— О господин мой и повелитель! Те, кто говорил до меня, рассказывали разные увлекательные истории, которые они слышали в дальних странах, мне же, к моему стыду, придется признаться, что у меня в запасе нет ни единой истории, которая заслуживала бы вашего внимания. Но я мог бы поведать вам об удивительной судьбе одного моего друга, если только это не покажется вам скучным.

На том алжирском пиратском корабле, где находился я и был спасен вашим милосердием, среди невольников содержался еще один юноша, моего возраста, который, как мне показалось, по своему рождению был выше, чем обыкновенные рабы. Остальные несчастные на этом судне в большинстве своем всё были люди низкого происхождения, с которыми мне не хотелось завязывать сношения, или же были чужеземцами, языка которых я не понимал. Вот почему, когда выпадала свободная минутка, я старался провести ее в обществе того молодого человека. Звали его Альмансор, и был он, судя по выговору, из египтян. Мы коротали время в приятных беседах и однажды решили, что пора нам поведать друг другу свои истории, хотя, как выяснилось впоследствии, история моего нового друга оказалась гораздо более интересной, чем моя собственная.

Отец Альмансора был знатным человеком и жил где-то в Египте, в городе, названия которого мой товарищ мне не открыл. Детские годы Альмансора прошли в радости и довольстве, среди роскоши и всех доступных земных благ. Но он не стал неженкой, ибо с ранних лет получал должное образование, развившее его ум. Его отец был человеком мудрым и видел в учебе залог добродетельности. Сверх того, он пригласил к сыну в учителя одного знаменитого ученого, который обучал мальчика всем наукам, которые положено освоить в юном возрасте. Альмансору было лет десять, когда из-за моря явились франки и затеяли войну против его народа.

Отец мальчика, верно, чем-то досадил захватчикам, потому что однажды, когда он как раз собирался на утреннюю молитву, к нему пришли франки и потребовали отдать им его жену для того, дескать, чтобы она была залогом его верноподданнической преданности новым властителям. Когда же он отказался, они схватили его сына и утащили к себе в лагерь.

Слушая рассказ молодого невольника, шейх опустил голову и прикрыл лицо. По залу прошел ропот.

— Он что, совсем с ума сошел, этот юнец? — возмутились друзья шейха. — Зачем же бередить такими россказнями раны, вместо того чтобы залечивать их? Его позвали, чтобы он смягчил отеческую скорбь, а не приумножил ее!

Надсмотрщик над рабами тоже изрядно разгневался на дерзкого юношу и велел ему немедленно замолчать. Молодой человек, однако, немало удивился такому повороту дела и спросил шейха, чем он мог его так огорчить. Шейх сел прямо и сказал:

— Успокойтесь, друзья мои! Откуда этому юноше знать о моих печалях, если он и трех дней не провел под моим кровом! Ведь если вспомнить о тех бесчинствах, которые тут творили франки, разве нельзя допустить, что я не единственный, кого постигла похожая участь? А вдруг этот самый Альмансор и есть… Но довольно, рассказывай дальше, мой юный друг!

Невольник ответил поклоном и продолжал:

— Альмансора, стало быть, отвели в лагерь франков. Жилось ему там даже неплохо, ибо в первый же день его призвал к себе в шатер один большой военачальник и с интересом выслушал ответы, которые через толмача давал на его вопросы смышленый мальчик. Вот почему этот франк взял юного пленника под свою опеку и следил, чтобы тот не знал нужды ни в еде, ни в одежде. Все бы хорошо, да только мальчик страшно скучал без родителей. Он плакал целыми днями напролет, но его слезы никого не трогали. Через какое-то время франки свернули лагерь, и Альмансор решил, что ему разрешат вернуться домой, но вышло все иначе. Войско выдвинулось в поход, началась война с мамелюками, Альмансор же все время был при армии. Когда он подступал к полководцам и начальникам с мольбами отпустить его к родным, они говорили, что держат его как залог, дабы отец его не переметнулся к врагам. Вот так Альмансор и кочевал вместе ними.

Но вот однажды среди войска началась какая-то суматоха, не ускользнувшая от внимания мальчика. По обрывкам фраз он понял, что франки спешно укладывают вещи, отступают и собираются погрузиться на корабли. Альмансор несказанно обрадовался: ведь если франки решили возвращаться к себе во Франкистан, то, значит, скоро они дадут ему свободу! Наконец армия со всем хозяйством тронулась в сторону моря, и через некоторое время показалась гавань с кораблями, стоявшими тут на якоре. Солдаты сразу начали грузиться, но лишь малая часть войска успела занять свои места, потому что уже довольно скоро стемнело и погрузку пришлось отложить. Альмансор не собирался ложиться спать, ведь он думал, что его в любую минуту могут отпустить, но, как он ни держался, сон все же сморил его, да такой глубокий, что он даже заподозрил потом, что франки подмешали ему в воду какое-то снадобье, чтобы усыпить его. Очнувшись, он обнаружил, что давно настал белый день и что сам он находится в какой-то неведомой комнатушке, хотя твердо помнил, что до того, как заснул, был совершенно в другом месте. Альмансор вскочил со своего ложа, но стоило ему ступить ногами на пол, как он тут же рухнул. Пол качало и мотало, и все, казалось, ходило ходуном, вертелось и кружилось. Альмансор кое-как поднялся, собрался с силами и, держась за стены, осторожно пошел к выходу.

Снаружи его встретили дикий рев и грохот. Никогда еще ничего подобного он не видел и не слышал и потому даже не мог понять, то ли это сон, то ли явь. Наконец он добрался до узенькой лестницы, по которой с трудом выбрался наверх. То, что он увидел, вселило в него ужас: вокруг только море и небо! Значит, он на корабле! Альмансор горько расплакался. Он хотел, чтобы его доставили обратно, он хотел прыгнуть в воду и поплыть к себе домой, но франки его удержали, а один из начальников призвал его к себе и пообещал, что если тот будет вести себя послушно, то они непременно потом отправят его на родину по суше, раз уж так вышло, — ведь не могли же они оставить его одного на берегу, чтобы он там пропал с голоду.

Но франки не сдержали слова. Корабль был много дней в пути, а когда он наконец пристал к берегу, то оказалось, что это даже не египетские берега, а франкские — они приплыли во Франкистан! Альмансор за время долгого морского путешествия немного научился понимать язык франков и говорить на нем, хотя уже и до того, живя в лагере, он освоил какие-то отдельные слова, теперь же эти знания ему очень пригодились, потому в стране франков его родного языка никто не знал. Затем Альмансора повезли куда-то вглубь страны, и на всем пути следования отовсюду сбегались толпы народа поглазеть на него, потому что его конвоиры всем говорили, что он-де сын короля Египетского, который послал своего наследника на обучение во Франкистан.

Но солдаты говорили так только для того, чтобы внушить народу, будто они завоевали Египет и заключили с ним прочный мир. Прошло немало времени, прежде чем они добрались наконец до какого-то большого города, который и был конечной целью их путешествия. Тут Альмансора передали на руки одному лекарю, который поселил мальчика у себя и стал учить его, знакомя со всеми обычаями и нравами франков.

Самое неприятное, что теперь ему пришлось носить и франкскую одежду, довольно узкую и тесную и совсем не такую красивую, как египетская. Мало того, ему еще и запретили кланяться со скрещенными на груди руками, а чтобы засвидетельствовать кому-нибудь свое почтение, он должен был одной рукою стянуть с головы гигантскую черную фетровую шляпу, какую тут носили все мужчины и какую ему тоже нахлобучили, другую руку поднести к виску и одновременно шаркнуть правой ногой. Сидеть на полу скрестив ноги, как это принято на Востоке, ему тоже не дозволялось, вместо это он вынужден был сидеть на высоких стульях, свесив ноги. С едою тоже приходилось изрядно мучиться, потому что всякий кусочек, который он хотел бы положить себе в рот, он должен был прежде нацепить на железную вилку.

Лекарь же оказался суровым и злым воспитателем, который нещадно тиранил бедного мальчика. Если он забывался и по привычке приветствовал кого-нибудь из гостей словами «Салем алейкум», то сразу же получал от учителя удар палкой, ибо следовало говорить: «Votre serviteur!» Ему запрещалось думать, говорить и писать на родном языке, только что сны его не проверялись на сей предмет, и он, наверное, совсем забыл бы свой язык, если бы не один человек, живший в этом городе и оказавший ему большую поддержку.

Человек этот был ученый старец, который знал множество восточных языков — арабский, персидский, коптский, даже китайский, от каждого понемножку. В той стране он считался чудом учености, и ему платили много денег за то, что он обучал этим языкам других. Этот старец вызывал к себе Альмансора несколько раз в неделю и угощал его разными редкими фруктами и прочими лакомствами, так что мальчику иногда казалось, будто он дома. И вообще новый учитель был удивительным: он заказал для Альмансора платье, какое носят знатные люди в Египте, и хранил его в особой комнате. Стоило Альмансору появиться, он отправлял его в сопровождении слуги в ту комнату, где Альмансор переодевался в привычную ему с детства одежду. Затем они шли в «Малую Аравию», как назывался один из покоев в доме старика.

В этом зале было великое множество разных специально выращенных растений: деревья — пальмы, бамбук, молоденькие кедры — и разные цветы, которые встречаются только на Востоке. Полы все были устланы персидскими коврами, по кругу, возле стен разложены чудесные подушки, и никаких франкских столов и стульев. Ученый старик усаживался на подушку, и вид он имел при этом совсем не такой, как обычно: на голове у него была намотана тонкая турецкая шаль, заменявшая тюрбан, седая искусственная борода, державшаяся не тесемках, спускалась до пояса и выглядела как настоящая, какая подобает всякой уважаемой персоне. При этом облачен он был в мантию, переделанную из парчового халата, и широченные турецкие шаровары, которые дополнялись желтыми туфлями. Ко всему прочему, он прицеплял в такие дни турецкую саблю, а за кушак засовывал украшенный фальшивыми бриллиантами ятаган, хотя, вообще-то, был человеком вполне миролюбивым. Сидя тут, он имел обыкновение курить трубку с длиннющим чубуком, а вокруг него сновали слуги, тоже облаченные в персидские одежды, и у доброй половины из них лицо и руки были вымазаны черной краской.

Поначалу Альмансору все это казалось каким-то диковинным, но позже он понял, что эти часы, проведенные у старика, и мысли, которыми он тут проникался, приносят ему заметную пользу. Если у лекаря ему было запрещено произносить хотя бы одно египетское слово, то здесь, наоборот, под запретом была франкская речь. Приходя к старику, Альмансор должен был приветствовать его пожеланием мира дому сему, на что хозяин с великой торжественностью отвечал подобающими словами. Затем учитель знаком приглашал ученика занять место рядом с собой и заводил разговор на разных языках — на арабском, коптском и прочих, называя это настоящей восточной беседой. Подле него всегда стоял слуга, исполнявший в такие дни роль раба, в руках он неизменно держал большую книгу, книга та была словарем, и когда старику не хватало слов, он подзывал раба, быстро справлялся в словаре и снова продолжал беседу.

Рабы подносили им шербет в турецких сосудах и прочие угощения, и если Альмансор хотел особо угодить старику, то достаточно было сказать, что у него тут все заведено, как на Востоке, чтобы тот почувствовал себя совершенно счастливым. Альмансор умел прекрасно читать по-персидски, и это было для старика находкой. У него имелось множество персидских рукописей, по его просьбе Альмансор читал ему из них отрывки, а старик повторял за ним и таким образом запоминал, как что правильно произносить.

Для бедного Альмансора такие дни были в радость, потому что старик-учитель никогда не отпускал его от себя без подарочка, иногда даже весьма ценного — то денег сунет, то полотна отрежет, то какими другими нужными вещами снабдит, которых у лекаря ни за что не получишь. Вот так и прожил Альмансор несколько лет в столице Франкистана, ни на минуту, впрочем, не забывая о своей родине, по которой он по-прежнему страшно тосковал. Когда же ему исполнилось пятнадцать лет, произошло одно событие, которое решительно повлияло на его судьбу.

Как раз в это время франки избрали королем своего первого полководца, того самого военачальника, с которым Альмансор так часто беседовал в Египте. Альмансор хотя и понял по торжествам, которые отличались необыкновенной пышностью, что произошло нечто подобное, но он и представить себе не мог, что королем теперь стал тот человек, которого он встречал в Египте, ведь полководец был совсем еще молодым. И вот случилось так, что Альмансор как раз был в городе и ему нужно было перейти через мост, наведенный через широкую реку, протекающую здесь. На мосту он ненароком обратил внимание на какого-то человека в простой солдатской одежде, который стоял, прислонившись к перилам, и глядел на воду. Черты лица этого солдата показались Альмансору как будто знакомыми. Он быстро пробежался по закоулкам своей памяти, и, когда мысленно добрался до потаенной дверцы, за которой скрывались воспоминания о Египте, его озарило: это же тот самый франкский военачальник, который часто с ним беседовал в лагере и всячески опекал. Альмансор не помнил толком его имени, но все же собрался с духом, подошел к нему и обратился с приветствием, назвав его так, как называли его солдаты между собой:

— Салем алейкум, маленький капрал! — проговорил он и поклонился, скрестив руки на груди, как требовал того обычай у него на родине.

Франк с удивлением обернулся, посмотрел на молодого человека внимательным взглядом, подумал немного и воскликнул:

— Боже мой! Неужели это ты, Альмансор? Ты здесь? Как поживает твой батюшка? Что делается в Египте? Что привело тебя сюда?

Тут Альмансор не выдержал и разрыдался.

— Значит, ты не знаешь, маленький капрал, что сделали со мною эти псы, твои соотечественники? Ты не знаешь, что я уже много лет в глаза не видел родину моих предков?

— Невероятно! Не могу поверить, что они увели тебя с собой, — проговорил франк, помрачнев.

— Именно так и было! — отвечал Альмансор. — С того самого дня, когда ваши солдаты погрузились на корабли, я так и не видел больше своей отчизны. Они взяли меня с собой, и нашелся только один капитан, который проникся моим бедственным положением: он платит за мое содержание негодяю-лекарю, а тот бьет меня почем зря и голодом морит. Послушай-ка, маленький капрал, — переменил Альмансор тему, — как удачно, что я тебя тут встретил! Ты мне поможешь! — простодушно заявил он.

Тот, к которому он обратился с такими словами, улыбнулся и спросил, каким же образом он может помочь.

— Ничего такого особенного мне от тебя не нужно, — сказал Альмансор, — и было бы бессовестно с моей стороны просить тебя о чем-нибудь существенном, ты и так всегда был добр ко мне. К тому же ты и сам, как я вижу, человек бедный, и даже когда ходил в начальниках, одевался гораздо скромнее других таких же, да и сейчас, если судить по твоему костюму и шляпе, дела твои не ахти как хороши. Но вот у меня к тебе какая просьба: франки ведь только что выбрали себе султана, и ты наверняка знаешь каких-нибудь людей, которые вхожи к нему — может, агу какого, или рейс-эфенди, или капудан-пашу. Наверняка ведь знаешь?!

— Ну допустим, — отвечал франк, — но какой с этого прок?

— А такой! — с жаром принялся втолковывать Альмансор. — Ты мог бы замолвить за меня словечко, чтобы те попросили султана отпустить меня на волю. Тогда мне, правда, еще понадобится немного денег на обратную дорогу, но главное, обещай мне не проговориться никому — а то еще чего доброго узнает об этом мой лекарь или арабский профессор.

— А что это за арабский профессор? — полюбопытствовал франк.

— Да один чудак такой, расскажу в другой раз, — отмахнулся Альмансор. — Просто если они прознают об этом деле, мне уже из Франкистана никогда будет не выбраться. Ну как, замолвишь за меня словечко перед каким-нибудь агой? Скажи мне честно.

— Пойдем со мной, — отвечал франк, — может быть, я тебе прямо сейчас и помогу.

— Прямо сейчас?! — ахнул юноша с некоторым испугом. — Нет, сейчас никак невозможно. Лекарь с меня три шкуры спустит, если я задержусь. Мне нужно домой бежать.

— А что это у тебя в корзинке? — спросил франк, не отпуская его.

Альмансор покраснел и сперва не хотел показывать корзинку, но потом все-таки сдался.

— Видишь ли, маленький капрал, — сказал он. — Мне приходится тут исполнять такую работу, какую в доме моего отца исполнял последний раб. Лекарь мой — сущий скопидом и посылает меня на базар, до которого от нашего дома не меньше часа ходьбы, только потому, что там все на несколько грошей дешевле, чем у нас в квартале, и ради этого я должен там толкаться среди грязных торговок. Вот, погляди на эту паршивую селедку, на этот чахлый пучок салата, на этот кусочек масла, — неужели эти сокровища стоят того, чтобы тратить на такие походы по два часа в день? Знал бы об этом мой отец!

Франк, выслушав эту речь, огорчился — ему стало жалко несчастного юношу.

— Пойдем со мной, — сказал он, — и не бойся, твой лекарь не посмеет тебя и пальцем тронуть, даже если останется сегодня без своей селедки и салата! Будь спокоен! Идем.

С этими словами он взял Альмансора за руку и повел за собой, и хотя у Альмансора было неспокойно на душе из-за лекаря, ведь с ним еще придется как-то объясняться, он все же решил последовать за франком, в речах которого, да и во взгляде, было столько твердой уверенности, что Альмансор не мог устоять и подчинился. С корзинкой на руке он шагал теперь рядом со своим старым знакомцем и не уставал удивляться, отчего прохожие снимают перед ними шляпы, останавливаются и смотрят им вслед. Он обратил внимание своего спутника на эту странность, но тот лишь рассмеялся и ничего не сказал.

И вот перед ними показался роскошный дворец, к которому и повел Альмансора его провожатый.

— Ты что, тут живешь, маленький капрал? — спросил Альмансор.

— Да, тут квартирую, — ответил тот. — Хочу познакомить тебя со своею женой.

— Хорошо устроился! — воскликнул Альмансор. — Это султан, наверное, пустил тебя пожить в свободных покоях?

— Ты прав, квартира тут досталась мне от императора, — ответил франк и повел Альмансора во дворец.

Там они поднялись по широкой лестнице, и в одном красивом зале франк велел Альмансору оставить свою корзину, после чего они ступили в чудесные покои, где на диване восседала какая-то женщина. Франк заговорил с ней на каком-то неведомом наречии, они чему-то посмеялись от души, а потом женщина заговорила на языке франков и стала расспрашивать Альмансора о Египте. Через некоторое время маленький капрал сказал:

— Знаешь что, лучше всего будет, если я тебя сам, прямо сейчас, отведу к императору и замолвлю за тебя словечко.

Альмансор изрядно струхнул, но, вспомнив о своей горькой доле, о своей далекой отчизне, собрался с духом и сказал:

— Аллах ободряет всякого несчастного в трудную минуту, не оставит он и меня, горемыку. Я готов, пойдем. Но только прежде дай совет, как мне себя держать? Должен ли я пасть ниц, коснуться лбом земли? Как у вас положено?

Маленький капрал и его жена рассмеялись и заверили Альмансора, что ничего такого делать не нужно.

— А каков он на вид? — продолжал допытываться Альмансор. — Наверное, страшный и величественный? С горящими глазами, да? Скажи мне, как он выглядит!

Франк снова рассмеялся и сказал:

— Я лучше не буду тебе его описывать, Альмансор, сам догадайся, когда придем, кто там кто. Дам тебе только одну подсказку: в присутствии императора все находящиеся в зале снимают шляпы. Тот, кто не снимет шляпы, тот и есть император.

С этим словами он взял Альмансора под руку и повел его в императорский зал. Чем дальше они шли, тем сильнее у Альмансора колотилось сердце, а когда они приблизились к парадным покоям, у него и вовсе задрожали колени. Слуга распахнул двери — в зале полукругом стояли человек тридцать, все в богатых, сверкающих золотом одеждах, все при звездах, какие по обычаю страны франков носят на груди самые знатные аги и паши короля, и Альмансор подумал, что его спутник, в своем более чем скромном наряде, верно, тут самая мелкая сошка. Все присутствующие сняли шляпы, и Альмансор стал приглядываться — ведь ему было сказано: кто останется в головном уборе, тот и есть император. Но странное дело, у всех стоявших перед ними шляпы были в руках, стало быть, среди них императора нет. И тут его взгляд случайно упал на франка, с которым он пришел, и надо же — у того на голове красовалась шляпа!

Юноша остолбенел от изумления. Он все смотрел на своего спутника, не веря своим глазам, а потом, как все, обнажил голову и сказал:

— Салем алейкум, маленький капрал! Насколько мне известно, меня еще султаном франков никто не назначал, и потому мне не пристало разгуливать тут в шляпе, но, вижу, ты остался в шляпе, значит, по всему выходит, ты и есть император?

— Угадал, — ответил тот. — Но кроме того, я еще и твой друг. Не кори меня за приключившиеся с тобою беды, они произошли от несчастливого стечения обстоятельств, мне же остается только заверить тебя, что с первым же кораблем ты отправишься домой. Ступай теперь к моей жене и расскажи ей об арабском профессоре и о том, чему ты у него научился. Селедку же с салатом я отошлю лекарю, а ты до отъезда будешь жить у меня во дворце.

Так молвил человек, оказавшийся императором, и Альмансор пал ниц перед ним, облобызал ему руку и попросил прощения за то, что не сразу признал его, ведь по нему не видно было, что он и есть император.

— Ты прав, — рассмеялся тот в ответ. — За три дня я и сам еще не привык к своему новому положению, и на лбу у меня ничего не написано, — так сказал он и знаком разрешил Альмансору удалиться.

Для Альмансора настало счастливое время. Он несколько раз наведался к арабскому профессору, о котором рассказывал императору, а лекаря с тех пор в глаза не видел. Так прошло несколько недель, и вот император наконец призвал его к себе и сообщил, что в гавани стоит на якоре корабль, готовый доставить его в Египет. Альмансор был вне себя от радости. За несколько дней он собрался в дорогу и с благодарностью в сердце, щедро одаренный многочисленными подарками, простился с императором и погрузился на корабль.

Но Аллаху было угодно подвергнуть его новым тяжелым испытаниям, дабы закалить его дух, и ему не дано было добраться до родных берегов. В то время другое франкское племя, англичане, вели войну на море с императором здешних франков. Они забирали у него все корабли, которыми им удавалось завладеть. Вот так и вышло, что на шестой день плавания корабль, на котором находился Альмансор, попал в окружение англичан, был обстрелян и вынужден был сдаться. Весь экипаж пересадили на другое, более мелкое судно, которое поплыло вслед за остальными. Морские переходы, однако, бывают не менее опасными, чем переходы через пустыню, где часто орудуют разбойники, которые нападают на караваны, грабят и убивают всех подряд. И вот случилось так, что во время бури суденышко отбилось от своих и в результате стало добычей тунисских пиратов, которые захватили всех людей, отвезли их в Алжир и там продали в рабство.

В неволе, однако, положение Альмансора было не таким тяжелым, как у его собратьев по несчастью, ведь он был мусульманином и с ним обходились иначе, чем обходились с христианами, но все же участь его была невеселой, ибо он потерял всякую надежду увидеть свою родину и отца. Пять лет он прожил так в доме одного богатого человека, у которого разводил цветы и следил за садом. Но этот человек умер, не оставив наследников, все его имущество растащили, рабов разобрали, и Альмансор попал в руки одного работорговца. Тот как раз снаряжал корабль, чтобы отвезти свой товар в другую страну и там сбыть подороже. Волею случая и я оказался среди тех невольников, предназначавшихся для продажи, и очутился на одном корабле с Альмансором. Вот так мы с ним и познакомились, и он поведал мне о своей удивительной судьбе. Когда же мы прибыли на место, я в очередной раз мог убедиться, сколь неисповедимы пути Аллаха. Оказалось, что корабль наш пристал к берегам той страны, откуда был родом Альмансор, и когда нас привели на невольничий рынок его родного города, то Альмансора быстро выкупили, и что вы думаете, кто оказался этим покупателем? Его собственный родной отец!

Шейх Али Бану глубоко задумался под впечатлением от услышанного. Рассказанная история его явно взволновала, его грудь вздымалась, глаза горели. Пока невольник говорил, шейх не один раз как будто готов был перебить его, задать вопрос, но все же дотерпел до конца, хотя конец этой истории, похоже, его совсем не удовлетворил.

— Ты говоришь, ему теперь должно быть около двадцати одного года? — спросил он.

— Да, господин мой, — отвечал невольник. — Он примерно одного со мною возраста, стало быть, ему двадцать один — двадцать два.

— А из какого города он родом, ты нам об этом не сказал.

— Если я не ошибаюсь, из Александрии!

— Из Александрии?! — воскликнул шейх. — Это мой сын! Где он теперь? Ты вроде называл его имя — Кайрам! А какие у него глаза — темные? А волосы — черные?

— Да, все верно, и главное — в минуты откровенности он действительно называл себя Кайрамом, а не Альмансором.

— Аллах, Аллах! Но ты ведь говорил, что его выкупил родной отец и ты был тому свидетелем. А сам он — он называл того человека отцом? Нет, похоже, это все-таки не мой сын.

— Я помню, он сказал мне: «Слава Аллаху, который наградил меня после всех бед: это же рыночная площадь моего родного города!» А потом туда явился один знатный господин, и мой товарищ воскликнул: «Какая благодать, что нам дарованы небом глаза! Я вижу снова своего почтенного отца!» Господин тот подошел к нам, оглядел всех по очереди и купил в конце концов того, на чью долю выпали все эти испытания. Счастливец же возблагодарил Аллаха и шепнул мне напоследок: «Теперь я возвращаюсь снова в обитель моего блаженства, ведь это мой отец меня купил!»

— По всему выходит, что это все же не мой сын, — с горечью и болью сказал шейх.

Тут юноша не выдержал, и слезы радости хлынули у него из глаз. Он пал ниц перед шейхом со словами:

— Нет, это был ваш сын, Кайрам — он же Альмансор, которого вы сами и выкупили из плена.

— Аллах, Аллах! — закричали все и на радостях обступили шейха. — Какое чудо! Великое чудо! — восклицали они.

А шейх, онемев, смотрел на юношу, который поднял к нему свое красивое лицо.

— Друг мой Мустафа, — обратился шейх к старому дервишу, — слезы застилают мне взор, и я не вижу, похож ли он лицом на свою мать, как был похож мой маленький Кайрам. Подойди к нему поближе и посмотри!

Старик подошел к юноше, посмотрел на него долгим взглядом, а потом положил ему руку на лоб и спросил:

— Кайрам, скажи, ты помнишь изречение, которое услышал от меня в тот горестный день, когда франки забрали тебя с собою в лагерь?

— Мой дорогой учитель, — отвечал юноша, целуя руку старца, — то изречение гласит: «Кто любит Аллаха и сохраняет чистую совесть, тот и в юдоли скорби не останется в одиночестве, ибо два эти спутника никогда не оставят его и будут ему всегда утешением».

Услышав это, старик с благодарностью возвел очи к небу, прижал юношу к груди и передал его шейху со словами:

— Возьми его! Ты десять лет горевал о своей утрате, и я тому свидетель, теперь же свидетельствую — это твой сын Кайрам!

Шейх не мог прийти в себя от радости, не веря в свое в счастье. Он все вглядывался в черты лица вновь обретенного сына, угадывая в нем своего маленького Кайрама. Все, кто был в зале, радовались не меньше шейха, ибо они любили его и каждый чувствовал себя так, будто это его собственное дитя вернулось сегодня под отчий кров.

Парадный зал снова наполнился пением и веселием, как в былые счастливые времена. Юношу заставили еще раз повторить рассказ с самого начала, со всеми подробностями, и все восхваляли арабского профессора, и франкского императора, и прочих, кто с участием отнесся к бедному Кайраму. Так просидели они все вместе до самой ночи, а когда гости стали расходиться, каждый получил от шейха дорогой подарок на память об этом счастливом дне.

Шейх не забыл представить сыну тех четверых молодых людей, которых привел с собою Мустафа, и пригласил их приходить не чинясь. Они уговорились, что с писарем Кайрам будет читать книги, с художником — время от времени совершать небольшие путешествия, с купцом — наслаждаться пением и танцами, а любителю дружеских застолий поручалось распоряжаться праздниками и прочими увеселениями. Молодые люди тоже не остались без подарков и довольные ушли из дворца.

— А ведь это все старик, — рассуждали они между собой. — Это его мы должны благодарить! Разве мы могли подумать, что все так обернется, когда в тот день остановились перед домом шейха и принялись перемывать ему косточки?

— Мы же вообще могли пропустить его поучения мимо ушей, — сказал один из них. — Или даже поднять на смех. Разве ж можно было догадаться, что этот жалкий убогий старикашка — мудрец Мустафа?

— И что удивительно, — добавил писарь, — ведь на этом самом месте мы говорили тогда о своих заветных желаниях! Один из нас мечтал о путешествиях, другой о танцах с пением, третий о веселых праздниках с друзьями, а я — о книгах и хороших историях, которые мне так нравится слушать. И ведь все наши мечты исполнились! Теперь я могу читать все книги шейха и даже покупать новые по своему усмотрению!

— А я могу устраивать ему застолья, разные праздники и сам принимать в них участие, — подхватил его товарищ.

— А я могу слушать пение и музыку, сколько моей душе будет угодно, и любоваться танцами, ведь мне теперь разрешено в любой момент брать для этого его рабов!

— А я, который по недостатку средств ни разу города не покидал, теперь смогу отправиться в любое путешествие, какое только мне понравится.

— Да, — согласились они друг с другом, — как хорошо, что мы пошли со стариком! Ведь еще неизвестно, как бы сложилась наша жизнь, не послушайся мы его.

Вот такие разговоры они вели по дороге, прежде чем, счастливые и довольные, разошлись по домам.