете обнаружить себя несколько более сомневающимся в определении «любыми необходимыми методами», чем были до попытки вторжения «Группы Четырёх», но я не сомневаюсь, что мы всё же можем оказаться на противоположных сторонах по какой-либо проблеме доктринального принуждения. Если придёт такое время, я обязательно попытаюсь убедить вас принять мою точку зрения на эту ситуацию, но вы всегда будете иметь право уйти со своей должности в отставку — и публично изложить причины своего поступка. И я никогда не попытаюсь заставить вас принять или публично одобрить мою позицию по любому вопросу, в котором ваша совесть не сможет согласиться со мной.

— С вашего позволения, Ваше Высокопреосвященство, сегодня я не скажу ни да, ни нет, — сказал Уилсинн после долгого, задумчивого молчания. — Как вы сами предположили, это не решение, а выбор, который не следует делать второпях. Я бы предпочёл сначала помедитировать и помолиться, чтобы Бог указал мне направление, прежде чем я дам вам ответ.

— Я не могу просить большего ни у какого другого священника, отче. — Стейнейр улыбнулся молодому человеку, затем снова посмотрел на Адимсина. — И я не могу просить большего ни у какого другого епископа-исполнителя, — сказал он, улыбнувшись ещё раз.

— Очевидно, я был рад вам обоим как по политическим причинам, так и по духовным, но ни я, ни король Кайлеб не попытаемся навязывать что-то вашей совести. Как мы можем сделать это, когда большая часть нашей ссоры с Советом Викариев заключается в его попытке сделать именно это для всех детей Божьих? Каким бы ни было ваше окончательное решение, однако, знайте это. Говоря от своего имени, в полном ожидании, что король Кайлеб согласится, но даже если и нет, я предоставлю вам обоим убежище. Независимо от того, найдёте ли вы в своих сердцах и душах желание присоединиться к нам в наших усилиях по преобразованию Матери-Церкви в то, чем Бог действительно хотел бы она стала, вы можете остаться здесь, в Черис, под защитой Церкви Черис, как бы долго вам не потребовалось.