Сказка.

Да-да, так и называется их деревня. Туристы по пути из Москвы во Владимир любят останавливаться рядом со знаком «н. п. Сказка». И фотографироваться. Потом в Инстаграме друзья туристов гадают над расшифровкой загадочных «н.» и «п.»: «наша правда – Сказка», «нам повезет – Сказка» и даже «налоговая полиция – Сказка». Ну и, разумеется, местные – они все «сказочники», «сказики», «сказкавцы». Есть и неприличные определения. Интернет, что с него возьмешь?

Название деревни имеет вполне прозаическое происхождение. Давным-давно, еще при Никите, построили здесь кабак для путешествующих по оживленному тракту иноземцев. Главный дом, хозяйственные постройки и три небольшие террасы – все-все-все построили из бревен. В крохотном пруду, прямо посередине, посадили каменную царевну-лягушку со стрелой в лапках. На одной из сосенок появился мохнатый леший из пластика и пенопласта. Там и сям по территории разбросали фигурки других волшебных персонажей. Недолго думая, дали название – «Сказка».

В те дремучие времена, за неимением большого разнообразия в сфере общепита, кабак пользовался популярностью как у туристов, так и у местных из окрестных деревень. Пиво всегда было в изобилии. Бутерброды с вареной колбасой, соленые орешки и кусочки скумбрии на закуску. Редкий прохожий проходил мимо, не останавливаясь. Летом сюда частенько заглядывали дачники. Пионервожатые из расположенных по соседству трех детских лагерей прибегали в тихий час отдохнуть от своих спиногрызов. Речка. Заповедный лес. Красота!

Со временем вокруг бойкого места образовалось вначале небольшое, а потом и вполне себе немаленькое поселение. Глянь-поглянь, а вот уже и деревня стоит длинной широкой улицей. Дома разные, на всякий вкус и цвет. С одной стороны побогаче. С другой попроще. А улица та шла прямо по границе Владимирской и Московской областей. Так и жили. Нормально жили – по-соседски. Как получится.

Церковку прямо посередине улицы, с владимирской стороны, поставили. Небольшую, в одну луковичку. И колоколенку. А раз так, то и название надо было давать этой деревне. Да и не деревне уже, а селу. Долго не думали. Дали то, что на поверхности лежало. А чего тут думать-выдумывать-то еще?

Жили в этом селе три друга. Один с московской стороны и двое с владимирской. Однако почему же жили? Даст Бог, еще пять раз по столько проживут. Значится, тогда так – живут в этом селе три друга. Того, что с московской стороны, зовут Олег. Он по тамошним меркам, считай, старожил. Еще отец его, Никита Добрынин, первым каменный дом недалеко от дороги поставил. По торговой части работал. Дом хороший справил. Сына, когда срок подошел, в военное училище определил. В десантное. Олег, правда, недолго в армии прослужил. Характер у него для службы не совсем подходящий. Строптивый он. Но повезло – друзья помогли. Словечко замолвили, и в смутные времена случилось ему охранником у самого губернатора поработать. Потом опять не заладилось что-то. Хотел даже в разбойники податься. А сейчас, небось, снова его на службу потянет. После известных событий-то. Но о них позже, пока не время еще.

Второй приятель – сын священника. Из их церквушки. Этот очень уж любит по девкам бегать. Лешкой его зовут. Местные-то все про него всё знают. Даже в городе, который недалеко, в Подкове, и то иногда побить пытаются. Да не на того напали! Лешка с малых лет не на печи сидел, а бегал, прыгал, подтягивался. Воркаутом, значит, занимался. Непросто его побить. А поймать и того сложнее. Вот отец только его часто бранит. И на исповедь зовет. А тот искоса так посматривает, посмеивается и на исповедь ходит только в исключительных случаях. Ну, в тех самых, что пером не описать…

Третий их товарищ, самый старший, – Илья. Отец его поехал однажды в Москву за лучшей жизнью да остановился у кабака этого пива попить. День пил, два пил. А на третий решил – незачем его, счастье-то, непонятно где искать, можно и в родной губернии жизнь устроить. Силы был недюжинной. Жалко, помер рано. Мама Илью одна поднимала. Ничего для него не жалела. А тот удалью в отца пошел. В школе, в первом классе, всех мальчишек вплоть до пятиклассников гонял. Кулачками. До тех, кто постарше, кулачки не доставали. Так он их палкой охаживал, если что.

Жили три товарища, не тужили. Но это не сказ еще, это присказка. А настоящий-то рассказ впереди.

Пришло на землю русскую чудо невиданное, дело неслыханное. Сказали как-то по телевизору, что собрались заморские короли и цари, восточные шейхи, американские толстосумы и даже африканские принцы, и решили проводить в России всего мира чемпионат. По футболу. Дело хорошее. Захотелось друзьям на него воочию посмотреть. Игру Сборной оценить. На иностранцев поглазеть. В России-то все разбираются в футболе. Наверное, поэтому нелегко это оказалось – билеты на Сборную достать. Чемпионат-то пришел, а смотрели они его только по телевизору.

У Олега, Добрынина-то, приятель еще с губернаторских времен был – Денис Аникин. Ну как приятель – так, по работе часто общались. Вроде ничего особенного. Но полезный был знакомый. Начальник службы безопасности. Так вот, у него – получилось просто так – лишние три билета на финальную игру оказались. Он их Олегу-то и предложил.

Обрадовался тот. Приятелям все рассказал. И стали они в дорогу собираться. Вначале каждый на своей машине хотел поехать. Потом решили на двух – Илья с Лешкой могли и вместе ехать. А потом Олег сказал, что втроем веселее в одной. И поехали они в Москву на его «крузаке». В воскресенье матч должен был состояться. Пораньше в путь отправились. Пробки, то-се.

Долго ли, коротко ли ехали, но только решили они на заправке остановиться. А там, совсем рядом с этой заправкой, старичок один стоял. Плюгавенький. Подошел он к ребятам и говорит: «Доброго вам здоровьица! Вижу я, красны молодцы, едете вы в Москву. Уж не на финал ли чемпионата мира случаем?» Те утвердительно в ответ закивали. Тогда старичок продолжил: «Едете вы не просто на игру. Игра та волшебная. В ней судьба всего мира решается. Выиграет Славония – и заполнят наш свет ядовитые твари всякие. Станут они, вороги, над нами, простыми христианами, суд чинить. Издеваться будут и насильничать. Выиграет Россия – настанет мир и благодать. Царство небесное как есть прямо здесь». Удивилась троица речам таким, но слушала внимательно. Не перебивая. Интересно старик свой рассказ вел: «Нельзя вам, братцы, на матч просто так, без поддержки родной земли, дальше следовать. Дам я вам помощника. Но не простого, а трехцветного. Волшебный стяг. Как приедете на игру, сразу его разверните и до конца матча не сворачивайте. А то горе будет. А взамен дайте мне монет немного. Но только смотрите! Пожадничаете – плакать потом будете! Сам-то я поехать не могу. Немощен. А вы вон какие удальцы, постоите на трибуне за Родину». Дали ему товарищи пять тысяч рублей. Не поскупились. Раз такое дело. Каждый. Развернули стяг. Смотрят – стяг как стяг. А такую мощную силу в себе несет. Повернулись к старичку, чтобы поблагодарить его за заботу. Глядь – а старичка-то и нет. Исчез. Как так? Кругом-то поля, поля. Ни одного кустика нет, чтобы спрятаться. Заправка одна-одинешенька там стоит. Чудеса, да и только.

Удивились друзья пуще прежнего и поехали дальше. Никого не трогали. Только шаурмичнику одному зуб между делом выбили, когда он им сдачи забыл отдать. Случайно. Потом все вместе немного посидели. Чай попили. За жизнь поговорили.

Едут они, едут. Видят – три красавицы у дороги стоят. Руками машут. Губки алые. Ножки загорелые. Волосы до пояса. Прямые. Поняли ребята – Москва скоро. Остановились спросить у девчонок, что и как. Недолгим разговор получился, хоть сладко девочки зазывали к себе в гости в терем придорожный. После того как цену узнали, даже Лешка не захотел задерживаться. Больно много хотели черноокие. Не поддались на их увещевания друзья. А ведь нелегко это было. Красавицы магию мейкапа использовали. Всякие штучки-дрючки умели делать. Про таких в Сказке длинные истории рассказывали. Решили так друзья: выиграем – на обратном пути с ними тоже чай попьем. С клубничкой и сливками.

За пустыми разговорами подъехали к Лужникам. Увидели, что там происходит, заробели малость. Народу разного со всего света понаехало. Все, как на рынке, галдят, ничего не разберешь. Тут тебе и азиаты в смешных кимоно. И черные с вувузелами. И скандинавы в рогатых пластиковых шлемах. Славонцы толпами ходят. Надменные. Носы задрали, флагами бело-розовыми машут. Все ше-ше, же-бже да про пир какой-то дольный. Видать, уверены так в победе. Праздновать собираются. Три друга неласково на них посмотрели. Негостеприимно. Ишь, раскудахтались тут! Еще посмотрим, чья возьмет! Илюша нахмурился. Но стерпел пока.

У входа их уже Денис встретил. Пошли за встречу сосисок поесть да пива попить. С дороги-то да с устатку все вкусно. Три кружечки выпили для начала. Настроение заметно улучшилось. Праздник кругом! Рассказали про старика. Стяг показали. Аникин начал сказочников уговаривать. Очень ему захотелось флаг развернуть и себе на плечи повесить. Видел, что многие так делают. А если выиграет Сборная… Короче, канючил он недолго. Ребята добрые. Быстро согласились. После пятой кружки.

Развернул Аникин волшебный стяг. Осмотрел его со всех сторон. Тоже удивился, что такая вот тряпица… а сила в ней большая. Набросил себе на плечи. Стал между людьми ходить, похваляться. Кто улыбнется ему, кто рукой помашет, а кто и большой палец покажет. В сторону славонцев ходить не стал. Нечего ему на их пальцы смотреть. Дела поважнее есть – победу намаливать.

А на самом стадионе:

– Вперед, Россия! Русские, вперед!

– Уматывайте на фиг!

– Никто вас не спасет!

И музыка такая приятная играет. И Президент приехал. И уже восемь кружек. Хорошо-то как, ребята! Ну, погнали…

Учителя легко узнают друг друга по походке, по затравленному взгляду, по огромному портфелю. Православные священники – по общей волосатости и стриженым усам. Гаишники – по пузу… А болельщики могут своего распознать по взгляду. Взгляды у сидящих вокруг были хорошие. Патриотичные. Все кричали и гнали Сборную на штурм неприятельской крепости. Враги были те – что надо. Должок у них остался перед россиянами после предыдущего чемпионата. Пора отдавать. Места нашим приятелям достались чудесные – все поле видно. А рядом, через сеточку, неподалеку совсем, сидели совсем с другими взглядами. Славонцы. Они радовались, когда на половину Сборной налетали их славонские гусары и рвали, рвали, как когтями, оборону. Возмущались, когда атака шла в другую сторону. Свистели и, кажется, ругались.

Друзья болели неистово. Сами рвались в бой. В беспощадный и последний. Пускались в пляс, когда голы залетали в чужие ворота. Поправляли флаг на плечах Аникина, когда уже Сборная получала пробоину. И молились.

После десятой кружечки одна трибуна резко, как раскат грома, выдохнула:

– Прячьтесь все в уборную!

И трибуна напротив подхватила. Также воинственно:

– На поле наша Сборная!

Илья вытер тыльной стороной ладони свинцовую слезу. И сурово посмотрел в сторону беснующихся в своем секторе славонцев. Пригрозил он им левым кулаком – не помогло, стали факи показывать и ржать как ненормальные. Пригрозил он им правым кулаком – пуще прежнего полетели оскорбления, еще больше факов увидел Илья. Тогда пригрозил он им и левым, и правым кулаками вместе, да еще лицо сохмурил. Не перестали славонцы над ним измываться, как обезьяны бешеные скакали по креслам и пластиковые стаканчики в его сторону кидали. Рассердился тут Илья, откинул соломенные кудри за плечи, сделал пучок и стал хмуро пальцами похрустывать. Аникин терпеть уже не мог. Давно он на месте не стоял, все подпрыгивал, как от нетерпения. Крикнул что-то непонятное и побежал в туалет. В третий раз за матч. А что тут скажешь? Десять кружек – он хоть и русский, да, чай, не железный.

И тут Сборная пропустила. 3:3. С досады Олег руки в карманы засунул. Обиделся. Так бы он, может, долго просидел. Но нащупал, к своему удивлению, в левом кармане камешек как будто. Вытаскивает – вот те на! А это, оказывается, мертвый зуб шаурмичника! Здоровый такой. И весь черный. Как он в карман к Никитичу попал – загадка. Но только показалось это ему недобрым знаком. Взял он мертвый зуб покрепче да как метнет в сторону вражеских болельщиков. Какому-то высокому дядьке прямо в лоб попал. Да отскочил и второму по затылку заехал.

Ох, что тут началось! Опять славонцы про пир свой дольный заорали. При чем он здесь? Еще оказалось, что их мат и русский мат – ну просто одно и то же. Руками замахали, ногами затопали, вроде как смелые. Быстро, правда, успокоились – в наши ворота пенальти как раз назначили. Они вроде уже и праздновать собрались, да пронесло лихо мимо – отбил Иван Давыдов мяч, отвел угрозу от наших рубежей.

Через пару минут бежит Аникин из туалета. Плачет. В сторону славонцев пальцем тычет. Сказать ничего толком не может, лопочет себе под нос непонятно что и всхлипывает с обидой. И стяга при нем нет. Что? Где? Как?

Публика вокруг сердобольная. Кто платочек протягивает. Кто добрым словом поддерживает. Успокаивали, как могли. Даже легонечко по щщам выдали. Стал Аникин более-менее складно излагать. Вот что друзья наши услышали:

– Я только начал… Стою себе спокойненько… А их человек десять вваливается… Громкие все… Возбужденные… Смеются. А один, рыжий такой, на меня уставился. Я сразу понял – что-то не так… Подходит этот рыжий такой. Расстегивает ширинку. И ссыт… Прямо на штаны мне ссыт! Я говорю, что же ты, сука такая, делаешь?! Как же тебе не стыдно?! А он только скалится. Захотел я ему по роже дать. Да куда там! Схватили меня в двадцать рук. Рыжий стяг с меня тянет и ругается еще. Падлюка. Курвой обзывает. Вон, смотри, смотри, как они над ним издеваются.

И правда. По ту сторону сетки славонцы глумились над стягом трехцветным. Прикладывали его к срамным частям тела. Плевали на него. Друг другу перекидывали. И на поле руками показывали. А там Сборная из последних сил сражалась уже. Помочь бы ей, да нет такого правила в мире пока, чтобы болельщики за игроков голы забивать могли. И играть оставалось всего чуть-чуть.

Раздался тут над стадионом покрик богатырский! Как грохот огромных валунов, скатывающихся с гор. Как треск арктических льдов. Как рев тысячи медведей, бурых и белых. Как гул пролетающих близко от земли «Су». Как раскаты системы залпового огня. Так услышал стадион воинственный глас Ильи! На десять верст вокруг поднялись в воздух испуганные птицы и закружили над городом. Все собаки, даже трепетные болонки, залаяли как бешеные. Кошки забились под диваны и кровати. Мыши с крысами запаниковали и стали выскакивать на улицы то тут, то там. Уже редкие к концу матча женщины-пешеходы визжали от ужаса и пытались залезть на электрические столбы и припаркованные машины.

Сетку Илья просто не заметил. Неорганизованные зрители разбегались с его пути кто куда, а он несся по рядам к славонцам. Ураганом влетел в самую середину толпы. И заволновалась тут нечисть славонская. Числом-то много их было, человек триста. Да вот ухаря такого, как Илья, среди них не было. Махнул он правою рукой – и десять врагов уже лежат. Махнул левой – еще десять в ауте. А сзади Олег с Лешкой подсобляют. По пять зараз приходуют. Кровища так и хлещет из носов славонских. Кости трещат, да хрящики потрескивают. Соперник пока держится, на смену побитым новые подступают. Толпой-то всегда сподручнее медведя валить. Напирают враги, ребят геройских прибить хотят. Тут и стюарды в желтых жилетах налетели. Им тоже досталось. Но меньше, чем славонцам. Пуще прежнего взялись друзья за свое праведное дело. Славонцы – кто за ухо оторванное держится, кто глаза разлепить не может, кто язык откусил. Стоны и плач великий повсюду.

Отнял Илья волшебный стяг у рыжего хулигана. Опустели трибуны вокруг наших героев. Показалось им, что победили они. Но тут пришли к ним с верхнего яруса три великана-славонца. Скалами возвышались они в белых штанах и розовых футболках над своими собратьями. Закипел бой с новой силой. Нелегко пришлось и той, и другой стороне. На каждый удар прилетала ответочка. После каждого вражеского зуба вылетал свой. Хорошо бились. Долго. Неизвестно, чья бы взяла, да прибежала полиция с дубинками и другими спецсредствами. Против них кулачками много не навоюешь. Рванули ребята в последнюю атаку. Да и полегли все трое рядышком.

А очнутся, наверное, только завтра в темнице. И что же с ними будет? Тут бабка надвое сказала, но предположить можно… Станут вспоминать, что да как, и раны свои подсчитывать.

Недолго они за решеткой посидят. Будет суд. Адвокаты заговорят про патриотизм и провокации. Жены с матерями поплачут. Публика будет аплодировать. Сам Президент за приятелей вступится. Ну и оправдают их.

Не получится у них к девицам прямоволосым заехать. Потому что на «скорой помощи» их домой везти будут. Не поговорят и с шаурмичником. Хотя попросят друзья остановиться в том месте. Старика тоже не найдут. Заправка, рядом с которой его видели, в ночь финала Чемпионата сгорит. Зато, когда вернутся в Сказку, Илью сразу же сделают деревенским головой. Олег станет директором кабака, хотя после такой драчки и будет подумывать о службе. А Лешка к девкам бегать перестанет. Они после известности такой всемирной к нему сами домой ходить будут.

Так и будет продолжаться все до самого навсегда. А что? Нельзя, что ли?

Всалоне привычно пахло лаймом. Мягкие кресла. Выдержанная фактура. Непрерывность линий. Подлокотники с кнопочками. Шероховатость кожи, которая чувствовалась всем телом. Боржоми в бутылочках по 0,25. Ничего лишнего. Портфель с докладом. Планшет в руках. Prelude in G minor для правильного настроя на разговор. Лирический сменялся грозным и суровым. И наоборот. Единство эмоции и характера. Мысли маршировали то стройными рядами, то хаотично, сбиваясь с привычного ритма. Безотказная формула успеха.

На экране планшета – страницы «Три в квадрате». Все та же тема. В новой оболочке. У России особый путь. Столицу на Урал для баланса половин. Ни Азия, ни Запад. Исторические особенности. Корни. Соборность. Третий путь, Рим, направление. В квадрате как в современном ускорении. И как в окруженной крепости. Крепость духа. Нового в новой доктрине вроде и нет, но надо понимать, чего именно от тебя хочет Сам. Или даже Сам Самого. И соответствовать. Разговор пойдет не на эту тему. Но тут дело в настрое.

Он попросил аудиенции только вчера, промучившись перед этим над бумагами часов двенадцать. Для такого, конечно же, есть протокол – запись на встречу, ожидание и, наконец, решение о месте и времени. Если повезет. Но ждать он не мог. Поэтому пришлось воспользоваться мобильным. Грубое нарушение. Хотя именно оно и подчеркивало, что вопрос требует экстренного вмешательства извне. Его услышали, тон был деловым, но благодушным. Быстро собравшись и даже успев заехать домой, он поцеловал жену и вылетел на встречу, результаты которой безо всякого преувеличения должны были повлиять на жизни миллионов. Марк Константинович Килин, первый заместитель председателя, после суровой школы «Феникс-Диалога» в девяностых пришел работать в Правительство в начале нулевых. Последние же без малого восемь лет провел в кресле министра финансов. И менять его, по крайней мере в ближайшее время, Марк Константинович не собирался. Поговаривали, что его дед тевтонец, но наверняка не знал никто.

S-класс мягко вкатился по улице Фиговой через КПП в Южную Резиденцию. Водитель выключил Рахманинова. Здесь, на берегу Черного моря, в субтропическом климате растительность устроила пышную демонстрацию своих возможностей. Несколько разновидностей пальмы, мимоза, эвкалиптовое и бутылочное деревья, магнолия, сакура, черешня, мушмула, альбиция, кипарисы и многое другое. Знаменитый ландшафт Южной Резиденции с ее затененными аллеями, причудливыми кругляшками клумб и секретными беседками в глубине сада.

Совсем рядом растянулась на многие километры пляжным раздольем южная столица России – Сочи. Там, в хаосе смешения рас, поколений и культур, плещется эмоциями и желаниями безумный коктейль отдыхающих, там встречаются два моря – море человеческое и море обычное, морское. По длинным променадам прогуливаются приятные и вежливые люди в легких брюках и удобных туфлях. Спешат по делам смуглые бандиты в белых «гелендвагенах». Дети клянчат у родителей все подряд. С проплывающих мимо яхт доносятся громкая музыка, звон бокалов и фальшивый смех. Рестораны, гостиницы, магазины и пирс зазывают потенциальных посетителей прыгающей и пляшущей рекламой, в которой рифмуется все и вся. («На улице Орджоникидзе жить начните, только контракт подпишите!») Там, в Сочи, этот балаган непрестанно зарабатывает, расслабляется, отдыхает, глазеет, пьет, влюбляется, предает, ищет приключения, сводит с ума, сходит с ума и хвастает прикупом. А здесь, в Боччи, который отделяет от большого города мелкая, но стремительная речка, царят тишина и покой. Отголоски праздника долетают с другого берега, но глухо, в них не слышно настырного приглашения на танец, который ты не танцуешь.

Город Боччи основали галлы, воевавшие в позапрошлом столетии в Крыму. Три года сражений и лишений, трений с союзными англичанами и турками, ужасов холеры и каждодневного ратного подвига заставили многих пересмотреть свои взгляды на войну. Бургундец Артуа д’Омс, офицер 7-го линейного полка, командир роты зуавских пехотинцев Даниэль Боссе и шевалье Эрик Грю возглавили небольшой отряд, высадившийся на берег недалеко от форта Навагинский, слева от устья реки Сочи. Местные жители – адыги, убыхи и абхазы, а также немногочисленные на тот момент русские – отнеслись к пришельцам в общем миролюбиво. Галлы были поражены красотой природы новых мест. Им так понравился юг России, что они решили остаться и поселиться рядом с большой водой, высокими горами и смелыми людьми.

Увидев, как козленок переходит ручей рядом с местом, которое галлы выбрали для строительства, шевалье Эрик Грю, самый простецкий из этой троицы, решил назвать место Ruisseau-de-Bouc (Рьюисо-дё-бук, Козлиный ручей). Неискушенный в вопросах топонимики Грю даже и не подозревал, какую бурю возражений он поднимает этим названием. Артуа д’Омс кричал, что не для того он не стал возвращаться в родную Бургундию, чтобы жить в Козлином ручье. Даниэль Боссе злился и плевался на вывеску с названием, которую быстрый Эрик уже успел повесить на въездные ворота. Так они спорили долго, пока однажды их городок не посетил убыхский князь Хаджи. Галлы попросили его подождать окончания дискуссии. Не снеся этого унижения, князь выхватил саблю и разрубил вывеску на две неравные части – на Ruisseau-de- и Bouc. Первую выбросил в тот самый ручей, а вторую оставил галлам со словами: «Никаких здесь рьюсо не надо, боч надо». Почему «боч», а не «бук» никто спрашивать не стал. Название «Боч» под влиянием местных языков претерпело изменения и постепенно превратилось в «Боччи». Кому-то слышатся в нем итальянские мотивы. Но только до приезда в город.

Время стерло старые дома переселенцев, в названиях улиц давно уже нет ничего галльского. Да и сами галлы, перемешавшись с местными многочисленными народами, потеряли идентичность и язык. От мирных занятий бывших головорезов странным образом осталось только умение организовывать прекрасные цветущие места отдыха в лучших традициях их исторической родины. По всей России, если рядом с очередным дворцом надо было разбить парк, сквер или, на худой конец, просто сад, никто не мог сравниться в мастерстве этого дела с садоводами Боччи.

Министр Килин видел всю эту пестроту в первый раз. Когда-то, в бытность свою студентом, он приезжал в город с друзьями. Им нравилось исследовать, пить вино, рисковать, как тогда казалось, жить настоящей жизнью. Любопытные, отважные, они проходили и мимо этих мест. Но тогда здесь, кроме нескольких частных домов и злых дворовых собак, ничего не было. Все изменилось за тридцать пять лет. Марек сам из длинноволосого брюнета в клешах превратился в полнотелого лысого дяденьку в строгом костюме. Полысеешь тут…

Президента на месте не было. Сегодня начинались матчи четвертьфиналов, и Лидер Наций хотел присутствовать на игре Сборной лично. До этого он посмотрел на стадионе только первый матч, а затем неотложные дела то здесь, то там мешали, не давали расслабиться. А вот сейчас, вероятно, график стал посвободнее.

Марк Константинович замедлил шаг у одной из пальм. Показалось, что ее листья-ладошки висят слишком вольно и не приветствуют гостя так, как это положено. Килин провел рукой по лицу, смахивая морок усталости последних дней. Последним движением он погладил воображаемую бороду, как делают в фильмах про Восток актеры, играющие мусульманских священников, имамов. Ночь у министра выдалась бессонная. После такой показаться могло все, что угодно. Он шел на встречу не к Президенту. К другому. Осознавал важность приближающегося разговора, а также быстрых и четких действий после него. И только потом, когда корабль российской экономики пройдет мелководье кремлевской казны, только потом можно будет ставить в известность Самого. Такое случалось уже не раз и не два за его карьеру. Каждый раз чутье, точный расчет и быстрота реакции спасали ситуацию. И шкуру министра.

На ступеньках главного входа его встретил секретарь. Марк Константинович знал Мишу. Знал его послужной список. И звание. Высокий, с острым взглядом и отличной памятью. Услужливый. Прекрасный помощник. Миша провел министра финансов по широкой лестнице с красной ковровой дорожкой на второй этаж в правое крыло дворца. Открыл последнюю дверь в конце коридора. И мягко прикрыл ее за Марком Константиновичем.

«Почему он всегда шьет пиджак на размер больше?» – неожиданная мысль предательски заставила замешкаться. И только после небольшой паузы Килин заулыбался, поздоровался и побежал жать руку. Навстречу ему вставал маленький темноволосый человек. Улыбка пробежала по тонким губам хозяина кабинета и исчезла где-то в глубинах пиджака. На лбу, ровно посередине, заметно выделялось небольшое родимое пятно. «Не смотри туда, не смотри…»

– Добрый день, Лев Борисович! Хорошо у вас здесь в Боччи – прохладой с моря веет… А в Москве-то душновато.

– Здравствуйте, МркКстатинч! – Незнающие часто терялись, впервые услышав, как быстро Зоркий произносит имя и отчество собеседника. – Садитесь. Из нашего телефонного разговора я не все понял, ясно только, что дело срочное. Давайте не будем терять время. Так что безо всяких политесов. Переходите прямо к делу. Миша набросал мне тут тезисно основные моменты. Но я хотел бы послушать вас. Внимательно.

Марк Константинович неуверенно огляделся. Посмотрел на старинный шкаф, сплошь уставленный толстенными книгами. На обитые дубом стены. На напольные Birenz с медведями. На столик в углу. На фотографии, стоявшие за стеклом рядом с книгами. Там, среди прочих, увидел знаменитый портрет Ну’и с редкой сальной бородкой. Из книжных рядов верхней полки выступали корешками вперед «Президент» и сборник стихов Регины Тановой «Восславленный подвиг». Килин заерзал, втискиваясь в кресло, и еще раз огляделся.

– МрКсныч, бросьте! Кто нас здесь может слушать? Ну если и слушают, значит, так надо. Излагайте уже суть. И да, кстати, я про ваш пиджак и лысину, между прочим, молчу.

– А я… – смутился Марк Константинович. Однако быстро взял себя в руки: – Да уж. Не будем отвлекаться от сути. Вчера на коллегии меня буквально атаковали замы. Они все как один в ужасе из-за показателей этого года. Ни санкции, ни, тем более, контрсанкции этого объяснить не могут. Дефицит бюджета уже к этому месяцу просто катастрофический. Мне не хотелось бы нагнетать, но если все пойдет так, как сейчас, если не предпринять меры, то мы не то что наказы Президента не сумеем выполнить, мы сядем в такую долговую яму… Военка, нефть и десять Северных потоков не смогут покрыть наши траты. Чемпионат! Мы подсчитали наши расходы. И это не-ве-ро-ят-но!

– Подождите, МарКонстныч! – Зоркий удивленно смотрел на взволнованного первого заместителя председателя. – Мы же все заранее предусмотрели. Сметы, подрядчики, аутсорс, волонтеры… Все проверено, проведено и согласовано. Учитывая значимость проекта, его влияние на политическую ситуацию, на настроения в обществе, мы предполагали, что затраты превысят порог чувствительности. Но картина никогда не рисовалась так, как вы ее… Да… Предусмотрен целый комплекс компенсационных мер, включая прода… передачу Курильских островов японцам. Вы же сами докладывали Президенту…

– Докладывал. Но в наши расчеты вкралась… хмм… закралась… черт… в наших расчетах есть ошибка. Мы забыли включить в них коэффициент ВПЖ. Коэффициент ВПН, да, он существенно увеличивает расходы. Но ВПЖ их просто вынес в космос!

Собеседник министра вздрогнул на слове «космос», потер лоб указательным и средним пальцами, посмотрел в сторону портретов. Но прерывать говорящего не стал.

– Лев Борисович, я все понимаю, все мы не без греха… Но, судя по нашим подсчетам, ВПЖ превышен примерно в три раза! – Килин выразительно и не мигая смотрел на помощника Президента, немного наклонившись в его сторону. – Как?! Спрашивается, как такое могло случиться? В три раза! Я понимаю всю сложность моего вопроса. Но положение отчаянное. Боюсь, что уже осенью нам будет нечем платить бюджетникам. А это, вы меня понимаете, не только учителя и врачи…

Килин достал из портфеля небольшую папку. Осторожно положил ее на стол перед Зорким.

– Здесь самое важное. Кто, сколько, когда. Цифры… Посмотрите сами…

Изучая бумаги, Зоркий нажал на кнопку селектора и попросил Мишу принести черный чай себе и посетителю. Осторожно перелистывая страницы тонкими пальцами, Лев Борисович причмокивал, присвистывал и даже, кажется, что-то напевал себе под нос. Только брови сошлись в смоляной минус. Родимое пятно уменьшилось, превратившись в тонкую и короткую вертикальную черту.

Разбивая пленочку «Краснодарского V.I.P.», Килин не почувствовал аромат. Не заметил, что положил в чашку шесть кусков сахара. Даже когда пил. Зоркий перестал напевать, читал внимательно. Его глаза расстреливали текст строку за строкой. В какой-то момент он перестал постукивать ложечкой по фарфоровым стенкам. Кончик носа дернулся и замер.

Стрелки Birenz на красно-желтом циферблате двигались мягко, почти незаметно скользя вперед по кругу. Южное солнце стремилось сквозь щели жалюзи в комнату, лениво шпионя за государственными мужами. Снаружи, где-то недалеко, закричала чайка. И стихла. Зоркий поднял глаза. Он закончил чтение, перевел взгляд на шкаф, затем посмотрел на министра. Через минуту часы громко пробили полдень.

– Ну и что мне теперь с этим всем делать? Вы отлично понимаете, что я не могу показать ЭТО Президенту.

– Да, понимаю. Поэтому-то и приехал к вам. В правительстве завелось слишком много истеричек. Им хочется мгновенной и справедливой «реакции Бога». От других. От себя – как всегда. Воровство по необходимости в наших реалиях, с этим народом приходится закладывать в бюджетную стоимость проектов. Всё мы с вами понимаем. Не первый год декларации сдаем. – Килин то ли захихикал, то ли закашлялся. Зоркий приложился к чашке и, поняв, что чай остыл, с брезгливостью поставил ее на серебряный поднос. – Но «по жадности» в этой экономической ситуации – безумие! Недальновидное безумие.

И закашлял еще больше, как будто подавился. Зоркий выждал немного, затем наклонился всем телом к министру:

– Что вы хотите этим сказать, Марк Константинович?

Килин удивленно уставился на лоб собеседника. Марк-Кон-стан-ти-но-вич… Глаза финансиста округлились. Рот пытался произнести хоть какое-то слово, но слышно ничего не было.

– Уж не хотите ли вы сказать, что пришло время… что нам пора… что больше ему…

– Нет-нет-нет! – Показалось, что от крика Килина что-то упало в коридоре. – Что вы… Что вы?! Вы меня не так поняли. Нам надо… Нам надо… – Руки никак не могли найти, но пытались разгладить на столе то, что видели глаза. – Понимаете, это же не как с прово… проштрафившейся управляющей компанией. Там человечка закрыл, и все тихо-мирно. Здесь как снежный ком… Страна! Нам надо… Нам надо изыскать возможные резервы. Например, повышение акциза на водку. Все равно пьют…

– Было. Только что.

– Тогда еще один поток…

– Даже не заикайтесь. С этим-то намучились так, что до сих пор с подрядчиками расплачиваемся да суды сплошной чередой. Корабли по всему миру арестованные стоят.

– Раздельный мусор…

– Жить надоело?

Марк Константинович посмотрел на Ну’и, затем на Birenz. Шестеренки крутились, немного поскрипывая и нашептывая свою какую-то историю. Взгляд остановился на портрете пожилого мужчины в профиль, упрямо уставившегося в облачное небо.

– Мы повысим пенсионный возраст.

После третьего чая с коньяком собеседники решили прогуляться по саду. Килин сыпал формулами и объяснял, объяснял, объяснял. Зоркий не прерывал и даже записывал что-то в свой блокнот, иногда переспрашивая главные моменты. По всему выходило, что предложение давало много и сразу. Остановились у беседки с альбицией. Миша быстро накрыл стол. Зоркий любовно посмотрел на свою тень на дорожке сада. В это время суток она становилась особенно внушительной и повторяла, как будто в причудливом восточном танце, все его телодвижения. Наигравшись с тенью, он повернулся к продолжавшему говорить собеседнику:

– МаКсныч, надо подумать о тылах. Премьера я возьму на себя. С силовиками тоже пообщаюсь. Я знаю, что им предложить. А вам, судя по всему, придется с социалкой и ресурсниками общаться. Справитесь?

– Справлюсь. Положим, медицина у меня в серьезном и давно неоплаченном долгу…

И опять разговоры, разговоры. О судьбе страны. О финансовых потоках. О чемпионате. И даже о том, что некоторым чиновникам на местах надо бы поменьше болтать. Недавно в интернете прокатилась серия статей «Мы вас не просили рожать!». Удивились, как это допустили публикацию. А это все сказывается, сказывается…

Солнце потихоньку уплывало на запад. Прилетела стайка бабочек, покружила и улетела по своим бабочкиным делам. Миша три раза менял стол. А они все говорили и говорили. Фантазия уносила их в дальние дали. Плавно перешли на восстановление Союза и размышляли по-государственному о Ситцевом пути. Пожалели, что не при их жизни дойдет российский строитель до Великой стены. («И пописает на нее», – неожиданно добавил один из теоретиков.) Но вектор проложили…

– Хорошо, Лев Борисович. Тогда я сегодня даю своим задачу на просчет. Это дня три, не больше. После этого мы опять встречаемся. По телефону я не хочу это… Смотрим, обсуждаем и идем по тем шагам, которые наметили. И только потом – к Президенту.

– Важно объявить во время чемпионата. Хорошо бы еще, чтобы наши не вылетели. Надо спешить.

– Я сейчас из самолета позвоню в министерство – пусть считают. Да и вообще. Чего нам бояться-то? Во всем мире так. И ничего. Терпят!

Килин вышел из беседки и попытался поймать последние лучи заходящего солнца. Он расставил руки в стороны. Так еще иногда стоят, загорая, наши согражданки на южных пляжах в позе «все продано». Пиджака на нем давно не было. После щедрого угощения пуговицы на рубашке напряглись, но держались пока стойко. Килин улыбался. Он смотрел на чайку, которая плавно скользила в воздушном потоке в их направлении. Марку с детства нравились эти большие и нагловатые птицы. Он вспомнил, как в тот самый год поездки в Боччи чайки украли у них шашлык, который был непредусмотрительно оставлен на столе, пока они играли в волейбол. Как смеялись и шутили о птицах – пожирателях шашлыка. Было хорошо и весело. Сейчас тоже было хорошо…

Чайка сделала небольшой круг над столом. Чуть спустилась и сделала еще один. На этот раз круг получился еще меньше. Все еще с улыбкой на лице Килин поднял правую руку в сторону птицы.

Марк Константинович не стал ждать Мишу, просто подошел к столу и взял несколько салфеток. Посмотрел на бело-коричневую слизь, которую оставила чайка на правом плече. Брезгливо стер ее и, не зная, куда выбросить использованные салфетки, так и стоял, держа их в правой руке.

– Думаю, что акциз мы тоже введем. На курятину. Про поток подумаем. Восточный. Да и в системе образования оптимизация давно назрела. Еще мусор остается. Давайте для начала подключим «зеленых». Пусть пошумят. А потом… Поджечь его, что ли?.. Все для общего дела, все для победы.

Зоркий кивнул.

– И нам хватит. Нам обязательно хватит, Лев Борисович. Всем. А что рубашку испортили, это ничего. Это мы поменяем.

Когда в дверь позвонили, Ольга Рожева досматривала передачу про питонов. Змей она любила за хладнокровие и утонченность формы. Ольга выключила телевизор и, зевая, подошла к двери. Через глазок она увидела крупного лысого мужчину в меховой куртке. Он держал в руках небольшой контейнер и улыбался. Рожева открыла дверь.

– Добрый день!

– Здравствуйте. А вы кто?

– Кто… Три года всего прошло, а не помните уже. – Мужчина прищурил глаза и посмотрел на Ольгу. – Еремеев я, тренер.

– Виктор Петрович? Вы изменились. Ну заходите, чего. Кофе будете? Только у меня растворимый.

Валентин Рожев возвращался домой и чувствовал, что ему не хватает места. В середине января в Москве все двигалось, как будто кого-то слушая и с кем-то тихо соглашаясь, – не останавливаясь, замкнувшись на себе. Дворники рассыпали соль по улицам. Люди смотрели под ноги, закрывшись капюшонами, мимо редко проезжали машины. Валентин Рожев стоял на перекрестке и ждал, когда светофор станет зеленым. Сегодня он снова ушел с тренировки раньше, а тренер на него опять за это злился. Рожев вспомнил, как в раздевалке, перед выходом на поле, ребята что-то обсуждали – кажется, свадьбу тренера. Сам тренер подслушивал за дверью. Валентин переоделся первым и задел его, когда выходил. Рожев вспомнил его новую жену. Он видел эту девушку и раньше, она приходила иногда на тренировки. Тогда «Геракл» выступал хуже, чем обычно, и Рожеву казалось, что он снова играет в футбол на уроках физкультуры в школе. Его ставили в ворота и обзывали Рожей.

Светофор загорелся зеленым, Рожев начал переходить дорогу. На другую сторону, толкнув Валентина, перебежала девочка лет десяти с большим розовым рюкзаком. За ним девочку совсем не было видно. Валентин хотел прокричать ей вслед что-то обидное, но вдруг увидел, как на той стороне она поскользнулась на льду и упала. Из рюкзака выпали учебники, тетради, ручки. Девочка заплакала. Ей помогли собрать вещи, подняли ее на ноги, попытались отдать рюкзак. А она все плакала и плакала. И отталкивала рюкзак от себя, топая по льду ботинком. Пошел мелкий снег. Валентин подумал, что все на свете вещи можно чем-то заменить. А если иногда их не менять, ни для чего другого места не останется. Девочка перестала плакать и, выхватив рюкзак у прохожего, снова куда-то побежала.

Вдруг все замерло. Машины встали друг за другом, проехать стало невозможно. Водители опускали стекла, высовывали головы, ругались. Валентин Рожев стоял на середине улицы, перед красным светофором, и пытался придумать себя с начала. Он представлял других людей, другие имена и мысли вместо прежних, бывших в его жизни, но ничего не подходило. Мысли Валентина мешались друг с другом, сжимаясь до футбольного мяча. Ему казалось, что он за мыслями о новом упускает что-то очень простое, самое главное. Как будто за рюкзаком не видит девочку. Или запасной выход. Валентин Рожев стоял посередине улицы и пытался вспомнить в своей жизни что-то, кроме футбола. Сзади к нему кто-то подбежал.

– Ты чего? Все нормально? Сейчас, подожди…

Незнакомый мужчина взял Валентина под руку и довел до пешеходной улицы.

– Ты где живешь? Как зовут, помнишь?

Валентин никого не видел. Мужчина посмотрел прямо в его лицо, что-то вспоминая. Вдруг он широко раскрыл глаза и отошел на два шага назад.

– Слушай, это же ты? Ну, в «Геракле», защитник! А ты… Ты как вообще, в порядке?

– В порядке.

– А давай тогда фотку сделаем? Народ, это Рожа! Из «Геракла»!

Вокруг них стали собираться люди.

– Пацаны, Рожа! Да не твоя, дурак, «геракловская»!..

– Я сама футбол не смотрю, у меня сын. Он про вас постоянно говорит: «Рожа, Рожа…» Может, распишетесь на руке?..

– Рожев, что это за говно было с ККК?..

Из-за облаков, похожих на снежные сугробы, выглянуло солнце. Валентин смотрел на обступивших его людей и чувствовал, что ему снова не хватает места. С ним фотографировались, ему что-то говорили. Под холодным ветром, за спинами незнакомых Рожеву захотелось топать ногой по льду и кричать. У него кружилась голова, вопросы незнакомых бесконечно повторялись в его мыслях. Валентин сжал кулаки и прижал костяшки пальцев к закрытым глазам. Все мысли и вопросы слились в белый шум.

Вдруг все ушло. Он перестал слышать людей, чувствовать снег. Мысли исчезли, и Рожеву стало так легко, как не было уже много лет. Он разжал кулаки и открыл глаза.

Валентин Рожев бежал домой. Он оббегал столбы, бежал по льду и по асфальту. Его окликали, на него кричали, чертыхались. Он толкал встречных людей. Футбольный мяч в голове исчез, и Рожев больше ни о чем не думал. Он бежал по улицам вытянувшись, глубоко дыша. И не останавливался, пока не добежал до дома.

С раннего детства Валентин Рожев ничего сам не решал. Он родился в пригороде Краснодара, в доме рядом с небольшой бензоколонкой. Его мать, Ольга Рожева, красавица, на которой хотел жениться вице-мэр, влюбилась во вратаря краснодарского «Витязя» и вышла за него – не слушая доводы родителей про деньги, косые взгляды посторонних и алкоголь, который, по их словам, обязателен в карьере футболиста. Впоследствии она напоминала об этом постепенно спивавшемуся мужу каждый день. Он был человеком добрым, но слабым и пугливым, боявшимся не только жены и собственных ворот, но, казалось, и всего мира. В день появления на свет их сына Ольга собиралась пойти в Краснодарский террариум, чтобы посмотреть на травяных ужей, а ее муж проиграл последний в карьере матч. Поэтому, чтобы на что-то жить, сразу после рождения ребенка Ольга устроилась кассиршей в городской универмаг. Тогда же она решила, что не станет отправлять Валентина в детский сад. К шести годам у Рожева не было ни одного друга.

Когда Валентину исполнилось семь лет, отец отправил его тренироваться в свой прежний клуб «Витязь» и сразу после этого исчез. Сначала его искали, но как-то вяло, будто прекрасно зная, что с ним, где он, и махнув на него рукой. Потом искать перестали. Больше об отце Валентин и Ольга Рожевы не вспоминали.

То, что Рожев будет хорошим футболистом, стало понятно сразу. Он не умел видеть ситуацию на поле, не умел подстраиваться под товарищей – но так, как он, не думая, без мыслей, игру больше не чувствовал никто. Несмотря на это, в команде Валентина не любили. Тренер – старый, сморщенный старичок, тренировавший еще его отца, – с Рожевым почти не говорил, предпочитая ему общество его матери. Сверстники его не любили: считали за дурака и обзывали Рожей. Валентин рос и с каждым годом говорил все меньше, ограничивая свой и так небольшой мир материнскими мыслями, футболом и походами в школу. Он привык не рассуждать. Поэтому, когда семнадцатилетнего Рожева с трибун приметил новый тренер московского «Геракла» Виктор Еремеев и предложил ему играть в столице, Валентин не удивился. Ольга Рожева провела в кабинете московского тренера несколько часов – Валентин все это время ждал ее за дверью. А выйдя, объявила, что они едут в Москву и Валентин теперь играет за «Геракл». Рожев не стал об этом думать и не думал до самого приезда в Москву, где все движется быстрее, где все намного шире и сложнее.

С порога Рожев почувствовал запах кофе – мать готовила его только для гостей. Валентин тихо разделся и зашел на кухню – там Ольга Рожева и Виктор Еремеев сидели за столом и смеялись:

– Помните, вы его когда на первую тренировку привели – он в туалет хотел, а мы думали, что ему кушать хочется?

– А у него вообще метаболизм плохой, с трех лет еще. Он когда на горшок ходил, так всегда мимо, правда!

– Метеоризм, наверное?

– Метеоризм еще хуже!

Рожев остановился в дверях, сложил руки на груди и стал пристально разглядывать гостя. Почувствовав на себе его взгляд, Еремеев обернулся и, заметив Валентина, подошел к нему. Ольга Рожева, охнув, громко сказала:

– Ты где был? Мы с Виктором Петровичем тебя знаешь сколько ждем?

– Мне показалось, минут пять! Рожа, привет, – Еремеев протянул руку Рожеву, тот неохотно ее пожал, – как у тебя дела?

– Здравствуйте. Зачем пришли?

– Как ты сразу… В карьер. Ну садись, чего ты, – Еремеев вернулся к столу и подвинул Валентину стул, – вон, мама твоя кофе сделала.

Валентин сел за стол. Он потянулся к чашке Еремеева, но вспомнил про девочку и убрал руки в карманы. Через окно в большую кухню попадало солнце, освещая комнату неравномерно, мазками желтой масляной краски. В тени оставалась большая часть кухни, вместе с плитой, холодильником и дверью. Ольга Рожева улыбалась и поправляла волосы, Еремеев хмурился, разглядывая скатерть. На столе лежал прозрачный контейнер с выпечкой – Рожев всматривался в него, пытаясь понять, что это и откуда оно взялось. Еремеев обрадовался поводу продолжить разговор:

– А это я вам принес – по базейрджанскому рецепту. Пахлава. Сам приготовил. Попробуйте обязательно, я там, кроме нее, почти вообще ничего не ел. Траву одну! – Еремеев хотел засмеяться, но вместо этого хрюкнул и опустил глаза в пол.

– Валик, попробуй пахлаву, – Ольга Рожева достала нож, отрезала кусок сыну и повернулась к гостю: – Я бы и сама обязательно, но не могу – диета.

Кусок разваливающейся пахлавы перед Рожевым напомнил ему Краснодар. Он отодвинул тарелку, встал и уставился на Еремеева. Тот погладил голову и, посмотрев секунду в глаза Валентина, улыбнулся.

– Виктор Петрович, зачем вы пришли?

– Сын, говори вежливее с тренером.

– Мама, он давно не мой тренер.

– Неверно, Валик – он давно не был твоим тренером, – Ольга торжествующе посмотрела на сына и улыбнулась Еремееву, – а теперь снова будет!

– Не понял.

– Виктор Петрович, объясните, пожалуйста, Валику, а то он, кажется, не понимает.

Ольга заговорщически подмигнула Еремееву. Тренер встал напротив Рожева – на его фоне Еремеев выглядел как крепкий маленький подросток. Он положил руку на плечо Валентину и, выдержав паузу, сказал:

– Рожа, как ты, наверное, знаешь, я теперь тренирую сборную России.

– Не знаю.

– Правда? – Еремеев убрал руку с плеча Рожева и вложил ее в карман. – За новостями, что ли, не следишь? Это везде было… Ну неважно, не про меня сейчас. Короче, я набираю команду. То есть к чемпионату. Уже согласились Давыдов, Феев… Неважно. Я хочу, чтобы ты играл на защите. Ты себе представить не можешь, как я заколебался с этими начеванцами играть. Они просто по мячу попасть не могли. Короче, о чем я – ты будешь выступать за Россию на чемпионате мира по футболу. Этим летом. Поздравляю, Рожа!

Еремеев снова сел, положив ногу на ногу, и снисходительно улыбнулся. Валентин стоял на месте и молчал.

– Да, – Ольга Рожева кивнула в знак согласия и глотнула еще кофе, – мы с Виктором Петровичем все обсудили. Завтра отдохнешь, а потом уже тренироваться начнете. «Гераклу» я позвоню сейчас, не забивай голову. Возьмешь у них паузу, потом вернешься.

В своей квартире Валентин Рожев почувствовал себя чужим. Стены, пол и потолок давили его, не оставляли места. Рожеву стало тесно. Он почувствовал, что если сейчас не скажет вслух о том, что может думать, о том, что его мысли, идеи и он сам действительно существуют, то, наверное, его и правда нет. Мать и тренер смотрели на него улыбаясь. Солнце позади них освещало половину кухни, оставляя в тени лица. Рожев закрыл глаза и быстро проговорил:

– Я не буду играть в Сборной.

Если бы в доме Рожева водились мыши, сейчас был бы слышен самый их тихий скрежет по полу. Но мышей там не водилось – и было совершенно тихо. Еремеев вышел из оцепенения первым, засмеявшись:

– Ты бы свое лицо сейчас видел. Ты, конечно, правда Рожа. Ну а если кроме смеха – мог бы и спасибо сказать, на самом деле.

– Виктор Петрович, а он не смеется.

– Да, я серьезно. Я не буду…

– Ты вконец совесть потерял, Валентин? – Ольга Рожева повысила голос. – Какое «не буду», тебе сколько лет?

– Я не буду…

– Играть в Сборной? Валечка, придумай что-то новое, а то меня уже начинает подташнивать. Тебя на тренировке стукнули мячом, что ли, или чего, я не пойму?

– Тебя же тошнит, не меня. Тебя уже давно стукнули.

Ольга Рожева ахнула и встала со стула. Оскорбленная, она не могла выговорить ни слова и то отходила к двери, то возвращалась обратно. Ее руки рисовали фигуры в воздухе, как будто пытаясь заменить слова. Мужчины молчали. Рожева подошла к окну и остановилась. Она набрала воздуха, презрительно посмотрела в лицо сына и, обернувшись к Еремееву, сказала:

– Если мой собственный сын позволяет себе… такое, – Ольга показала рукой на Валентина, – то я не знаю, о чем могу с ним разговаривать!

– Ну прости. Мам, я не просто не хочу играть за сборную. Я не хочу играть в футбол. Не хочу, чтобы меня называли Рожей, прижимали к стенам, чтобы мне говорили, что делать, чем заниматься, куда идти. Мама, я хочу сказать что-нибудь сам, в первый раз. Понимаешь? Меня как будто вообще нет. Не хочу я этого футбола, хочу своего, что я буду любить, чем я буду жить. Своего хочу, мам.

– Наговорился? Эгоистичная ты сволочь.

– Дура ты, мам.

– Ну что вы ругаетесь, давайте мирно как-то…

Ольга Рожева вскинула голову и, посмотрев на сына и его тренера, вышла из кухни. Рожев снова сел за стол. Еремеев молчал, глядя себе под ноги. Наконец он тихо начал:

– Валь…

– Я Валентин.

– Ну хорошо, неважно. Может, давай ты пойдешь сейчас воздухом подышишь, а потом снова поговорим? Видишь, и мама из-за тебя расстроилась. Ну нехорошо же ведь, а? Сам же видишь.

И Валентин вышел из дома вслед за матерью, крепко хлопнув дверью. Еремеев остался на кухне один. Ему было жалко Ольгу – эта женщина всегда ему нравилась. Валентина Еремеев понять не мог. Сначала он хотел вмешаться, отыскать Рожу, его мать, помирить их – сделать для них что-то хорошее и правильное. Но потом, вспомнив, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, Еремеев положил себе на тарелку остатки пахлавы и, жуя, стал представлять свой первый тренерский чемпионат мира по футболу.

Ночью на стадионе «Геракл» на сорок пять тысяч мест было тихо. Трибуны, днем ярко-красные, сейчас сливались со сваями, прожекторами. Шел крупный снег, и металл на стадионе постепенно становился белым. На поле, бледно-зеленом от луны, лежал Валентин Рожев в куртке, заложив руки за голову, с закрытыми глазами, и думал о том, чего он сам хочет и что ему на самом деле нужно. Откуда-то со стороны ворот к Валентину подполз небольшой червяк. Он посмотрел на Рожева. Рожев посмотрел на червяка и протянул ему открытую ладонь. Червь туда залез.

– А я тебя раньше здесь не видел.

– Ты под ноги никогда не смотришь. Даже когда не тренируешься. Я давно заметил.

Валентин вспомнил девочку с большим розовым рюкзаком и улыбнулся.

– Тебе не страшно тут?

– А чего бояться, – червь посмотрел на себя и удивился, – ночь ведь уже.

– А днем? Вдруг задавят.

– Как? Задавят, конечно. Уже задавили. Сейчас же зима. Какие червяки в январе, ты сам подумай.

Рожев посмотрел на червяка и закрыл глаза. Он представил себе, что бежит с мячом к воротам и забивает. На трибунах слышались крики, вратарь рвал на себе волосы. А Валентин улыбался и ничего не говорил. Он вздрогнул от холода. Червяк потянулся к пальцам Рожева и тихо зашуршал.

– А о чем ты думал? – Валентин спросил тихо, не открывая глаз.

– Когда давили?

– Да.

– А хвоста у меня нет – жалко, – червь грустно опустил голову, – всегда хотелось хвост, как лошадиный.

– И сейчас хочешь?

Червь задумался и свернулся кольцом на ладони Рожева. Снег падал на него, засыпая небольшой горкой, червяк дрожал и сильнее прижимался к руке. Валентин скидывал с червя мизинцем тающий на коже снег. Червь посмотрел на Рожева и задумчиво сказал:

– Не-а. Сейчас вообще ничего не хочу.

– А как это?

– Ну как. Хорошо, – червяк ткнул головой Рожева в рукав. – А ты что-то хочешь?

– Не знаю, – Валентин положил ногу на ногу и повел шеей.

– А есть что-то, что ты ужасно любишь делать, больше всего на свете?

– Это как?

– Ну это когда не думаешь, а делаешь, а когда думаешь, хочется скорее перестать.

Где-то далеко пьяно засмеялись. На стадионе это было слышно отдаленным эхом. Валентин открыл глаза и попытался вспомнить, когда он переставал думать совсем. Так было сегодня днем, когда он убегал. Так было, когда он видел перед собой мяч, ворота, прожекторы и стадионы. Он вспомнил, как в семь лет впервые пришел на тренировку – испуганный, забитый. Выйдя на поле, Рожев перестал бояться. Он не сказал в тот день ни слова. Тренер не заметил его и запер одного на поле. До следующего утра Валентин бегал по траве и забивал мяч за мячом в давно уже пустые ворота. Наутро, когда отец пришел его забирать, Рожев спал в воротах, рядом с мячом. Валентин не помнил, что ему тогда снилось.

– Я так в футбол играю.

– Ну так, может, ты футбол на самом деле любишь?

Луна скрылась за облаками вместе со звездами, и поле потемнело. «Геракл» продолжался в темноте очертаниями бетонных свай. Червь уже спал. Валентин вспомнил футбол – тренировки, игры. Ежедневный футбол, который он научился не замечать, не видеть, забывать. Рожев играл в футбол сколько себя помнил – и, кроме футбола, у него ничего не было. Он играл не для отца, матери, тренеров, он играл, чтобы не думать. И без игры уже не мог себя представить. Когда Валентин понял это, он лежал на поле стадиона «Геракл» на сорок пять тысяч мест. В его руке спал червяк, а в кармане куртки лежал телефон. Рожев решил завтра же утром позвонить Еремееву и согласиться играть за сборную России на чемпионате мира по футболу. А перед этим позвонить матери и извиниться. Но сейчас Валентин Рожев решил заснуть. Отложить все до утра, чтобы не думать ни о чем сейчас. Он закрыл глаза и улыбнулся. И тогда, медленно засыпая, Валентин Рожев впервые в жизни почувствовал себя свободным.

– Прижались сейчас наши немного к своим воротам. Дюжий отдает мяч Гручайнику. Тот дальше на Чашку. Споткнулся в своей штрафной Баламошкин. Прямо через него прошел пас на Мличко. Тот в одно касание возвращает мяч Чашке. Удар! Боже! Боже мой! Какой удар! Мощно выстрелил сейчас Аро Чашка в правый от Ивана угол. Красавец, Давыдов! Достает он этот мяч. И продлевает интригу матча. Честно говоря, было страшно. После такого выступления на мировом первенстве Ароганчик точно поедет в один из самых сильных чемпионатов Европы играть за… Чуть позже я расскажу вам, дорогие любители футбола, за какой именно клуб поедет играть Чашка. Нельзя, нельзя сейчас садиться в оборону. Мощные форварды славонцев умеют разбирать любой «автобус». Славонцы уже подают угловой. Мяч летит на Джвигчича. Удар головой. Уфффффф… Мимо… Проиграл сейчас борьбу в воздухе Царьков. Ну да. Царь воздуха проиграл Королю воздуха эту микродуэль. Которая, впрочем, могла перерасти в гиперпроблемы. Ребята, соберитесь. На табло между тем мы видим, что пошла последняя минута этого захватывающего финального матча, в котором решается судьба Кубка мира.

Не хочу умирать…

Вся жизнь – футбол. Как громко. И так мало. Ты все кладешь ради победы, игра становится решением и смыслом. А поражения приносят стыд, унижение, боль. Настоящую. Моральную. От которой хоть на стенку… Тут все как в реальной жизни. Подлость. Предательство. Продажность. Благородство тоже есть. Но оно какое-то… редкое, что ли. Такое, что сразу заметно. Когда есть. Всю жизнь. Мама стирала, мазала зеленкой и йодом, всегда какая-то… на кухне. Мечтала вместе со мной. Ну вот, мама, я почти на вершине. Почти. Остался один шаг. И так трудно оторвать ногу. Рука плетью…

В той стране, в той, которой уже давно нет, солнце светило ярче, песни были звонче, люди ближе. Ты будешь смеяться – даже коровьи лепешки не воняли. Соседи собирали их на тележки по всей округе – удобрение. Жизнь была в кайф. Детство. С Андреем бегали на Золотую Гору, где для московских дачников работал магазин «Продукты», чтобы они могли купить в нем все, к чему привыкли в своем большом и богатом городе. В нем же взяли первый свой «Кечкемет». И боялись потом идти домой. Унюхают. Отоспались прямо за воротами на поле.

В той стране. Почему все так легко развалилось? Почему никто, почти никто, не сказал, что вот, мол, люди, вы с дуба рухнули, что решили так быстро в разные стороны разбежаться? Как праздник. Все радовались, что товарищей больше нет. Что все теперь господа. Ребята рванули за границу. Играли за гроши. Теперь понимаю, что за гроши. Кто-то задержался подольше. Кто-то поменьше. Но все, почти все, вернулись. Кто побогаче. Кто победнее. А кто совсем. Чего мы там не видели?

Осталась-то минута одна. 3:3. Сука. Не дотерпели. Правда, пенальти. Пенальти мы взяли. Шаман взял. А если бы не взял? Если бы мяч к славонцу отскочил? А если сейчас забьют? И что тогда? Из героев в неудачники опять? Полоски разные. Не только белые или черные. Разные. Сейчас нужна золотая. Нужна. Я устал терпеть. Работать и терпеть. Улыбаться и работать. Терпеть и улыбаться. Для сюжета всегда есть слово. Для игры – мяч. Мне уже ого-го. А я все в игры играю. А что еще делать? Конец-то один. Как ни крути. Красиво ты живешь, долго. Все важно. Особенно важно – как живешь. Но все знают, что конец один. Смешно. Прихожу я, значит, к райским вратам. А апостол Петр меня спрашивает: «Кубок мира принес?»

– Баламошкин!!! Уууххх как сейчас куда-то далеко за Балашиху укатилось сердце. А ведь казалось, что мячу уже некуда деваться. Точнехонько он летел прямо в ворота. Но Иван мужественно подставил голову, после чего выносит Андрей Царьков мяч далеко в поле, разряжая очередное опасное положение у наших ворот. Ты бы, Иван, полежал сейчас немного на мягкой траве «Лужников». Отдохнул бы чуть-чуть. Пусть Андрей Сергеевич к тебе прибежит. Поболтаете о том о сем. Я бы вам, наши дорогие телезрители, россияне и россиянки, стихи почитал. Одного из моих любимых поэтов:

Что, наказание всегда должно быть? Для чего? Для каких будущих геройств? Давно уже, лет двадцать назад. Любовь. Солнце триста шестьдесят пять. Засыпая. Просыпаясь. Всегда. У тебя такое было? Чтобы потерять контроль. Чтобы стоял всегда. Чтобы звон. И в ушах тоже. И такая, знаешь, конечно, неправедная. Вороватая. Но любовь. И вот это постоянное чувство вины. Каждый день к жене. Домой. Остро жилось. С перчиночкой. Главное, думал, что самый умный. Всех провел, обошел, везде успел. Вжжжииик! И нету меня уже там. Как и не было. Кого обманывал? Бога за нос водил. Вот это нравилось. Всегда опасность. Всегда адреналин.

Я когда в нее входил, чувствовал – заводит. Любила по-всякому. Что интересно – холостых не было. Совсем. Лобок гладенький всегда. Родинка на груди. Где мы только не трахались! Хорошо, что тогда с девайсами шпионскими похуже было. Однажды, шутки ради, на слабо меня взяла. Говорит, а на крыше вот той двадцатипятиэтажки слабо? Не слабо… До сих пор все в подробностях помню. Белье это красное. Гетры. Гетры! Это был единственный раз, когда остался. Резинкой мы не пользовались. Она не дернулась, не попыталась в последний момент вытолкать из себя. Ни одним словом, движением, вздохом и даже взглядом не показала, что я сделал ошибку. Это льстило. Это было произведением в следующий ранг, переводом на новую ступень. Разрешила. Подчинилась. Полузакрытые глаза. Тело подо мной выгнулось. Длинные ногти глубоко вонзились в мою спину. Хотелось улыбаться. Еще почему-то подумалось, что придется какое-то время скрывать под футболкой эти следы. Следы… Была поздняя зима. Март, кажется. Как мы тогда не сорвались с этой крыши? Вот было бы о чем поговорить друзьям-врагам. Так бы и лежали вдвоем, с вывернутыми и раздавленными от удара телами. Перепачканные в крови, сперме, грязи. Хмм… Пальто вот в черной мастике изваляли. Замывай не замывай. Новое сразу купили. Все новое…

Я тогда уже не играл. Там повезло – дали потренировать молодежку в «Геракле». Ребята смотрели как на легенду. Дисциплина на высоте. Результаты пошли. Это только идиоты думают и говорят про строгий – добрый. На самом деле главное – быть справедливым. И тогда наказание воспринимается как должное, а похвала как награда. Тогда и за маму-Родину повоевать можно. Хотя… От бабла никто не отказывался. Это нормально. Ребятам надо мир посмотреть, себя показать. Девочек покатать…

Когда Денечка Сразу – у молдован такие смешные фамилии иногда попадаются – красавец и талантище, отпрашивался на недельку сгонять в Испанию, я и подумать ничего такого не мог. А потом… Потом долго, очень долго, лет пять или даже больше, не уходило ощущение, что с меня живого сняли кожу. Кругом все горело и жгло, дерьмом, куда ни пойди, воняло. Хоть в одеколоне искупайся, не поможет. Фоток я не видел. Ни одной. Зачем? Я знал администратора гостиницы, где они остановились, лично. Случайно, можно сказать, позвонил. Поинтересоваться, как там мой подопечный. И поначалу даже не придал значение, не понял, о чем речь. А потом… Потом они вернулись вдвоем. Я приперся в аэропорт. И все.

Что интересно – они давно уже не вместе. Денечка бросил футбол, эмигрировал куда-то в Южную Америку. Странный выбор, но я не вдавался в подробности. Все стало чувствоваться по-другому. Я ушел от своей второй. Невозможно было оставаться в том же состоянии. Продолжать обманывать. Ложиться в кровать. И думать о другой, желать другую.

А тогда… Тогда, после того как она позвонила и призналась сама, сказала, что встретила другого (а то я не знал!), что я старше ее на пятнадцать лет и сам должен был понимать, что именно этим все и должно было закончиться, что я еще буду счастлив… Я тогда все думал, что разговором, убеждением, страстью докажу, что я, я, Я! Я, черт побери! Я лучше! Меня нельзя вот так вот бросать! Поговорили тет на тет. Все, что сказал, все мои доводы, вся моя страсть, все-все-все попало в цель. Вот только понял, что проиграл. Ей проиграл, не Денечке. Накрутил себя, реально слетел с катушек. Выхватил наградной ТТ, который брат подогнал. Зачем? Не стал бы я стрелять. Любил ведь… Люблю то есть. А вот она… От испуга ли, или от своей казацкой смелости, а то и от чувства вины постаралась выбить пистолет из моих рук. Но я-то с предохранителя уже был снят… В больнице потом сказали: легко отделался. Хромаю. Почти незаметно. Да шрам от входного. И от выходного.

И пошло-поехало. Из «Геракла» ушел. Как там после такого? Позвали в «Шахтер». Заграница. Один сезон отыграли прилично. В Лиге до полуфинала дошли. На вторую игру приехали во Фрицбург. Поле цвета такого было… Зеленое. Но если поднести лицо к самой траве и посмотреть вдаль, то появлялись и бирюза, и дымка, и прозрачность янтаря. Чудо, а не газон. На него дышать-то жалко, не то что ногами топтать. На тренировке ребята летали. Мячи ровно в ворота по девяткам и шестеркам ложились. Было прохладно, но это для матча даже хорошо. Опираясь на палочку – тогда она еще была нужна – я тоже, насколько мог, летал по краю поля. Не ругал. Подбадривал. И тут эсэмэска: «kak noga?»

Как будто не было этого долгого года без звонков, без встреч. Без возможности встреч. Ребята штрафные тренировали. Время пообщаться было:

«Normal’no. *it’ budu. Begat’ net)»

«uda4i tebe segodnya. vo fritzburge vsem tya*elo igrat’»

«Spasibo»

«poleg4e?»

«Net. Vsyo kak god nazad»

«pora by u*e uspokoit’sya»

«Ya proboval. Ne polu4aetsya»

«nado vstretit’sya»

«Хorowo. No ya v Moskvu ne skoro»

«obernis’»

Она стояла у выхода с поля. Там, где игроки появляются из подтрибунного помещения в начале матча. И уходят в перерыве и в конце. Красивая.

– Нет, ну вы посмотрите на это! Вот и носилки уже готовы были вынести. И старина Мюллер с чемоданчиком на бровке стоит. Да, нет у нас этой отменной хитрости южных народов. Полежать, постонать, пожаловаться. Вспомнить индийское кино. Встал Баламошкин и как ни в чем не бывало побежал на свою позицию. Ну не чудо? Даром что юн и неопытен, есть у парня отвага. Есть! Мы еще повоюем. Пошло компенсированное время. Четыре минуты добавил Махно Боа.

Ну не получилось тогда. С самого начала не заладилось. Раз мимо, два… Как будто и не готовился к такому. Как будто и не знал, что будет тяжело себя ломать. Ждал ведь, обдумывал варианты: «Если так, то я вот так. А если по-другому, на этот случай у меня тоже кое-что есть». А вот началось все неожиданно, и уже не знал, что говорить, куда бежать. Как спасаться.

«Шахтер» проиграл. 7:0. Клубный антирекорд. В раздевалке много чего наговорили сгоряча. Закончилось тем, что меня «интересуют только деньги», что команду я не подготовил, что я из России. Короче, весело потом в Донецк летели. В городе волнение спортивных масс. В прессе на вентилятор такой наброс, что можно небольшую революцию устроить. Что делать? Собрал вещички, в клубе написал заявление и свалил.

Вообще-то жалуюсь я зря. Были у меня и успехи. Команды неплохие. Контракты с начала до конца спокойно отработанные. Деньги. За год до «Хан-Начевани» чемпионом России стал. С «Гераклом». С первой командой. Через двадцать один год после предыдущего золота. Такое единство. Кого хочешь могли порвать. Давай нам хоть «Ман Юнайтед», хоть «Барсу». Болельщики просто с ума сошли. Радовались все, некоторые даже плакали. Помню мужичка одного, лет пятидесяти. На встрече с болельщиками говорит мне: «Я ведь уже и забыл, каково это, когда мы ККК обыгрываем и чемпионами становимся. Думал, надеялся, это да. Но привык к постоянным пролетам. Спасибо вам от всей души!» И в ноги – бух! Я даже покраснел. Команда отлично играла, все линии сбалансированы. Поработать, конечно, пришлось. Втолковать, что и как. На тренировках погонять. Цель у всех была одна. Если кто недоработал, остальные тащили. Штрафовал, премировал, воспитывал. Порядка добился. Да, жестко иногда. Так не в игрушки играем. Традиции, люди, история…

И так нам всем разохотилось. Так размечталось в Европе погулять да многим тамошним задницы надрать. Когда пришлось из-за рейтинга – одного балла не хватило для группы – в предварительном раунде играть, смеялись, просматривая команды из хрен-знает-откуда: «Говенд», «Приепая», «Нымбе Каллью», «Вжарьгюлис», «Хрюк». Как к ним серьезно можно было относиться? Очень хотели с «Вжарьгюлисом» сыграть. Вжарьгюлить им по самое никуда…

Досталась нам кипрская команда «Достапопулос». Новичок еврокубков. Вполноги должны были проходить. Те нас так боялись, что в интернете в прогнозе на матч свою команду в черной рамке напечатали. Стали готовиться, матчи их разбирать, игроков анализировать, игру. Был там у них один местный, как сумасшедший по полю носился. А все остальные так, серединка, на ноль помноженная. Не страшно. И тут «подорожники» решили, что карта прет, киприотов пройдем – контракт надо поднимать. Решили к Порей-Маслову идти надбавку требовать. Я им говорю: «Ребята, не время сейчас. Давайте в группе себя покажем. Тогда он вам что хочешь подпишет». А они ни в какую. Слово за слово. Погорячился я тогда. Потому что растерялся немного. Вроде вот сейчас все как единый механизм, все в порядке, все работает. А смазка понадобилась. Не ожидал я. В любой другой момент всегда к такому готов, сложная ситуация или простая, разрулил бы как-нибудь. А тогда… Расслабленный от побед, чемпионства. Нашло одно на другое. Я им про престиж, про Родину, про болельщиков. А они… А что они? Они молодые, всего хотят сейчас, а не в глубокой пердунической старости.

Началось. «Тренер нас не понимает». «Странные эксперименты». «Этот должен играть там, а тот здесь». Дошло до того, что наняли блогера стишки сочинять и в интернет выкладывать. Про меня. Обидные. Вот тебе и команда. Вот тебе и единство. Хотя и с этим бы справился. Но тут подключился Карьеров.

– Есть ощущение, что сборная России сможет дотерпеть до конца основного времени. Надо, ребята. Надо. Грызите все, что там можно грызть, но сохраните ворота в неприкосновенности. Ох, какой сейчас дриблинг показывает поймавший кураж Чашка. Как заправский слаломист, проскочил он мимо первой линии обороны, прорываясь прямо по центру. Хорошо, что Рожев вовремя накрыл Гручайника и не дал ему толком принять мяч. Нет, вы знаете, несмотря на пару ошибок, в том числе одну результативную, Валик Рожев под присмотром Царькова заметно вырос на этом чемпионате. Андрей – это такой дядька… Ой, ты, мама родная! Что творит Джвигчич! Опасный удар сейчас нанес он слева в ближний угол. Только штанга спасает наши ворота. Страшно. Как же медленно тянется время…

Как раз началась эта катавасия. Война не война. Все как с ума посходили. Говорящие головы на любом канале ругаются. Кто вышиванку на себе рвет, кто косоворотку. Санкции. Доллар с евро в небо улетели. Короче, и так тяжело. «Подорожники»… как будто им кто-то в уши налил. Хотел собрать их всех вместе и поговорить по душам. Собрал… Вот только вместе с ними Карьеров приехал. Егор Анатольевич. Зачем? Почему? Приехал по пустяшному делу разговаривать. Ну да, говорят, он по материнской линии какой-то там родственник Выхлопушкину. И что? Я не понял сначала. Как-то странно он разговор в сторону политики повернул. Я про футбол. Про контракты. Про дисциплину. А он все: «Так кто вас в “Шахтер” пригласил? А почему вы именно туда поехали? Были же другие варианты». Я как отключился в тот момент. Что же это такое, подумал, куда он клонит? Карьеров встал неожиданно. Ко мне через стол наклонился. На носу маленькая царапина. Усы топорщатся. Запах изо рта… Глазами в меня воткнулся. Они, глаза его, как будто бесцветные. Серые будто. Один вопрос задаст. Моргнет. Подождет немного. И заново все. Я долго терпел. Чай как раз принесли. Вот я сидел его пил.

У Карьерова привычка есть. Любит он прическу свою, а-ля восьмидесятые, объемный «каскад», рукой поправлять. Пригладит один раз. Медленно руку всегда ведет. А потом два-три быстрых движения – так поправляют выбившиеся волосы девушки перед зеркалом. И в этот раз, пока я чай отхлебывал, он правую руку к голове поднял. Мимо меня часы его проплыли. На циферблате Микки-Маус улыбался. Я тоже улыбнулся. Что потом произошло, я объяснить не могу. Рука Карьерова застыла на какое-то время. Тишина такая. Говорят вот иногда: звенящая. А тут не то чтобы звенящая, свистящая тишина. А потом. Карьеров как заорет: «Что вы себе позволяете? Как вы смеете? Что это еще за ухмылочка такая? На что это вы намекаете?» Вроде никогда я за ним ничего подобного раньше не замечал. Спокойный всегда. Уравновешенный. А тут как с цепи сорвался. Слюна аж брызжет.

Как я тогда сдержался – не знаю. Сам увольняться не стал. Нечего. Я на контракте. Пусть руководство решает. Так и получилось. Месяц туда-сюда потыкался. «Достапопулосу» проиграли. В чемпионате России на нас оттоптался никому до того неизвестный «Хайлар». А потом уже случился знаменитый заброс в собственные ворота в матче с ККК. Ну Порей-Маслов и предложил отступные. А я что? Не маленький. Взял, конечно. И уехал в Байзерджан.

– Есть еще время. Немного. На кончике иглы. Но есть. Выцеливают сейчас славонцы. До верного пытаются разыграть. Похоже, пошла последняя атака на наши ворота в основное время. Сжимают клещами нашу оборону соперники. Ищет, ищет сейчас Гручайник свободную зону для атаки. Посмотрите, как далеко вышел из ворот Поводженчик. Вот бы сейчас кто-нибудь из наших, как в восемьдесят восьмом, убежал и наказал. Вот они, исторические параллели. Меридианы, биссектрисы и прочие катеты-гипотенузы. Нам, честно говоря, абсолютно все равно, хотя, очевидно, найдутся и те, кому не все равно, кто в любом бриллианте найдет изъян, да и шут с ними, короче, нам все равно, как это называть. Пусть история повторится. Да… да… да… Беги, Остапченко! Беги, родной! Беги!

Сколько мне было тогда лет? Лето. Все ребята после обеда собирались на озере. Купались, загорали, смеялись много. В тот день я пришел позже всех. Все было как обычно. Чуть больше десятка ребят и девчонок. Играли в «картошку», игру, которая в тот год неожиданно увлекла всех своей простотой и азартом. Блестящие от тысяч капелек воды юные тела. Возбужденные от купания, а еще больше от близости других таких же юных и блестящих тел. Солнце уже не жгло, а лишь мягко ласкало своими лучами. Почему же я тогда пришел позже всех?

В душе я радовался, предвкушая. Уже тогда неплохо играя в футбол, долго не мог привыкнуть к тому, что мяч надо отбивать руками. И только в последнее время у меня начало получаться. Помог Эльдар, сосед, живший в квартире напротив. Он был старше меня лет на семь и считался очень опытным и знающим человеком. Эльдар сказал: «Ты этот мячик все пнуть пытаешься, а ты его мягко принимай, как женщину». Точнее, он сказал: как девочку. Но точно имел в виду то самое… Я никогда не «принимал» ни девочку, ни тем более женщину. И мой опыт ограничивался смутными образами и надеждами, и когда дело должно было дойти до практики, я себе совсем не представлял. Однако именно совет Эльдара расслабил меня. Оказалось, что в этой простой игре можно было подставлять и выручать, быть резким и быстрым или плавным и медленным. А еще можно было немного заигрывать с девчонками.

Милена первая меня увидела. Раскрасневшись от игры, запыхавшись и глотая слова, она громко сказала: «А……авайте……ремея… не…удем……ринимать…» Вспомнил! Я опоздал, потому что поздно в этот день закончил работу. Примерно за неделю до этого мама решила, что хватит мне валять дурака летом, и отправила устраиваться на работу в открытую лабораторию Тимирязевской сельхозакадемии, которая находилась совсем рядом с нами. Там всегда требовались разнорабочие – что-то поднести, что-то разобрать, что-то прибрать. Ни уверения в том, что мне надо много тренироваться, ни упование на то, что меня не возьмут, не помогли. Нельзя сказать, что такая работа в первой половине дня меня сильно напрягала. Просто иногда ее было действительно много… Милена сказала, а я услышал.

И никто ей не возразил. Не успел или не захотел. Некогда было разбирать. Засмеялись. Переглянулись. Ерунда какая-то. Глупая, смешная детская обида. А вот ноги слушаться меня перестали. Ватными ими прошагал я мимо компании, на ходу успев сказать: «Привет!», и пошел по тропинке дальше. Прямо за озером начинались те самые московские дачи, Золотая Гора. Тропинка вела прямо в магазин. Кто-то крикнул мне вдогонку, куда я. Уже не помню, что ответил. Наверное, что мама послала меня за бородинским. Этого оказалось достаточно. Никто не догнал меня, не сказал: «Ты что, не будь дураком, не обращай внимание, пойдем к нам». Так я и шагал на ватных ногах по берегу озера. Вокруг никого не было, кроме деревьев и кустов. Можно было не стыдиться.

На следующий день мы играли тот самый матч. Наша команда на последних минутах вытащила безнадежно, казалось, проигранную игру и прошла в следующий раунд «Кожаного мяча». А я увидел происходящее на поле, как будто наблюдал за игрой сверху. Присутствовавший на матче тренер, друг нашего Юрича, пригласил меня и Мишку попробоваться в юношеской команде из областного центра. На следующий день я пришел на озеро и играл со всеми в «картошку», как будто ничего и не было. Только мяч я принимал и отбивал не так, как учил Эльдар. С мячом не всегда надо быть нежным.

– С вашего позволения, я очень быстро, практически мгновенно попью водички. Выносливости не хватает никому. Вот и Евгений растратил все оставшиеся силы на этот рывок. Как жаль…

Эту команду, бьющуюся сегодня за золото, собрал я. Никто не верил в нее. Давно заметил, мы какие-то раскоряченные. Стоим одной ногой в России, радеем за процветание Родины, за ее успехи. А вторая нога у нас где-то в другом месте – в Европе, в Америке, в Израиле. И мы в любой момент готовы перенести центр тяжести на эту самую другую ногу. И не просто критиковать, а уехать к чертовой матери из страны. Которую даже прибалты не называют нормальной. Прибалты, Карл! Готовы считать за счастье жить на птичьих правах за границей. Лишь бы не видеть и не помнить ублюдков-чиновников, аппетиты которых давно перешагнули любые мыслимые пределы. Не иметь ничего общего с властью, в испуге за собственные теплые места давящую любое инакомыслие. Не ассоциировать себя – не поеду туда, там много русских отдыхает – с этим народом, который презирает даже собственное правительство. Хотя почему даже? Оно с удовольствием и вкусом это делает. Презирает. А вот первая нога, которая на Родине, она увязла в патриотизме, в памяти, в чем-то неуловимом. В минуты затишья кажется, что всё как у всех, что можем и сможем… Я в эту команду верю. Потому что сделал ее сам.

Эта команда из страны, где давно забыли даже мечтать о крупных победах, где никакая сила не могла взрастить чемпионов-футболистов среди бей-беги, вони прессы и неверия общества. Эти люди никогда не играли в финалах, никогда не сражались за по-настоящему престижные трофеи. Некоторых, как Рима Хализмутдинова, например, даже исключали из клубных команд за «несоответствие модели игры». Мы вопреки. Всегда вопреки. А сегодня вот все сошлось.

– Свистит Махно Боа. Вот и закончилось основное время этого драматичного по накалу и сюжету матча. Как же измотали команды друг друга! Еле-еле сейчас бредут соперники к кромке поля, чтобы послушать наставления тренеров. И попить водички! За пять минут, отведенные на перерыв, много сил не восстановишь, конечно, но это передышка. Передышка, до которой мы дотерпели, донесли нашу мечту до следующего рубежа. 3:3. Неплохой расклад. Играем.