Тонкий аромат духов витал в воздухе, распространяясь по роскошно украшенным и обставленным апартаментам. Висящий на потолке вентилятор, приводимый в действие слугой в подвале, который терпеливо и безостановочно вертел приводную ручку на дальнем конце шкивов и валов, вращался почти беззвучно. Улица снаружи — хороша замощенная, безупречно выметаемая и отмываемая каждый день, была широким проспектом, проходящим перед дорогими, и безупречно содержащимися, домами. Птицы и мягко свистящие виверны сидели на декоративных грушевых деревьях, образующих широкие островки зелени расположенные по центру улицы, или трепетали вокруг оросителей, установленных жителями этих дорогостоящих резиденций.

Большинство из этих резиденций были зионскими городскими особняками второстепенных ветвей великих династий Церкви.

Хотя этот квартал определённо входил в число фешенебельных, он был достаточно далёк от Храма, чтобы быть исключительно «респектабельным» местом жительства, и более чем несколько особняков перешли в другие руки либо из-за того, что состояние первоначальных владельцев улучшилось достаточно, чтобы они переместились в более стильные кварталы в другом месте, либо потому, что их состояние сократилось настолько, что они были вынуждены их продать.

Вот так эта отдельно взятая резиденция много лет назад перешла во владение мадам Анжелик Фонда.

Были в квартале такие клеветники, которые считали присутствие мадам Анжелик неприемлемым, но их было мало, и, как правило, они держали своё мнение при себе, потому что у мадам Анжелик были друзья. Влиятельные друзья, многие из которых остались… клиентами, даже сегодня.

Тем не менее, также она понимала добродетель благоразумия, и её учреждение, вместе с услугами её восхитительно прекрасных и хорошо обученных молодых девушек, предлагало такое же благоразумие своей клиентуре. Даже те, кто сожалел о её присутствии среди них, понимали, что такие учреждения, как её, были необходимой и неизбежной частью Зиона, и, в отличие от некоторых более захудалых учреждений, мадам Анжелик, по крайней мере, не допускала никаких азартных игр или пьяных потасовок. В конце концов, её клиенты происходили только из высших эшелонов иерархии Церкви.

Она была, практически несомненно, одной из самых богатых женщин во всём городе. На самом деле, она могла быть самой богатой женщиной с точки зрения её личного богатства, нежели её положения в одной из великих семейств Церкви. Ходили настойчивые слухи, что до того, как она выбрала своё призвание и изменила своё имя, она могла являться членом одной из этих семей, хотя никто в это не верил. Или не был готов признать это, даже если бы они поверили в это.

В сорок пять лет, дни, когда она работала сама, остались позади, хотя она сохранила стройную фигуру и большую часть восхитительной красоты, которая сделала её настолько успешной, прежде чем она перешла на руководящие должности. С другой стороны, её феноменальный успех зависел не только от физической красоты или неуёмной энергии в спальне, хотя она обладала этими качествами в изобилии. Что более важно, тем не менее, Анжелик Фонда также обладала острым, проницательным умом, состоящим в браке с тонким чувством юмора, обострённой наблюдательностью, искренним чувством сострадания и умением держать себя в любой дискуссии, независимо от темы, с остроумием и обаянием.

На протяжении многих лет многие одинокие епископы, архиепископы или даже викарии пользовались её изысканным обществом. Если бы она была из тех женщин, что склонны по-дилетантски заниматься политикой, многие и разнообразные тайны Церкви, которые были ей доверены в те годы, стали бы разрушительным оружием. Однако, это было опасной игрой, а некая мадам Анжелик была слишком мудрой, чтобы играть в неё.

«Кроме того», — подумала она, задумчиво глядя на тихий район за окном, — «она имела лучшее применение для большинства этих секретов».

— Вы посылали за мной, мадам?

Она отвернулась от окна, грациозно шелестя тонкими юбками и шелестя шелком по атласной коже.

Несмотря на свой возраст, она продолжала источать ауру чувственности, зрелое ощущение её собственной страстной природы, с которой не смогла бы тягаться ни одна юная девушка. Она казалась неспособной двигаться с отсутствием изящества, даже если бы хотела, и мерцание того, что могло быть завистью, отразилось в глазах просто одетой служанки в дверях.

— Да, Эйлиса, — сказала мадам Анжелик. — Пожалуйста, входи.

Вежливость Анжелик, даже с её слугами, была естественной и инстинктивной, но не было никаких вопросов, кто был госпожой, а кто служанкой. Эйлиса повиновалась вежливой команде, неся свою швейную сумку, и закрыла за собой дверь.

— Боюсь, что у меня есть несколько мелких вещиц для починки, — сказала Анжелик, слегка повысив голос, когда дверь закрылась.

— Конечно, мадам.

Дверь защёлкнулась, и выражение лица мадам Анжелик изменилось. Спокойная, утончённая атмосфера превосходства исчезла, а её выразительные глаза, казалось, стали глубже и темнее, когда она протянула руки. Эйлиса мгновение смотрела на неё, а затем её губы напряглись.

— Да, — тихо сказала Анжелик, беря руки другой женщины в свои и крепко сжимая их. — Это подтвердилось. Послезавтра, через час после рассвета.

Эйлиса глубоко вдохнула и её руки сжали руки Анжелик в ответ.

— Мы знали, что это должно было произойти, — тихо сказала она, и её голос изменился. Акцент слуг из низшего класса растворился в ясной, почти певучей манере произношения одного из самых эксклюзивных пансионов для благородных девиц в Храмовых Землях, а некоторые неподдающиеся объяснению изменения в осанке подчеркнули это изменение.

— Я продолжала надеяться, — ответила Анжелик, глаза её блестели. — Конечно, кто-нибудь мог бы добиться помилования для него!

— Кто? — Взгляд Эйлисы был твёрже и суше, чем у Анжелик, но в нём также было и больше гнева. — Круг не смог. Что бы я там не хотела, я всегда знала, что и как произойдёт. А уж если они не смогли, то кто бы ещё осмелился? Вся его семья — даже его собственный брат! — проголосовала за подтверждение приговора или отмежевалась «от затянувшихся уз привязанности» между ними. — Она выглядела так, словно хотела плюнуть на блестящий деревянный пол комнаты. — Трусы. Каждый из них трус!

Анжелик на мгновенье крепче сжала свои руки, а затем разжала их, чтобы обнять её одной рукой.

— Это всё Великий Инквизитор, — сказала она. — Никто из них не осмелился бросить ему вызов, особенно после того, что сделали черисийцы с флотом вторжения… и после того, как Кайлеб назвал Стейнейра его преемником, а Стейнейр отправил это ужасное письмо Великому Викарию. Весь Совет испуган, хотят они это признавать или нет, а Клинтан решил накормить их кровью, которой они жаждут.

— Не ищи им оправданий, Анжелик, — тихо сказала Эйлиса. — И даже не думай извиняться за него.

— Он никогда не был плохим человеком, — сказала Анжелик.

— Нет, он не был плохим, всего лишь порочным. — Эйлиса сделала ещё один глубокий вдох, и её нижняя губа мгновенно задрожала. Затем она почти судорожно дёрнулась. — Они все испорчены, и поэтому никто из них не встал, чтобы защитить его. В Писании говорится, что все люди пожинают то, что они посеяли, а он никогда не сеял ничего достаточного крепкого, чтобы выстоять перед лицом такой бури.

— Нет, — грустно согласилась Анжелик, затем расправила плечи, и, подойдя к сиденью под окном, вытянулась вдоль него, откинувшись на мягкий подлокотник на одном конце, где она снова могла посмотреть на успокаивающее спокойствие улицы.

Эйлиса последовала за ней и слегка улыбнулась, когда увидела три развешенных платья, готовых к штопке. Если она не очень ошиблась в своих предположениях, Анжелик сознательно разорвала как минимум два из них, но это было характерно для неё. Когда она вызывала белошвейку для починки порванной одежды, одежда, о которой шла речь, была порвана… однако, это было сделано должным образом.

Эйлиса открыла свою сумку и начала доставать иголки, нитки, ножницы и напёрстки… которые все, кроме ниток, как криво заметила она, были сделаны в Черис. Одной из вещей, которые вдохновили Анжелик предложить ей нынешнюю роль, было то, что на самом деле она была необычайно искусной белошвейкой. Конечно, это было потому, что это было увлечение богатой женщины, а не потому, что это было источником средств к существованию слуги.

Эйлиса села в гораздо более скромное, но всё-таки удобное кресло и начала работать над первым из нарядов, а Анжелик продолжала задумчиво глазеть в окно. Несколько минут прошло в безмолвии, прежде чем Анжелик пошевелилась и повернула голову, подпирая подбородок поднятой ладонью, когда она рассматривала Эйлису.

— Ты собираешься рассказать мальчикам? — тихо спросила она, и иголка Эйлисы замерла на мгновение. Она посмотрела на неё, кусая губу, затем покачала головой.

— Нет. Нет, пока нет. — Её ноздри раздулись, и она снова начала накладывать аккуратные, безупречные стежки. — Конечно, они должны будут узнать. А Тимити, я думаю, уже подозревает, что происходит. Но я не хочу рисковать, рассказывая им об этом, до тех пор, пока они не окажутся в каком-то безопасном месте. Или, по крайней мере, — она улыбнулась горькой, вялой улыбкой, — в каком-то более безопасном.

— Я могла бы посадить тебя завтра на корабль. — Заявление Анжелик звучало робко, но Эйлиса снова покачала головой.

— Нет. — Её голос стал суровее. — По многим причинам это был не настоящий брак, но он мой муж. И под конец своей жизни, я думаю, может быть он всё-таки нашёл в себе хотя бы следы мужчины, который, как я всегда знала, был спрятан где-то внутри него. — Она посмотрела на Анжелик, и её глаза наконец наполнились слезами. — Я не покину этого мужчину, если он наконец найдёт его.

— Это будет ужасно, — предупредила Анжелик. — Ты знаешь это.

— Да, я знаю. Но я хочу это запомнить. — Лицо Эйлисы ожесточилось. — Я хочу иметь возможность рассказать им, как это было, что они сделали с ним «во имя Божье». — Последние два слова сочились кислотой, и Анжелик кивнула.

— Что ж, если это то, чего ты хочешь, — сказала она мягко.

— Я хочу иметь возможность рассказать им, — повторила Эйлиса.

Анжелик только смотрела на неё несколько секунд, затем улыбнулась со странной смесью любви, печали… и воспоминаний.

— Очень жаль, что он никогда не знал, — сказала она. Эйлиса посмотрела на неё, словно озадаченная явной сменой темы.

— Не знал что?

— Не знал о нас. Не знал о том, как долго мы знакомы друг с другом, что мы продолжали надеяться увидеть в нём. Было так трудно не взять его за сутану и не попытаться встряхнуть в нём хоть какие-то чувства!

— Мы не могли рисковать. Ладно, ты не могла. — Эйлиса вздохнула. — Возможно, я могла бы. Возможно, мне следовало бы сделать это, но он всегда был слишком занят игрой. Он никогда не слышал меня, когда я подкидывала подсказку, никогда не понимал намёков. Они просто проходили мимо него, а я боялась быть слишком недвусмысленной. И, — настала её очередь печально улыбнуться, — я всегда думала, что всё ещё будет время. Я никогда не думала, что для него всё может кончиться вот так.

— Также, как и я, — сказала Анжелик, и опять откинулась на спинку кресла, сложив руки на коленях.

— Я буду скучать по твоим письмам, — сказала она.

— Лизбет займёт моё место, — сказала Эйлиса. — У неё уйдёт несколько месяцев, чтобы урегулировать на местах все договорённости о доставке, но она знает, что делать.

— Я говорила не об этом. — Анжелик криво усмехнулась. — Я говорила о твоих письмах. Ты знаешь, довольно многие в действительности используют моё прошлое против меня. Те, кто знает о нём хоть что-то. Ты никогда этого не делала.

— Конечно, не делала. — Эйлиса мягко, тихонько рассмеялась. — Я знаю тебя с тех пор, как тебе было меньше года, Анжелик! И твоё «прошлое» — это то, что сделало тебя такой успешной.

— Но иногда казалось так странно обсуждать его с тобой, — задумчиво сказала Анжелик.

— Да, казалось. Иногда. — Эйлиса склонилась обратно к своим стежкам. — Во многом ты была его женой больше, чем была я когда-либо. После рождения мальчиков, ты, несомненно, виделась с ним чаще, чем я.

— Тебя это возмущает? — Голос Анжелик был тихим. — Я никогда не осмеливалась спросить тебя об этом, ты же знаешь.

— Я возмущалась тем, что властные игры, в которые он играл здесь, в Зионе, были для него важнее, чем его семья, — ответила Эйлиса, не поднимая взгляда от своей работы. — Я возмущалась тем фактом, что он искал своё утешение в борделях. Но это был его мир, мир, в котором он родился. В этом не виновата ни ты, ни твоя работа, и я никогда не обижалась на тебя.

— Я рада, — сказала Анжелик мягко. — Я рада, Адора.