Карлик Нос
Перевод Э. Ивановой
— Господин! Думаю, не правы те, кто считает, что времена Гарун аль-Рашида, владыки Багдада, времена фей и волшебников давно прошли, и утверждает, будто в рассказах об изгнаниях гениев и их повелителей, что можно услышать на городских базарах, нет правды. Да-да, и сегодня возможно повстречаться с феей, не так давно я сам был свидетелем одного происшествия, в котором явно были замешаны духи. Об этом я и хочу вам поведать.
В одном из крупных городов моей любимой отчизны Германии многие годы жил в спокойствии и мире скромный сапожник со своею женой. Целыми днями он сидел на углу улицы и латал поношенные башмаки и туфли и даже тачал новые, когда кто-нибудь доверял скромному мастеру эту работу; в таких случаях ему приходилось покупать кожу, потому как был он беден и не мог иметь запасов. Жена его торговала овощами и фруктами, которые выращивала в небольшом садике за городскими воротами. Люди охотно покупали у нее земные плоды, потому что она одевалась опрятно и чисто и умела показать свой товар с выгодной стороны.
У супружеской пары был красивый сын, высокий для своих двенадцати лет и стройный. Обычно он сидел подле матери на овощном рынке и охотно помогал поварихам и хозяйкам донести купленный у его матери товар до дому, после чего возвращался с красивым цветком, мелкой монеткой или куском пирога, так как господам нравилось, что кухарки приводили с собой симпатичного парнишку, и они его щедро одаривали.
Однажды жена сапожника сидела по обыкновению на рынке, перед нею стояли корзины с капустой и другими овощами, разными травами и семенами, в маленьких корзиночках лежали ранние груши, яблоки и абрикосы. Маленький Якоб, так звали сына, звонким голосом зазывал покупателей: «Пожалуйте сюда, господа! Взгляните на отменную капусту, душистые приправы! Ранние груши, яблоки-скороспелки и абрикосы! Покупайте, господа, покупайте! У моей матушки низкие цены!»
Так выкрикивал мальчик. И тут на рынке появилась древняя старуха в лохмотьях. У нее было остренькое лицо, сморщенное от старости, красные глаза и острый нос крючком чуть ли не до самого подбородка. Она шла, опираясь на длинную клюку, скорее даже не шла, а ковыляла, хромая и спотыкаясь, как будто ноги ей отказывали и она могла в любую минуту шлепнуться длинным носом о мостовую.
Торговка овощами внимательно оглядела старуху. Уже шестнадцать лет она ежедневно сидела с товаром на рынке и ни разу не видела такую странную фигуру. Она невольно вздрогнула, когда старуха заковыляла к ней и остановилась у ее корзин.
— Вы ведь Ханна, торговка овощами? — спросила старуха неприятным каркающим голосом, тряся головой.
— Да, это я, — ответила жена сапожника. — Что вам угодно?
— Посмотрим, посмотрим, прежде всего траву, да-да, травку, есть ли у тебя то, что мне надобно, — ответила старуха, склонилась над корзинами и принялась в них рыться коричневыми уродливыми руками.
Длиннющими паучьими пальцами хватала она травы, подносила к длинному крючковатому носу и обнюхивала со всех сторон. У жены сапожника сжималось сердце при виде того, как старуха ощупывает редкие травы, но она не осмеливалась сделать замечание, ведь выбор товара — святое право покупателя; кроме того, она испытывала какой-то непонятный страх перед этой женщиной. Перерыв всю корзину, та пробормотала:
— Дрянь, а не товар, ничего подходящего из того, что мне нужно, пятьдесят лет назад куда как лучше было. Теперь же сплошная дрянь!
Ее ругань возмутила маленького Якоба.
— Послушай, бессовестная старуха! — сердито крикнул он. — Сначала ты копаешься своими противными пальцами в корзине, мнешь зелень, потом суешь пучки себе под длинный нос — кто это видел, уже их не купит, — а потом еще ругаешь наш прекрасный товар, обзываешь его дрянью, а ведь у нас закупает овощи повар самого герцога.
Старуха покосилась на храброго парнишку, противно хихикнула и мерзким голосом прохрипела:
— Ах, сыночек, сыночек! Значит, тебе нравится мой нос, мой красивый длинный нос? Погоди, у тебя появится такой же и вытянется до подбородка.
Говоря эти слова, она уже рылась в другой корзине, в которой лежала капуста. Выбирала самые красивые белые кочаны, давила, жала их, так что они трещали, затем в беспорядке бросала обратно, приговаривая: «Скверный товар, не капуста, а дрянь!»
— Не тряси так противно головой! — испуганно вскричал мальчик. — Шея у тебя такая тоненькая, вроде капустной кочерыжки, того и гляди надломится, и твоя голова полетит прямо в корзину! Кто у нас тогда купит такой товар!
— О, тебе нравится моя тонкая шея? — усмехаясь, пробормотала старуха. — Так у тебя вовсе ее не будет, голова уйдет в плечи, чтобы не свалиться с жалкого тельца!
— Не болтайте всякого вздора парнишке, — проговорила наконец в сердцах жена сапожника, рассердившись на долгое осматривание и обнюхивание ее товара. — Если вам что-то надо, поторопитесь, иначе вы разгоните других покупателей.
— Ладно, будь по-твоему! — со злобой сверкнула глазами старуха. — Куплю у тебя эти шесть кочанов, но ты видишь, я хожу с палочкой и не могу носить тяжести, позволь сынишке отнести покупку до моего дома, я его отблагодарю.
Мальчику не хотелось с ней идти, и он заплакал, потому что испытывал страх перед отвратительной старухой, но мать строго приказала ему помочь, так как считала грехом взваливать на слабую старую женщину подобную тяжесть. Плача, он завязал отобранные кочаны в котомку и пошел по рынку за старухой. Передвигались они медленно, понадобилось добрых три четверти часа, чтобы дойти до отдаленной части города, где покупательница остановилась перед древней развалюхой. Тут она вынула старый ржавый крючок, ловко вставила его в крохотное отверстие, дверь с громким треском растворилась. Как же удивился маленький Якоб, войдя в дом! Внутри все отличалось необыкновенной роскошью: стены и потолок были облицованы мрамором, мебель изготовлена из редкого черного эбенового дерева с инкрустацией из золота и граненых камней, пол из стекла был такой гладкий, что мальчик поскользнулся и упал.
Старуха вытащила из кармана серебряную дудочку и стала в нее насвистывать. Тут же мигом по лестнице спустились морские свинки. Якоб подивился тому, что они ходят на задних лапках, что башмаки им заменяют ореховые скорлупки, что одеты они в одежду человеческую, а на головах носят шляпы по последней моде.
— Куда вы подевали мои туфли, несносные твари? — раскричалась старуха и швырнула в них клюкою, да так, что зверюшки с визгом подпрыгнули. — Долго мне еще ждать?
Морские свинки помчались наверх и вернулись с двумя скорлупками кокосового ореха, обшитыми внутри мягкой кожей, и ловко надели их старухе на ноги.
Хромота тут же исчезла. Старуха быстро заскользила по стеклянному полу, таща за руку Якоба. Наконец остановилась в комнате, в которой было много мебели, хотя она и походила на кухню, несмотря на то что там стояли столы красного дерева и диваны, застланные роскошными коврами, более подходящими для гостиной.
— Присаживайся-ка, сынок, — почти ласково проговорила старуха, подталкивая его к уголку софы и задвигая столом, чтобы он не смог выбраться. — Садись, садись, тебе было тяжело, человечьи головы не такие уж легкие, да-да, совсем не легкие.
— Что это такое странное вы говорите, госпожа? — воскликнул мальчик. — Я и вправду устал, но нес-то кочаны капусты, вы их купили у моей матушки.
— Ну, ты ошибаешься, — рассмеялась женщина, развязала котомку и вынула за волосы человеческую голову.
Мальчик остолбенел, от страха он не мог понять, что случилось, но сразу же подумал о матери: если прознают про человечьи головы, то непременно обвинят во всем матушку.
— Погоди немного, я тебя отблагодарю за старание, — пробормотала старуха, — потерпи, я сварю тебе сейчас такого супчика, что ты его на всю жизнь запомнишь.
Проговорив это, она снова свистнула. На ее зов сбежалось много морских свинок, одетых по-человечьи, с подвязанными кухонными фартуками, половниками и ножами, заткнутыми за пояс; за ними прискакали белочки в широких турецких шароварах, на головах — зеленые бархатные шапочки. Они ходили на задних лапках и, должно быть, были поварятами, судя по тому, как быстро взбирались по стенам и спускались вниз со сковородками и горшками, с яйцами и маслом, пряностями и мукой и подносили все это к очагу. Там взад и вперед сновала старуха в своих туфлях из скорлупы кокосовых орехов, мальчик видел, что она старается сварить что-то отменное.
Огонь затрещал веселей, на сковородке что-то зашкворчало, кухню заполнил необыкновенно приятный запах. Старуха все еще бегала туда-сюда, белки и морские свинки носились вслед за ней. Каждый раз когда она проходила мимо очага, то непременно совала свой длинный нос в горшок. Наконец варево закипело и заклокотало, повалил пар, поднявшаяся пена брызнула на огонь. Тогда старуха сняла горшок, вылила содержимое в серебряную чашку и поставила ее перед Якобом.
— Так вот, сынок, — проговорила она, — отведай-ка супчика, и тогда получишь все, что тебе во мне понравилось! Кстати, можешь и сам стать искусным поваром, но вот травки, да-да, травки тебе нипочем не найти. Отчего ее не было в корзине у твоей матери?
Якоб не понимал, о чем она говорит, но усердно орудовал ложкой, суп ему очень понравился. Матушка тоже нередко варила лакомые кушанья, но ничего подобного он не едал. От супа исходил пленительный дух зелени и кореньев, он был кисло-сладким и необыкновенно наваристым. Пока мальчик доедал последние капли вкуснейшего угощения, морские свинки зажгли арабские благовония, от которых по комнате пошли голубоватые клубы дыма. Кольца приторных благовоний сгущались и сгущались, аромат курений усыплял мальчика. Когда он приходил в себя, ему хотелось сказать, что пора возвращаться к матери, пытался встать, но снова погружался в дурман, а под конец и вовсе заснул на диване у старухи.
Причудливые сны привиделись мальчику. Снилось ему, что старуха сняла с него одежду и обрядила в беличью шкурку. Теперь он мог прыгать и лазить почище белки, он познакомился с другими белками и морскими свинками, народцем весьма ловким и учтивым, они вместе несли службу при старухе.
Сначала он исполнял обязанности чистильщика сапог, то есть должен был смазывать маслом и начищать до блеска кокосовые скорлупки, которые их госпожа носила вместо туфель. С этим делом он отлично справлялся, так как в отцовском доме не раз занимался подобной работой. Спустя год, снилось ему дальше, его допустили к более ответственному делу: вместе с белочками пришлось ловить солнечные пылинки, потом, когда они скапливались, просеивать их через тонкое сито. Хозяйка почитала солнечные пылинки нежнейшей материей на свете и потому, не имея больше зубов, приказывала печь из них для нее хлеб.
Еще через год его перевели в разряд слуг, собирающих питьевую воду. Не подумайте, что для этого закопали цистерну или поставили во дворе бочку, где скапливалась дождевая вода, все было гораздо сложнее — белки, а с ними и Якоб, собирали росу из роз, она-то и служила питьевой водой. А пила старуха непомерно, потому и водоносам приходилось туго.
Минул год, и его отправили выполнять работу по дому: главной заботой теперь стало содержать в чистоте полы, а так как они были стеклянными, то на них видно было даже дыхание. Приходилось натирать полы щеткой, скользить по ним взад-вперед для пущего блеска, привязав к ногам суконки.
На четвертом году он был наконец допущен к кухне. Это была почетная должность, к которой можно пробиться, лишь пройдя долгие испытания. Якоб из поваренков дослужился до старшего мастера-паштетника и приобрел колоссальный опыт в кулинарном деле, чему он сам в душе дивился, так как научился быстро и вкусно готовить самые изысканные блюда: паштеты, в состав которых входили двести ингредиентов, нежнейшие питательные бульоны и наваристые супы, приправленные зеленью и кореньями всех существующих на свете трав.
Так пролетели на службе у старухи семь лет. Как-то раз она собралась уходить, сняла свои кокосовые башмаки, взяла клюку и корзинку, а ему приказала ощипать курочку, начинить ее зеленью и, слегка подрумянив, зажарить к ее возращению. Он проделал это по всем правилам кулинарного искусства: свернул курочке шею, ошпарил кипятком, ловко ощипал, поскоблил кожу, чтобы та стала нежной и гладкой, наконец выпотрошил, затем стал собирать зелень для начинки.
В кладовке, где хранились травы, Якоб увидел шкафчик с приоткрытыми дверцами, которого раньше не замечал. Полюбопытствовав, заглянул внутрь и увидел много корзиночек, от которых исходил приятный крепкий запах. Открыл одну из них и нашел траву необыкновенного цвета и странной формы. Стебель и листья были голубовато-зелеными, их венчал огненно-красный, с желтой каймой маленький цветочек. В раздумье он разглядывал этот цветок, нюхал его и в конце концов узнал аромат, исходивший от супа, сваренного ему некогда старухой. Запах был настолько крепким, что он невольно расчихался, чихал и чихал, пока не проснулся.
Якоб лежал на старухином диване и с удивлением оглядывал комнату. «Надо же такому привидеться! Казалось, будто это вовсе не сон, а все происходило наяву! — проговорил он сам себе. — Могу поклясться, что я — жалкая белочка, приятель морских свинок и прочих мелких тварей, при всем том стал еще искусным поваром. Как же посмеется матушка, когда я ей обо всем этом расскажу! Только, пожалуй, она меня отругает за то, что я заснул в чужом доме, вместо того чтобы помогать ей на рынке!»
При этой мысли он поднялся, собираясь покинуть старухино жилище, но тело его затекло, будто одеревенело от сна, особенно шея — он не мог как следует повертеть головой и даже сам над собой посмеялся, что такой сонный, никак не может очнуться и прийти в себя, то и дело натыкается носом на шкаф либо упирается в стену, а то и задевает дверной косяк. Белки и морские свинки с визгом бегали вокруг него, будто собрались его сопровождать. Уже стоя на пороге, он позвал их с собой — они были славными зверюшками, однако не вняли его призыву, а покатились на своих ореховых скорлупках обратно в дом, сопровождая его уход громким плачем и визгом.
Старуха завела его в удаленную часть города, ему стоило большого труда выбраться из узких незнакомых переулков, на которых к тому же царила толчея из-за какого-то карлика-цверга. То и дело со всех сторон раздавались крики: «Ой, вы только посмотрите, какой ужасный цверг! Откуда взялся этот карлик? Ай, ну и длинный же у него нос, а голова совсем ушла в плечи, а руки-то, руки — темные и страшные!» В другое время он бы и сам побежал за зеваками, потому что любил поглазеть на великанов и карликов или на чужеземные диковинные наряды, но сейчас надо было торопиться к матери.
Когда Якоб подходил к рынку, на него напал страх. Мать сидела еще там, и в корзинке у нее было полно непроданного товара, значит он проспал не очень долго. Однако мальчик уже издали заметил, что матушка сидит, печально подперев голову рукой, и не зазывает, как обычно, покупателей, а когда подошел поближе, ему показалось, что она бледнее обычного. Он помедлил, не зная, как поступить; наконец собрался с духом, подкрался к ней сзади, положил ласково руку на плечо и с нежностью проговорил:
— Матушка, тебе нехорошо? Ты на меня сердишься?
Женщина обернулась и тут же в ужасе отпрянула.
— Чего тебе от меня надобно, гнусный цверг? — воскликнула она. — Ступай прочь! Я терпеть не могу глупых шуток!
— Что это с тобой, матушка? — в испуге спросил Якоб. — Наверное, тебе нездоровится, раз ты прогоняешь своего сына.
— Я уже сказала тебе: ступай своей дорогой! — раздраженно ответила Ханна. — У меня ты не получишь ни гроша за свои проделки, мерзкая уродина!
«Должно быть, Бог лишил ее разума! — пробормотал себе под нос Якоб. — Как мне теперь довести ее до дому?»
— Милая мамочка, приди в себя, посмотри на меня внимательно, это ведь я, твой сын Якоб.
— Нет, это уж слишком! — вскричала Ханна, обращаясь к соседке. — Вы только посмотрите на этого мерзкого цверга, который стоит здесь и отпугивает покупателей, да еще смеется над моим несчастьем! Только подумайте, он заявляет: я твой сын Якоб! Какое бесстыдство!
Тут всполошились все торговки и принялись ругаться — вы сами знаете, с каким пылом ругаются на рынке, — они кляли его почем зря, выговаривали, что он издевается над чужим горем, насмехается над несчастной женщиной, у которой семь лет тому назад украли сына, красивого, как с картинки, и грозили напасть на него всем скопом и исцарапать до крови, если он не уберется подобру-поздорову.
Несчастный Якоб не знал, что и подумать. Ведь он сегодня утром пришел, по обыкновению, с матерью на рынок, помог ей разложить фрукты, затем пошел со старой женщиной к ней домой, поел супчика, немножко вздремнул и вернулся обратно, а мать и торговки говорят о семи годах! Да еще называют его мерзким цвергом! Что тут с ними в его отсутствие приключилось?
Когда он понял, что мать и слышать о нем не хочет, слезы навернулись у него на глаза и он печально побрел к сапожной будке, где целый день чинил башмаки его отец. «Посмотрим, — думал он, — узнает ли меня отец. Стану у двери и заговорю с ним».
У двери сапожника он заглянул в лавчонку. Мастер прилежно трудился, ничего вокруг не замечая. Но, случайно взглянув на дверь, он уронил на пол башмак, дратву и шило и в ужасе вскричал:
— Господи боже мой, что это? Кто это?
— Добрый вечер, мастер! — проговорил Якоб, входя в лавчонку. — Как вы поживаете?
— Плохо, очень плохо, маленький господин, — ответил отец, к большому удивлению Якоба, видимо, тоже его не узнав. — У меня все валится из рук, ничего не ладится. Я один, старость не за горами, уже с работой не справляюсь, а нанять подмастерье мне не по карману.
— Но ведь у вас есть, кажется, сынок, разве он вам не помогает?
— Был у меня сынок, звали его Якоб, сейчас бы ему шел двадцатый годок. Конечно, он бы мне усердно помогал. Уже в двенадцать лет сынишка показал себя смышленым и ловким помощником, а уж какой красавчик был и как учтиво обходился с клиентами! Он привлек бы к нам новых заказчиков, и мне бы не пришлось латать старье, шил бы я новые красивые башмаки! Вот как бывает на свете!
— А где же ваш сын? — дрожащим голосом спросил Якоб отца.
— Бог его ведает, — ответил тот. — Семь лет назад, да-да, минуло уже семь лет с тех пор, как его украли на рынке.
— Семь лет! — в ужасе воскликнул Якоб.
— Да, маленький господин, семь лет; как сейчас помню, вернулась моя жена домой, вся в слезах, рыдая, сообщила мне, что весь день напрасно его прождала, повсюду разыскивала мальчика, но так и не нашла. Я всегда ей говорил, что такое может случиться: Якоб был красивым ребенком, это все признавали, жена им гордилась, ей даже льстило, когда его хвалили, и она часто посылала сыночка с овощами и фруктами в дома важных господ. Ничего в том не было плохого, каждый раз его щедро одаривали, но я все равно предупреждал жену: будь внимательна! Город у нас большой, немало здесь обретается недобрых людей, смотри же за Якобом! Так оно, к несчастью, и вышло. Как-то раз пришла на рынок старая уродливая женщина, долго перебирала овощи и фрукты, наконец накупила столько, что не смогла унести домой. Моя жена — добрейшая душа — отпустила с ней сынишку и с той минуты больше его не видела.
— И вы говорите, с тех пор минуло семь лет?
— Весной будет ровно семь. Мы объявили об этом, ходили из дома в дом, всех расспрашивали, многие знали красивого парнишку и любили его, поэтому помогали нам в розыске — все напрасно. Старую женщину, купившую овощи, тоже никто не знал. Правда, одна древняя старушка, прожившая уже девяносто лет, сказала, что это, похоже, злая волшебница по имени Травница, которая раз в пятьдесят лет наведывается в наш город за покупками.
Так говорил отец Якоба и при этом громко стучал молотком и обеими руками тянул дратву. Маленькому человечку мало-помалу становилось ясно, что произошло: он вовсе не грезил, а наяву служил белкой у злой волшебницы целых семь лет. Сердце его чуть не разорвалось от гнева и боли. Семь лет жизни, цветущие годы юности похитила у него ненавистная старуха, а что получил он взамен? Научился наводить блеск на кокосовых скорлупках да натирать зеркальный пол! Правда, еще выведал у морских свинок все тайны кулинарного искусства! Он простоял еще какое-то время, раздумывая над своей несчастной судьбой, в конце концов отец его спросил:
— Может, вам хочется что-то у меня заказать, молодой человек? Скажем, пару новых туфель или же, — прибавил он, усмехнувшись, — футляр для своего носа?
— При чем тут мой нос? — удивился Якоб. — Зачем мне футляр для него?
— Кому что нравится, — заметил сапожник, — однако должен вам сказать: будь у меня такой ужасный нос, я бы непременно заказал для него футляр из тонкой розовой лакированной кожи. Взгляните, у меня как раз есть под рукой подходящий лоскут; понадобится, верно, не меньше локтя. Но зато футляр убережет вас, маленький господин, от всяческих неприятностей! Уверен, вы постоянно натыкаетесь на дверные косяки и повозки, уступая им дорогу.
Маленький человек онемел от страха, затем ощупал свой нос, тот был толстым, длиной не менее двух ладоней! Та-ак! Значит, старуха изменила его внешность, потому-то матушка и не признала в нем своего сына и обзывала мерзким цвергом!
— Мастер, — обратился он, чуть не плача, к сапожнику, — нет ли у вас под рукой зеркала, чтобы мне поглядеть на себя?
— Молодой господин, — серьезно ответил отец, — у вас не та внешность, чтобы ею любоваться и заглядывать в зеркало. Надо отвыкать от смехотворной привычки!
— Ах, дело не в кокетстве, — воскликнул Якоб, — мне нужно просто глянуть в зеркало!
— Оставьте меня в покое, нет у меня зеркала; у жены, конечно, имеется маленькое, только я не знаю, где она его прячет. А если уж вам непременно хочется посмотреться, то через улицу живет Урбан, цирюльник, у него есть зеркало в два раза больше вашей головы, поглядитесь в него, и на том прощайте!
С этими словами отец осторожно выпроводил его из лавки, запер за ним дверь и вернулся к работе. Якоб, совсем убитый, перешел улицу и направился к цирюльнику Урбану, которого помнил с прежних времен.
— Доброе утро, Урбан, — сказал он, входя, — окажите любезность, позвольте мне глянуть в зеркало!
— С удовольствием, вон оно стоит! — воскликнул, смеясь, Урбан, и его клиенты, ожидавшие, когда им подстригут бороды, тоже громко расхохотались. — Вы — пригожий парнишка, стройный и складный, шея — как у лебедя, руки — как у королевы, а уж носик — курносик, каких свет не видывал! Наверно, вы им гордитесь. Ну да ладно! Ступайте к зеркалу, пусть не говорят люди, что я из зависти не дал вам собою полюбоваться!
Так разглагольствовал цирюльник, а посетители держались за животы от смеха. Якоб между тем подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Слезы выступили у него на глазах. «Да, милая матушка, — подумал он, — разумеется, ты не могла узнать своего сына — он не был таким, когда ты им хвасталась перед людьми!»
Глаза у него сделались маленькими, как у свиньи, нос чудовищно вытянулся и нависал над ртом и подбородком, шеи не было видно, потому что голова ушла глубоко в плечи, ворочать ею из стороны в сторону было невмоготу. А вот ростом он остался таким же, что и семь лет назад, будучи двенадцатилетним мальчишкой. В то время когда другие люди с двенадцати до двадцати тянутся вверх, он рос в ширину, спина и грудь у него выпятились и выглядели как туго набитые мешки. Толстое туловище громоздилось на маленьких слабеньких ножках, подгибавшихся от такой тяжести. Но зато руки были длинными, такой же длины, что и у взрослых мужчин, кисти огрубели от работы и почернели, пальцы вытянулись по-паучьи — расправив их, он мог, не нагибаясь, достать до пола. Вот каким стал маленький Якоб — безобразным, уродливым карликом.
Теперь он отчетливо припомнил то утро, когда зловещая старуха подошла к корзинкам его матери. Всем, что он тогда осудил в ней — длинным носом, скрюченными пальцами, — она наделила его, кроме длинной трясущейся шеи, шею она вовсе убрала.
— Ну что, вы собою налюбовались, мой принц? — спросил цирюльник, подходя к нему и с усмешкой его рассматривая. — Право слово, такую комическую внешность не увидишь даже во сне. Но у меня есть к вам предложение, маленький господин. Ко мне в цирюльню захаживает много народу, однако в последнее время чуть меньше, чем прежде. Дело в том, что мой сосед — цирюльник Шаум — откопал где-то великана, который и привлекает к нему посетителей. Ну, чтобы вырасти великаном, большого искусства не требуется, а вот стать таким, как вы, человечком, дело другое. Поступайте ко мне на службу, маленький человечек, будете жить у меня, я стану вас кормить, поить, изрядно одевать и обувать — словом, обеспечу всем необходимым, а за это вы должны стоять с утра у моих дверей и зазывать клиентов, потом взбивать мыльную пену и подавать полотенце. Уверяю вас, дела пойдут у нас как по маслу, клиентов будет больше, чем у соседа с великаном, да еще вы будете получать почти с каждого чаевые.
В глубине души карлик возмутился из-за предложения служить зазывалой вроде приманки у цирюльника. Но может, лучше проявить терпение? Он спокойно ответил цирюльнику, что не располагает временем, и отправился дальше.
Хотя злобная старуха испортила его внешность, но изменить его душу не смогла, это он отлично осознавал, поскольку думал и чувствовал не так, как семь лет тому назад, нет, он сделался умнее и рассудительнее, его не печалила утраченная красота, уродливая внешность не волновала. Много хуже то, что отец прогнал его от родного порога, словно бродячую собаку, потому карлик и решил еще раз попытать счастья у матушки.
Он подошел к ней на рынке и попросил спокойно его выслушать, затем напомнил ей тот день, когда ушел с покупками старой женщины, припомнил некоторые эпизоды своего детства, потом рассказал, как белкой прослужил семь лет у колдуньи, описал, в кого она его превратила только за то, что он порицал ее внешность.
Жена сапожника не знала, что и подумать. Все, что карлик рассказал о своем детстве, так и было на самом деле. Но когда он стал ее уверять, будто был в течение семи лет белкой, она возразила:
— Этого не может быть, да и злых волшебниц не существует.
Внимательно поглядев на уродца, несчастная женщина почувствовала к нему отвращение и не могла поверить, что это и есть ее сын. В конце концов она решила посоветоваться обо всем с мужем, собрала корзинки и позвала карлика с собой. Так и пришли они к будке сапожника.
— Послушай, — сказала Ханна мужу, — этот человек утверждает, что он — наш потерянный сын Якоб. Он мне рассказал, как его увела с собой семь лет назад и заколдовала злая волшебница.
— Вот как! — взъярился сапожник. — Он это тебе рассказал? Ну погоди, негодник! Час назад я ему открыл наше горе, так он отправился к тебе морочить голову! Погоди, я тебя расколдую! Нашелся мне сыночек!
С этими словами он схватил связку ремней, только что нарезанных, подскочил к карлику и отхлестал его по высокому горбу и длинным рукам. Избитый человечек, закричав от боли, с плачем убежал.
В том городе, как, впрочем, и везде, жило мало сердобольных людей, способных посочувствовать несчастному человеку, особенно если он дает повод позабавиться.
Так вышло, что бедный карлик целый день не ел и не пил. Вечером пришлось ему примоститься для ночлега на церковных ступеньках, хотя они были твердые и холодные.
Когда его утром разбудили первые лучи солнца, он всерьез задумался над своею жизнью, раз уж отец с матерью прогнали его со двора. Он был слишком горд, чтобы наниматься зазывалой к цирюльнику и играть роль шута за деньги. Но на что же жить? И тут несчастному пришло в голову, что в бытность его белкой он овладел всеми премудростями поварского искусства, в этом деле нет ему равных, и он может любому доказать, на что способен.
Как только утро вступило в свои права и улицы оживились, карлик вошел в церковь и помолился Богу. Затем направился к дворцу. Герцог, правитель той страны, о мой господин, был большой гурман и лакомка, он любил обильные застолья и выписывал поваров со всех концов света. Когда карлик подошел к воротам дворца, стражники спросили его, по какой надобности он здесь очутился, и принялись его вышучивать. Он же потребовал, чтобы к нему вышел главный герцогский повар.
Стражники, смеясь, повели пришельца через ворота, и всюду, где он появлялся, слуги оставляли работу, пялились на него, громко хохотали и шествовали следом, так что под конец по лестнице шагала огромная процессия всех мастей: конюхи бросали скребницы, посыльные бежали со всех ног, чистильщики ковров кидали щетки и метелки — все толкались и спешили; поднялась такая давка, будто у ворот появилось неприятельское войско, в воздухе стоял крик: «Цверг! Цверг! К нам явился карлик! Вы видели карлика?»
Тут появился недовольный дворцовый смотритель с кнутом в руках.
— Побойтесь Бога, проклятые собаки! Отчего это поднялся такой шум? Неужели вы не знаете, что герцог еще почивает? — При этих словах он немилосердно прошелся кнутом по спинам конюхов и стражников.
— О господин, — закричали те, — разве вы не видите? Мы ведь привели карлика, видывали ли вы в своей жизни карлика?
Обнаружив маленького человечка, смотритель еле сдержался, чтобы не рассмеяться, так как полагал, что смех унизит его достоинство. Поэтому он разогнал кнутом всех слуг, а человечка повел в дом, попутно расспрашивая о цели его прихода. А когда услышал, что тот желает видеть главного повара, мгновенно возразил:
— Сынок, ты ошибаешься, тебе нужен я, смотритель дворца, ведь ты намерен стать придворным карликом, разве не так?
— О нет, господин, — ответил Якоб. — Я искусный повар, способный приготовить самые изысканные и редкие кушанья, отведите меня к главному кулинару, вдруг ему пригодится мое умение.
— Как тебе будет угодно, маленький человечек, но, кажется, ты заблуждаешься. Ишь чего удумал: на кухню! Если будешь придворным карликом, то работать тебе не придется, есть и пить будешь в свое удовольствие, одежду носить красивую. Впрочем, посмотрим, хватит ли твоего умения, чтобы стать придворным поваром, а для поваренка ты слишком хорош.
С этими словами смотритель дворца взял его за руку и повел в покои главного повара.
— Высокоуважаемый господин, — начал свою речь карлик и поклонился так низко, что коснулся носом ковра на полу, — не требуется ли вам искусный повар?
Главный повар оглядел пришельца с головы до ног и разразился хохотом.
— Как, ты повар? — воскликнул он в изумлении. — Думаешь, у нас такие низкие печи, что ты сможешь заглядывать в горшки и кастрюли, даже если станешь на цыпочки и вытянешь шею? О малыш! Тот, кто послал тебя в повара, должно быть, над тобой пошутил.
Так говорил главный повар дворца и громко смеялся, вместе с ним хохотали и смотритель дворца, и все слуги, бывшие в комнате.
Однако карлик не смутился.
— Вы не обеднеете, если выдадите мне пару яиц, немного сиропа и вина, горстку муки и пряностей, — сказал он. — Дозвольте мне изготовить одно лакомство, и я на глазах состряпаю такое, что вы пальчики оближете и скажете: «Да, он всем поварам повар!»
Такие и подобные речи вел маленький человечек. Странное впечатление оставляли его сверкающие крохотные глазки, качавшийся из стороны в сторону длинный нос и движения тонких паучьих пальцев, сопровождавшие слова.
— Так и быть! — произнес наконец главный повар и взял под руку смотрителя дворца. — Согласен, пойдем шутки ради на кухню!
Они прошли через многочисленные залы и галереи и наконец добрались до кухни. Это было просторное помещение, замечательно обустроенное: в двадцати печах там постоянно пылал огонь; посредине находился источник с чистой водой, служивший одновременно садком для свежей рыбы; в шкафах из мрамора и редких пород дерева хранились запасы, которые всегда должны быть под рукой; по правую и по левую стороны располагались кладовые, где было припасено все, что только знали в краях Франкистана и в восточных странах для ублажения живота своего. Кухонная челядь сновала взад и вперед, гремела кастрюлями и сковородками, бренчала ложками и шумовками, но, когда на кухню зашел главный повар, все замерли, слышно было только потрескивание огня да журчание воды в источнике.
— Что сегодня заказал на первый завтрак господин герцог? — спросил главный повар старого мастера, отвечающего за первые завтраки.
— Герцог изволил выбрать датский суп с красными гамбургскими кнедлями.
— Хорошо, — сказал главный повар и обратился к карлику: — Ты слышал, что угодно откушать владыке? Дерзнешь ли ты приготовить эти замысловатые блюда? Предупреждаю: с кнедлями тебе не справиться, это кушанье — наш секрет.
— Нет ничего проще, — ответил, к общему удивлению, карлик, так как в бытность свою белкой он часто варил это. — Да-да, ничего нет легче, выдайте мне для супа такую-то и такую зелень, такие-то и такие пряности, кабаньего сала, яиц и кореньев, а вот для кнедлей, — он понизил голос так, чтобы его слышали только главный повар и повар, отвечающий за завтраки, — для кнедлей потребуется мясо разных сортов, немножко вина, гусиный жир, имбирь и некая трава под названием «утеха для желудка».
— Вот это да! Клянусь святым Бенедиктом! У какого волшебника ты обучался? — с удивлением воскликнул главный повар. — Ты назвал все до последней травки, а про ту, что зовется «утехой для желудка», мы здесь и слыхом не слыхали; должно быть, она придает особо приятный вкус! О, ты мастер из всех мастеров!
— Такого я никак не ожидал, — сказал главный повар, — что ж, приступим к испытанию. Выдайте ему все необходимое — посуду и все остальное, пусть готовит герцогский завтрак.
Как он приказал, так и поступили, принесли все нужное, но тут оказалось, что карлик едва достает носом до печи. Придвинули тогда два стула, положили на них мраморную доску и предложили чудо-крошке продемонстрировать свое искусство. Повара, поварята, кухонные работники и прочая прислуга окружили его широким кольцом, они стояли и дивились, как проворно и с какой легкостью он управляется с делом, как аккуратно делает заготовки.
Когда все было подготовлено, карлик приказал поставить оба горшка на огонь и варить их содержимое, пока он не скажет, затем принялся считать: раз, два, три — и, досчитав до пятисот, крикнул: «Довольно!» Горшки сняли с огня, маленький человечек пригласил повара отведать герцогские блюда.
Главный повар велел поваренку принести ему золотую ложку, тот ополоснул ее в источнике и передал главному повару, который с торжественным видом приблизился к плите, зачерпнул, отведал, затем, закатив глаза и прищелкнув от удовольствия языком, восхищенно вымолвил:
— Очень вкусно! Восхитительно! Клянусь жизнью герцога! Не хотите ли и вы отведать, господин смотритель дворца?
Тот поклонился, зачерпнул ложечку и пришел в восхищение.
— Вы умелый повар, — проговорил он, обращаясь к старому специалисту по завтракам, — но, при всем моем уважении к вам, должен признать, что ни датский суп, ни кнедли по-гамбургски никогда еще не были так отменно приготовлены!
Наконец попробовал кушанья и старый повар, после чего почтительно пожал карлику руку и признал его превосходство:
— Да, маленький человечек, вы, несомненно, мастер своего дела. Действительно, травка «утеха для желудка» придает всему особую прелесть.
В этот миг на кухню явился камердинер и возвестил, что герцог требует завтрак. Кушанья поставили на серебряный поднос и понесли его светлости. Тем временем главный придворный повар повел карлика к себе и завел с ним беседу. Но не прошло даже столько времени, сколько нужно, чтобы прочитать молитву «Отче наш» (это такая молитва у франков, о господин, она вдвое короче молитвы правоверных), как прибежал гонец и позвал к герцогу главного повара. Тот быстро переоделся в парадное одеяние и последовал за посланцем.
Герцог сидел с довольным видом. Он уже откушал и как раз утирал бороду.
— Послушай, мой главный повар, — сказал он, — я всегда был доволен твоими мастерами, но скажи же, кто сегодня приготовил завтрак? С тех пор как я унаследовал трон моих предков, я еще не вкушал ничего подобного. Скажи мне, как зовут этого повара, и мы даруем ему несколько золотых дукатов.
— О господин, произошла удивительная история, — ответил главный придворный повар и рассказал, как сегодня спозаранку к нему привели карлика, который хотел быть только поваром, и никем иным, его испытали, и вот что из всего этого получилось.
Герцог подивился рассказу, призвал к себе карлика и принялся его расспрашивать, кто он и откуда явился. Несчастный Якоб не мог, конечно, признаться, что был заколдован, служил белкой в доме злой волшебницы, но он не погрешил против истины, открывшись, что остался без матери и отца, а кулинарному искусству обучился у одной старой женщины. Герцог не стал выпытывать подробности, он забавлялся диковинной внешностью своего нового повара.
— Если хочешь остаться у меня, — проговорил он спустя какое-то время, — то будешь ежегодно получать пятьдесят дукатов, кроме того, парадное платье да еще пару штанов в придачу. За это ты обязан ежедневно собственноручно готовить мне завтрак, наблюдать, как стряпают обед другие повара и вообще присматривать за моей кухней. Каждый у меня во дворце получает новое имя, тебя будут отныне звать Нос, с сегодняшнего дня ты возведен в чин младшего придворного повара.
Карлик Нос пал ниц перед могущественным правителем франкской земли, облобызал ему ноги и поклялся служить ему верой и правдой.
Словом, маленький человечек был пристроен на почетную должность. Так получилось, что герцог сделался совсем другим человеком с тех пор, как карлик Нос появился у него во дворце. Прежде он часто с раздражением швырял в головы поваров подносы и горшки, даже как-то запустил в главного придворного повара пережаренной телячьей ногой с такой силой, что тот свалился и три дня пролежал в постели. Правда, герцог обычно искупал свой гнев пригоршней дукатов, тем не менее повара с опаской подавали ему блюда.
Однако с той поры, как карлик поселился в его доме, все изменилось будто по мановению волшебной палочки. Герцог кушал вместо трех пять раз в день, чтобы всласть насладиться искусством самого маленького из своих слуг, на его лице теперь никогда не появлялось гримасы неудовольствия.
Да-да, герцог стал обходительным и приветливым и день ото дня жирел.
Часто во время обеда он призывал к себе главного придворного повара и карлика Носа, сажал одного слева от себя, другого — справа и собственноручно клал им в рот лакомые кусочки. Эту милость оба чрезвычайно высоко ценили.
Карлику дивился весь город. Важные господа испрашивали разрешения у главного придворного повара посмотреть, как кашеварит малютка, а особо важным вельможам удалось добиться дозволения для своих слуг обучаться на кухне у чудо-повара приемам кулинарного дела, что давало тому немалый доход, так как каждый платил ежедневно по полдуката. Чтобы не испортить настроения другим поварам и не вызывать в них зависти, карлик отдавал им деньги, которые платили ему господа за обучение своих поваров.
Так прожил карлик Нос почти два года в уважении и почете. Внешне все было прекрасно, и только мысль о родителях угнетала его душу. Все шло своим чередом, пока не случилось удивительного происшествия. Надобно сказать, что карлик Нос нередко ходил за покупками. Он умел выбрать товар и приносил во дворец отменные продукты, поэтому, если удавалось выкроить время, сам отправлялся на рынок за птицей и овощами.
Однажды утром пошел он в гусиный ряд поискать жирных, откормленных гусей, каких особенно любил кушать герцог. Несколько раз прошелся он взад и вперед, осмотрел весь выставленный товар. Здесь его появление не вызывало смеха и шуточек, напротив, Нос внушал всем глубокое уважение, так как торговки знали, что это знаменитый герцогский повар, и каждая из них была счастлива, когда он поворачивал свой нос в ее сторону.
Карлик увидел в самом конце ряда женщину с гусями, которая не нахваливала свою птицу и не зазывала покупателей. Он подошел, пощупал ее гусей, попробовал их на вес. Ему требовались как раз такие, и он купил всех трех вместе с клеткой, взвалил ее на свои широкие плечи и отправился во дворец. По дороге ему показалось странным, что только две птицы гоготали, как настоящие гуси, третья же сидела смирно, только печально вздыхала и охала по-человечьи.
— А ведь гусыня-то, должно быть, больна, — проворчал карлик себе под нос, — надо поторопиться поскорей ее зарезать и приготовить.
Вдруг гусыня громко ему ответила:
Коль уколешь ты меня,
Ущипну в сердцах тебя.
Если шею мне свернешь,
Сам в могилу попадешь.
Карлик в испуге поставил на землю клетку, а гусыня поглядела на него умными выразительными глазами и вздохнула.
— Черт побери! — воскликнул карлик Нос. — Госпожа гусыня умеет разговаривать? Вот уж не думал! Однако не извольте беспокоиться. Я умудрен жизнью и, конечно же, не погублю такую редкостную птицу. Готов биться об заклад, вы не всегда носили птичье оперенье. Да и сам я некогда был жалкой белочкой.
— Ты прав, — ответила гусыня, — я не родилась в этой личине. Ах, мне, Мими, дочери великого волшебника Веттербока, не пели у колыбели, что моя жизнь завершится на герцогской кухне!
— О, не извольте беспокоиться, милая госпожа Мими, — утешил ее карлик. — Поверьте, я — честный человек, и, пока состою на службе у его светлости в должности младшего придворного повара, никто не посмеет свернуть вам шею. Я отведу вам место в собственных покоях, обеспечу пропитанием и буду проводить с вами все свободное время. Всей кухонной челяди я скажу, что откармливаю для герцога гусыню особыми травами. При первом же удобном случае я отпущу вас на свободу.
Гусыня со слезами на глазах рассыпалась в благодарностях. Карлик все сделал, как и обещал: зарезал двух гусей, а для Мими устроил уютное гнездышко под тем предлогом, что собирается ее откармливать особым способом.
Он и не давал ей обычного гусиного корма, а приносил печенье и сладкие лакомства. Как только у него выдавалась свободная минута, он шел к Мими, беседовал с нею и, как мог, утешал. Они рассказали друг другу истории своей жизни, и карлик Нос узнал, что гусыня была дочерью волшебника Веттербока, живущего на острове Готланд. Чародей поссорился со старой феей, та своим коварством и хитростью взяла над ним верх и, жестоко ему мстя, превратила его дочь в гусыню и перенесла ее в этот город.
Когда же карлик поделился с нею своим горем, она вымолвила:
— Я сведуща в подобных делах, отец наставлял меня и моих сестер по этой части, насколько, конечно, мог. Рассказ о ссоре у корзины с травами, твое внезапное превращение, когда ты понюхал некую травку, а также некоторые слова старухи убеждают меня в том, что ты заколдован с помощью травы. Следовательно, если ты отыщешь траву, о которой думала волшебница во время колдовства, то сможешь освободиться от злых чар.
Ее слова были хоть каким-то утешением для карлика. Но где искать эту траву? Тем не менее он поблагодарил гусыню за проблеск надежды.
В эту пору герцога посетил его друг, соседний влиятельный князь. Герцог призвал к себе карлика и сказал ему:
— Пришло время доказать, что ты мне служишь верой и правдой и что ты мастер своего дела. Князь, мой гость, — большой гурман, не такой, как я, конечно, но все же он — знаток изысканной кухни и человек мудрый. Постарайся, чтобы мой стол ежедневно был уставлен яствами, вызывающими у него удивление, но упаси тебя боже дважды подать одно и то же блюдо. Разрешаю требовать от моего казначея все, что тебе угодно, даже если понадобится зажарить в масле золото и бриллианты. Я скорее соглашусь разориться, нежели краснеть перед своим гостем.
Так сказал герцог. Карлик, низко поклонившись, заверил его:
— Все будет так, как ты повелел, о господин! Видит Бог, я постараюсь угодить этому королю гурманов.
Маленький повар пустил в ход все свое умение, не жалея сокровищ владыки. Еще меньше щадил он себя, хлопотал весь день у огня, окутанный облаком дыма. Как истинный повелитель, распоряжался он поварами и поварятами, под сводами кухни неумолчно звучал его громкий голос.
О господин! Я мог бы, по примеру погонщиков верблюдов из сирийского города Алеппо, рассказывать путешественникам о том, как вкусно едят герои их сказок. Целый час перечисляют они все блюда, что там подаются, тем самым возбуждая аппетит у своих слушателей так, что те невольно достают свои припасы, устраивают трапезу и щедро угощают погонщиков. Но я поступлю иначе.
Чужеземный князь уже две недели гостил у герцога и жил на широкую ногу. Они кушали не менее пяти раз в день, герцог был доволен искусством карлика, так как по лицу гостя видел, что тот удовлетворен.
Но на пятнадцатый день герцог позвал маленького человечка к столу, представил его своему гостю и спросил, угодил ли ему повар.
— Ты замечательный мастер своего дела, — ответил чужеземный князь, — и понимаешь, что такое настоящая еда. За все время, что я здесь, мне не подавали одно и то же блюдо дважды, все было прекрасно приготовлено. Но скажи же мне, почему ты не изготовишь королевское угощение — паштет Сюзерен?
Карлик насмерть перепугался, потому что в первый раз слышал о короле паштетов, тем не менее, собравшись с духом, ответил:
— О господин, я был уверен, что ты еще долго будешь освещать своим присутствием наш дворец, потому и не торопился, ибо чем может отметить повар день прощания, как не королем паштетов?
— Вот как, — смеясь, возразил герцог. — А если вспомнить обо мне, то ты, верно, ждал моей смерти, дабы ознаменовать этот день отменным угощением? Ведь и мне ты никогда не готовил такого паштета. Так что подумай, как отметить день расставания с гостем, и уже завтра подай к столу этот паштет.
— Как прикажете, мой повелитель! — С этими словами карлик откланялся.
Вышел он из парадного зала нерадостный, ибо пришел день его позора и несчастья. Он не знал, как готовится паштет Сюзерен, поэтому отправился к себе в покои, где стал оплакивать свою судьбу. Тут подошла к нему гусыня Мими, которой разрешалось ходить по комнате, и спросила, отчего это он так печалится.
— Утри свои слезы, — успокоила она его, услышав о паштете. — У моего отца его часто подавали, я приблизительно знаю, что для него требуется. Возьми то-то и то-то, положи столько-то и столько, и если это будет не совсем то, что нужно, — не беда, у твоих господ не такой уж тонкий вкус.
Так говорила Мими. Карлик подпрыгнул от радости и благословил день, когда купил гусыню, затем принялся за изготовление короля паштетов. Сначала сделал небольшую порцию для пробы. Какое счастье! Все вышло удачно, главный повар, которому он предложил отведать, расхваливал его на все лады.
На другой день он запек паштет в большой форме и, украсив его гирляндой цветов, теплым, прямо из печи, отослал к столу. Сам же надел парадное платье и отправился в обеденный зал. Когда он входил, дворецкий разрезал паштет на части и подавал их на серебряной лопатке герцогу и его гостю. Герцог откусил изрядный кусок и, проглотив его, возвел глаза к небу.
— Ах, ах, по праву его называют королем паштетов! Но и мой карлик — король поваров, не так ли, дорогой друг?
Гость взял несколько кусочков в рот, тщательно прожевал и улыбнулся насмешливо и загадочно одновременно.
— Блюдо приготовлено отлично, — ответил он, отодвигая тарелку, — но это все-таки не настоящий Сюзерен, как я, собственно, и предполагал.
Герцог гневно нахмурил лоб и покраснел от стыда.
— Паршивая собака! Гнусный цверг! — воскликнул он. — Как ты посмел огорчить меня, своего повелителя? Уж не хочешь ли ты, чтобы я в наказание за такую дерзость велел отрубить твою большую голову?
— О мой господин! Ради всего святого, я приготовил паштет по всем правилам кулинарного искусства, невозможно, чтобы там чего-то недоставало! — дрожа, взмолился карлик.
— Ты лжешь, парень! — прикрикнул герцог и отпихнул его от себя ногой. — В таком случае мой гость не сказал бы, что чего-то не хватает. Сейчас прикажу изрубить тебя на куски и запечь вместо паштета!
— Сжальтесь! — воскликнул маленький человечек, подполз на коленях к гостю и обнял его колени. — Скажите, чего не хватает в паштете и почему он вам не по вкусу? Не дайте мне умереть из-за горстки муки и кусочка мяса.
— Это тебе мало поможет, карлик Нос, — смеясь, ответил чужеземец, — я уже вчера знал, что тебе не приготовить это кушанье так, как его делает мой повар. Знай, тут недостает одной травки, о которой в ваших краях и не слыхивали, это что-то вроде чемерицы, она придает остроту, без нее твоему господину никогда не едать такого паштета, какой вкушаю я.
Владыка земли франков пришел в ярость.
— И все же я буду его есть, — воскликнул он, сверкая глазами, — ибо, клянусь герцогской честью, либо я завтра утром получу паштет по вашему рецепту, либо вы увидите голову этого негодника, торчащую на пике у ворот моего дворца. Ступай прочь, паршивая собака, даю тебе еще раз двадцать четыре часа сроку.
Так повелел герцог. Карлик же, плача, пошел к себе и принялся жаловаться гусыне на свою печальную участь, ибо не миновать ему смерти, так как он никогда не слышал о траве, которую назвал чужеземец.
— Если только за этим дело стало, — сказала она, — то я в силах тебе помочь. Отец научил меня распознавать все травы. Правда, в другое время тебе бы не миновать смерти, но сейчас, на твое счастье, как раз новолуние, в эту пору и цветет нужная тебе травка. Скажи-ка мне, есть ли поблизости от дворца старые каштаны?
— О да! — с облегчением вздохнул карлик Нос. — У озера, в двухстах шагах от дома, растет много каштанов, но почему нужны именно эти деревья?
— Только у корней старых каштанов цветет эта трава, — пояснила Мими, — поэтому не будем терять зря времени, поищем то, что тебе надобно. Бери меня на руки, а там опусти наземь, и я ее отыщу.
Он сделал так, как было велено, и отправился к воротам. Но там стражник преградил ему путь:
— Дорогой карлик, для тебя настали тяжелые времена, я получил строжайший приказ не выпускать тебя из дворца.
— Но в сад-то мне пройти можно? — возразил несчастный. — Будь так добр, пошли кого-нибудь к смотрителю дворца, чтобы спросить, можно ли мне поискать траву в саду.
Стражник так и поступил, разрешение было получено, поскольку сад был обнесен высокой стеной, удрать отсюда не представлялось возможным. Когда маленький человечек с Мими оказались на воле, он бережно опустил гусыню на землю, и та быстро побежала к озеру, где росли каштаны. Сердце у него щемило, ведь то была последняя надежда. Он твердо решил: если гусыня не отыщет нужной травы, лучше броситься в озеро, нежели сложить голову на плахе. Поиски гусыни оказались безрезультатными, она бродила от дерева к дереву, перебирала клювом все травинки, но ничего не находила. От жалости и страха за своего друга гусыня начала плакать. Тем временем совсем стемнело, что-либо различать во мраке стало совсем трудно. Взоры карлика обратились на другую сторону озера, и он крикнул:
— Погляди-ка, погляди, за озером тоже растет развесистое старое дерево, пойдем туда и поищем, может, там цветет мое счастье.
Гусыня запрыгала и полетела впереди него, а он пустился за нею вприпрыжку на своих коротеньких ножках. Старый каштан отбрасывал огромную тень, вокруг царил мрак, почти ничего нельзя было разобрать. Но вдруг гусыня остановилась и захлопала от радости крыльями, затем зарылась клювом в траву, что-то сорвала и грациозно протянула удивленному карлику в клюве.
— Вот та самая травка, — сказала она, — здесь ее полным-полно, тебе надолго хватит.
Карлик в раздумье разглядывал травку, от нее исходил пряный запах, который напомнил ему о его превращении. Стебель и листья у травы были голубовато-зеленого цвета, а цветок с желтой каймой отливал огненно-красным.
— Слава тебе господи! — воскликнул он наконец. — Какое чудо! Кажется, это та самая трава, что превратила меня из белки в мерзкого урода. Может, стоит попытать счастья?
— Погоди! — взмолилась гусыня. — Возьми с собой горсть травы и давай вернемся в твои покои, там собери деньги и все свое добро и тогда уж испытай силу этой травы.
Так они и поступили и отправились обратно во дворец. Сердце карлика колотилось от нетерпения. Он завязал в узел пятьдесят или шестьдесят дукатов, которые успел скопить, одежду и обувь.
— Если Богу будет угодно, — проговорил он, — я избавлюсь от своей тяжкой обузы. — И с этими словами сунул нос глубоко в травы и вдохнул пряный аромат.
Тут он почувствовал, как у него вытягивается шея, трещат суставы, а когда покосился на нос и увидел, что тот укорачивается, сразу ощутил, как выпрямляются спина и грудь, а ноги удлиняются. Гусыня наблюдала за всем этим с изумлением.
— Ой, какой же ты большой и красивый! — воскликнула она. — Слава богу, теперь никаких следов не осталось от тебя прежнего!
Якоб очень этому обрадовался, он сложил руки и горячо помолился. Но при всей своей радости, однако, не позабыл, что всем обязан гусыне Мими. Хотя сердце влекло его к родителям, благодарность все-таки пересилила, и он проговорил:
— Кому, как не тебе, я обязан тем, что стал вновь самим собой. Без тебя я никогда бы не нашел эту траву и навсегда бы остался в мерзком обличье либо сложил бы свою голову на плахе. Постараюсь не остаться у тебя в долгу. Я доставлю тебя к твоему отцу, он силен в чародействе и без труда снимет с тебя колдовские чары.
Гусыня заплакала от радости и приняла его предложение. Якобу с гусыней удалось неузнанным выскользнуть из дворца, и они пустились в путь к берегу моря, на родину Мими…
О чем мне стоит еще рассказать? О том, что они счастливо завершили свое путешествие. Веттербок снял с дочери злые чары и, щедро одарив Якоба, отпустил его домой. Якоб вернулся в родной город, родители с радостью признали в красивом юноше своего пропавшего сына. На подарки, полученные от Веттербока, он купил себе лавку и зажил спокойно и счастливо.
Еще добавлю, что после исчезновения Якоба из дворца там поднялась страшная тревога. Когда герцог на следующий день пожелал исполнить свою клятву и отрубить голову карлику, если он не нашел нужную траву, того и след простыл. Чужеземный князь утверждал, что-де герцог сам помог ему тайком улизнуть, чтобы не лишиться своего лучшего повара, и обвинил его в нарушении клятвы. Из-за этого разгорелась великая война между двумя властителями, которая вошла в историю под названием «Травяной войны»; состоялось немало сражений, в конце концов был заключен мир, и этот мир называют «Паштетным миром», потому что на праздничном пиршестве в ознаменование перемирия княжеский повар приготовил Сюзерен, который считается королем паштетов. Сюзерен пришелся герцогу по вкусу.
Так незначительные события приводят к крупным происшествиям. Такова, о господин, история карлика Носа.
Вот что рассказал старый невольник родом из земли франков. Когда он окончил, шейх Али Бану велел подать ему и остальным невольникам фрукты, чтобы они подкрепились, и, пока те ели, беседовал со своими друзьями. Юноши, которых привел сюда старик, расхваливали на все лады шейха, его дом и убранство.
— Поистине, нет ничего приятнее, чем слушать всевозможные истории, — сказал молодой писец. — Я мог бы целыми днями сидеть, поджав ноги, облокотившись на подушку, подперев лоб рукой, а другой, если это возможно, поддерживать кальян и слушать, слушать без конца — такой я представляю себе жизнь в садах Магомета.
— Пока вы молоды и полны сил, — возразил старик, — трудно поверить, чтобы вас прельщала праздная жизнь, однако вы правы — слушая сказки и рассказы, испытываешь особое очарование. Несмотря на то что я стар — а мне уже пошел семьдесят седьмой год — и за свою жизнь много чего наслушался, никогда не пройду мимо, если на углу улицы сидит рассказчик в окружении слушателей, и непременно подсяду к ним. Ведь когда слушаешь, то сам переживаешь все приключения, о которых идет рассказ, наяву видишь людей, духов, фей и весь окружающий их волшебный мир, который так отличается от обыденной жизни, а потом в одиночестве наслаждаешься воспоминаниями, как запасливый странник в пустыне, которому есть чем утолить свой голод.
— Я никогда не задумывался над тем, — вступил в разговор другой юноша, — в чем именно состоит очарование подобных историй. Но я испытываю то же, что и вы. Еще ребенком, когда я капризничал, меня унимали сказкой. Поначалу мне было безразлично, о чем идет речь, только бы там что-то происходило, мне не надоедали басни, которые придумали умные люди, вложив в них крупицу собственной мудрости, — басни о лисе и глупой вороне, о лисе и волке, дюжина историй о льве и прочем зверье. Когда я подрос и стал чаще бывать на людях, меня уже не удовлетворяли коротенькие побасенки, мне хотелось рассказов подлиннее, повествующих о необыкновенных человеческих судьбах.
— Да, мне тоже помнится та пора, — прервал его один из друзей, — именно ты приохотил нас к рассказам всякого рода. Один ваш невольник мог нарассказать столько, сколько наговорит погонщик верблюдов за путь от Мекки до Медины. Помнится, как только он кончал работу, то сразу усаживался на лужайке перед домом, и мы до тех пор приставали к нему, пока он не начинал рассказывать. И это длилось долго, долго, до наступления ночи.
— И разве тогда перед нами не открывалась неведомая страна, — отозвался писец, — царство гениев и фей, где в изобилии растут редкостные деревья и травы, возвышаются роскошные дворцы из смарагдов и рубинов, населенные невольниками-великанами, которые являются по первому зову, стоит только повернуть кольцо, потереть волшебную лампу или вымолвить заветное слово царя Соломона, и подносят дивные яства на золотой посуде? Мы невольно оказывались в той стране, пускались с Синдбадом-мореходом в чудесные плаванья, вместе с Гарун аль-Рашидом, мудрым повелителем правоверных, бродили вечерами по улицам, знали его визиря Джафара, как самих себя; словом, мы жили в сказках, подобно тому как ночью живут в снах, и не было для нас лучшей поры, чем вечера, когда мы собирались на лужайке и старый невольник заводил свой рассказ. Но скажи нам, старец, в чем кроется причина того, что мы в детстве охотно слушали всякие истории и поныне нет для нас занятия приятней? В чем, собственно, очарование сказки?
Движение в комнате и призыв к вниманию надсмотрщика над невольниками помешали старику ответить. Юноши не знали, радоваться ли им новой истории или огорчаться по поводу прерванного увлекательного разговора со старцем. Тем временем встал второй невольник и начал свой рассказ.
