Современность

Истина обречена на то, чтобы быть повторяемой если не в каждом поколении, то хотя бы в каждом третьем. Сама истина при этом не меняется, но меняется язык подачи, ибо люди успели измениться.

Раньше они, пожалуй, менялись медленнее. В том смысле, что притча о зерне, потерянной овце или о рыбе оставалась такой же наглядной. Сегодня та стена между человеком и природой, которая зовется цивилизацией, стала и прочней, и выше. Далеко не все уже ловили рыбу или сеяли семена. Далеко не все видели вблизи живую овцу, тем более носили ее на плечах или на руках. И вот уже дедушка, рассказывая внуку о молитве (дед и внук – это как раз живая цепь из трех поколений), может применять образы, ранее не использовавшиеся проповедниками.

– Молитва, внучек, это как разговор по телефону. Ты говоришь здесь, а тебя слышат там.

И внучек поймет эту дедушкину речь с той легкостью, с какой современные дети орудуют кнопками электронных устройств. Вопрос только в том, чтобы были дедушки, говорящие с внуками о молитве, и чтобы были внуки, внимательные к подобным разговорам.

Поезда, телефоны, самолеты… Евангелие сегодня нужно благовествовать человеку, живущему именно в этой перенасыщенной техникой реальности. Изменился ли он, человек? И да, и нет.

В современном кинематографе отснято достаточно лент, где по сюжету человек из древних времен оказывается в современном мире или наоборот – наш современник переносится в глубь веков. Даже «Иван Васильевич», который «меняет профессию», или «Янки при дворе короля Артура» об этом. Как правило, драматурги и сценаристы, не сговариваясь, изображают одно и то же. А именно: и мы в древности, и древний человек сегодня сначала бы испугались. Произошло бы то, что именуют «культурным шоком» или «когнитивным диссонансом». Но очень скоро человек бы освоился. Освоился с древними нравами или современной техникой. И уже через малое время он смог бы то, что человеку, живущему только в своем времени, не удается.

Таким образом, общая интуиция культурных деятелей в данном вопросе одинакова. Человек изменился, но так, что спустя малое время он подстроится к новой среде, ибо нутро его глубоких изменений не знало. Это очень христианское убеждение, созвучное книге Честертона «Вечный человек».

Иногда человеку просто скучно внутри своего времени, и он начинает заниматься, предположим, военной реконструкцией. Если это Грюнвальдская битва, то офисные работники или бизнесмены неделю живут в палатках, слушают звуки волынки, едят у костра, носят латы и дерутся мечами и секирами. Если же это реставрация Бородинской битвы, то те же горожане строят редуты, чистят кивера (как у Лермонтова), стреляют из кремневых ружей и с криком «Ура!» ходят в штыковые атаки. Зачем им это надо? Думаю, им необходимо выйти из своего времени и пожить в другом. Выйти не только умом и чувством сердца, как при чтении книги, но и кожей, тактильным ощущением. Надо как бы переселиться в иную эпоху, чтобы, вернувшись, смотреть на сегодняшний мир более взвешенным и менее раболепным взглядом. Кто жил только в своей эпохе, тому ее не с чем сравнить.

Так какой же он, человек сегодняшней эпохи? Что нужно знать о нем, чтобы до него добраться? Он действительно стал свободен, или наоборот – еще более зависим и уязвим? Он стал сильнее или ослабел с веками? Или все осталось как прежде?

Кое-что изменилось. Например, бумажное рабство.

«Оковы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги». Такую полынно горькую и чеканно точную фразу высказал однажды в дневниковых записках Франц Кафка. И горькая точность этих слов сегодня знакома любому взрослому человеку. Причем в любой стране. Русские столетиями приучались ругать свое и хвалить чужое. И нам долго казалось, что в «райском» зарубежье все иначе. Однако границы стали прозрачными, и иллюзии растаяли. Итальянская или французская бюрократия – это все та же бюрократия. Она считает людей по головам и никому не смотрит в глаза. Цифры ее интересуют больше, чем души. Америка же перед нами или Европа – это не важно. Вот новая цепь, всего лишь пару столетий как добавленная к старым кандалам человека, как то: одиночество, болезни, смерть, жестокость…

Впрочем, слово Божие умеет остудить нас в любой момент. «Не говори “отчего это прежние дни были лучше нынешних?”, потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом» (Еккл 7:10). Думаю, это хороший противовес бесплодному брюзжанию. Ведь и евангельская история помещена в высокоразвитую цивилизацию. Там и тогда, где и когда жил Господь Иисус, люди платили налоги, пользовались долговыми расписками, участвовали в переписи населения, служили в армии, содержали таверны и гостиницы. Они чеканили монету, ткали тонкие ткани и носили серебряные и золотые украшения. Это был сложный мир с богатыми и бедными. Там были вожди, любимцы толпы, политические интриганы. В целом это очень узнаваемая картина. В ней не хватает только электрического света и телефонной связи. Все остальное, кажется, есть.

Не так давно старшему пономарю нашего прихода в одной из клиник страны делали операцию. Ему вставили (ни много ни мало) искусственное колено. Живи он сто лет назад, остался бы одноногим. Я и по себе это знаю, поскольку сам едва не остался одноногим после тяжелой аварии. Настолько раздробленные кости научились складывать не так уж давно. Да и очки на моем носу смиренно шепчут, что были времена, когда ослабевшему зрению никакие линзы не помогали. То есть перемены есть. Более того, все они направлены на то, чтобы дать человеку счастье. Вот душа нашей цивилизации – дать счастье человеку. А если не это, то что же? Зачем еще нужны научные открытия и политические баталии? Зачем еще нужны адвокаты, профсоюзы, партии, парламенты, пенсионное обеспечение, санатории, фитнес-залы, психологи, распродажи и спортивные состязания? Разве не для того, чтобы человек был защищен и счастлив? Я думаю, что именно для этого. Другой вопрос: получилось ли?

Кое-что – да, но главная цель – нет, она так и не достигнута. И в этой точке заложена вся боль нашей цивилизации, все ее пирровы победы и единственная, но глобальная неудача.

В упрощенном и комичном виде это звучит так: нам обещали окончательное и бесповоротное счастье, но одарили холодильником и новым утюгом и на этом успокоились. Я ничего не имею против утюгов и холодильников. А также против микроволновой печи и посудомоечной машины. Я вообще не против улучшения быта. В моих интересах, чтобы техника эта была качественно сделана, доступна для потребителя и не била меня током. Но вместе с тем я остро понимаю, что дело не в бытовой технике. Она лишь символ гигантского цивилизационного порыва по освобождению человека. Планировалось освободить руки человека от тяжелого труда и переложить этот труд не на другого человека-раба, а на машину. Сам же человек должен был высвобожденное время потратить на искусство и философию, активный отдых и развитие своей личности. На то, что называется сегодня личностным ростом. Но именно этого и не произошло.

Рабство не исчезло, и тяжелый труд пока еще не уступил своих прав. Но дело даже не в этом. Дело в том, что освободившиеся руки человека не хотят заниматься скрипкой или рисовать акварелью. Свободное развитие личности не начинается сразу после того, как человек становится сыт и относительно свободен. Реальный человек оказался сложней, чем он рисовался в головах социальных мечтателей. Он оказался сложней и грешней. Существо, которому всего мало, которое редко бывает довольным, которое падко на легкую наживу и низкие удовольствия, часто жестоко. Таким мы видим человека в окружении приспособлений, призванных сделать нас счастливыми.

Может быть, Господь хотел, скажем, дать женщине «нафаршированную» современную кухню, чтобы освободившаяся частично от кухонного рабства женщина больше молилась? Может, мужчине техника нужна именно для этого? Может быть. Но молиться в мире техники мы стали не больше, а меньше. Поэты говорят, что в железный век и сердца становятся железными. Да и сам человек привычно сравнивает себя и свою жизнь с жизнью машины. Но и это еще не все.

Цивилизация не просто помогает человеку. Она сама требует ухода и внимания со стороны человека. Иногда требует очень настырно. Опять-таки в мечтах гуманистам рисовалось, что машины будут работать как бы сами. О том, что люди, одетые в спецовки и перепачканные машинным маслом, будут по очереди круглосуточно обслуживать сложные механизмы, гуманисты не подумали. А ведь человек не просто пользуется благами сложной технической цивилизации. Он, как раб или наемник, сам обслуживает эту цивилизацию и не может этого не делать. Лишенная человеческого попечения цивилизация со всеми своими ядовитыми отходами и продуктами смертельно опасна.

Во всем этом есть какая-то горькая насмешка. Как будто над нами всеми кто-то очень зло пошутил. Вот почему я говорю, что нам обещали счастье, а выдали только холодильник. Когда же мы спросили: «А где остальное?», то нам ответили: «Проходите, товарищ, не задерживайте. Следующий!»

На память приходит еще и старая легенда пражского гетто о Големе. Это был глиняный человекообразный истукан, который оживал при помощи тайных знаний. Стоило раввину вложить в рот истукана листок со священными именами, как тот оживал и был готов выполнить всякую грязную, тяжелую или унизительную работу. Так и продолжалось до определенного времени. Но потом все пошло не так, и Голем вышел из-под контроля. Он стал соперничать с людьми и вмешиваться в их отношения. Если мертвое соперничает с живым, то беда неминуема. В легенде были кровь, любовь, смерть, и все закончилось разрушением истукана. Старый мудрец, изобретший Голема, уничтожил его.

О том, что наша цивилизация подобна Голему, уже высказывались философы и социологи. Пражская легенда очень похожа на осознание человеком того, что может ждать его со временем, когда машинный мир станет угрожать человеку. Не по причине одушевленного бытия. Нет. А по причине потери человеком силы и способности управлять делами своих же рук.

Как бы то ни было, цивилизация, создаваемая для счастья, счастья не принесла, да и не может. Она смотрит на нас стеклянными глазами высотных зданий или огненным потоком фар на вечерних улицах столиц и словно смеется над нами. Мы же, чаще всего, не отдавая себе отчета в этом, чувствуем себя обманутыми.

И, пожалуй, еще одна вещь, связанная с семимильными шагами технического прогресса. Это коллективная иллюзия величия. В быту у каждого из нас немного черт великого человека. Мы обычные люди. Но вот обычный человек с некоторым пафосом говорит: «Мы полетели в космос!», «Мы излечили многие болезни!» И далее следуют, в зависимости от эрудиции, длинные или маленькие перечни общечеловеческих достижений. Овечка Долли, геном человека, электроника, медицина… Простите меня, но именно таким же образом каждый нищий императорского Рима говорил, окидывая взглядом форумы и театры: «Это наш город!»

Он мог питаться бесплатной раздачей хлеба, жить в трущобах и с утра до вечера искать на площадях сплетен и легкого заработка. То есть это не был воин, архитектор, сенатор или философ. Это был незаметный муравей в великом муравейнике, в котором от него лично ничего не зависело. Но гордость за «общую славу» переполняла его тоже. «Мы победили», – говорил он в случае военной победы, хотя сам не воевал. «Мы построили», – говорил он, глядя на новые здания, хотя сам не потел на стройке. Таким же «маленьким римлянином» кажется мне житель сегодняшней цивилизации.

Маленький человек, вечно нуждающийся в деньгах, измученный страхами (одиночества, болезни, потери работы…), он все же находит в себе силы для пафоса и говорит: «Мы были на Луне!» Нет слез, чтобы оплакать эту трагикомичную картину.

Молитва и вера возвращают человеку силу и достоинство. Они же дают человеку то, чего раньше быть не могло. Например, терпение и мудрость. А это главный дефицит эпохи. Скорее всего, не в наших силах переломить ситуацию. Скорость набрана, и поезд, кажется, несется без машиниста. Но грех не назвать белое белым, а черное – черным, пока труба Архангела еще не ознаменовала конец последнего акта человеческой истории. Слова должны прояснять для нас смыслы. Иногда они не делают этого или делают совершенно обратное. Это тоже отличительная сторона эпохи, ранее не так сильно бросавшаяся в глаза.

Возьмем слово «свобода». За нее сражаются и умирают. С ее именем на устах идут в темницы. Она начертана, вместе с «равенством» и «братством», на знаменах Французской революции. А ведь именно лязг ее гильотин начал новый исторический отсчет. Но вот, миллион раз повторенная по делу и просто к слову, свобода со временем утратила в сознании людей и обществ свой смысл и стала доступна для заполнения любым другим смыслом. Получая премию «Фонда Свободы» в 1976 году, Солженицын позволил себе предметно остановиться на реальности и на словоупотреблении.

– Ни одной телепередачи мы не можем посмотреть без перебивки на рекламу, то есть со связным, а не рваным смыслом. Коммерческим мусором заполнены почтовые ящики, глаза и уши людей. Это свобода?

– Свободны ли мы, когда адвокат за деньги защищает подсудимого и дает ему уйти от правосудия, прекрасно зная о его виновности?

– Правильно ли понимают свободу забастовщики, если они на долгое время лишают остальных граждан нормальной жизни, передвижения и проч.?

– Соответствует ли идеалу свободы легкий доступ подростков и молодежи к развратному и низкому контенту?

– Свободны ли целые страны, иждивенчески вымогающие помощь со стороны вместо того, чтобы строить собственную экономику?

Таких вопросов Солженицын в общем поставил 12! В них всех поднимаются вопросы, в которых человек может быть юридически безупречен, но нравственно порочен. И этот контраст между явной порочностью и юридической безупречностью тоже давно намозолил нам глаза. Он тоже часть нашей эпохи. Кстати, после ряда подобных интервью Солженицына навсегда перестали приглашать для публичных лекций. Выгодный разоблачитель советской власти, он стал невыгоден на Западе, когда заговорил о проблемах самого Запада голосом свободного человека.

Любой значимый термин, обозначающий то, за что боролись люди, в последнее время приобрел свойство терять свою сущность. Люди действительно никогда не боролись за то, чтобы женщина спокойно делала любое количество абортов от любого количества мужчин или человек, подвергнутый психологической обработке, вдруг решил изменить свой пол. Такой образ свободы никогда не возникал в сознании борцов за права человека. И это потому, что понятие «прав» в их сознании крепко увязывалось с понятием «обязанностей», а также с верой в Бога. У нас же связь распалась.

Люди, говорящие о правах, ничего не хотят слышать об обязанностях, хотя эта диалектическая пара выглядит совершенно нерасторжимой. Сами права человека и его достоинства отказываются выводить из факта творения мира Богом. Хотя, как ни ищи, никаких метафизических оснований для понятия «достоинство и свобода человека», помимо веры в Бога, нет и быть не может. Из «случайного зарождения жизни», из веры в вечную и мертвую материю, из веры в остальные виды атеистического бреда никакие понятия свободы и достоинства принципиально не выводимы.

Вот так он и живет, современный человек. С раздробленным сознанием, запутанным словоупотреблением, изобилием ненужной информации, с умалчиванием самого главного – Благой вести, с огромной цивилизацией, нависающей над нами всей массой своего временного могущества.

В этом мире Евангелие должно быть проповедано словно впервые. Пусть нас не смущает то, что остались не перемолотые катком новейшего времени остатки местных традиций, память о прошлом, литургическая пышность и прочее. Без живой веры все это может стать экспонатами музея, которого, в отличие от живого храма, князь тьмы совсем не боится. Это великий проект, уже озвученный в прошедшие времена: сдать христианство в музей! Пусть в музеях висят древние чудотворные иконы. Но возжигать перед ними фимиам уже не будет позволено из соображений сохранности культурного объекта. Пусть литургические тексты поются на концертах со сцены. И не беда, что никто из слушателей в зале не понимает, что значит «Задостойник Успения» или «Стихиры праздника». В этом-то и вся суть. Понимающие все будут в храмах. А не понимающие – на концертах, и последних должно быть больше, чем первых. Хорошо бы сдать в архив и монашество, и священство. Только для съемки очередного фильма одевать артистов в мантии и клобуки, а из жизни всех носителей благодати долой. Советский проект вплотную подошел к реализации этого плана. Но дошел лишь туда, куда Бог позволил. И вот священство с монашеством существуют. Нет, слава Богу, признаков их быстрого исчезновения. Значит, будет информационная война: вбросы, слухи, очернения, раздувание мелких проблем до вселенских масштабов.

Вообще советский проект никуда не исчез. Он и не является сугубо советским, а скорее общеевропейским. Сдать Церковь в музей; музыку, оставшуюся от Церкви, петь и играть со сцены. Иконы и картины развесить по музеям. Помещения храмов приспособить для общественных нужд самого широкого назначения. В Европе этот проект так и продолжается, вплоть до перепрофилирования храмов в пивные бары или гостиницы. Ну, а в России воплощение проекта ужаснуло весь мир обилием насильственных смертей, концлагерями и пытками. Они если и предполагались, то не в таком количестве. Получилось, что красный проект поперхнулся кровью мучеников. А европейский проект – нет, и он продолжается. Научное сообщество с Церковью поссорить! Молодежь из храмов увести! Журналистов на Церковь натравить! Лишить христианство исторической памяти, человеческого уважения и дневного пропитания. Только без расстрелов. Опыт советских расстрелов лишь подтвердил тезис Тертуллиана о том, что «кровь мучеников – семя христианства».

Евангелие должно быть проповедано словно впервые. С любовью к сложному и величественному прошлому, но при прямом взгляде на современного человека, к которому, собственно, проповедь и обращена. Не самому себе надо говорить и не ради «галочки», а ради совершения посева вечных зерен в одичавшую душу человека, окруженного джунглями техники. Когда мы говорим «словно впервые», то это означает еще и то, что по крови, по врожденной памяти души, по полученному в детстве крещению и еще по десятку факторов современный человек язычником не является. Это не целинная земля. Это существо, в пользу которого и против которого одновременно действуют десятки исторических, психологических и прочих факторов. Это сложная борьба. Ее сложность – косвенное подтверждение драгоценности человеческой души. Будь она дешева и никому не нужна, можно было бы просто эксплуатировать ее политическими манипуляциями и яркой рекламой. Так и делает безбожный мир. Но для Бога она дорога. Дьявол, кстати, тоже знает ее цену. Поэтому за человека идет борьба. И чем дальше человечество удаляется от пещеры Рождества и приближается к Судному дню, тем борьба эта будет хитрее и беспощаднее.

Только бы сам человек не был в стороне от этой борьбы! Ведь как говорил больным Авиценна: «Нас трое. Ты, я и болезнь. Будь со мной против болезни, и мы победим. Будешь с болезнью против меня, мы проиграем».

Поставьте себя на место больного в этой притче. Вместо болезни поставьте сатану, грех и вечную погибель. Пусть врачом будет Христос.

В данном виде схема весьма и весьма работает. Проверено многократно. Доказано святыми.