— Господин! Сам я из Могадора, что расположен на берегу моря. Эта история произошла во время правления могущественного короля Марокко Мулея Исмаила, она повествует о еврее Абнере, который ничего не видел.

Абнер был еврей как еврей, хитрый, лукавый, с глазами сокола, высматривающими свою выгоду. То, что хитрость и плутовство приносят вред, доказывает эта история.

Однажды вечером Абнер вышел прогуляться за городские ворота. На нем была остроконечная шапка, скромное, не совсем чистое платье. Время от времени он украдкой вынимал понюшку табака из золотой табакерки, которую никому не показывал, и поглаживал жиденькую бородку. Несмотря на бегающие глазки, выражавшие страх и озабоченность и высматривавшие, чем бы поживиться, лицо его выражало удовлетворение от прожитого дня. Все сегодня складывалось удачно: он побывал врачом, показал себя и как купец, то есть продал невольника со скрытым изъяном, на вырученные деньги приобрел целую меру каучука и изготовил одному состоятельному больному питье, которое поможет тому не выздороветь, а, напротив, отправиться на тот свет.

Только он дошел до пальмовой рощицы, как услышал крики бегущих людей. Это были королевские конюхи во главе с конюшим. Они на бегу оглядывали окрестности, как люди, что-то выискивающие.

— Эй, дружище, — крикнул, едва отдышавшись, конюший, — не видел ли ты королевского жеребца с седлом и уздечкой?

— Лучшего скакуна из королевской конюшни? — вместо ответа спросил Абнер. — С изящными копытами, подковы у него из чистого серебра, грива отливает золотом, как субботние огни в синагоге, хвост длиной в три с половиной фута, удила из золота двадцати трех каратов?

— Да-да, это он! — вскричал конюший.

— Он, он! — подтвердили конюхи.

— Разумеется, это Эмир, — согласился старый наездник. — Я много раз говорил принцу Абдаллаху, чтобы он был повнимательней с Эмиром, я его хорошо знаю и не раз предупреждал, что он вырвется на волю, мне же придется за это расплачиваться своею головой. О, я предвидел такое! Говори же скорей, куда он поскакал?

— Но я не видел никакого жеребца, — улыбаясь, ответил Абнер. — Почем мне знать, куда отправился королевский конь?

Удивленные таким противоречием, конюхи обступили Абнера, и тут случилось непредвиденное.

По странному совпадению, как это порою бывает, в то же самое время из гарема сбежала любимая собачонка королевы. Толпа черных рабов кинулась на ее поиски. Уже издалека они кричали:

— Вы не встречали любимого песика королевы?

— Это вовсе не песик, уважаемые, — проговорил Абнер, — а собачка.

— Какая разница! — воскликнул главный евнух. — Алина! Где она?

— Маленькая собачка, недавно родившая щенков, у нее длинная шерстка, пушистый хвост, она хромает на правую переднюю лапку.

— Это она, она! Алина жива! — хором закричали черные рабы. — Королева в обмороке, она не успокоится, пока ее любимица не вернется! Где же ты, Алина? А что будет с нами, если мы воротимся в гарем с пустыми руками? Говори же скорей, куда она побежала?

— Я не видел никакой собаки и даже не знал, что у моей королевы, да хранит ее Бог, есть маленькая Алина.

Конюхов и черных рабов из гарема привело в ярость бесстыдство, с каким Абнер подшучивал над королевскими любимцами. Они ни минуты не сомневались, что именно он украл разыскиваемых животных. Пока часть слуг продолжала поиски, конюший с главным евнухом схватили Абнера, который продолжал то ли лукаво, то ли испуганно ухмыляться, и поволокли его пред светлые королевские очи.

— Введите! — повелел Мулей Исмаил, выслушав сообщение на придворном совете, который, ввиду важности происходящего, сам же и возглавлял.

Для установления истины виновнику назначили полсотни ударов по пяткам. Абнер мог кричать или визжать, признавать свою вину или отрицать ее, излагать подробности или приводить изречения из Священного Писания либо Талмуда, кричать: «Немилость короля все равно что рычание юного льва, а его милость — роса на траве!», «Да не отрубят тебе руку, когда твои глаза не видят, а уши не слышат!» — все равно Мулей Исмаил подал знак и поклялся бородой Пророка вкупе со своей собственной, что негодяй заплатит головой за страдания принца Абдаллаха и обморок королевы, если беглецов не вернут домой.

Еще звучали под сводами дворца марокканского короля крики несчастного, как пришло известие, что собака и жеребец найдены. Алина поразила приличных людей появлением в обществе мопсов, к счастью, они ее, как придворную даму, не прогнали прочь, а Эмир, вволю набегавшись, нашел свежую траву на берегу ручья и предпочел ее королевскому овсу, когда его увидел утомленный охотой высокородный вельможа, забывший в домике крестьянина за куском черного хлеба с маслом все лакомства придворного стола.

Мулей Исмаил потребовал от Абнера объяснений по поводу его поведения, и тот, хотя и посчитал это запоздалым, тем не менее, трижды облобызав подножие королевского трона, повел такую речь:

— О всемогущий владыка, король королей, правитель Востока, яркая звезда справедливости, символ мудрости и зеркало правды, блеск твоего существования подобен золоту, а твое сияние равно бриллиантам, твердость твоя крепче железа, выслушай же раба, осмелившегося подать свой голос перед твоим сиятельным лицом! Клянусь всемогущим Богом и Его Пророком Моисеем, что никогда не видел жеребца твоего благословенного наследника и собачки твоей высокородной королевы!

Я прогуливался, чтобы немного отдохнуть от дневных забот, ни о чем не думая, когда в маленькой рощице встретил конюшего твоей милости и черных служителей гарема твоей сиятельной супруги. А на мелком песке между пальмами я разглядел следы животного. Так как я прекрасно разбираюсь в следах, то сразу определил, что здесь прошлись лапки маленькой собачки. Нежные, длинные бороздки, маленькие неровности между следами говорили о том, что это была самочка, а то, что у нее длинные сосцы, показывало, что она недавно ощенилась. Возле отпечатков передних лап я обнаружил, что слой песка несколько сдвинут в сторону, это означало: у собачки длинные уши. А когда я углядел, что песок между отпечатками лап немного взрыхлен, то сразу понял: у малышки красивый пушистый хвост и ей нравится им помахивать. Кроме того, мне пришло в голову, что одна лапка меньше других проваливается в песок; к сожалению, от меня не укрылось, что собачка нашей многоуважаемой повелительницы, да будет мне позволено это произнести, чуть-чуть хромает.

Что же касается жеребца твоей милости, то осмелюсь доложить следующее: прогуливаясь между пальмами, я обратил внимание на конские следы. Заметив отпечатки маленьких копыт, я про себя подумал: «Он несомненно принадлежит к породе арабских скакунов, самой благородной на свете. Не прошло и четырех месяцев, как наш высокочтимый король продал нескольких жеребцов этой породы одному князю из земли франков, мой брат Рубен при сем присутствовал, так как принимал участие в сделке, на том многоуважаемый король выгадал столько-то и столько». Когда я увидел, что следы идут равномерно, в четкой последовательности, я подумал, как прекрасно галопирует этот жеребец, он достоин принадлежать самому королю, и вспомнил, что говорил о боевом коне Иов: такой конь радуется своей силе и устремляется навстречу вооруженному человеку, он пренебрегает опасностью и ничего не боится, не уклоняется от меча, даже когда звенят колчаны и сверкают копья и пики. Тут я наклонился, как всегда это делаю, заметив на земле что-нибудь блестящее, обнаружил на камешке след, оставленный подковой благородного жеребца, и определил, что она из чистого серебра, ведь я даже по царапине могу распознать, сделана она благородным металлом или нет.

Расстояние между деревьями, где я прогуливался, было около семи футов, с некоторых листьев там была сбита пыль. «Это сделал жеребец своим хвостом, — сказал я себе, — сам он длиной в три с половиной фута». Под деревьями, крона которых начиналась примерно в пяти футах от земли, я обнаружил свежесорванные листья, кроме того, на тех же деревьях увидел золотистые клочки шерсти. Ага, это жеребец рыжей масти!

Только я вышел из зарослей, как мне бросилась в глаза золотая нить на камне. «Тебе знакома эта нить, — подумал я, — ее оставил от своих удил проскакавший жеребец». Может ли при твоей любви к роскоши, о король из королей, даже самый худший из твоих коней грызть уздечку не из золота? Раз так, значит…

— Черт побери! — вскричал в нетерпении Мулей Исмаил. — Ну и глаза у тебя! Такие глаза будут нелишними при твоем штате, мой главный охотничий, они заменят целую свору легавых, а для тебя, министр безопасности, он дороже всех соглядатаев и шпионов. Ну, дружище, хочу отблагодарить тебя за проницательность. Пятьдесят ударов, что ты получил, стоят пятьдесят цехинов, следовательно ты сэкономишь столько же, остальные заплатишь наличными. Развязывай свой кошель, а в будущем остерегайся насмехаться над королевской собственностью и не забывай мою милость!

Весь королевский двор удивлялся проницательности Абнера, его величество король поклялся, что никогда еще не встречал такого ловкого малого, однако не утешил его за перенесенную боль и утрату дорогих цехинов. Когда Абнер со стоном и вздохами вынимал их один за другим из своего кошеля и на прощание ощупывал кончиками пальцев, над ним издевался Шнури, королевский шут, и спрашивал, проверены ли цехины на том камне, где испробовал свою челюсть рыжий жеребец принца Абдаллаха.

— Сегодня ты заслужил славу своею мудростью, — говорил он, — давай поспорим на пятьдесят цехинов, что лучше бы ты промолчал. Как говорит Пророк, вырвавшееся слово догонит повозку, даже запряженную четвериком. Да и какую-нибудь левретку тоже, господин Абнер, если она, конечно, не хромает.

Какое-то время спустя после этого печального события Абнер вновь отправился в зеленую долину в предгорье Атласных гор.

Как и в первый раз, его догнала толпа вооруженных людей, и их предводитель вскричал:

— Эй, дружище, ты не видел здесь Горо, сбежавшего черного телохранителя нашего короля? Он, должно быть, хочет скрыться в горах.

— Ничем не могу помочь, господин генерал, — ответил Абнер.

— А разве ты не тот хитрый еврей, который не видел жеребца и собаки? Давай обойдемся без лишних хлопот! Здесь должен был пройти один раб. Принюхайся, не чувствуется ли в воздухе запах его пота? Не видны ли в высокой траве следы его ног? Повторяю тебе, здесь должен был пробежать черный раб, он единственный удачливый стрелок по воробьям из трубочки, а это любимое занятие короля. Говори же, или мы тебя мигом свяжем!

— Не могу я ничего сказать. Я видел то, что я ничего не видел.

— Ах ты, проклятый! Предупреждаю в последний раз! Куда побежал раб? Подумай о своих пятках, подумай о своих цехинах!

— Боже мой, боже! Ну, раз вы уверены, что я видел стрелка по воробьям, то и бегите туда, а если его там не окажется, то он где-то в другом месте.

— Так, значит, ты его видел? — прорычал разъяренный солдат.

— Да, господин офицер, если вам так хочется.

Солдаты побежали в указанном направлении. А Абнер, довольный своею хитростью, возвратился домой. Но не успел он постареть на двадцать четыре часа, как в его дом ввалилась толпа стражников из дворца и осквернила жилище, поскольку как раз наступила суббота, и потащила несчастного пред государевы очи.

— Ах ты, презренная собака! — вскричал вне себя от ярости король. — Ты осмелился направить королевских служителей, преследующих беглого раба, по неверному следу в горы, в то время как беглец устремился к морю и чуть уже не сел на испанский корабль! Хватайте его, солдаты! Он заслужил сотню плетей по пяткам! И сотню цехинов в мою казну! Сколько ударов выдержат его пятки, на столько же цехинов опустеет его кошель.

Ты знаешь, о господин, что владыка Марокко был скор на расправу. Так бедный Абнер был избит и обобран, не успев дать на то согласие. Сам он проклинал свою судьбу, которая его обрекла на то, чтобы страдали собственные пятки и кошель, когда его величество что-либо теряет.

Когда он, вздыхая и ворча, уходил, хромая, под смех дворцовых грубиянов, королевский шут Шнури ему сказал:

— Будь доволен, Абнер, неблагодарный Абнер! Разве это не честь для тебя, когда любая потеря высокочтимого короля, да хранит его Бог, ввергает тебя в ощутимую печаль? Пообещай мне хорошие чаевые, и я каждый раз за час до того, как владыка Востока что-либо потеряет, буду появляться в твоей лавчонке в еврейском квартале и говорить: «Не выходи из своей лачуги, Абнер, сам знаешь почему. Закрой на задвижку окна и двери до самого захода солнца».

Вот мой рассказ, о господин, об Абнере, который ничего не видел.

Когда невольник умолк и в зале наступила тишина, юный писец напомнил старику, на чем остановилась их беседа, и попросил объяснить, в чем, собственно, состоит очарование сказки.

— Сейчас скажу, — ответил старик. — Дух человеческий еще легче и подвижнее воды, принимающей любую форму и постепенно проникающей в самые плотные предметы. Он легок и свободен, как воздух, и, как воздух, делается еще легче и чище, когда парит над землей. Поэтому в каждом человеке живет стремление вознестись над обыденностью и витать в горних сферах, как и во сне. Вы сами, мой юный друг, сказали: «Мы жили в тех рассказах, мы думали и чувствовали вместе с теми людьми», — в том-то и состоит очарование, которое они имели для вас. Внимая рассказам раба, которые были его вымыслом, его фантазией, вы сами творили вместе с ним. Ваше внимание не задерживалось на окружающих предметах, на обычных ваших мыслях, нет, вы всему сопереживали, это с вами случались чудеса — такое участие вы принимали в том, о ком шел рассказ. Так ваш дух, следуя за нитью повествования, возносился над существующим, которое казалось вам не столь прекрасным и увлекательным, так ваш дух витал вольней в неведомых высших сферах, сказка становилась явью или, если угодно, явь превращалась в сказку, ибо вы творили и жили в сказке.

— Я не вполне вас понимаю, — заметил юный купец, — но вы правы, говоря, что мы жили в сказке или сказка жила в нас. Я еще помню ту блаженную пору, когда все свободное время мы грезили наяву, мы воображали, что будто бы нас прибило к пустынным, необитаемым островам, мы совещались, что предпринять ради спасения собственной жизни, и часто сооружали хижины в зарослях ивняка, из жалких плодов готовили себе скудную пищу, хотя в сотне шагов находился наш дом, где мы могли получить все самое лучшее. Да, была пора, когда мы ожидали появления доброй феи или чудесного гнома, которые подойдут к нам и скажут: «Сейчас разверзнется земля, не откажите мне в любезности сойти тогда в мой хрустальный дворец и отведать тех яств, что подадут вам мои слуги — мартышки!»

Молодые люди рассмеялись, хотя и согласились, что их друг говорит правду.

— Еще и поныне, — сказал один из них, — я время от времени поддаюсь волшебству. Так, например, я сильно бы рассердился на брата за глупую шутку, если бы он ворвался ко мне и сказал: «Слыхал о несчастье с нашим соседом, толстым пекарем? Он повздорил с волшебником, и тот из мести превратил его в медведя, так вот он теперь лежит у себя в комнате и отчаянно ревет». Я бы здорово разозлился и обозвал брата вралем. Но совсем другое дело, кабы мне рассказали, что толстяк-сосед отправился в дальнее путешествие в чужие, неведомые края, там угодил в руки волшебника, а тот превратил его в медведя. Я постепенно перенесся бы в рассказ, странствовал бы вместе с соседом, переживал бы чудеса, и меня бы не очень удивило, если бы мой толстяк оказался в медвежьей шкуре и ходил на четвереньках.

— И все же, — улыбаясь, сказал старик, — существуют весьма занимательные рассказы, где не появляются ни феи, ни волшебники, ни гении, ни хрустальные дворцы с чудесным угощением, ни птица Рок, ни волшебный конь.

— Вы хотите устыдить нас, — воскликнул юный купец, — потому что мы с таким жаром вспоминали сказки нашего детства. Они нас так очаровывали, что мы буквально жили ими, вы на это намекаете, не правда ли?

— О нет, нет, мне и в голову не приходило порицать вас за любовь к сказкам, напротив, это говорит о вашем неиспорченном сердце, вашей способности переноситься в сказку, не воспринимая ее как детскую игру. Но меня радует то, что существует другой вид рассказов, которые привлекают и очаровывают совсем по-другому.

— Что вы имеете в виду? Объясните получше! — попросили юноши.

— Я думаю, надо делать известное различие между сказками и историями, которые в обычной жизни называются рассказами. Если я вам скажу, что собираюсь рассказать вам сказку, то вы будете рассчитывать на приключение, далекое от повседневной жизни, которое происходит в мире, отличном от земного. Или, говоря ясней, в сказке вы можете рассчитывать на появление других существ, а не только смертных людей. В судьбу героя, о которой повествует сказка, вмешиваются неведомые силы, чародеи и феи, духи и повелители духов. Все повествование облекается в необыкновенную, чудесную форму и выглядит как наши ковры или картины наших лучших художников, которые франки называют арабесками. Правоверному мусульманину запрещено воссоздавать образ человека — творение Аллаха, поэтому на мусульманских тканях мы видим замысловато переплетающиеся деревья и ветви с человеческими головами, людей, переходящих в куст или рыбу, — словом, фигуры, напоминающие обычную жизнь, и тем не менее все же необычные. Вы меня понимаете?

— Мне кажется, я догадываюсь, — ответил писец, — однако продолжайте.

— Такова и сказка: чудесная, необычная, неожиданная, так как она далека от повседневной жизни и переносит в чужие края или давно прошедшие времена. У каждой страны, у каждого народа есть такие сказки — у турок и персов, у китайцев и монголов. Даже в стране франков, как говорят, много сказок, по крайней мере так мне рассказывал один ученый гяур. Но они не столь хороши, как наши, потому что прекрасных фей, обитающих в великолепных дворцах, у них заменяют волшебницы, которых именуют ведьмами: это злобные уродливые существа, живущие в жалких лачугах, они носятся вскачь через туман верхом на помеле, вместо того чтобы плыть по небесной лазури в раковинах, запряженных грифонами. Еще у них водятся гномы и подземные духи, крохотные нескладные уродцы, вытворяющие злые шутки. Таковы сказки. Совсем иное дело истории, которые обычно зовутся рассказами. Действие их происходит на земле, в обыденной жизни, чудесной в них бывает только запутанная судьба героя, который делается богатым или бедным, счастливым или несчастным не при помощи волшебства, заклятия или проделок фей, как это бывает в сказках, а благодаря самому себе или особому стечению обстоятельств.

— Правильно, — подтвердил один из юношей. — Такие истории, без примеси чудесного и волшебного, встречаются в прекрасных рассказах Шахерезады, известных под названием «Тысяча и одна ночь». Большинство приключений султана Гарун аль-Рашида и его визиря именно такого рода. Они покидают дворец, переодевшись, и переживают случаи, которые в дальнейшем разрешаются вполне естественно.

— И тем не менее вам придется признать, — продолжал старик, — что эти истории не худшая часть «Тысячи и одной ночи», а между тем они отличаются самим ходом действия, деталями, всей своей сутью от сказок о принце Бирибинкере, или о трех одноглазых дервишах, или о рыбаке, вытащившем из моря кубышку, запечатанную печатью царя Соломона! Но в конечном счете очарование сказки и рассказа проистекает из одного основного источника: мы переживаем нечто необыкновенное, выдающееся. В сказках это необычное заключается во вмешательстве чудесного и волшебного в обыденную человеческую жизнь, а в рассказах происходит нечто, правда, по естественным законам, но поразительным, необычным образом.

— Удивительно! — воскликнул писец. — Удивительно, что естественный ход вещей в рассказах привлекает нас так же, как и сверхъестественное в сказках. В чем тут дело?

— Все дело в изображении отдельного человека, — ответил старик. — В сказках бывает такое нагромождение чудесного, человек так мало действует по собственной воле, благодаря своим побуждениям, что отдельные образы и характеры могут быть лишь бегло обрисованы. Иное в обычных рассказах, где самое важное и привлекательное — то искусство, с каким переданы речь, поступки каждого в соответствии с его характером.

— Поистине вы правы! — ответил юный купец. — Я ни разу не удосужился об этом подумать, смотрел и слушал, не сосредоточиваясь, порою забавляясь, порою скучая — словом, особо не задумываясь, собственно, почему. Но вы даете нам ключ к загадке, своего рода пробный камень, чтобы мы испробовали ваше заключение и вынесли правильное суждение.

— Всегда так и поступайте, — заключил старик. — Тогда вы будете больше наслаждаться, ибо научитесь размышлять над тем, что услышали. Но глядите, поднимается новый рассказчик.

Так оно и было. И другой рассказчик начал.