Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
«Эти крысы страдают от депрессии»
На рубеже XX столетия обстановка в Буэнос-Айресе была напряженной – во всяком случае, для иммигрантов.
За период с 1870 по 1910 год население столицы Аргентины, расположенной на берегу Рио-де-ла-Плата, выросло с двухсот тысяч жителей до полутора миллионов. Большинство вновь прибывших были не аргентинцами, а итальянцами, немцами, венграми, русскими и уроженцами еще сотни других стран.
Став независимым государством в середине XIX века, Аргентина занимала такую же площадь, как Европа, но ее население составляло лишь одну пятую часть жителей Лондона. Правительству требовались иммигранты, которые должны были возделывать землю, строить экономику и платить налоги. В результате в конце 1800-х годов власти выделили 130 тысяч бесплатных билетов для европейцев на переезд через Атлантику и обустройство на новом месте. Первые прибывшие писали на родину, какая это замечательная страна – Аргентина. И корабли потянулись сюда один за другим.
Буэнос-Айрес разросся и превратился в процветающий, но грязный мегаполис. Как и в любом другом городе с большим количеством иммигрантов, будь то Нью-Йорк или Сан-Паулу, каждая волна приезжавших давала новые поводы для трений. Иммигранты гордо говорили на своих родных языках, игнорируя местный испанский. Между различными этническими группами вспыхивали перестрелки. С появлением каждой новой волны переселенцев среди старожилов возникали новые страхи по поводу того, как изменится их жизнь.
Та к было и после приезда в Буэнос-Айрес первых еврейских семей.
Аргентинцы были не в восторге от появления переселенцев, не принадлежащих к христианской религии. Они не были знакомы с укладом жизни евреев. Правительству не нравилось, что евреи будут покупать землю. Еврейские семьи побросали свои дома и имущество в Восточной Европе в надежде на лучшее будущее, но им были выделены для жилья кварталы Буэнос-Айреса, пользовавшиеся не самой большой популярностью. К 1910 году еврейское население этого города насчитывало уже 68 тысяч человек.
Некоторое представление о страхах местных жителей можно получить, читая заголовки газет того времени. «Станем ли мы семитской республикой? – задавала в 1898 году вопрос газета Buenos Aires Herald. – Еврейские иммигранты из России занимают третье место по численности, а кроме них, на наши берега высаживаются еще сирийские турки и арабы».
Евреи попали в изоляцию и были отстранены от участия в общественной жизни. Они выносили словесные оскорбления, а порой и побои.
Многие местные жители способствовали усилению напряженности, усиленно педалируя миф о «настоящих аргентинцах» – гаучо. Гаучо представали в образе настоящих мужчин – патриотов, гордо восседавших на лошадях. Они являлись южноамериканским аналогом ковбоев, родившихся и выросших в пампасах. Люди говорили: «Ты не аргентинец, если в тебе не живет маленький гаучо».
Испытывая гонения, аргентинские евреи вынуждены были выбирать: либо потерять свою идентичность и влиться в местную культуру, либо расстаться с мечтами о спокойной жизни. Психология гаучо была чужда большинству из них. Они все чаще задавали себе вопрос: «Неужели нас прогонят и отсюда?»
До сих пор мы видели, что горючим для самых выдающихся примеров сотрудничества являются различия и что прорывной прогресс возможен только при наличии когнитивных трений. Но в последней главе говорилось и о том, что группы часто не раскрывают свой потенциал полностью, потому что трения вызывают у людей нервозность. В этой главе я хочу подробнее рассказать о том, как уменьшить чувство страха, мешающее вместе работать и выполнять поставленные задачи. Как можно раскрыть высокий потенциал взаимоотношений, не покидая Зоны, где могут твориться чудеса?
Дебаты братьев Райт со сменой позиций являлись прекрасным способом, позволявшим сохранять конструктивное начало конфликта. Постоянно меняющиеся аргументы в споре не позволяли перейти на личности, что могло бы разрушить их отношения. Однако этот способ вряд ли мог быть применен в 1920-е годы в Буэнос-Айресе, чтобы облегчить жизнь испытывавшим опасения местным жителям и сражающимся с нуждой иммигрантам. Участники группы «Удан-клан», выросшие в самых неблагополучных кварталах Нью-Йорка, хорошо справлялись с конфликтами, поэтому готовы были вступать в баттлы по указанию Риззы, чтобы делать совместные записи. Но еврейские и арабские переселенцы в Буэнос-Айресе не стремились становиться в очередь, чтобы поучаствовать в дебатах с гаучо по поводу коммунальных проектов. Поэтому в городе происходило то, что обычно происходит в городах, населенных иммигрантами: жители в большей или меньшей степени жили обособленно в тех частях города, где возможности контакта с непохожими на них людьми сводились к минимуму.
Управление городом, да и любым населенным пунктом требует работы в команде. Экономика может расти только при условии взаимодействия людей. Улицы будут безопасными и чистыми только тогда, когда это станет делом каждого. И предоставлять людям ресурсы, защиту и стабильность – это задача не только одного главы городской администрации.
Именно необходимость в такой социальной кооперации является главной причиной, по которой люди выработали в себе способности к сотрудничеству. Если вы помните, мы уже упоминали ранее о способности мозга интерпретировать язык тела и мимику, а также понимать речь. Все эти инструменты сформировались в ходе эволюции и сделали homo sapiens доминирующим видом на планете. Именно поэтому не обладавшие большой силой люди совместно охотились на мамонтов и гигантских броненосцев до их полного истребления. Мы научились защищать себя от хищников и даже убивать их.
И в мире, где исчезли саблезубые тигры, самой большой угрозой для людей стали другие люди.
Как ни парадоксально, но тот же самый инстинкт выживания, который подталкивает нас к совместной работе, заставляет противодействовать тем, кто на нас не похож. Хотя люди, как правило, доверяли соплеменникам и не боялись, что их убьют во сне за кусок мамонтятины, отношение к соседним племенам было кардинально противоположным. Наш мозг запрограммирован так, чтобы рассматривать людей, которые иначе выглядят и разговаривают не по-нашему, как потенциальную угрозу.
Ученые называют это внутригрупповой психологией. Для ускорения реакции на потенциальные угрозы человеческий мозг автоматически делит людей на две категории: своих (представителей своего племени или людей со схожими чертами и свойствами, которым положено доверять и помогать) и чужих (любых других человеческих существ на планете).
Неврологи обнаружили, что наш мозг запрограммирован на это от природы. Виновник всего – имеющееся в нем миндалевидное тело, или амигдала. Это парное образование овальной формы в самом центре мозга, отвечающее за распознавание угроз и запуск серии автоматических реакций для подготовки организма к сражению или бегству в случае опасности.
Все происходит следующим образом: предположим, вы идете по улице, а какой-то автомобиль вдруг покидает проезжую часть и несется прямо на вас. Мозг интерпретирует этот новый, громкий и быстро движущийся объект как угрозу. Амигдала переходит в режим тревоги. Она запускает каскад химических реакций. Мозг вырабатывает молекулы глутамата, из-за которых вы застываете на месте или вздрагиваете и обращаетесь во внимание. Затем сигнал поступает в гипоталамус. Он дает железам указание повысить содержание адреналина. Из-за этого увеличиваются частота пульса и артериальное давление и вы готовы сражаться или убегать (разумный человек в данной конкретной ситуации вряд ли будет настроен на сражение).
Наш мозг – удивительный орган. Он за мгновения приводит нас в готовность противодействовать угрозе.
Эта автоматическая реакция оправдывала себя в ходе войн доисторических племен и оправдывает сегодня в ситуациях с вышедшей из-под контроля машиной. Но в современном мире, когда мы имеем дело с людьми, она может оказывать нам медвежью услугу. Амигдала запускает ту же цепь реакций, когда мы встречаем человека, который выглядит, говорит и действует не так, как мы, даже если у нас нет с ним никакого конфликта.
Когда мы видим что-то непривычное, наша нейрохимическая реакция с трудом поддается контролю. В результате возникает настороженность по отношению к непохожим на нас людям, хотя мы еще не начинали с ними работать. Если вы не знакомы с природой этой естественной реакции, то возникает непроизвольное побуждение либо избегать чужака, либо уничтожить его.
Наука делает четкий вывод: если амигдала в норме, то в каждом из нас живет глубоко укоренившийся страх перед всем незнакомым и непривычным. Для обозначения этого состояния существует пришедший из греческого языка термин – «ксенофобия».
Это качество приносило пользу, когда мир был достаточно велик, чтобы люди могли держаться подальше друг от друга. Но с тех пор мы уже поняли, что даже плохая кофейня Starbucks лучше, чем хорошая пещера. Зарождение сельского хозяйства означало, что теперь людям предстоит жить достаточно близко друг к другу.
После этого амигдала и внутригрупповая психология, которые когда-то помогали нам выжить, перестали приносить пользу. Чужаки не просто окружают нас повсюду. Мы еще и нуждаемся в них, чтобы обеспечить когнитивное многообразие для достижения прогресса.
Но вернемся в Буэнос-Айрес начала прошлого века. Люди там уже начали паниковать от наплыва приезжих.
Одно решение заключалось в том, чтобы просто не обращать внимания на еврейских иммигрантов, выделить им район для проживания и предоставить самим себе. Но как быть, если их окажется слишком много? Что, если они начнут претендовать на места в городской администрации и скупать недвижимость в центре города? Так и до войны недалеко.
Другое решение, которое подсказывала местным жителям их амигдала, заключалось в том, чтобы всячески угнетать иммигрантов. Их можно было избить, лишить прав, даже убить, как это сделает режим Адольфа Гитлера в Европе много лет спустя.
Но самое лучшее решение, разумеется, заключалось в том, чтобы научиться доверять друг другу Для этого нужно было сделать одно из двух: либо с помощью силы воли преодолеть естественные побуждения, исходящие от амигдалы (трудная задача), либо попробовать включить чужаков в число своих.
Разумеется, в 1910 году еще никто не умел мыслить такими категориями.
В истории нашей планеты только одна страна – США – приняла больше иммигрантов, чем Аргентина. Напряженность между иммигрантами на Манхэттене, доходившая до войн между нью-йоркскими бандами, в значительной степени находила отражение и в Буэнос-Айресе. Неприязнь к еврейским переселенцам угрожала стабильности в городе.
Но затем начали происходить поразительные вещи. Если в Европе евреев преследовали и убивали, а в Нью-Йорке вынуждали селиться в изолированных кварталах, то в Буэнос-Айресе антисемитизм резко пошел на убыль. Буэнос-Айрес стал тем местом (если не считать современного Израиля), где отношение к евреям оказалось самым радушным. Города Аргентины завоевали репутацию мест распространения космополитической культуры. Страх портеньо перед иммигрантами и связанная с ним преступность снизились до одного из самых низких в мире уровней. Аргентинцы научились принимать чужаков в свою среду?
Как такое стало возможно? Чтобы выяснить это, обратимся к трем историям о компьютерщиках и «ботаниках».
Первая произошла в Массачусетсе.
Шел 1999 год. Когда осела пыль после слияния Daimler-Chrysler, Кэрол Валлоне, возглавлявшая компанию Universal Learning Technologies (ULT), решила сама попытать счастья.
ULT обладала высокой капитализацией и отличалась быстрыми темпами роста. Она разрабатывала учебные компьютерные программы для организации школьной учебы в режиме онлайн. Тем временем в Ванкувере один профессор из Университета Британской Колумбии работал на созданием компании, которая тоже должна была заниматься организацией обучения через интернет и называлась WebCT. Уже через два года в подписчиках у некоммерческой компании WebCT было почти три миллиона учащихся.
Это была классическая история любви между некоммерческой и коммерческой организациями. У WebCT были связи и клиенты, и она любила гулять под дождем. У ULT был хорошо налажен бизнес и имелись нужные технологи, но была аллергия на кошек. Сложится ли из них пара?
В конце концов Валлоне опустилась на одно колено. ULT купила WebCT, и они, взявшись за руки, удалились в сторону заката.
Но медовый месяц не может продолжаться вечно. Вскоре Валлоне заметила, насколько непохожими друг на друга были корпоративные культуры обеих фирм. Одна являлась некоммерческой и располагалась на Западном побережье Канады, другая – коммерческой и находилась на Восточном побережье США. У них были диаметрально противоположные взгляды на бизнес.
Сотрудники ULT были креативны и амбициозны вплоть до проявлений нетерпимости к чужим мнениям. Они не проявили восторга, когда Валлоне объявила о поглощении WebCT и переходе на ее платформу.
В свою очередь, сотрудники WebCT отличались академической сдержанностью и осторожностью. «Среди них преобладало мнение, что “синие воротнички” приехали в Ванкувер, чтобы захватить их компанию», – вспоминает Валлоне. Предпосылки для конфликта были налицо.
Начинался период организационной тишины. С канадской стороны самые большие опасения состояли в том, что WebCT теперь будет вынуждена зарабатывать деньги для инвесторов вместо того, чтобы заниматься делом. Американцы, в свою очередь, боялись, что университетский менталитет канадцев заставит их замедлить скорость внедрения инноваций. Валлоне тревожилась по поводу того, смогут ли объединившиеся компании переварить чужие культурные традиции. Обе стороны были настроены скептически. «Как создать обстановку доверия?» – спрашивала себя Валлоне.
Слияние ULT и WebCT создавало все предпосылки для прогресса за счет наличия разных перспектив и эвристик. В то же время в нем присутствовал и потенциал неудачи. Подсознание говорило сотрудникам: «Вы в опасности!» Этот страх грозил потопить все предприятие.
Вторая история началась со стереотипа.
«Нет ничего страшнее, – сказал А. Дж. Харбингер, – чем подойти к красивой женщине и заговорить с ней».
Однажды во время похода я натолкнулся на медведя, который съел все мои съестные припасы, поэтому у меня была другая точка зрения на этот счет. Но я промолчал.
Мы сидели в Лос-Анджелесе в двухэтажном офисе компании Харбингера Art of Charm. Здесь проходили недельные курсы «в условиях, приближенных к боевым», для неуверенных в себе мужчин. Один журнал поручил мне написать о них статью.
Заявление Харбингера поначалу слегка покоробило меня, но потом я присмотрелся к контингенту его клиентов: на диванах сидело восемь зашуганных «ботаников». Один жаловался на то, что его голос срывается на писк, когда он нервничает (а нервничал он постоянно). Другой был робким иммигрантом с Филиппин, на которого нападал паралич каждый раз, когда он заговаривал с женщиной, хотя он очень мечтал когда-нибудь жениться. Третьим был программист из Колорадо, который за всю свою жизнь так и не осмелился пригласить девушку на свидание. Остальные были в том же духе. У каждого была своя история, но все они испытывали робость перед женщинами.
Первым делом Харбингер пригласил (вы только вдумайтесь!) настоящую женщину. Ее звали Сьюзен. Мы должны были по очереди поболтать с ней о чем-нибудь в присутствии всей группы, а Харбингер снимал это на камеру. Вообще-то беседы с незнакомыми людьми – моя профессия, но в присутствии инструктора с камерой я почувствовал себя робким студентом. Остальные смотрели, открыв рот, словно ожидая чуда. Моя амигдала сходила с ума.
Каждый день на курсах были разные варианты упражнений. В понедельник была Сьюзен. Во вторник надо было «дать пять» какому-нибудь незнакомцу в баре. В среду и четверг мы разыгрывали сценки с парой актрис из местного импровизационного театра комедии.
Они придумывали нам разные роли и ситуации: убийца с топором приходит наниматься на работу, два бодибилдера с жаром выражают благодарность друг другу, парочка расстается друг с другом из-за какого-то пустяка и так далее. Потом мы становились в круг и совместными усилиями сочиняли истории, по очереди говоря по одному слову. При этом все чуть ли не катались по полу от хохота.
Харбингер называл это «экспозиционной терапией». По его словам, один из способов преодоления страхов в присутствии других людей состоит в том, чтобы почаще ставить себя в подобные ситуации. Боитесь незнакомых людей? Заставьте себя с кем-нибудь познакомиться. Робеете перед женщинами? Старайтесь проводить с ними больше времени.
Несмотря на явную абсурдность некоторых упражнений, Харбингер приводил научные обоснования своей терапии.
Она основана на классических исследованиях социального психолога Роберта Зайонца. Следующая газетная статья, опубликованная в 1967 году, дает хорошую иллюстрацию этого метода:
В Орегонском университете появился таинственный студент. На протяжении двух месяцев он приходил на занятия, одетый в большой черный пластиковый пакет, из-под которого были видны только его босые ноги. Каждый понедельник, среду и пятницу в 11:00 он приходил и садился за маленький столик в дальнем конце аудитории. Студенческая группа занималась ораторским искусством – умением убеждать собеседников… Профессор Чарлз Гётцингер знал, кто скрывается в пакете, но никому из 20 студентов это не было известно. Гётцингер рассказывал, что отношение студентов к незнакомцу постепенно менялось от враждебности до любопытства и в конце концов до проявления дружеских чувств.
Поначалу студенты были не слишком любезны с незнакомым человеком в черном пакете, который постоянно молчал. Но сам факт, что он постоянно находился у них на виду, способствовал тому, что они перестали его бояться и он им даже понравился! Зайонц использовал этот и другие эксперименты, чтобы показать, как у людей пропадает страх по отношению к вещам, которые они часто видят.
В компании Art of Charm постоянное общение со Сьюзен и другими незнакомыми людьми заменяет Харбингеру человека в пакете. Большинство из его клиентов до этого избегали общения с незнакомцами, но когда обстановка вынуждала их раз за разом вступать с ними в контакт, это было не просто хорошим упражнением, но и психологическим средством избавления от страха.
К концу недели я стал свидетелем кардинальных перемен в нашей маленькой компании. Робкие до этого парни теперь подходили к незнакомым девушкам в баре и приглашали их на танец, заводили разговоры с прохожими на бульваре.
Я был впечатлен. Терапия Харбингера действительно работала!
Проще всего было бы предположить, что теория Харбингера сработала и в Буэнос-Айресе и что местные жители стали проявлять больше терпимости по отношению к еврейским переселенцам только потому, что те постоянно были у них на виду. Но это не в полной мере объясняет происшедшее. Иначе тот же самый феномен мы наблюдали бы и в других городах, населенных в начале 1900-х годов иммигрантами, например в Сан-Паулу или Нью-Йорке. Конечно, и в этих городах ксенофобия со временем пошла на убыль. Страхи местных жителей перед приезжими ослабевали, а количество преступлений против них уменьшалось. Но нигде это не было выражено так отчетливо и нигде не происходило с такой скоростью, как в Буэнос-Айресе.
Эффект присутствия быстрее срабатывает в ситуации со студентами и таинственным человеком в черном пакете, чем там, где мы имеем дело с группами людей разного вероисповедания. Его было бы недостаточно, чтобы быстро ликвидировать глубоко укоренившиеся страхи жителей Буэнос-Айреса. Одного только эффекта присутствия было бы мало и для того, чтобы сформировать единую команду в WebCT. И только одного появления незнакомой женщины в фирме Харбингера было бы недостаточно для того, чтобы его клиенты преодолели свои страхи.
Оказывается, и Харбингер, и жители Буэнос-Айреса, и Валлоне столкнулись с куда более мощным феноменом.
В 2005 году для работы над крупным проектом собралась весьма разношерстная группа, насчитывавшая более двадцати человек, каждый из которых был равноправным участником. Та к началась история третьей коалиции компьютерных фанатов.
Эти люди были родом отовсюду: из Азии, Австралии, Европы и всех уголков США – от Теннесси до Калифорнии. Среди них были коммивояжер, преподаватель университета, водитель автобуса, пилот гражданской авиации, студент из Китая, индийский ученый, риелтор с Кавказа, дедушка, молодая девушка и ее младший брат, бармен, пожарный, программист, архитектор, инженер, официант, несколько школьников, сотрудник гостиницы, ветеринар и жена военнослужащего, сражающегося в Ираке.
Какая задача могла объединять такую команду? Что у них могло быть общего?
Оказывается, дело происходило даже не на Земле, а в мире Азерот – вымышленном месте, которое дорого сердцу каждого, кто играет в компьютерную игру World of Warcraf.
Двадцать с лишним участников сформировали гильдию игроков – довольно пеструю команду, которая решила совместно проходить все миссии игры. Друг друга они знали только по голосам. У них было весьма расплывчатое представление о том, кто где живет и какой уровень достатка имеет.
Пожалуй, некоторые из них не захотели бы общаться друг с другом, встретившись случайно на улице.
Но они собрались ради игры. Ведь Змеиное святилище до сих пор никак не удавалось освободить от владычества злого Гидросса Нестабильного.
Я не хочу вдаваться в излишние детали. Если вкратце, то Мøndr@ke и Cylonluvr сумели выяснить, что Колдун может, в принципе, прикончить Нижнего Соглядатая, если затанковать его на определенном споте, а потом просто бегать вверх и вниз по лестницам. Но AngelNavio занервничал и пустил в дело койлфанг слишком быстро, так что вся гильдия решила, что им конец. Та к и было бы, если бы DocSnopes и Flutterbye не очистили последнюю платформу, а потом уже сработал и койлфанг. После этого осталось только добивать толпу. Morogrim Tidewalker взял на себя роль чистильщика, но нечаянно уронил Светящийся жезл hаару, после чего Гидросс спекся. И тут Jennikka9 сказала, что мама велела ей выключить компьютер, так что пришлось поневоле сворачивать весь рейд.
Свыше ста миллионов игроков во всем мире уже стали гражданами Азерота. Вы можете назвать его четырнадцатой по численности населения страной в мире, которая обогнала Германию, Великобританию и Египет. И игроки все продолжают прибывать. Вопреки стереотипам, игроки в World of Warcraf – это вовсе не неопрятные чудаки, сидящие по подвалам. Среди них есть и врачи, и бармены, и пилоты авиакомпании Delta – да кто угодно.
Антрополог Бонни Нарди, профессор Калифорнийского университета в Ирвайне, тоже поучаствовала в рейде к Змеиному святилищу. Она проводила этнографическое исследование культуры компьютерных игр и присоединилась к гильдии, чтобы изнутри понаблюдать за феноменом сотрудничества между игроками.
«Один из самых поразительных моментов в World of Warcraf состоит в том, что игра сближает социальные классы», – пишет Нарди в своей книге «Моя жизнь в роли Ночного Пастора Эльфов». Нарди изучает различные культуры мира в надежде найти общие закономерности человеческого поведения по отношению к своим и к чужим. Совершая поездки по разным странам, она нашла подтверждение выводам психологов о том, что люди по умолчанию сотрудничают с теми, кто на них похож, и с подозрением относятся к тем, кто отличается. «Приезжая в селения Папуа – Новой Гвинеи или Западного Самоа, я, естественно, была чужой для местных жителей, и это требовало объяснений», – пишет она.
Но в Warcraf все было по-другому. Здесь не было ни страха, ни осуждения. «Я была просто одним из игроков».
World of Warcraf – это сообщество, где не надо бояться никого, с кем контактируешь. Это «магический круг», где игроки, по словам голландского историка Йохана Хёйзинги, «выходят из реальной жизни во временную сферу деятельности», что облегчает бремя повседневных забот.
Часто цитируемая книга Хёйзинги Homo Ludens («Человек играющий»), впервые изданная в 1938 году, объясняет, что происходит в нашем мозге, когда мы играем (в Warcraf либо что-то другое) или просто дурачимся. Игра, по мнению Хёйзинги и многих других ученых, занимавшихся поведенческой психологией, – это деятельность, позволяющая отстраниться от обычных общественных или физических обязательств и испытать удовольствие. Она становится убежищем от проблем, опасностей и страхов реального мира.
Недавно неврологи смогли продемонстрировать, что игра и смех и в самом деле способны менять наш мозг, делая его менее восприимчивым к страху. Как им это удалось?
Они щекотали крыс.
Я и представить себе не мог, что когда-нибудь смогу услышать слова «крыса» и «щекотка» в одном и том же предложении. Однако же услышал – по телефону от Джеффри Бургдорфа из Северо-Западного университета. Бургдорф – главный в мире эксперт по щекотанию крыс.
Первый вопрос, который я задал Бургдорфу, мучит, наверное, и вас: «Зачем?»
«Дело в том, что это не обычные крысы, – объяснил Бургдорф. – Это крысы, страдающие от депрессии».
Ну, само собой.
Депрессия, по сути, означает, что психика, как сказал Бургдорф, «сдается». Когда вы находитесь в депрессии, вам трудно взаимодействовать с окружающим миром: вставать с кровати, проявлять силу воли. Вы можете видеть перед собой открытую дверь, за которой, возможно, кроется лучшее будущее, но вы захлопываете ее, потому что вас одолевает апатия, которая сродни страху.
Но, как выяснил Бургдорф, если довести крысу до смеха, в ее мозге начинают вырабатываться химические вещества, «создающие быструю и мощную антидепрессивную реакцию». Смех и игры способны «оживить» крысу, которой уже надоело к чему-то стремиться. В этом случае крыса избавляется от парализующего страха перед пустотой мира. А если повторять эту процедуру неоднократно, то оказывается, что мозг, благодаря своей нейропластичности, формирует новые нейронные связи, позволяющие двигаться вперед.
Хроническая депрессия – очень коварная болезнь. Миллионы людей страдают от нее каждый день, и смех сам по себе позволяет улучшить состояние лишь на короткое время. Но исследования Бургдорфа внушают оптимизм, так как демонстрируют, что игра может физически взбодрить мозг. Другими словами, они с научной точки зрения обосновывают наблюдения Хёйзинги относительно того, что смех и игра могут снять напряжение в мозге.
Вы уже поняли, к чему я клоню?
Получая какую-то пугающую информацию, наш мозг переключается в тревожный режим. Активизируется амигдала. Она может отреагировать, к примеру, на несущуюся на нас машину, о чем мы уже говорили, или на человека, который на нас не похож.
Но если окажется, что опасность ненастоящая, то это открытие оказывает очищающий эффект. Мы вздыхаем с облегчением, смеемся и продолжаем спокойно жить дальше.
Неожиданная встреча с медведем, например, вызывает страх (я испытал это на себе). Но если выяснится, что это вовсе не медведь, а всего лишь ваш друг Брайан, который снял рубашку, то осознание факта ложной тревоги вызывает смех. Амигдала успокаивается, гипоталамус отменяет приказ о выработке адреналина. Все снова в порядке.
Именно этот эффект создают игры. Теоретик игр доктор Брайан Саттон-Смит говорит: «Игра – это симуляция приступа тревоги». Амигдала начинает нас «накручивать», но адреналин не поступает в организм. По словам Саттона-Смита, «лобные доли мозга одерживают верх над рефлекторными проявлениями в его задней части».
Другими словами, игра позволяет уменьшить чувство страха перед обстоятельствами, которые обычно вызывают у нас тревогу, в том числе и перед людьми, не принадлежащими к нашей группе.
Профессор Нью-Йоркского университета Джей Ван Бавел продемонстрировал этот эффект в эксперименте, где участникам показывали фотографии лиц черных и белых людей. Как и ожидалось, у белых участников амигдала проявляла бо́льшую активность при виде черных лиц, и наоборот. Ученые отмечают этот феномен каждый раз, когда мы видим человека другой расы.
Но дальше начало происходить нечто интересное.
Участникам эксперимента говорили, что им предстоит сыграть в игру с теми людьми, фотографии которых они видели.
Узнав, что на фотографии их партнеры по игре, люди успокаивались, и амигдала возвращалась в нормальное состояние независимо от цвета кожи.
Оказывается, в природе это в порядке вещей. Ученые установили, что лемуры вступают в игры с лемурами из родственных групп, чтобы избавиться от ксенофобии. Гориллы играют в салки точно так же, как дети, чтобы снять психическое напряжение.
Тем же самым занимаются и миллионы людей, играющих в World of Warcraf.
Нарди пишет, что среди игроков в Warcraf на удивление много военных. Но не потому, что военнослужащим нравятся военные игры. Они играют, чтобы справиться с напряжением, вызванным реальными боевыми действиями. «Игра – это бегство от реальности», – признался ей один американский солдат в ходе рейда Нарди по Азероту. По его словам, она помогает избавиться от страха.
Бегство от тягот окружающего мира – это не единственная польза от игр. В 2008 году Harvard Business Review опубликовал результаты исследования, подтверждающие все вышесказанное. Было выяснено также, что участие в таких играх, как Warcraf, помогает людям успешнее сотрудничать. И не только. «Игра снижает вероятность внутригрупповых конфликтов».
Оказывается, играя, мы становимся менее восприимчивыми к когнитивным трениям.
Харбингер и его тренеры в Art of Charm полагали, будто их ученикам помогает один только эффект присутствия. Но на самом деле главным элементом учебной программы является игра. Конечно, ролевая игра со Сьюзен перед камерой вызывала страх, но это все же была игра. Обменяться рукопожатием с незнакомцем в баре? Тоже игра. И импровизированная комедия – это тоже игра в режиме нон-стоп.
Потенциально опасные действия, выраженные в форме игры, становятся просто упражнением (именно так детеныши льва учатся охотиться, затевая борьбу друг с другом). Игра позволяет разрядить ситуацию, которая в естественных условиях представляется пугающей. Она помогает избавиться от душевного дискомфорта, выражающегося в робости.
Именно игра помогла объединенной компании Кэрол Валлоне предотвратить организационную тишину.
Старая поговорка гласит: «Один час игры позволяет узнать о человеке больше, чем год разговоров».
У Кэрол Валлоне не было в запасе лишнего года. Соперничающие армии программистов и преподавателей уже начали рыть траншеи, готовясь к войне. Она понимала: надо что-то делать.
На первом общем собрании новой компании в Ванкувере она вышла на сцену с напудренным лицом, в боа из перьев, на пятнадцатисантиметровых каблуках, с волосами, выкрашенными в два цвета, и с громадным начесом. Кэрол обратилась к сотрудникам и клиентам своей новой компании в образе Стервеллы де Виль – злодейки из диснеевского мультфильма – и объявила, что пришла разрушить старую компанию. Она в шутливой форме рассказала обо всех тех тревогах, которые волновали каждого из собравшихся. «Это растопило лед», – вспоминает она.
Организационная тишина была нарушена. С помощью этой маленькой ролевой игры Валлоне разрядила напряженную ситуацию. Подчиненным стало легче открыто высказывать то, что раньше они держали в себе.
Но Стервелла де Виль – это был только дебют. Валлоне внесла игровую атмосферу во все сферы деятельности компании. Она перемешала рабочие места сотрудников и полностью реструктурировала всю компанию, создав ротацию кроссфункциональных команд, которые не только должны были совместно работать над проектами (используя при этом когнитивное многообразие, искусственно созданное в каждой команде!), но и участвовать в нескончаемой серии игр и соревнований.
Команды принимали участие в забавных конкурсах на присвоение лучших названий вновь созданным продуктам компании. Они делали ставки на то, какими будут темы очередных корпоративных вечеринок. В отсутствие заболевших сотрудников они с юмором украшали их рабочие места. На всех конференциях они устраивали костюмированные представления. Они присуждали друг другу шуточные награды за выдающиеся достижения, например самодельный сертификат на приобретение ведра пряников и право произнесения речи.
Какие-то шутки имели практический характер, но шуточная составляющая в них все же оставалась. «Между нами проходило непрекращающееся соревнование, которое заключалось в том, что если какая-то команда придумает, как сделать что-то дешевле и лучше, то вправе будет сама воспользоваться этой идеей», – пишет Валлоне. Одна из команд решила, что если в групповых командировках снимать не отдельные номера в отелях, а целый дом на всех, то это будет дешевле. Та к они и сделали.
Обновленная компания WebCT была наполнена шутками и костюмами, забавными ритуалами и праздниками. Сравните эту обстановку с тревожной тишиной в объединенной DaimlerChrysler. Игры создали магический круг, где сотрудники WebCT могли без страха обсуждать проблемы любой сложности. Игра помогла им ощутить себя частью целого.
«Игра – это часть организационной культуры, – говорит Валлоне. – Она позволяет избавиться от беспокойства, страха, тревоги».
Вступая в магический круг игры, мы оставляем за спиной напряженность реального мира. Кроме того, оказывается, что игра не просто временно заглушает страх. Со временем она помогает группам полностью победить его. Исследователи Pisa Group Даниэла Антоначчи, Иван Норшиа и Элизабетта Паладжи подчеркивают, что игра «подавляет и регулирует агрессию, тем самым улучшая социальную интеграцию».
Покидая магический круг и возвращаясь в реальный мир, игроки обычно сохраняют состояние амигдалы, характерное для состояния безопасности. Возвращаясь в раздевалку или выключая компьютер после игры, мы по-прежнему ощущаем себя своими среди остальных.
Именно так и случилось в Буэнос-Айресе, когда еврейские переселенцы начали играть в футбол.
Поначалу футбол в Аргентине был элитарным спортом. Состоятельные землевладельцы играли на безукоризненно подстриженных частных футбольных полях.
А вот в городских кварталах и предместьях в футбол в то время не играли.
К 1920 году население города приближалось уже к двум миллионам. Половина всех портеньо были уроженцами других стран. Половину остальных портенью составляли дети иммигрантов.
Из западных европейцев вскоре сформировался устойчивый блок, в который входили итальянцы, немцы, французы, испанцы, англичане и даже скандинавы. Будучи схожими по внешнему виду и религии, они образовали весьма влиятельное политическое меньшинство. Правящий класс Аргентины был озабочен отсутствием в стране национальной идентичности. Кто такие, в конце концов, аргентинцы? Чем активнее рос Буэнос-Айрес, тем труднее было обходиться старым ответом «гаучо».
В то время футбол начал прокладывать себе путь из пригородных усадеб на городские улицы. Он становился любимым видом спорта рабочего класса. Дети играли в него прямо на мостовых. Новые футбольные клубы росли словно грибы. Их членами становились как иммигранты, так и коренные жители. Всех объединяла любовь к этой замечательной игре.
«Футбол, распространившийся в рабочей среде, представлял собой фактор национальной идентичности, – пишет Дэвид Голдблатт в книге “Мяч круглый” (T e Ball Is Round) – эпической истории спорта на 900 страницах. – Аргентинские футболисты и аргентинский стиль игры стали главной иконой мужества и национального духа».
Прославленные гаучо уступили пальму первенства уличным мальчишкам из городских предместий, которые выходили в люди благодаря своей ловкости и силе воли. Они не накидывали на скаку лассо на рога быков. Они играли в футбол. Так выглядела теперь новая Аргентинская мечта. Благодаря футболу люди могли выбраться из нищеты.
Еврейских гаучо было сравнительно мало, а как обстояли дела с еврейскими футболистами? Примерно 120 тысяч европейцев с еврейскими корнями, живших на рубеже веков в Буэнос-Айресе, считались отщепенцами. Они одевались и разговаривали не так, как представители других иммигрантских землячеств, и молились не тому богу. Они обособленно жили в своих кварталах и мало кому приходило в голову назвать их аргентинцами.
Но по мере того, как футбол становился все популярнее, в него начали играть и еврейские дети, в том числе вместе с представителями других этнических групп. Они не бросили эту игру и тогда, когда подросли. В 1920-е годы футбол стал для аргентинских евреев развлечением номер один. Спортивные площадки стали общей территорией, а футбол – общей темой разговоров. Местные газеты называли эту игру чуть ли не национальным символом. И в результате еврейские футболисты тоже превратились в портеньо.
Профессор Тель-Авивского университета Раанан Рейн пишет, что принадлежность к футбольному клубу давала евреям возможность стать аргентинцами. Футбол, по словам доктора Рейна, «был средством обретения новой социальной идентичности».
Разумеется, аргентинские евреи не отказывались от своей веры. Но, принимая неофициальную аргентинскую «религию» и поклоняясь всемогущему голу, они уже не отпугивали окружающих своими чуждыми верованиями и обычаями. Общественность уже не впадала в истерику по поводу присутствия евреев.
Аргентинские евреи стали своими.
Историк из Барнард-колледжа Хосе Мойя пишет, что «еврейская сегрегация в Буэнос-Айресе сошла на нет быстрее и более полно, чем в большинстве других городов». Уже через несколько лет у аргентинских евреев отпала необходимость жить обособленными группами, чтобы чувствовать себя в безопасности. Они расселились практически по всем кварталам города.
Но почему портеньо стали исключением? Ведь Буэнос-Айрес был не единственным городом Западного полушария, где любили футбол. Спорт процветал во всей Латинской Америке: в Сан-Паулу, Сантьяго, Мехико. Быстро растущие города Нового света были переполнены иммигрантами. Но, хотя футбол и в этих городах помогал снять напряжение между представителями разных культур, все же ярче всего эффект был выражен в Буэнос-Айресе. Портеньо быстрее прочих отвыкли бояться чужаков.
В чем же разница?
Я согласен с тем, что факторы, влияющие на социальные перемены, весьма разнообразны и сложны. Но в Буэнос-Айресе имелся один фактор, не вызывающий разногласий: в футбол здесь было вовлечено большее количество жителей, чем в любом другом городе. Буэнос-Айрес отличался самой высокой концентрацией футбольных клубов, а количество игроков, приходящихся на душу населения, было больше, чем в любой другой точке мира.
«Общества, где игры (по правилам и без) используются в социальной практике, – пишут Антоначчи, Норшиа и Паладжи, – демонстрируют более гибкую демократическую структуру и открытость по отношению к приезжим». Игра помогает устранить социальную иерархию и снизить напряженность, заставляющую людей держать свои мысли при себе. Даже если игра приобретает форму соревнования, где одна из сторон выигрывает, а другая проигрывает, она все равно остается игрой, порождающей товарищеские чувства, а не противостояние.
И в Буэнос-Айресе этот эффект проявился сильнее, чем в каком-либо другом сопоставимом городе мира.
Игра запустила в Аргентине процесс, который начал поддерживать сам себя. Чем больше люди играли в футбол, тем меньше проявлялась сегрегация, что способствовало еще большему распространению игры и устранению предрассудков. В ходе исследований профессор Майлз Хьюстон из Оксфордского университета пришел к выводу, что «городские районы с самым разнообразным по численности этническим составом меньше других страдали от расовых предрассудков». А в Буэнос-Айресе первой половины XX века благодаря футболу расселение по этническому и расовому принципу было распространено меньше, чем в сопоставимых городах Бразилии, Чили и Мексики.
Люди комфортно чувствовали себя рядом друг с другом, потому что вместе играли в футбол.
Разумеется, игры – не панацея от всех предрассудков. Ксенофобия существует в Аргентине, так же как и везде, несмотря на футбол. И все же современная Аргентина занимает высокое место в перечне стран, для которых характерны толерантность и гражданское согласие.
А что с еврейским населением Аргентины? Большинство сходится во мнении, что оно составляет свыше двухсот тысяч человек. На момент написания этой книги в Аргентине евреев жило больше, чем в Хайфе.
В 2014 году Папа Римский Франциск I организовал футбольный матч с участием представителей крупнейших мировых религий. Среди игроков были иудеи, христиане, индусы, мусульмане и буддисты.
Зачем? В благотворительных целях. Дело в том, что Франциск родом из Аргентины. Он всегда любил футбол и был одержим идеей увидеть, как люди, исповедующие разные религии, будут бок о бок играть на поле, а все вырученные от матча средства пойдут на благое дело. Папа с молодых лет знал, что игра помогает людям ладить друг с другом.
«Сегодняшний матч будет отражать универсальные ценности, которые свойственны футболу и спорту в целом: порядочность, умение делиться с ближним, доброжелательность, умение договариваться и доверять друг другу, – сказал понтифик. – Эти ценности разделяют все люди, независимо от расы, культуры и веры».
Подобное психологическое воздействие на наш мозг может оказывать не только спорт. Различные игры, не носящие спортивный характер, приводят к такому же результату. Антоначчи и его коллеги считают, что даже неструктурированные игры ограничивают агрессивную ксенофобию.
Если уж речь зашла об агрессии, вспомним «Удан-клан». Эти девять бойцов, закаленных улицей, поначалу не рассматривали себя как членов единой группы. Устраивая им рэп-баттлы, Роберт Диггз знал, что их энергия может быть направлена как на созидание, так и на разрушение. Но если задуматься, эти организованные Риззой состязания были своего рода игрой. И эта игра помогла сблизиться таким врагам, как Raekwon и Ghostface. Магический круг творил чудеса. Несмотря ни на что, «Удан» стал кланом.
А теперь вспомните импровизированные сценки в фирме Art of Charm – то самое секретное зелье от страха, которое помогло нашим «ботаникам» обрести уверенность в себе. Участвуя в этой игре, робкие парни впервые увидели, что незнакомые люди могут оказаться своими, а не пугающими противниками.
Гильдия World of Warcraf, по словам доктора Нарди, только думала, что сражается со светящимся сине-зеленым водяным монстром. На самом же деле ее участники наводили мосты между различными социальными и географическими мирами, устраивая нечто вроде Генеральной Ассамблеи ООН. Никто из них не подписывал никаких договоров. Это наведение мостов явилось естественным результатом игры разных людей.
Начав вместе играть в футбол, аргентинцы стали проще относиться к различиям, которые раньше их пугали. А когда аргентинская национальная сборная вышла в число лучших и приобрела мировую известность благодаря таким игрокам, как Диего Марадона, футбол стал в Аргентине такой темой, на которую могли свободно пообщаться два любых человека, какими бы разными они ни были внешне.
Вы, должно быть, помните об «эффекте накапливающихся микродействий», о которых любит рассказывать наш друг Кейт Ямашита. Каждая из рассказанных выше историй подкрепляет эту мысль. Валлоне стабилизировала нестабильную группу, реализовав тысячу микровозможностей. Она создала обстановку, позволяющую людям накапливать массу мелких моментов, которые связывали их друг с другом, и этот магический круг помог сформировать великолепную команду. Сумма сотен позитивных и радостных социальных взаимодействий помогает клиентам Art of Charm становиться общительнее, что сказывается не только на свиданиях, но и на работе, на сотрудничестве в целом. После многих тысяч часов, проведенных за игрой на футбольных полях, жители Буэнос-Айреса обрели новую общую идентичность.
Во всех этих случаях люди, у которых, по идее, не могло быть ничего общего, смогли добиться прогресса, находясь в Зоне.
Преодоление страхов и стабилизация внутригрупповых взаимоотношений – это, разумеется, еще не окончательный этап становления и деятельности хороших команд.
Иногда команды оказываются вне Зоны не потому, что боятся конфликтов или испытывают какие-то проблемы во взаимоотношениях, а потому, что дела идут слишком уж хорошо.
Во всяком случае, им так кажется.
Войти с помощью соц. сетей: