В девять утра покровители начали уезжать из Магналии. Лакеи поднимались по лестнице, забирали сундуки моих сестер и относили их в экипажи. Я стояла среди суматохи, на освещенном солнцем парадном дворе и выжидала с корзинкой, где лежали книжечки со стихами. О том, что меня не выбрали, теперь было известно всем. Мои сестры повели себя одинаково: во время завтрака все они сочувственно обнимали меня, убеждая, что Вдова найдет мне подходящего покровителя.

Как только унесли тарелки, я вышла наружу, зная, что теперь моим сестрам-избранным будут дарить плащи. Не то чтобы я не желала видеть официальное подтверждение их страсти, просто решила, что меня не должно там быть. Мне не хотелось смущать всех, когда Картье вручит Цири плащ.

Я услышала ее голос. К тому времени мое платье уже промокло от пота. Цири спускалась по парадной лестнице, корона из снежных кос украшала ее голову. За спиной трепетал голубой, цвета июльского неба, плащ. Мы встретились в тишине. Слова были ни к чему. Я улыбнулась. Она развернулась ко мне спиной, чтобы я увидела созвездие, которое выбрал для нее Картье.

– Лук Иветты, – восхищенно прошептала я, рассматривая серебряные нити. – Тебе к лицу, Цири.

Она встретилась со мной взглядом, наградила грустной улыбкой и зарделась.

– Мне бы очень хотелось увидеть, что он выбрал для тебя. – В ее голосе больше не было ревности или гнева, но я услышала то, что она не произнесла. Я все равно оставалась любимицей господина Картье, и мы обе это знали.

– Возможно, мы еще встретимся, – предположила я.

Я отдала ей книгу стихов, и глаза Цири засверкали. Ее подарком стало прекрасное перо, при взгляде на которое меня охватила светлая грусть.

– Прощай, Бриенна, – прошептала Цири.

Мы обнялись. Я смотрела, как она шла к карете Моники Лавуа.

Затем я попрощалась с Абри и Сибиллой. Обе подарили мне браслеты. Я восхищенно разглядывала их плащи.

На зеленом плаще Сибиллы была выткана пика. Плащ госпожи Интриги по традиции украшали эмблемой одной из четырех мастей, в зависимости от ее таланта: червы символизировали остроумие, пики – настойчивость, бубны – изысканность, трефы – умение спорить. Госпожа Тереза наградила мою сестру пикой, что ей очень шло.

В центре черного плаща Абри золотой полумесяц купался в солнце – это была эмблема Драматургии. Еще я заметила, что господин Ксавье оторочил плащ лоскутками от ее прежних костюмов, напоминая о ролях, которые привели ее к этому дню. Это было похоже на восхитительную историю, рассказанную с помощью цветов, тканей и нитей. Идеально для моей Абри.

Следующей прощаться подошла Ориана. Красный плащ отражал ее сущность и был продуман до мельчайших деталей. Плащи всех художников украшала огромная А – в память об Агате, первой госпоже Живописи. Но наставники всегда придумывали, чем ее дополнить, и госпожа Солен превзошла саму себя. Для Орианы она сочинила историю принцессы подводного царства, правящей среди затонувших кораблей и сокровищ. Вышивка блестела серебром. Я завороженно смотрела, не в силах вымолвить ни слова.

– У меня есть для тебя подарок, – застенчиво призналась Ориана, вытаскивая листок пергамента из папки. Она вложила его мне в руки – портрет, свидетельство моего мэванского происхождения.

– Но, Ори, я думала, ты возьмешь его с собой.

– Я сделала копию. Мне показалось, он должен остаться у тебя. – И, к моему удивлению, она достала еще один лист. – Еще я хочу отдать тебе это.

Карикатура на Картье, которую она нарисовала много лет назад, та, где он высечен из камня. Тогда мы считали его безжалостным.

Я начала смеяться, а потом задумалась, почему она решила отдать ее мне.

– Почему ты не подаришь ее Цири?

Ориана ухмыльнулась:

– Думаю, ему будет лучше в твоих руках.

Святые угодники, неужели это было так очевидно? Но у меня не осталось времени, чтобы спросить. Покровитель Орианы ждал ее в карете. Я сунула сборник стихов ей в руки и смотрела, как она уезжает. Мое сердце трепетало, а тяжесть многочисленных расставаний болью отдавалась в костях.

Во дворе остался только экипаж Патриса Линвилля. Положив рисунки Орианы в корзину, я повернулась к дверям – к ступеням, на которых застыла Мириай, прекрасный пурпурный плащ был застегнут у нее на шее.

Она заплакала, сойдя с последней ступени, и бросилась ко мне по камням.

– Не плачь! – выдохнула я, обнимая ее. Я вцепилась в ее плащ так, словно не выплакала вчера все слезы и могла вот-вот разрыдаться снова.

– Что я делаю, Бри? – прошептала она, стирая со щек соленую влагу.

– Собираешься объездить весь мир, услаждая его своей игрой, сестра, – улыбнулась я, убирая с ее лица темный локон. – Ты – госпожа Музыки. Госпожа Мириай.

Она рассмеялась, еще не привыкнув к своему титулу.

– Я хотела бы, чтобы ты писала мне… но, боюсь, я не задержусь где-либо надолго.

– Пиши мне, где бы ни оказалась. Возможно, Франсис догонит тебя с моими письмами.

Мириай глубоко вздохнула, и я поняла, что она собирается с духом, готовясь к новому этапу в жизни.

– Вот. Это твоя песня. На случай, если тебе захочется услышать ее в чужом исполнении, – Мириай протянула мне нотный лист, перетянутый лентой.

Я взяла его, хотя мне было больно думать о другом инструменте и иных руках, играющих ее песню. В моем сердце будто появилась глубокая трещина, и тень, навалившаяся на плечи, заставила меня содрогнуться, несмотря на яркий солнечный свет. Это расставание могло оказаться нашим последним разговором.

Мы могли никогда больше не увидеться.

– Дай посмотреть на твой плащ, – попросила я сдавленным голосом.

Она повернулась спиной.

По пурпуру плаща вились ноты – песня, которую госпожа Эвелина написала для Мириай. Я провела по ним пальцами. Некоторые я помнила, другие уже забыла.

– Он чудесен, Мир.

Развернувшись, она пообещала:

– Я сыграю тебе эту песню, когда ты навестишь меня на острове.

Я улыбнулась, хватаясь за хрупкую надежду, думая о нашей будущей встрече и музыке. Я буду верить, решила я, если это поможет мне пережить расставание.

– Думаю, Патрис Линвилль заждался тебя, – прошептала я, чувствуя его взгляд.

Я проводила ее до кареты, к новому покровителю – мужчине средних лет с чарующей улыбкой и волосами белыми, как пух чертополоха. Он поприветствовал нас обеих и подал руку Мириай, помогая ей сесть в открытый экипаж.

Она опустилась на скамью напротив Патриса и встретилась со мной взглядом. И не отвела глаз, даже когда колеса загрохотали по камням. Я словно вросла в землю посреди двора. Смотрела ей вслед, пока она не скрылась под сенью дубов и окончательно не исчезла.

Надо было вернуться в Дом, привыкать к тому, каким тихим, пустым и одиноким он будет, возвратиться в свою комнату, погрузиться в учебу и книги, лишь бы отвлечься. Я шагнула к ступеням, слепо глядя на парадные двери. Они все еще оставались открытыми. До меня долетал гул голосов. Видимо, Вдова и ариалы совещались. Внезапно мне стала невыносима мысль о том, чтобы оказаться внутри.

У меня даже не было больше сил держать корзинку. Я оставила ее на ступенях, а потом пошла прочь, дальше и дальше, ускорила шаг и побежала в сады. Я дернула воротничок, не в силах возиться с пуговицами, и рывком расстегнула рукава, закатав грубую серую ткань до предплечий.

Наконец я остановилась в самом дальнем уголке сада, в лабиринте кустов, среди огромных ярких роз и, опустившись на траву, рухнула на влажную землю. Но этого мне показалось мало, и я сдернула ботинки и чулки, открыв ноги до колен.

Я любовалась облаками и слушала тихое гудение пчел и трепет птичьих крыльев, а потом услышала его.

– Она идет в огне небес, полночных звезд сестра.

Мне следовало бы смутиться. Мой господин нашел меня без обуви и чулок, с голыми ногами, расстегнутым воротничком и в грязном платье. Картье только что процитировал мое любимое стихотворение. Но я ничего не почувствовала. Даже не поприветствовала его, пока он не совершил нечто невероятное: лег рядом со мной на траву.

– Вы испачкаетесь, господин.

– Так много времени прошло с тех пор, как я последний раз лежал на траве и любовался облаками.

Я все еще не смотрела на него, но Картье находился достаточно близко, чтобы до меня долетал свежий запах его лосьона после бритья. Мы лежали в тишине и смотрели в небо. Я хотела и отстраниться, чтобы широкая полоска травы пролегла между нашими плечами, и одновременно приблизиться и взять его за руку. Поступить как он той ночью. Почему меня раздирали противоречивые желания? Почему я не сделала ничего и замерла в темнице своего тела, еле дыша?

– Вдова сообщила вам? – наконец спросила я, заговорив, чтобы отвлечься от странных желаний.

Картье не спешил с ответом. Я даже подумала, что он меня не расслышал, но затем он ответил:

– О том, что ты останешься на лето? Да.

Я хотела знать, что он думает о ее предложении. Но слова застыли у меня в горле, и я промолчала, сминая в пальцах траву.

– Мне легче знать, что ты остаешься, – проговорил он. – Нам не следует спешить. Нужный покровитель появится, когда ты будешь готова.

Я вздохнула. Время больше не бежало, а текло медленно, как мед зимой.

– Теперь, – продолжал Картье, – ты должна продолжить занятия, поддерживать остроту ума. Меня не будет здесь, чтобы помочь, но я надеюсь, что ты и сама справишься.

Я вздернула подбородок, чтобы взглянуть на него, волосы нимбом рассыпались вокруг головы.

– Вы уедете? – Конечно, я и так это знала. Все ариалы уезжали на лето после семи лет преподавания, когда сезон страстей завершался. Было правильно позволить ему отдохнуть и развеяться.

Он наклонил голову и встретился со мной взглядом. На губах мелькнула тень улыбки.

– Уеду. Но я попросил Вдову предупредить меня, как только она найдет тебе покровителя. Хочу быть здесь, когда ты с ним встретишься.

Мне хотелось выкрикнуть, что я никогда не обрету покровителя, что меня не должны были принимать в Магналию. Но за меня хотела говорить печаль, а я не желала отдавать ей свой голос. Только не с Картье, сделавшим для меня так много.

– Очень великодушно… что вы хотите приехать ради меня, – проговорила я, устремив глаза в небо.

– Великодушно? – фыркнул он. – Ради всего святого, Бриенна. Ты понимаешь, что я не позволю тебе уехать с покровителем, которого не видел?

Я уставилась на него, распахнув глаза:

– Почему?

– Неужели я должен отвечать?

Туча набежала на солнце, накрыв нас серой тенью, похитив свет. Я решила, что пролежала здесь достаточно, и поднялась на ноги, стряхивая с юбки травинки и не заботясь о чулках и обуви. Я оставила их на земле и зашагала прочь по первой попавшейся на глаза тропинке. Картье тоже встал и вскоре почти нагнал меня.

– Пожалуйста, подожди.

Я пошла медленней, давая ему подстроиться под мой шаг. Мы пару раз свернули, солнце вновь выплыло из-за туч, дыша влажным жаром. Он заговорил:

– Я хочу встретиться с твоим покровителем потому, что ты мне небезразлична, я хочу знать, куда ведет тебя твоя страсть. – Наставник посмотрел на меня. Я глядела прямо перед собой, боясь ответить на его взгляд. Сердце в груди билось как дикая птица, рвалось из клетки плоти и костей. – Но что еще важнее: тогда я смогу вручить тебе плащ.

Я сглотнула. Картье не собирался отдавать его мне сейчас. Отчасти я надеялась на это. Отчасти знала, что этому не бывать.

Мысль о плаще упала на меня тонкой паутинкой, и я замерла на траве, словно попав в собственную сеть.

– Могу только сказать, Бриенна, – прошептал Картье, – что твой плащ готов. Он в моей сумке, в доме, ждет, когда ты будешь готова сделать следующий шаг.

Я подняла на него глаза. Он был ненамного выше, но в этот момент я показалась себе ужасно маленькой и хрупкой.

Я не раскрою своей страсти, пока не получу плаща. Не получу плаща, пока не найду покровителя. Не найду покровителя, если Вдова не отыщет того, кто оценит меня.

Мысли падали тяжело, словно влекомые вихрем камни, и я заставила себя продолжить путь, просто чтобы не думать. Он шел за мной следом, я это знала.

– Куда вы поедете летом? – спросила я, желая сменить тему. – К родным?

– Хочу отправиться в Деларош. У меня нет семьи.

Его слова заставили меня остановиться. Я никогда не думала, что Картье совсем один, что у него нет гордящихся им родителей, любящих сестер или братьев.

Я встретилась с ним взглядом. Мои пальцы взлетели к шее, к расстегнутому воротничку.

– Мне жаль, господин.

– Меня вырастил отец, – проговорил он, открывая мне свое прошлое, словно книгу, будто он наконец захотел, чтобы я прочитала его. – Он был добрым, но очень печальным. Моя мать и сестра умерли, когда я был совсем мал. Я их не помню. Как только мне исполнилось одиннадцать, я стал умолять отца, чтобы он позволил мне раскрыть страсть к Науке. Ему не хотелось отсылать меня в какой-нибудь отдаленный Дом, так что он нанял лучших господ Науки. Они обучали меня в частном порядке. Семь лет спустя, когда мне исполнилось восемнадцать, я доказал свою страсть.

– Ваш отец, должно быть, очень гордился, – прошептала я.

– Он умер незадолго до того, как я смог показать ему плащ.

Потребовались огромные усилия, чтобы не шагнуть к нему, не взять его за руку, сплетя наши пальцы, утешая его. Но я не шелохнулась. Я все еще была его ученицей, а он – моим наставником. Коснуться его значило всколыхнуть чувство, которое мы оба испытывали.

– Господин Картье… мне так жаль.

– Ты очень добра, Бриенна. Видит бог, я быстро повзрослел, но все же избежал многих горестей. Здесь, в Магналии, я обрел дом.

Мы стояли рядом, в тихом сиянии утра, в миг новых начинаний, застывшие между молодостью и зрелостью. Я могла бы стоять так часами, спрятавшись под зеленой сенью изгороди, под взором солнца и облаков, говоря с ним о прошлом.

– Идем, нужно вернуться в дом, – мягко напомнил Картье.

Я пошла за ним. Мы вернулись к парадному входу, и я с ужасом увидела карикатуру на Картье, лежавшую на самом верху корзины, и, подхватив ее, быстро свернула пергамент. Я надеялась, что наставник не заметил рисунка. Мы поднялись по ступеням и вошли в тихую прихожую. Его кожаная сумка стояла на скамье рядом с входом. Я старалась на нее не смотреть, понимая, что внутри лежит мой плащ. Картье поднял ее.

– У меня есть для вас подарок, – начала я, нашарив под пергаментом последнюю книжечку стихов. – Наверное, вы не помните, но один из наших первых уроков был посвящен поэзии, и мы читали мое любимое стихотворение, из этой книги.

– Я помню, – кивнул Картье, принимая подарок. Он пролистал несколько страниц. Я наблюдала, как его глаза скользили по строкам стихотворения, удовольствие отражалось в его чертах, как солнце на водной глади. – Спасибо, Бриенна.

– Знаю, это мелочь, – запинаясь, выговорила я, чувствуя себя как будто обнаженной, – но я подумала, вам понравится.

Он улыбнулся и убрал книгу в сумку.

– У меня тоже есть кое-что для тебя. – Картье достал маленькую коробочку и на ладони протянул мне.

Я взяла ее и медленно открыла. Серебряный кулон на длинной цепочке покоился на квадрате алого бархата. Присмотревшись лучше, я поняла, что на нем выгравирован цветок караганы, серебряная капля мэванской роскоши, носимая над самым сердцем. Я улыбнулась, большим пальцем коснувшись прекрасной резьбы.

– Он чудесен. Спасибо. – Я закрыла коробочку, не зная, куда смотреть.

– Можешь писать мне, если хочешь, – проговорил Картье, сглаживая неловкость, которую мы оба ощущали, – чтобы я знал, как продвигаются твои летние занятия.

Я встретилась с ним взглядом, лукаво изогнув уголок рта:

– Вы тоже можете писать мне, господин, чтобы убедиться, что я не пренебрегаю учебой.

Он одарил меня тем странным взглядом, который я никогда не могла расшифровать, и перекинул ремешок сумки через плечо.

– Хорошо. Буду ждать весточки от мадам.

Я смотрела, как он шагнул навстречу солнцу. Плащ шелестел у него за спиной, и я не могла поверить, что он ушел так просто. В том, что касалось прощаний, Картье был даже хуже меня! Я метнулась к порогу.

– Господин Картье!

Он остановился посреди лестницы и обернулся. Я прислонилась к дверному косяку, зажав в пальцах маленькую коробочку с кулоном.

– Ваши книги. Они все еще наверху, у меня на полке.

– Оставь их себе, Бриенна. У меня их слишком много, а тебе пора начать собирать собственную коллекцию. – Он улыбнулся. Я лишилась дара речи, пока не поняла, что он вот-вот развернется и уйдет.

– Спасибо.

Этого было мало, но я не могла отпустить его, не поблагодарив. Я снова ощутила пустоту, трещину в сердце – то же чувство, что и при прощании с Мириай, предупреждение, что мы можем больше никогда не увидеться.

Он не сказал ни слова, просто поклонился. А потом ушел, как и остальные.