Алик: «Здесь мы собирались, когда у нас ещё не было группы, но уже были готовы тексты и мелодии. Вокалиста и барабанщика у нас тоже ещё не было.

Крустер: «И мы сидели на квартире у Юры и думали, кого взять?»

Алик: «Уже начался 1980 год».

Крустер: «Олимпиада – это очень ответственный момент: людей пачками увозили из Москвы, а кого могли посадить – посадили».

Алик: «Очистили Москву».

Крустер: «А мы выжили! Охоту на нас тогда ещё не объявили. Тогда же я познакомился со своей будущей женой Любой, и мы до сих пор живём и радуемся!..»

Алик: «После долгих споров мы остановились на нашем старом барабанщике Сергее Шелудченко, игравшем ещё в группе „Млечный Путь”».

Крустер: «Мы его называли Шелл. Он жил на Шаболовской, а неподалеку жил его приятель Роман Амиридис, который неплохо пел и играл на гитаре (в 1987–1988 годах он играл в „СВ”. – В. М.). Мама этого Романа имела некоторое отношение к эстраде, и она видела, что мы занимаемся, репетируем, играем, хотя у нас с Аликом было одно направление, а наш новый товарищ Роман больше старался произвести впечатление на девочек.

 

 

Первый концерт «Смещения» в трамвайном депо

 

Но благодаря его маме, которая мечтала, чтобы её Роман стал артистом, мы поехали в Саратов, в филармонию, где нас прослушали, и директор филармонии сказал, что мы ему понравились:

– Делайте что хотите, бейтесь головами, лишь бы на вас ломился народ!

Нужно было оставаться, репетировать, искать вокалистов, но Сергей Шелудченко в тот же вечер позвонил домой, жена ему начала плакаться, что все её обижают, в итоге он схватил все свои „кадушки” и уехал».

Алик: «И нам тоже ничего не оставалось, как уехать домой».

Крустер: «Директор этот нам потом постоянно звонил, пытался выписать обратно в Саратов. Но мы уехали, и, наверное, к счастью!»

Алик: «Но по возвращении в Москву перед нами в полный рост встала проблема поиска вокалиста. Дело в том, что мы репетировали сложную музыку со сложными оборотами, и, когда что-то не получалось, я бывал очень нервным и постоянно орал на Ромика.

С Андреем-то у нас никогда не бывало проблем, так как все эти аранжировки соприкасались с нашей жизнью – какой была наша жизнь, такими были и наши аранжировки. Ведь сложность – это понятие относительное, если всё сделано логично, одно переходит в другое и у человека правильно работают мозги, то нет проблем запомнить какие-то размеры: четыре четверти, пять восьмых, три четверти. Мы играли не так, как все сейчас играют: как начали, так и закончили. Нет, мы постоянно изменяли характер, ритм и тональность импровизаций, и, когда оттуда сможем выйти, мы наперёд не знали. Конечно, у нас были какие-то потайные ходы, и мы поглядывали друг на друга: „Всё! Уходим!” – и переходили на какой-нибудь запасной ход, а потом опять на тему. Мы исполняли куплет, припев, затем уходили в разные поиски минут на пятнадцать-двадцать, где совершенно шизели, и только потом возвращались».

Крустер: «Пионеры, как говорится, несмотря на трудности и опасности, вовремя пришли к обеду…»

Алик: «Андрей, конечно, пел, но не так, как было нужно на самом деле, потому что в песнях есть какие-то места, где надо показать голос…»

Крустер: «Вообще это очень трудно: одновременно петь и играть, особенно ту музыку, где у нас было невозможное число ходов».

Алик: «И мы начали просматривать вокалистов и снова никого не нашли».

Крустер: «А просто вокалисты в то время пытались быть или Яном Гилланом, или Робертом Плантом…»

Алик: «Однажды я ездил на базу к группе „Волшебные Сумерки”, где пел Артур Беркут, а Володя Холстинин играл на гитаре. Я подошёл к Артуру и говорю:

– Ты клёво поёшь. Давай будем вместе работать!

Он ответил:

– Да, я хочу, и я буду у вас вокалистом.

И мы договорились, что созвонимся. Но в то время как раз организовывался „Автограф”, и Артур ушёл туда, потому что на тот момент „Автограф” был официальной и стабильной группой. Там всё было конкретно, а у нас рок-н-ролл продолжался, а настоящий рок-н-ролл – неконкретный и может изменяться каждую секунду».

Крустер: «В настоящем рок-н-ролле никакой стабильности быть не может».

Алик: «И тогда один мой приятель…»

Крустер: «Подожди, Алик! Мы, конечно, ищем вокалиста, но репетировать-то было негде, потому что со старой базы на Моспочтамте мы к тому времени должны были почему-то съехать. И наши друзья – Юра Камышников и Костя по кличке Пиночет – стали искать нам базу. Костя однажды позвонил и объявил:

– Я устраиваюсь работать сторожем на заброшенный мясокомбинат, и там ночами можно будет репетировать.

Этот мясокомбинат находился в Сетуни: стены заводские, колючей проволокой огороженные, а сзади него – крематорий и болото… Атмосфера там была такая, будто смотришь „Сталкер”: печи стоят с открытыми заслонками, а внутри – цепи и крюки, на которых мясные туши коптились…»

Алик: «Под ними – стоки кровяные, а на самих крюках – остатки мяса».

Крустер: «Мы привезли туда колонки, поставили в актовый зал аппаратуру и начали по ночам репетировать. Днём там показываться было не в кайф, потому что днём там ходили милицейские посты, а по ночам дежурили наши сторожа. И вот ночью вся наша аппаратура перевозилась на этот мясокомбинат на синих грузовиках, на боках которых было написано „Моспочта”. А трасса, которая шла мимо этого мясокомбината, была правительственной, по ней Брежнева возили на дачу. И что могли подумать люди, которые охраняли эту правительственную трассу? Что происходит на этом мясокомбинате? Что это за люди там ходят с футлярами, похожими на ружейные? И в итоге они начали за нами сечь и в конце концов решили, что на мясокомбинате собираются люди, чтобы совершить теракт против генерального секретаря. Они устроили облаву, но повязали не нас, а тех, кто разгружал аппаратуру.

А мы там просто репетировали, и многое сделали из нашей программы…

… Итак, мы искали вокалиста, и наш приятель авангардный художник Сергей Шутов, однажды приехав на этот флэт, сообщил:

– У меня есть одна девочка, которая поёт, как Роберт Плант.

– Нет, – ответил я. – Такого не может быть!

– А почему нет? – спросил Шутов. – Женский вокал – это же необычно!»

Алик: «А то, что необычно, для нас всегда было особенно ценно. Мы собрались и поехали к этой девочке: я, Андрей и Шутов».

Крустер: «По-моему, это она приехала к нам».

Алик: «Нет, это было уже потом».

Крустер: «Хм, значит, ты первый раз ездил к ней без меня».

Алик: «Она взяла гитару и спела какой-то блюз и несколько песен из Led Zeppelin, и я понял, что в ней действительно что-то есть. А некоторое время спустя она приехала сюда, к Юре, и мы устроили ей особый просмотр: взяли акустическую гитару, бас „Рекенбеккер”, познакомили её с нашим репертуаром, и она попробовала что-то сделать. И у неё получилось!»

Крустер: «Итак, Алеся Троянская. Мы её звали Лужайка».

Алик: «На самом деле она и не Алеся, конечно, и не Лужайка. Её звали Галя, а фамилия у неё была, кажется, Карякина. Троянской она называла себя по фамилии мужа. У неё был ребёнок, только об этом почти никто не знал. Он жил у бабушки с дедушкой по отцу, а её даже не подпускали к нему. У неё были проблемы, так как она то и дело пропадала, пускаясь в запой. Мать Алеси к тому времени уже умерла. А Лужайкой мы её прозвали, потому что она всё время пела песню: „Ах, зачем я не лужайка, ах, почему не василёк?” И мы очень удивлялись, когда кто-то из её друзей-хиппи называл её Алесей: какая Алеся, если её зовут Лужайкой?»

Крустер: «У неё была двухкомнатная квартира недалеко от Курского вокзала. Но это была не просто квартира, это был настоящий рассадник хиппи. От 10 до 20 людей жили там ежедневно. Кто проезжает через Москву, все идут к Троянской. И когда мы там появились, то начали всё это постепенно очищать. Лужайка нам была нужна, чтобы заниматься, а там её то напоят, то ещё что-нибудь с ней сделают».

Алик: «Она, как хозяйка флэта, вынуждена была выпивать со всеми гостями. Приезжают какие-нибудь гости из Сибири или Прибалтики и обязательно с собой привозят портвейна или кокнара».

Крустер: «Это было главной задачей – вырубить хозяина флэта, чтобы самим остаться ночевать.

У неё ещё на кухне, я помню, жил цыплёнок. Над его коробкой постоянно горела 60-ваттная лампочка без абажура, и вместо хлебных крошек в миске лежала огромная обглоданная кость. Вся квартира была разрисована. И жил там ещё её защитник, или бойфренд…»

Алик: «Ну какой он был бойфренд? Он был младшее её на десять лет, и он её просто боготворил и всё для неё делал!»

Крустер: «Звали его Миша, а кличка у него была Реалист. Он вместе с кучей друзей работал в Кукольном театре на Бауманской».

Алик: «Алеся тоже какое-то время работала в театре пантомимы, представляла какие-то миниатюры, свободно могла сесть на шпагат или встать на мостик».

Крустер: «Да, она была очень пластичной девушкой, но, откровенно говоря, нельзя сказать, чтобы была красивой».

Алик: «Но она была обаятельной, не лезла за словом в карман, всегда старалась быть в центре внимания. Она привлекала, хотя у неё были проблемы с внешностью, с ногтями, например, которые не полностью на пальцах были, а только наполовину. Но она цепляла всех своей энергией, от которой было невозможно избавиться».

Крустер: «И когда мы начали репетировать, она с корнями ушла в наше движение, в нашу музыку, она просто сказала:

– Живите здесь, репетируйте, я хочу быть с вами!

И тогда Реалист с друзьями очистил её квартиру от всех этих хиппи, отправив их на другие флэты. Таким образом у нас появилась квартира для наших занятий, и, когда мне негде было жить, я жил у неё.

Реалист занимался добычей пиши. У него была лыжная палка, к ней была проволокой прикручена вилка, а у вилки были разведены зубья и сделаны насечки, как у гарпуна. Я его спрашиваю:

– Миша, зачем тебе это?

– Сейчас я еды принесу!

И, вооружённый этой палкой, он перед самым закрытием врывался в какой-нибудь маленький магазинчик.

– Убью!!! – кричал.

Продавец прятался под прилавок, а он втыкал свой „гарпун” в кучу сосисок, наматывал их на палку и скорей убегал из этого магазина. Таким образом он добывал пропитание.

И Реалист, и его друзья из кукольного театра, все они были огромные, здоровые ребята и оберегали нас от всевозможных опасностей. И всячески помогали:

– Что мне нужно сделать? Ну что?

– Иди встань у двери и никого не пускай!

– Понял!

Они беспрекословно выполняли любые задания, а мы с Алесей репетировали. И у неё дома, и в трамвайном депо, где и дали первый концерт. В то время у нас как раз закончилась эпопея с мясокомбинатом, но тут мы познакомились с Васей Шумовым, который предложил нам свою базу в трамвайном депо на Таганке, недалеко от Птичьего рынка. Вася Шумов – это „Центр”, группа такая была знаменитая, и самый первый концерт мы отыграли вместе с ними. „Центр” играл первое отделение, а мы – второе. С электричеством, как положено. Этот концерт записан, и его запись существует. Это была зима 1981 года. Сама группа существовала недолго, всего полтора года, и дала только десять концертов. Но вся эта прелюдия, все эти события, которые происходили с нами до этого концерта, были необходимы для того, чтобы группа смогла выстрелить».

Алик: «„Центр” был тогда известен, у них были свои поклонники, а нас с ними свели музыканты из питерской группы „Россияне” – Жора Ордановский и Женя Мочулов».

Крустер: «Откровенно говоря, до них мы не знали, что существует такая группа „Центр”. А они дружили и даже ночевали у них, когда приезжали в Москву. И вот они приехали к нам совершенно загашенные, потому что на Ленинградском вокзале напились портвейна с водкой. Ты поехал домой… Нет, сначала мы в ДК имени Курчатова заехали, где „Центр” на танцах играл…»

Алик: «Ну, я-то постоянно ездил домой, потому что у меня дом был».

 

Алик Грановский

 

Крустер: «А у меня дома не было. Я домой не приходил из принципа. Я ходил ночевать на вокзал. Причём даже несколько песен там написал, на Павелецком вокзале. И когда мать говорила: „Я тебя не видела сто лет” – отвечал: „Возьми мою фотографию и посмотри!” Грубо не грубо, но так было.

Мои родители – самые обыкновенные люди. Отец был главным инженером в Центросоюзе по хлебопекарной промышленности, мать тоже в хлебопекарной промышленности, какой-то техник. Им ещё их родители сказали после войны: „Поближе к хлебу будьте!”

Первый концерт фактически устроили мы и Вася Шумов, но люди пришли конкретно на „Смещение”. Набрался полный зал. Битком, просто битком! Шелл схватил Мурку, нашего звукооператора, и высунул его из окна третьего этажа:

– Если ты мне плохо барабаны подзвучишь, я тебя из этого окна выкину!»

Алик: «Настоящее имя нашего Мурки – Александр Муров, он работал техником у „Машины Времени”. Сейчас он живёт в Америке…»

Крустер: «И начался концерт. Отыграл „Центр” – всё нормально. Начали играть мы – полный экстаз. Отыграли несколько номеров – разумеется, отрубилось электричество. Но когда его починили и концерт доиграли, все были просто ошарашены».

Алик: «Ведь мы играли и тяжело, и поиски какие-то в прогрессивном жанре у нас были. Мы не ограничивались рамками просто песни, у нас в музыке было очень много импровизаций. Опять же Лужайка-Алеся, одетая в какой-то жуткий комбинезон, бегала по сцене, лупила всех по головам игрушечным молоточком из Детского мира, садилась на шпагат. Андрей называл её в то время Трактор-Беларусь, потому что голос у неё был лужёный, она не столько пела, сколько орала».

Крустер: «У неё не существовало тональностей. Вернее, была одна своя тональность, и почему-то мы всё время строили и попадали».

Алик: «Надо сказать, что по тем временам мы очень серьёзно подошли к нашему внешнему виду и к нашему шоу. Мы не стояли, как было принято, на месте, помимо того что мы играли, мы ещё общались с залом, у нас существовал посыл в зал, они нам отвечали, а мы отвечали им».

Крустер: «Что ещё вспомнить о первом концерте? Кому-то там плохо стало. Но все были довольны. И даже не разгромили этот Дом культуры».

 

Андрей Крустер-Лебедев и Алеся Троянская

 

Алик: «Это была поздняя осень, а второй концерт состоялся уже зимой. Опять же все концерты в то время граничили с криминалом, потому что эти сейшены не были какими-то официальными концертами, с флаерсами, афишами…»

Крустер: «Но если разобраться, у нас уже тогда сложился профессиональный коллектив. Мы начали с того, что наши друзья, которые просто любили нашу музыку, на свои деньги собрали для нас репетиционный аппарат. Ещё у нас появился специалист по отмазке. Если приходят к нам, допустим, из органов: «Кто здесь главный?» – человек встаёт и говорит: «Ну, я!» А человек этот лежал в дурдоме, по статье. Это – Артур Гильдебрандт, царствие ему небесное!

У нас был автобус с телевидения, на борту которого была магическая надпись „Телевидение”. У нас был хороший концертный аппарат, который нам ставил – тоже царствие ему небесное! – Ширкин Володя».

Алик: «Володя Ширкин был очень известным человеком, он работал звукорежиссёром у Магомаева. И каждый, кто хотел сделать концерт, обращался к нему за аппаратом. Эта аппаратура по тем временам стоила огромные деньги, но для нас он выставлял любой комплект аппаратуры, причём брал с нас всего 150 рублей за концерт».

Крустер: «Итак, второй концерт состоялся в Загорянке».

Алик: «Но я хочу вернуться немножко назад. Когда мы уже нашли Лужайку, нашли Шелла, то есть не нашли, а соединили, ведь Шелл-то был наш старый барабанщик, то мы начали думать, как нам назвать группу: „Млечный Путь” или „Смещение”. И мы чуть ли не начали бросать жребий, но в конце концов решили назваться „Смещением”».

Крустер: «Честно говоря, я не очень хотел, чтобы группа называлась „Млечный Путь”. Я хотел, чтобы название было в одно слово, чтобы его можно было скандировать. У меня было несколько вариантов названия: „Бедлам”, „Бардак”, „Таран”… А потом, когда ты, Алик, сказал, что, мол, давай назовём „Смещением”, я понял: вот она, фишка-то! Мы попали в точку с этим названием, и эта мулька способствовала нашей затее. Чувствовалось, что смещение действительно происходит».

Алик: «„Смещение” – это название моей самой первой, ещё школьной группы. Когда-то давно это название придумал мой старый барабанщик Лёша Желманов. Мы не хотели играть хард-рок, как все, поэтому нашей музыке было присуще смещение».

Крустер: «У нас была программа, состоявшая из 10–15 песен. Там были хорошие вещи – „Рикошет”, „Дорога в Рай”. Тексты в основном писал я, помогал Юра Камышников, а несколько текстов было Серёги Жарикова, которые я немного переделал, – „Вторая смерть”, „Голодная чума”. Но самые главные наши хиты – „Рыбы” и „Яма”. В „Яме” пелось так:

Или:

Алик: «Пусть это было немножко наивно, но это же не стихи, а песни для рок-группы».