Монарх совершил торжественный въезд в столицу своего королевства 15 марта 1604 года. Это стало грандиозным событием в немалой степени еще и потому, что лондонцы праздновали окончание чумы, наконец покинувшей город. Именно по этому случаю Шекспир с товарищами получили по четыре с половиной ярда пурпурной ткани; по-видимому, они должны были принять участие в праздничном шествии по улицам Лондона, от Тауэра до Вестминстера. Это было историческое событие для Шекспира: он прошел по городу, вскормившему его. Возможно, Шекспир или кто-то из собратьев по театру произнес речь у одной из триумфальных арок. Их соперник Эдвард Аллейн, «гений» Лондона, его духовный наставник, также выступил с речью. Выступил, вероятно, в последний раз, потому что в том же году он ушел из актерской профессии. Процессии у Бишопсгейта и Фенчерч-стрит продумали и организовали Томас Деккер и Бен Джонсон. Сочиняя обращение к королю, Деккер явно позаимствовал кое-что у Шекспира:

Этот маленький мир, этот драгоценный камень,

Который украшает Европу…

Томасу Мидлтону также велели написать стихотворное приветствие к этому знаменательному дню, а вот Шекспира в списке авторов хвалебных речей нет, и это кажется странным. Вряд ли он мог отказаться от такой чести. Возможно, его воспринимали как мастера другого жанра. Специально к торжествам Стивен Харрисон выстроил семь триумфальных арок в романском стиле; там были фонтаны, огни и живые статуи. (Позднее, в «Зимней сказке», Шекспир сам использовал идею ожившей статуи.) Эти празднества были самым настоящим театральным зрелищем, основательно продуманным, с толпами народа и шумом, которого не выносил новый король.

В первый год его царствования «Слугам короля» отводилась совсем другая роль на королевской службе. Двенадцать «слуг» летом 1604 года произвели в королевские камердинеры; в августе им поручили развлекать чрезвычайного посла Испании и его свиту из 234 человек, прибывших в Лондон, чтобы заключить мирный договор. Две с лишним недели посольство провело в Сомерсет-Хаусе — дворце королевы. У Шекспира и его друзей не было определенных обязанностей, и возможно даже, что сам Шекспир уклонялся от них; коль скоро он бросил актерское ремесло, в нем, вероятно, не нуждались. Тем не менее актеры исправно являлись во дворец, играя роль придворных и способствуя украшению общества. Их могли попросить показать представление. Однако никаких записей о том, что труппа играла какую-либо пьесу, не осталось; актеры получили всего по 2 шиллинга в день.

«Слуги короля» гастролировали весной и летом 1604 года; на май и июнь, например, они уехали в Оксфорд. Как мы установили, Шекс­пир, скорее всего, с ними не поехал. В это время он закончил две пьесы, «Отелло» и «Мера за меру»: в конце года, в ноябре и декабре соответственно, их представили при дворе. Поскольку публичные театры открылись в апреле, одна из этих пьес, а может быть, и обе впервые были показаны в «Глобусе». Это были первые постановки после возвращения труппы из Хэмптон-Корта. Поговаривали о том, что «Отелло» и «Мера за меру» — мрачные пьесы мрачного времени: в обеих — чума и смерть королевы, а горькая и безнадежная история Анджело и Изабеллы — словно продолжение трагедии Отелло и Дездемоны. На самом же деле они создавались в дни народного ликования по поводу восшествия на престол нового короля, когда Шекспир поднялся на высокую ступень общественной лестницы.

«Слуги короля» забавляли чрезвычайного испанского посла в то время, когда Шекспир придумывал «мавра» («the Moor») Отелло. «The Moor» — слово испанского происхождения, а Родриго и Яго носят явно испанские имена. Когда Шекспир писал эту пьесу, Испания собиралась изгнать из страны мавров, которые составляли значительную часть населения. Мавры, как и евреи, оказались жертвами европейских национальных предрассудков. В Лондоне также было большое поселение мавров, сбежавших от преследования испанцев. Елизавета I издала указ против «большого количества негров и темнокожих мавров, которые проникли в королевство со времен конфликта между Ее Вели­чеством и королем Испании».

В 1600 году ко двору Елизаветы прибыл посол берберского ко­роля; этот мавр привлек к себе всеобщее внимание и стал предметом восхищения. Шекспир имел возможность видеть его и даже с ним беседовать. Он играл при дворе в рождественские дни, и посол присутствовал на спектакле. Во время пребывания в Англии мавр позировал портретисту, и его образ, исполненный сдержанного достоинства, вероятно, произвел впечатление на Шекспира, который воплотил его черты в своем Отелло. Этот мужчина сорока двух лет, кажется, всегда начеку, словно его кто-то преследует. Ошибочно приписывать Отелло африканское или индийское происхождение, как это часто делается в современных постановках. Он из мавританского рода, у него оливковая кожа, и Шекспир называет его «черным» только символически, ради театрального эффекта. Создав Шейлока, Шекспир наделил его сложным характером; ко времени появления «Отелло» драматургу стал более интересен герой, выступающий в роли «козла отпущения». Впрочем, будет ошибкой полагать, что Шекспир преследовал какие-то гуманистические цели. Его острый глаз и стух прежде всего помогали ему создавать драматическую интригу.

В «Отелло» встречаются и другие современные автору сюжеты, хорошо знакомые зрителям, которые пришли на первое представление пьесы. Король Яков относился к Испании благосклонно; поэтому Шекспиру с товарищами и поручили развлекать испанского посла в Сомерсет-Хаусе. Также по всей Европе разошлась вполне достоверная история о прежнем короле Испании Филиппе II, который был безумно ревнив и в приступе ревности задушил свою жену в постели. Более того, подозрения у него возникли, когда он увидел платок, который она случайно уронила. Слишком схожие сюжеты, чтобы быть просто совпадением. То, что действие происходит на Кипре, тоже объяснимо. Кипр, изначально венецианский протекторат, более тридцати лет был оккупирован турками, а потому представлял угрозу и для Испании, и для Венеции. Король Яков даже сочинил об этом поэму. Получается, Шекспир написал пьесу, выразив в ней заботы и интересы своего господина. В годы правления Филиппа III отношения между Испанией и Венецией по-прежнему оставались напряженными. Некоторые комментаторы уверяют нас, будто Отелло олицетворяет Испанию, а Дездемона — Венецию, однако это преувеличение. Хотя, несомненно, Шекспир был очарован Испанией, она притягивала его воображение словно магнитом. Драматург, сочинявший новую пьесу, превратился в сосуд, до краев наполненный Испанией.

Итак, неверно полагать, будто Шекспир никогда не писал пьес о своем времени. Пьеса «Отелло» была очень актуальной, в ней отражались современные события. Шекспир прочел новые переводы по интересовавшей его теме, в том числе «Всемирную историю» Плиния и «Географическую историю Африки». Он читал также «Государство и правительство Венеции» сэра Льюиса Льюкнора. Эти книги появились соответственно в 1601, 1600 и 1599 годах, так что можно себе представить, как Шекспир обходил книжные прилавки в поисках свежих изданий для работы. Книготорговцы охотно рассказывали о новых поступлениях, кроме того, Шекспиру могли сообщать о последних модных новинках его высокородные покровители. Но у него имелся собственный способ отбора книг. По «Отелло» можно судить о том, что, изучая определенную тему, Шекспир смотрел только книги, имевшие прямое отношение к предмету. Он искал «местный колорит», а также мелкие детали и характерные выражения.

Вопрос о том, насколько Шекспир был образован, — непростой для большинства комментаторов. Возможно, его знания можно охарактеризовать короткой фразой: он знал столько, сколько ему нужно было знать. Он не обладал обширными познаниями. Как мы убедились, в школе он познакомился с классической литературой и, работая над пьесами, обращался к Овидию и Вергилию, Теренцию и Плавту. Он читал по-латыни, возможно, немного по-гречески, но все же предпочитал пользоваться переводами. Например, он прочитал Плутарха, переведенного Нортом, и «Метаморфозы» Овидия в переводе Гол­динга: разумеется, на освоение великих подлинников времени у него ушло бы гораздо больше. Однако ему пришлось прочесть по-латыни Плавта и «Фасты» Овидия. Его интересовали не тексты как таковые, а вдохновение, которое они в нем рождали. Конечно, он хорошо знал те источники, откуда черпал материал, будь то Плутарх или Холиншед. Они помогали ему в работе. Он не был ученым, собирателем древностей или философом. Он был драматургом. По-видимому, он относился с подозрением к философии, рациональным рассуждениям и глубокомысленным сентенциям. Он полагался только на слово; сюжет и характеры героев, время и место действия пьес — все рождалось из слова.

Возможно, он знал французский и итальянский, но все же старался найти английские переводы. И вовсе не потому, что его одолевала лень, просто ему не хотелось тратить лишнее время. По-видимому, его не особенно интересовало различие культур, оттого он читал книги преимущественно в переводах, а не в оригинале. У него выработалась привычка просматривать книги в поисках пищи для воображения. Кажется, что порой он читал не саму книгу, а ее краткий пересказ на полях. Его познания в области ботаники, медицины, астрологии, астрономии и других наук скорее широки, чем глубоки; живость и сила восприятия столь уникальны, что создается ощущение, будто он был гораздо более образован, нежели его современники. Он собирал знания понемногу и отовсюду.

Мы можем с полным правом высказать догадку о том, какие книги он с удовольствием поглощал. Среди них «Дворец наслаждений» Уильяма Пейнтера, «Некоторые рассуждения о трагедиях» Джеффри Фентона, «Новеллы» Банделло, «Сто сказаний» Джеральди Чинтио, «Гептамерон» Джорджа Ветстона, «Трагическая история Ромеуса и Джульетты» Артура Брука и анонимный сборник «Сто веселых сказок». Эти сочинения можно отнести к «легкому» чтению того вре­мени. Похоже, Шекспиру нравились сборники романтических историй и новые итальянские романы, мы уже отмечали, насколько тесно сюжеты его драм связаны с популярными романтическими историями. Он читал и английских поэтов, среди которых особое место занимали Эдмунд Спенсер и Джеффри Чосер; по-видимому, он ощущал себя их продолжателем. Он читал в рукописи и своих современников — Донна и Саутвелла, тому есть косвенные свидетельства. Он мог прочитать любую из только что опубликованных пьес, хотя, наверное, с большим удовольствием смотрел их в театре. Он был знаком с сочинениями Монтеня и Макиавелли, но это неудивительно, тогда многие их читали. Маловероятно, чтобы Шекспир с великим рвением изучал их труды.

Возможно, у него была библиотека или же он возил книги с собой в сундуке. О библиотеке в его произведениях упоминается только дважды. Он, конечно же, имел доступ к книжным собраниям своих покровителей, таких как Саутгемптон или Пембрук, и допоздна засиживался за чтением в книжной лавке Ричарда Филда. Вероятно, одну-две книги он всегда держал под рукой: порой он почти буквально цитировал длинные отрывки из Плутарха и Холиншеда. За истекшие столетия автографы Шекспира появлялись неоднократно, однако большинство из них, скорее всего, подделки. Наиболее достоверной представляется подпись Шекспира на экземпляре «Архаиономии» Ламбарда: об этой книге мы говорили выше.

В отличие от Овидия или Плутарха, она представляла собой не самый подходящий материал для подделки. Кроме того, известно, что молодого Шекспира интересовали юридические вопросы, а это издание могло послужить ему хорошим подспорьем.

Историю Отелло Шекспир почерпнул в книге «Сто сказаний» Джиральди Чинтио, вероятно, она поразила — и вдохновила — драматурга с самого начала. «В Венеции жил некий мавр». Там же, в Венеции, жил и первый шекспировский изгнанник — Шейлок. Отелло тоже был неприкаянным скитальцем, странствующим по миру. Он был мавром, оказавшимся в Венеции. Чинтио поведал эту историю в прозе, что-то в этом рассказе пробудило в Шекспире безграничное сострадание, и его воображение заработало во всю мощь. Он расширил повествование и придал ему глубину, и только первые два акта сохранили отдельные черты первоисточника. Насколько он изменил оригинал, можно судить по тому, что даже все имена героев, кроме Дездемоны, он придумал сам. Он также переделал свою уже готовую пьесу, придав образу Дездемоны большую достоверность и трагизм; заметив также, что жена Яго Эмилия по ходу спектакля становится слишком отталкивающей, он добавляет ей диалоги с Дездемоной, чтобы вызвать у зрителя симпатию к этому персонажу.

Пьеса под названием «Венецианский мавр», сочинение «Шакс­берда» (by «Shaxberd»), была представлена королю и придворным 1 ноября 1604 года в Бэнкет-Хаусе в Уайтхолле. Конечно, она не предназначалась только для частного просмотра и уже исполнялась до этого в «Глобусе» и в провинциальных городах во время гастролей. Ричарда Бербеджа, игравшего Отелло, выкрасили черной краской: тут было не до тонкостей в выборе оттенка. Один сочинитель назвал его в своих стихах «скорбящим мавром». С этим персонажем связана одна забавная история. Бен Джонсон, описывая характер Шекспира, называет его «честной, открытой и щедрой натурой». При этом он почти дословно цитирует слова Яго об Отелло:

У Мавpa щедрый и открытый нрав:

Кто с виду честен, в тех он видит честность.

Вероятно, эта ассоциация возникла у Джонсона невольно, но не свидетельствует ли она об определенной схожести характеров Шекспира и его героя? Многие шекспировские пьесы отмечены темой ревности. Мог ли Джонсон знать о том, что Шекспир в чем-то подозревает свою жену, оставшуюся в Стратфорде? Эта широко известная теория, сторонниками которой выступали Джеймс Джойс и Энтони Берджесс, остается не более чем гипотезой. С таким же успехом можно сказать, что поскольку Юлий Цезарь и Отелло страдают эпилепсией, то у са­мого Шекспира тоже имелось это заболевание.

Мальчику, исполнявшему роль Дездемоны, приходилось проявлять изрядное актерское мастерство. Ему нужно было показать скрытый под невинностью эротизм Дездемоны. Немецкий поэт Генрих Гейне как-то заметил: «Отелло постоянно упоминает о влажной ладони жены, и это всякий раз вызывает у меня отвращение». Мальчик-актер должен был обладать хорошим голосом, чтобы петь народные баллады. Одна из лучших баллад Дездемоны, «Песня ивы», отсутствует в первом издании пьесы: вероятно, в спектаклях она поначалу не исполнялась.

Нынешние зрители, скорее всего, будут удивлены, что роль Яго, которого в современных постановках принято изображать законченным злодеем, в «Глобусе» исполнял актер с амплуа шута — Роберт Армин. Яго был комическим персонажем и, произнося монологи, доверительно обращался к публике. Чарлз Гилдон писал в конце семнадцатого века:

Меня заверял весьма надежный источник, что актер, играющий Яго, воспринимался как комический; Шекспиру пришлось добавить в эту роль несколько слов и выражений (возможно, не соответствующих характеру героя), дабы вызвать смех публики, поскольку она не могла оставаться серьезной на протяжении всей пьесы.

Роль Яго комическая, как и вся пьеса в целом, построенная как комедия. Гилдон, конечно, имел в виду сальности и непристойные намеки, которые Яго отпускает в адрес Дездемоны, но критик несправедлив к Шекспиру. Драматург любил соленые словечки и не стал бы пользоваться ими, чтобы «подкупить» аудиторию. Подобная лексика составляла часть его замысла. Что касается «серьезного» восприятия «всей пьесы», то ни одна пьеса из шекспировского наследия не стремится к единству настроения и тональности. Комическое и трагическое в равной степени присутствуют в его искусстве.

В этой пьесе мы находим элементы римской новой комедии и италь­янской «ученой» комедии, где присутствуют хитроумный слуга и «муж-рогоносец», который одновременно выступает и как «хвастливый испанец». Однако Шекспир существенно обогатил эти образы. Он использовал и характерные «типы», но только для того, чтобы создать канву повествования. Следует также заметить, что пьеса «Отелло» уникальна: это трагедия, написанная по канонам комедии. Возможно, Шекспир намеренно ставил перед собой такую задачу. В его пьесе, выстроенной как комедия, Венеция и Кипр — лишь формальные ориентиры, почти не связанные с сюжетом. В процессе создания пьесы драматург постепенно вживается в характеры героев. У каждого персонажа свой язык, своя манера говорить, свой темп. Чувствуется, что Шекспир живет и дышит в унисон с ними.

Предполагалось, что Яго, обладающий гибким умом и напрочь лишенный моральных запретов, выступает в определенном смысле как драматург, приводящий в движение сюжет; на самом деле он более всего напоминает Порок из средневековых моралите, который раздувает очаг беды на глазах ничего не подозревающей публики. Злодей Яго умело, словно драматург, управляет своими жертвами, изображая при этом искренность и сочувствие; Шекспир наверняка получал большое удовольствие от создания этого образа.

Отправить