Орган начал свою величественную прелюдию, и сотни людей, набившиеся в Теллесбергский собор, поднялись со своих скамей. Восхитительная музыка пронеслась сквозь пахнущий ладаном воздух на золотых крыльях звука, а затем хор ворвался в песню.

Двери собора распахнулись, и обычная для среды утренняя процессия из скипетроносцев, свеченосцев и кадильщиков двинулась вперёд в приветствующее великолепие этого величественного гимна. Послушники и младшие священники следовали за предшествующими процессии прислужниками, а архиепископ Мейкел в свою очередь, следовал за ними.

Мерлин Атравес наблюдал за этим со своего поста в королевской ложе, приподнятой в двадцати футах над полом собора, со знакомыми смешанными чувствами. Церковь настолько была частью жизни каждого сэйфхолдца, что моменты подобные этому были неизбежны, и полное погружение, казалось, уносило прочь, по крайней мере, частичку его первоначального гнева.

«Но лишь частичку его», — напомнил он себе. — «Лишь частичку».

Процессия постепенно, величественно двигалась вперёд, а архиепископ двигался в самой её сердцевине. Но представление Мейкела Стейнейра о правильной процессии было не совсем такое, как у других архиепископов, и Мерлин улыбнулся, когда Стейнейр приостановился, чтобы в благословении возложить руку на кудрявую голову маленькой девочки, которую приподнял её отец.

Новые руки протягивались, чтобы коснуться архиепископа, когда он проходил мимо, и новые детские головы ожидали его благословения. Другие, искушённые жизнью архиепископы, несомненно, могли бы свысока увидеть в «бесхитростном» пастырстве Стейнейра отказ от права на надлежащее архиепископское достоинство. «Впрочем, эти другие искушённые архиепископы никогда бы не оказались в центре такой сильной личной любви и доверия, которое Мейкел Стейнейр вызывал у людей своего архиепископства. Конечно, были…»

Мысли Мерлина Атравеса оборвались с внезапностью гильотины, когда в нефе собора резко закружилось целеустремлённое движение.

Архиепископ Мейкел возложил руку на голову ещё одного мальчика, пробормотав слова благословения. Он знал, что его частые остановки вызывали, как правило, снисходительное раздражение среди его служек и помогающих священников.

С другой стороны, конечно, они понимали, что нельзя протестовать, даже если бы это сделало правильную хореографию неизменной церковной литургии немного сложнее. Были некоторые обязанности — и удовольствия — в призвании любого священника, которые Мейкел Стейнейр отказался бы принести в жертву «достоинству» своего священнического поста.

Он повернулся обратно к процессии, склонив голову, в то время как один из уголков его разума заново пересмотрел дневную проповедь. Настал момент, чтобы он акцентировал внимание на…

Внезапная коалесценция движения застала его врасплох так же сильно, как и любого другого в соборе. Его голова дёрнулась назад, когда чьи-то руки сомкнулись на его руках. Двое мужчин, которые внезапно ворвались в процессию, резко дёрнули его, поворачивая вбок, а он был слишком ошарашен, чтобы оказать какое-либо сопротивление. Никто и никогда не поднимал руку на духовенство Матери-Церкви.

Это действие было настолько абсолютно неслыханным, что каждый прихожанин в соборе был поражён так же, как и Стейнейр. Только те, кто был ближе всех к нему, могли действительно видеть, что происходит, но резкое прерывание процессии заставило головы развернуться, захлопав глазами.

Мозг архиепископа сработал быстрее, чем у большинства, но он ещё только начинал понимать, что происходит, когда увидел кинжал в руке третьего мужчины. Кинжал, который, вопреки всем традициям Церкви Господа Ожидающего, был пронесён в собор, скрытый под курткой убийцы.

— Во имя истинной Церкви! — крикнул убийца, и кинжал двинулся вперёд.

Мозг Кайлеба Армака также сработал быстрее, чем у большинства. Король вскочил на ноги, одна рука вытянулась в тщетном протесте, как только сверкнул кинжал.

— Мейкел! — закричал он, а затем дёрнулся назад, так как менее чем в шести дюймах от его уха выстрелила пушка.

Во всяком случае, так ему показалось. Кайлеб отшатнулся от ошеломляющего удара, молотом ударившего по его барабанным перепонкам, а затем она выстрелила снова.

Мейкел Стейнейр не почувствовал страха, когда кинжал начал движение в его сторону. На это на самом деле не хватило времени — не хватило времени, чтобы его разум понял, что происходит, и сообщил остальной его части, что он вот-вот умрёт. Мышцы его живота только-только начали сжиматься в бесполезной, хрупкой оборонительной реакции, как, совершенно внезапно, голова убийцы развалилась на части. Тяжёлая пуля продолжившая двигаться вперёд, к счастью, не попала в кого-нибудь ещё и лишь расколола одну из церковных скамей, и чудовищный фонтан крови, мозговой ткани и осколков костей брызнул на сидящих на скамье. Звук пистолетного выстрела перебил органную музыку и хор, словно органист был именно тем, в кого стреляли. Великолепное взаимодействие музыки и голосов отрубилось в неразберихе начинающихся криков и возгласов замешательства. Большинство из тех, кто находился в соборе, по-прежнему не имели понятия, что с архиепископом что-то происходит. Вместо того, чтобы смотреть в направлении Стейнейра, головы задрались наверх, во все глаза уставившись на королевскую ложу и высокого, голубоглазого королевского гвардейца, который вспрыгнул на её приподнятые, шириной с ладонь, перила.

Там он привёл себя в равновесие, невозможно устойчивое на его шатком насесте, его правая рука окуталась густым, удушливым облаком порохового дыма, а затем второй ствол пистолета выстрелил.

Глаза Стейнейра рефлекторно закрылись, когда кровь его потенциального убийцы забрызгала его лицо и белые, великолепно расшитые облачения. Его мозг, наконец, начал понимать, что происходит, а мускулы напряглись, когда он приготовился вырваться из рук, схвативших его.

Но прежде, чем он смог двинуться, в соборе разразился второй громовой удар, и он услышал захлёбывающийся крик, когда мужчина, держащий его правую руку, внезапно отпустил его.

Тяжёлый пистолет в правой руке Мерлина дёрнулся от второго выстрела.

У него не было другого выбора, кроме как прицелиться в голову, когда он выстрелил первый раз. Ему нужно было сразу и безвозвратно вывести из игры держащего кинжал нападавшего, несмотря на реальную опасность того, что тяжёлая пуля могла бы полететь дальше и убить или ранить какого-нибудь невиновного свидетеля. Тем не менее, ни один из оставшихся напавших на Стейнейра пока не выпустил оружие, и он опустил пылающую точку прицельной марки, проецируемую в поле его зрения, на спину второго человека. Пуля врезалась в позвоночник его цели и прошла вниз через его туловище под острым углом, продиктованным приподнятой огневой позицией Мерлина. Сопротивление кости и человеческой ткани замедлило большой, расплющивающийся снаряд, и его цель отпустила Стейнейра, шатаясь сделала полшага вперёд и упала.

Левая рука Мерлина поднялась, держа второй пистолет. Облако порохового дыма, извергнутое двумя уже сделанными им выстрелами, висело перед ним. Оно было бы почти полностью ослепляющим для человеческого существа, но Мерлин Атравес не был человеком. Его глаза видели сквозь дым с предельной ясностью, пока он балансировал на перилах королевской ложи, а его левая рука была такой же нечеловечески твёрдо-каменной, как и правая.

Его прицельная марка перескочила на оставшегося нападающего. Этого он хотел оставить живым. — «Выстрел в ногу должен обеспечить это», — мрачно подумал он, но тут же мысленно чертыхнулся, так как последний нападающий вытащил собственный кинжал.

Остальные члены процессии наконец поняли, что происходит. Двое из них повернулись, чтобы схватиться с третьим человеком, но у них не хватало времени. Левая рука атакующего всё ещё сжимала левую руку Стейнейра, тогда как кинжал взлетел, и ни у кого не было возможности дотянуться до него, прежде чем этот клинок опустился бы снова.

Стейнейр почувствовал, как хватка на правой руке исчезла, и переместил свой вес, готовясь вырваться из хватки на левой руке. Но затем случилась третья вспышка, и внезапно больше не осталось рук, державших его.

Мерлин хотел было прыгнуть с перил на пол внизу, затем остановился.

«Не будем делать ничего невозможного перед таким количеством свидетелей, до тех пор, пока у нас нет в этом настоящей необходимости», — сказал он себе.

Маленький голосок в его мозгу казался ему нелепо спокойным, но это имело смысл, и он опустил пистолет, продолжающий куриться дымом в правой руке, в его кобуру. Затем он присел, сжимая перила ложи правой рукой и свесился через край. Он позволил своим пальцам соскользнуть по гладкой, вощёной стойке, пока его ноги не оказались на пять или шесть футов выше мраморного пола собора, а затем позволил себе упасть с кошачьей грацией.

Он приземлился на сиденье скамьи, которая волшебным образом очистилось, когда сидевшие на ней увидели его. Они отпрянули назад, глядя на него огромными глазами, когда он спустился из нависшего облака порохового дыма, и он учтиво кивнул им в ответ.

— Извините меня, — вежливо сказал он и вышел в неф.

Собор был наполнен криками замешательства — замешательства, которое было окрашено накапливающимся гневом, так как люди начали понимать, что произошло — но Мерлин проигнорировал фоновый бедлам, когда он пробирался вверх по нефу.

Его униформы было бы достаточно, чтобы очистить ему путь в большинстве случаев. В данных обстоятельствах, когда пистолет всё ещё находился в его левой руке, один курок был взведён, а дым продолжал струйкой куриться из выстрелившего ствола, она была ещё более действенной, и он быстро добрался до места, где находился Стейнейр.

Архиепископ опустился на одно колено, не обращая внимания на младшего священника, пытающегося поднять его обратно на ноги, в то время как он повернул второго из напавших на него на бок. Как увидел Мерлин, Стейнейр пощупал одну из сторон горла упавшего мужчины, явно отыскивая пульс. Конечно, он его не нашёл, и медленно, тяжело покачав головой, он потянулся, чтобы закрыть таращащиеся, удивлённо смотрящие глаза мертвеца.

— С вами всё в порядке, Ваше Высокопреосвященство? — требовательно спросил Мерлин, и Стейнейр посмотрел на него с выражением сожаления.

— Да. — Его голос был немного дрожащим. Мерлин никогда раньше не слышал в нём конкретно этих ноток, но в сложившихся обстоятельствах он посчитал разумным, что даже монументальное спокойствие Мейкеля Стейнейра должно было дать небольшую трещину. Архиепископ откашлялся и кивнул.

— Да, — сказал он более твёрдо. — Я в порядке, Мерлин. Спасибо вам.

— Тогда, если вы не хотите беспорядков, я думаю, вам лучше встать обратно и показать себя прихожанам, прежде чем они решат, что вы тоже мертвы, — предложил Мерлин так мягко, как мог, сквозь неуклонно растущий рёв сердитых, напуганных и смущённых голосов.

— Что? — Одно мгновение Стейнейр пристально посмотрел на него, очевидно, ещё больше запутавшись. Затем его глаза прояснились от понимания сказанного, и он снова кивнул, более решительно.

— Вы правы, — сказал он и встал.

— Мы должны доставить вас в безопасное место, Ваше Высокопреосвященство! — с тревогой сказал один из младших священников.

Мерлин обнаружил, что он полностью согласен с этим, но Стейнейр покачал головой. Жест был энергичным, решительным.

— Нет, — сказал он твёрдо.

— Но, Ваше Высокопреосвященство…!

— Нет, — повторил он, даже более жёстко. — Я признателен вам за ту мысль, отче, но это… — одна рука помахала в сторону храма и мелких волн ярости, постепенно распространявшихся наружу, поскольку стоявшие ближе всего к попытке покушения, кричали объяснения стоявшим дальше, — … место, где мне нужно быть.

— Но…

— Нет, — сказал Стейнейр в третий раз, с ноткой окончательности в голосе. Затем он повернулся, пробился сквозь скипетро- и свеченосцев, от потрясения продолжавших стоять неподвижно, и пошёл обратно в неф.

Остальные члены процессии уставились друг на друга, всё ещё слишком сильно потрясённые и смущённые, чтобы точно знать, что делать, но Мерлин распрямил плечи и пошёл за архиепископом. Его собственные мысли пока не могли угнаться за Стейнейром, но, как только они это сделали, он понял, что архиепископ прав. Это было то место, где он должен был быть… по многим причинам.

Мерлин осторожно закрыл затравочную полку и опустил курок единственного не стрелявшего в пистолете ствола. Он убрал оружие в кобуру, не прерывая шага, и продолжил идти по нефу позади Стейнейра, пристально наблюдая за прихожанами, стоявшими с обеих сторон. Вероятность того, что существовала вторая команда убийц, несомненно, была ничтожной, но Мерлин намеревался принимать ничего как должное— «ничего другое, по крайней мере», — сказал он сам себе мрачно —  когда речь шла о безопасности Мейкела Стейнейра.

Те, кто находился ближе всего к нефу, видели, как архиепископ шёл мимо них, один, сопровождаемый только угрюмым, голубоглазым гвардейцем, и волны облегчения рябью расходились наружу от них, следуя по следам напряжённого смущения и гнева, которые уже охватили собор. Лицо Стейнейра было менее мрачным, чем лицо Мерлина, и он, похоже, находил более простым, чем Мерлин, что должен сдерживать себя от того, чтобы не вздрагивать, так как больше рук, чем когда-либо, протягивались, касаясь его, потому что их владельцы искали физического подтверждения того, что он невредим.

Позволять этим людям тянуться к архиепископу, на самом деле прикоснуться к нему, было одной из самых трудных вещей, которые когда-либо делал Мерлин, но он заставил себя не вмешиваться. И не только потому, что он знал, что Стейнейр не поблагодарил бы его за вмешательство. Мерлин нашёл бы, что удивительно легко жить с последующим гневом архиепископа, если бы только он не понял, что Стейнейр также был прав и насчёт этого.

«Ведь даже не похоже, что он продумывал это», — подумал Мерлин. — «Он такой, какой он есть. Чистое природное чутьё».

«Ладно, природное чутьё и вера».

Стейнейр добрался до ограждения святилища, разомкнул в нём врата — возможно, впервые, по крайней мере, за десять лет, никто из его послушников не выполнил эту задачу для него — и прошёл через них прямо в алтарь. Мерлин остановился у ограждения, повернувшись лицом к остальной части собора, но он также наблюдал через дистанционные камеры, которые его СНАРКи развернули по всему огромному строению, как Стейнейр поклонился огромным мозаикам Лангхорна и Бе́дард, а затем встал, чтобы предстать перед собравшимися прихожанами общины.

Гвалт затих медленно и неохотно, когда прихожане увидели, что он стоит там. Капли крови его несостоявшихся убийц на его облачениях показались тёмными, и его лицо также всё ещё было в крови, но было очевидно, что ничего из этого не была его кровью, и несколько человек вскрикнули с облегчением, когда поняли это.

Облегчение, однако, не сделало ничего, чтобы погасить гнев, и Мерлин мог чувствовать ярость, притаившуюся в сердцах и умах сотен этих людей, поскольку они поняли, насколько действительно близко был к смерти их архиепископ. Теперь раздалось больше криков — криков более чётко сформулированных, более остро направленных и гневных.

— Дети мои! — сказал Стейнейр, немного возвышая свой мощный голос, чтобы прорваться сквозь бушующую бурю, вспухнувшую из мстительного негодования. — Дети мои!

Его слова прозвенели, прорезая насквозь фоновые шумы, и спокойствие снова снизошло на собор. Это не было тишиной — для этого всё ещё оставалось слишком много гнева, слишком много шока, — но по крайней мере уровень шума упал, и Стейнейр воздел руки.

— Дети мои, — сказал он тихим голосом, — это дом Божий. В этом месте, в это время, несомненно, что месть должна быть Его, а не нашей.

Новая рябь прошла через собор, словно люди, слушающие его, не вполне могли поверить в то, что они только что услышали, и он печально покачал головой.

— Независимо от того, во что могут верить другие, дети мои, Бог — бог любви, — сказал он им. — Если правосудие должно быть совершено, тогда пусть оно будет совершено, но не отравляйте себя местью. Несомненно, достаточно трагично, что трое детей Божьих должны уже были умереть здесь, в Его доме, без остатка запятнывая себя ненавистью!

— Но они пытались убить вас! — закричал в ответ кто-то, потерявшийся в огромных глубинах собора, и Стейнейр кивнул.

— Они пытались, — признал он, — и они уже заплатили свою цену за это. — Мерлин понял, что сожаление и печаль в его голосе были совершенно неподдельными. — Люди, которые совершили эту попытку, уже мертвы, сын мой. Так кому же, по-твоему, мы должны отомстить за их преступление?

— Храмовые Лоялисты! — горячо ответил кто-то другой, но Стейнейр снова покачал головой.

— Нет, — твёрдо сказал он. — Мы знаем только, что трое этих мужчин предприняли эту попытку. Мы ещё ничего не знаем о том, кем они были, почему они пытались совершить такое, или о том, действовали ли они сами или нет. Мы ничего не знаем о них, дети мои, не знаем даже — независимо от того, что некоторые из вас могли подумать — были ли они как-то связаны с Храмовыми Лоялистами здесь, в Теллесберге. В отсутствие этих знаний, не может быть никаких оправданий для того, чтобы ударить по кому-нибудь, и даже если это было бы возможно, месть ни при каких обстоятельствах не может быть подходящим занятием для любого из детей Божьих. Правосудие может быть, но правосудие — это дело Короны. Мы оставим правосудие нашему Королю, уверенные в его способности знать и делать то, что правильно. Мы не будем искать мести. Мы не превратим себя во что-то, чем мы никогда бы не хотели стать.

Голоса зароптали, некоторые из них по-прежнему содержали более чем намёк на протест, но никто не осмеливался не согласиться с их архиепископом.

— Дети мои, — сказал Стейнейр более мягко, — я знаю, что вы злитесь. И понимаю почему. Но это время для печали, а не гнева. Что бы вы ни думали о тех, кто предпринял сегодня эту попытку, они всё же были вашими собратьями и детьми Божьими. Я не сомневаюсь, что они сделали то, что сделали из-за своей веры в Бога. Я не говорю, что верю, что это действительно то, чего желал от них Господь, но это было то, что как им было сказано хочет Бог. Должны ли мы осуждать их за то, что они действовали так, как требовала их вера, когда наша собственная вера потребовала от нас отвратить наши лица от Совета Викариев и Храма? Мы можем счесть необходимым противостоять людям, которые верят в то, во что верили они. В той войне, которую «Группа Четырёх» объявила против нас, может быть даже необходимо, чтобы мы разили людей, которые верят в то, во что верили они. Но, несмотря на эту мрачную необходимость, никогда не позволяйте себе забывать, что те, кто против вас, просто такие же люди, просто такие же дети Божьи, как вы сами. То, что они делают, может быть злым в наших глазах и неправильным в глазах Господа, но если вы позволите себе наполниться ненавистью, если вы превратитесь во что-то меньшее, чем человек, стремясь облегчить их убийство, тогда вы откроете себя тому самому злу, которое вы осудили в них.

Ропщущие голоса постепенно превратились в тишину, когда он заговорил, и он печально смотрел на них.

— Мы живём в то время, когда благочестивые мужчины и женщины должны делать выбор, дети мои. Я прошу вас, раз вы любите меня — раз вы любите себя, любите своих жён, мужей и детей, раз вы любите самого Бога — делайте правильный выбор. Сделав выбор, сделайте то, что нужно сделать, но делайте это, не отравляя себя, свои души или свою способность любить друг друга.

Сейчас тишина была почти абсолютной, и Стейнейр посмотрел туда, где застопорившаяся процессия всё ещё толпилась вокруг тел. К процессии присоединились с полдюжины товарищей-гвардейцев Мерлина. Теперь, когда они склонились, чтобы поднять и унести тела, Стейнейр поманил себе служек и младших священников.

— Пойдёмте, — сказал он им, стоя перед прихожанами, забрызганный высыхающей кровью людей, которые пытались убить его. — Пойдёмте, у нас есть месса, чтобы отслужить её, братия.

* * *

— Мейкел, — очень, очень серьёзно сказал король Кайлеб, — ты ведь понимаешь, что они получили преимущество, когда они спланировали это, не так ли?

— Конечно, понимаю, Ваше Величество, — спокойно ответил архиепископ. Они сидели на балконе личных покоев Кайлеба во дворце, глядя на город в золотистом свете раннего вечера, а Мерлин стоял за креслом короля. — Но, чтобы предвосхитить ваши аргументы, я слишком стар и имею твёрдые убеждения, чтобы начать пытаться изменить их сейчас.

— Мейкел, они пытались убить тебя, — сказал Кайлеб, и голос его звучал так, словно он очень старался не выказать раздражения… и не справлялся с этим.

— Я знаю, — ответил Стейнейр всё тем же, безмятежным тоном.

— Ну, как ты думаешь, что произойдёт с Церковью Черис — и этим королевством — если в следующий раз, когда они попытаются, им это удастся? — требовательно спросил Кайлеб.

— Если это случится, вам просто нужно будет выбрать моего преемника, Ваше Величество. Вы найдёте полный список кандидатов в моём столе. Отец Брайан знает, где его найти.

— Мейкел!

— Спокойнее, Ваше Величество, — сказал Стейнейр с лёгкой улыбкой. — Я действительно понимаю, что вы говорите. И я не пытаюсь свести к минимуму последствия, которые моя смерть может иметь для наших усилий бросить вызов Великому Викарию и «Группе Четырёх». И при этом, кстати говоря, я не знаю способа, при помощи которого моя смерть от рук настоящих или предполагаемых Храмовых Лоялистов раздула бы общественное мнение. Тем не менее, я священник прежде, чем политик. И даже прежде, чем архиепископ. Я служу Богу, я не прошу Его служить мне, и я отказываюсь жить свою жизнь в страхе перед моими врагами. Более того, я отказываюсь позволять моим врагам — или своим друзьям — верить, что я живу в страхе перед ними. Это время для смелости, Кайлеб, а не для нерешительности. Ты достаточно хорошо понял это на своём собственном опыте. Теперь ты должен понять, что это, также, относится и ко мне.

— Всё это очень хорошо и здорово, Ваше Высокопреосвященство, — уважительно сказал Мерлин. — Если на то пошло, я не могу не согласиться с вами. Но есть одно различие между вами и королём.

— И в чём именно заключается это «различие», сейджин Мерлин? — спросил Стейнейр.

— Его Величество постоянно и открыто окружён телохранителями, — ответил Мерлин. — Может быть для него наступило время принимать рискованные решения, может быть даже смелые, но дотянуться до него в попытке убийства было бы чрезвычайно сложно. Я предоставлю вам возможность… оценить, насколько сложно было бы добраться до вас. В следующий раз.

— Как всегда, вы привели убедительный довод, — неохотно согласился Стейнейр. — Однако это не меняет мои собственные рассуждения. И я мог бы также указать, что за пределами собора во время службы меня постоянно защищает Архиепископская Гвардия.

— Что вообще не касается того, на что указывает Мерлин, — строго сказал Кайлеб. Он откинулся на спинку стула, сердито смотря на своего архиепископа. — Я сильно склоняюсь к тому, чтобы приказать тебе изменить свои порядки.

— Я искренне надеюсь, что вы сможете противостоять этому искушению, Ваше Величество. Меня бы глубоко опечалило не подчиняться королевскому распоряжению.

— А ты мог бы, кстати, — прорычал Кайлеб. — Это единственная причина, по которой я всё ещё «склоняюсь» отдать тебе это распоряжение вместо того, чтобы просто взять и сделать это!

— Я не намерен создавать вам проблемы, Ваше Величество. Я намерен выполнять свои пастырские обязанности в том виде, в котором, как я убеждён, их выполнения ожидает от меня Бог. Я понимаю связанные с этим риски. Я просто отказываюсь позволять им соблазнить меня быть меньше священником Божьим, чем Он требует.

Выражение лица Кайлеба стало ещё кислее, а ноздри раздулись. Но потом он покачал головой.

— Хорошо, хорошо! — Он воздел свои руки. — Ты знаешь, что ты ведёшь себя, как идиот. Я знаю, что ты ведёшь себя, как идиот. Но если я не могу остановить тебя, значит не могу. Однако, единственная вещь, которую я собираюсь сделать — это принять несколько собственных предосторожностей.

— Каких, например, Ваше Величество? — немного с опаской спросил Стейнейр.

— Во-первых, я размещу постоянную стражу вокруг собора, — мрачно сказал Кайлеб. — Я, возможно, не смогу помешать людям проносить тайком на мессу кинжалы с собой, но я смогу чертовски хорошо удержать кого-либо от провоза тайком бочки или двух пороха, когда никто не смотрит!

Стейнейр выглядел немного несчастным, но кивнул в знак согласия.

— И, во-вторых, Мейкел — и я предупреждаю тебя, я не приму никаких отказов по этому поводу — я помещаю в соборе парочку разведчиков-снайперов генерала Чермина.

Архиепископ, казалось, застыл, но Кайлеб ткнул палцем под нос пожилого человека и покачал им.

—Я сказал тебе, что не буду выслушивать никаких аргументов, — грозно сказал он, — и я не буду. Я уберу их подальше от глаз, насколько смогу, возможно, на один из верхних балконов. Но они будут там, Мейкел. Разумеется, они не будут сейджинами, поэтому не жди, что они повторят небольшой подвиг Мерлина, ухитрившись не убить каких-нибудь невинных очевидцев, но по крайней мере они будут там просто на всякий случай.

В течение долгого, напряжённого момента казалось, что Стейнейр всё равно собирался спорить. Затем его плечи слегка ссутулились, и он вздохнул.

— Хорошо, Кайлеб, — сказал он. — Если ты действительно настаиваешь.

— Я настаиваю.

Голос Кайлеба, как и выражение его лица, был непреклонным, и Мерлин согласился с ним. Конечно, мягко говоря, было маловероятно, что два или три метких стрелка — или даже дюжина таких — смогли бы помешать успешному завершению попытки убийства, случившейся этим утром. Только повышенная скорость реакции Мерлина и тот факт, что он усеял собор дистанционными датчиками, позволили ему вовремя понять, что происходит и что-то предпринять насчёт этого. Снайперы, ограниченные их врождёнными чувствами и рефлексами, мягко говоря, вряд ли могли повторить его достижение.

«С другой стороны», — сказал он себе мрачно, — «есть несколько дополнительных мер предосторожности, которые я могу предпринять. И Его Высокопреосвященство архиепископ Слишком-Упрямый-для-Собственной-Пользы не сможет ничего с ними поделать, потому что, в отличие от Кайлеба, у меня, в первую очередь, нет абсолютно никакого намерения обсуждать их с ним!»

Он не позволил никаким признакам этой мысли повляить на выражение собственного лица, несмотря на определённое чувство удовлетворения от того, что он нашёл способ обойти упрямство Стейнейра. Сыч уже передислоцировал и расширил сеть сенсоров вокруг и внутри Теллесбергского собора. Охранники короля Кайлеба, возможно, не смогут сказать, кто из прихожан архиепископа решил присутствовать на мессе, со вкусом наряженный в модные вещи со спрятанными кинжалами, но датчики Сыча, определённо, смогут. И у некоего Мерлина Атравеса не было бы абсолютно никаких колебаний насчёт того, чтобы оказать противодействие любому, кто по рассеянности принёс один с собой.

Это была лёгкая часть, но у него не было намерения останавливаться на этом.

Сыч уже был занят копированием облачений Стейнейра, стежок-за стежком, камень-за-камнем.

После того, как он закончит эту работу, будет совершенно невозможно даже для Стейнейра описать разницу между произведением ИИ и оригиналами. Даже самые крошечные, заштопанные пятнышки будут точно продублированы. Но в отличие от оригиналов, копии будут сделаны из современных противопульных тканей, усеянных нанитами, которые буквально трансформируют любую часть их поверхности в броневую плиту перед лицом любого воздействия. И как только его облачения будут заменены, настанет время начать работу над его обычными сутанами. Сыч должен был завершить весь проект к концу текущей пятидневки.

«И тогда, Ваше Высокопреосвященство, следующий сукин сын, который пытается воткнуть в вас нож, столкнётся с «чудом», которое Клинтану и его друзьям будет трудно объяснить», — подумал Мерлин холодно.

«Само собой, я сомневаюсь, что сукин сын, о котором идёт речь, проживёт достаточно долго, чтобы понять, насколько он удивлён».

Что просто отлично подходило Мерлину Атравесу.