2012 миль

Я проснулась от ощущения того, что у меня по подбородку течет слюна. Прищурившись от яркого солнца, я попыталась сориентироваться. Где-то ранним утром после нашей последней остановки – бензин для фургона, болеутоляющее для меня, энергетические напитки для Бейли – я, должно быть, заснула, убаюканная мерным шумом двигателя и покачиванием фургона. Теперь машина стояла на обочине, двигатель был выключен. Здания вдоль дороги казались мучительно знакомыми. Я приехала домой.

– Эй, счастье мое. Я позволила тебе немного поспать. Не хотела, чтобы ты оказалась дома слишком уж рано. Она помахала у меня перед носом каким-то журналом. – А тебе известно, что у Кевина на заднем сиденье лежат примерно пятьдесят номеров «Мужского журнала» с загнутыми страницами. Он очень увлекается спортивными пищевыми добавками. – Голос Бейли был хриплым от усталости. Под глазами – темные круги, одежда – в крошках «Принглз».

– Мы это сделали. – Это были единственные пришедшие мне в голову слова. Я попыталась улыбнуться, но к глазам подступили слезы.

– Ага. – Ухмылка Бейли померкла. Она втянула носом воздух и почесала шею. На меня она не смотрела. Неожиданно я почувствовала себя некомфортно. Мне нужно выйти прямо здесь? Попрощаться и войти в дом? Нужно ли нам обняться? Простого «спасибо» тут явно недостаточно. А стоит мне выбраться из фургона, и все останется в прошлом. Я не хотела этого.

– Э, твой дом за углом, – коротко сказала Бейли. – Не хочу, чтобы твои родители…

– Увидели фургон. Спасибо. Хорошая идея.

– Ага. Будет жалко, если всё вдруг пойдет насмарку. – Опять молчание. Бейли смахнула с ноги крошку «Принглз».

– Мы, наверное, проспим целый месяц, как ты считаешь? – интересовалась я. Это прозвучало так вяло. Так беспомощно.

Бейли махнула у меня перед носом пустой жестянкой:

– Не-а, на заднем сиденье их штук двадцать. Я под таким напряжением, что чувствую, как растут волоски на руке. Мы посмеялись над ее неуклюжей шуткой. Она показалась мне вымученной. – Ах, да, – сказала Бейли. – Я купила это, когда ты спала. Каждой по штуке. – И она сунула мне треугольный кусок бумаги.

Это была почтовая открытка – гигантские розовый слон и черно-белая корова гордо возвышаются над морем колышущейся травы.

– «Наилучшие пожелания из Миссури», – прочитала я.

– Ага. Знаю. Звучит банально. Надо было придумать что-нибудь позаковыристей.

– Наилучшие пожелания из Мууссури, – предложила я.

– Держи хобот по ветру, – добавила Бейли с быстро угасшим смешком.

Я, часто моргая, сунула открытку в задний карман.

– Спасибо. Она будет напоминать… – Я остановилась, не успев сказать о нас. Это означало бы окончательное расставание. – Напоминать об этом уик-энде, – закончила я.

– Ага. Прикольно. Конечно, – ответила она, внезапно сконцентрировавшись на вытаскивании остатков конфет из зажигания.

– Я, пожалуй, пойду.

– Ага. О’кей.

– О’кей.

И я пошла. Взяла рюкзак. Выбралась из машины. Захлопнула дверцу. Этот звук отозвался во всем моем теле. Он прозвучал как точка в конце предложения. И теперь мне надо просто уйти? Ноги приросли к земле. Может, сначала уедет Бейли. И тогда я спокойно себе пойду. Но Бейли сидела в фургоне, держа руку на торчащем в зажигании ключе. И не поворачивала его. Я ждала. Она не двинулась с места.

Должно же это как-то закончиться. Не могу же я стоять здесь вечно. Это ничего не изменит. Я повернулась и пошла по тротуару в ожидании, что Бейли заведет машину. Она не делала этого. Я дошла до угла и свернула на свою улицу. Продолжала идти. Не оборачиваясь. И все прислушивалась – когда же раздастся шум двигателя.

Пели птицы. Где-то работал телевизор.

Я продолжала идти. Теперь был виден мой дом. Он был точно таким же, как и два дня тому назад – те же выцветшие качели во дворе, клочья сухой травы, американский флаг. Я войду в дверь, и всё закончится.

Но ведь всё действительно закончилось. Бейли не вылетит из-за угла, не распахнет дверцу, не завопит, чтобы я скорее садилась. Мы не отправимся на исходе дня в другое безумное приключение. Это бы всё разрушило. А мне не хотелось этого. Не хотелось. Пришло время войти в дом, поздороваться с родителями и вернуться к той жизни, ради которой я проделала две тысячи миль.

Я открыла калитку.

Пошла к крыльцу.

Я не слушала, шумит ли мотор.

Потому что она не приедет.

Потому что все кончилось.

Я открыла дверь и вошла в дом.

Мама готовила свой фирменный соус к спагетти. Его надо было целый день кипятить на медленном огне. До меня донеслись запахи чеснока и душицы. Мои любимые. Я закрыла за собой дверь.

– Ронни? Это ты?

– Ага. Я вернулась. – Я старалась говорить как обычно, лишь чуточку устало. Нормально. Моя попытка провалилась. Невозможно, чтобы она не уловила фальшь в моем голосе. Даже по такой короткой фразе она поймет: я что-то скрываю. Ведь она же, в конце концов, мама. А мамы такие чуткие.

– Иди распакуй вещи. И это вовсе не означает, что ты вывалишь их на пол и предоставишь мне рассовывать все по своим местам. Засунь грязное белье в стиральную машину, туалетные принадлежности отнеси в ванную, а чистые вещи положи обратно в шкаф. Ты меня поняла?

– Да. Поняла. – Я взбежала по лестнице в свою комнату, благодарная, но смущенная.

– Ронни!

О нет.

– Что?

– Прими душ. Вы, девочки, по возвращении всегда пахнете озером.

В ванной комнате я стащила с себя заляпанную фруктовым льдом одежду и бросила ее в кучу грязного белья на полу. Потом стянула гигантские сетчатые трусы вместе с большой прокладкой, что дали мне в клинике, и стала заворачивать их в туалетную бумагу, слой за слоем. Нужно было поглубже запрятать все это в мусорку.

В дверь постучали, и она начала открываться. Сверток выскользнул у меня из рук, пройдясь по кончикам пальцев. Какую-то долю секунды он находился в свободном полете. А затем я схватила его и спрятала за спину.

– Что? – твердым голосом спросила я.

– Дай мне твои вещи, – сказала мама. – Я хочу постирать их отдельно. По-прежнему пряча руку, я протянула ей одежду в приоткрытую дверь. От нее так воняло, что мама сморщила нос.

– Хм. И чем вы там только занимались? – сказала она, уходя.

Я засунула прокладку под мусор и добавила сверху еще туалетной бумаги, добившись того, что ее стало не видно.

Десять минут спустя я все еще стояла под струями воды. Я извела половину пузырька с гелем для душа, пытаясь смыть с кожи прошедший уик-энд. Вымыла волосы и сполоснула их с бальзамом дважды. И теперь была розовой, новенькой и свеженькой.

И пахла огурцами и дыней. Запах был знакомым, и я жадно втягивала его носом вместе с паром.

Вытеревшись, я надела выглаженную, чистую, хрустящую, слегка пахнущую стиральным порошком одежду. Мои любимые майка и шорты. Они показались мне карнавальным костюмом. Я уложила волосы – сушила их до тех пор, пока они не превратились в блестящие волнистые пряди. И с помощью щипцов сделала еще несколько завитков. Потом макияж. Я наложила на щеки больше, чем обычно, пудры, подвела глаза и брови. Румяна, блеск для губ цвета вишни. Я уставилась на себя в зеркало.

Выглядела я совершенно как обычно.

Вероника Кларк. Круглая отличница. По всей видимости, лучшая ученица выпуска.

Я смотрела и не узнавала себя.

В своей комнате я распаковала рюкзак, привела в порядок конспекты, в конце концов переделала все свои дела. Родители ждали меня. Нужно было спускаться.

Папа сидел на кухне на своем обычном стуле, потягивал пиво в ожидании, когда мама подаст на стол еду.

– Ронни! Готова дать всем жару на экзаменах?

– Ага, – кивнула я. Словно распухший язык не позволил мне добавить что-то еще. Я села напротив папы и приготовилась поведать о разного рода смешных случаях – неожиданном падении в озеро, о том, что переела леденцов, – и пересказать содержание всех просмотренных фильмов. Я ждала.

– Вот и хорошо, – буркнул он и взял в руки детектив, который читал. – Мы гордимся тобой, солнышко.

Вот и все. Этот обед ни чем не отличался от других обедов в нашем доме. Брат рассказал о бейсбольных играх, в которых принял участие на этой неделе. Мама подложила нам на тарелки еды. Папа вовремя хмыкал и поддакивал, делая вид, что участвует в разговоре. Они ни о чем больше меня не спрашивали. Им было неинтересно. Я считалась величиной постоянной. Хорошей дочерью. Усердной ученицей. Мне следовало бы быть благодарной им. А я рассердилась. Они меня не видели. В ином случае поняли бы, что что-то произошло. Но они замечали лишь отдельные частицы меня. Я была вопросом, ответ на который давно получен.

– Мы с Кевином расстались! – выпалила я, когда мама встала, чтобы убрать со стола тарелки. На ее лице тут же появилось выражение сочувствия и одновременно обеспокоенности.

– О, солнышко. Мне так жаль. Ты как?

– Прекрасно, – пожала я плечами, тут же пожалев о том, что рассказала им хоть что-то.

– Давно пора было, – заметил папа.

– Дейв! – попеняла ему мама.

– А что такое? Мне этот парень никогда не нравился. – Он посмотрел на холодильник. – А мороженое на десерт сегодня будет?

– Дейв, наша дочь только что порвала с бойфрендом, с которым была вместе три года; ты можешь проявить хоть каплю сострадания?

Папа вздохнул:

– Ладно. – Он повернулся ко мне: – Мне жаль, что ты рассталась с парнем, для которого была слишком хороша. Уверена, ты найдешь другого такого же, раз уж отправляешься в колледж.

Идиоткой я не была. Кевин был недостаточно хорош для меня только до тех пор, пока я не забеременела. В этом случае он немедленно превратился бы в неплохого кандидата в мужья. В конце-то концов, никто не любил Пита, а он стал подлинным членом нашей семьи.

– Я имела в виду не это, – прошипела мама. – Что случилось? – спросила она меня по-прежнему мягко, тоном, свидетельствующим о том, что ей небезразличны мои проблемы.

Он проколол презервативы, которыми мы пользовались. Я залетела и сделала аборт. Могла ли я сказать им такое? Неожиданно мне захотелось выдать это. И как, интересно, они приладят такой вот кусочек информации к своему пониманию меня? Или эта новость разрушит их мир? Все, что надо было сделать, так произнести несколько слов. Я открыла рот:

– Ничего. Мы разошлись во мнениях по поводу колледжа. Но останемся друзьями, – промямлила я.

– Ну, мне жаль. Дай знать, если тебе нужно будет поговорить об этом, – сказала мама. Ее мысли были уже явно обращены к грязной посуде в раковине и к танцевальному реалити-шоу, которое она собиралась посмотреть по телевизору позже.

Папа, буркнув что-то неразборчивое, пошел в гостиную. Брат поднялся к себе, чтобы поиграть в видеоигры. Мама принялась очищать тарелки от еды. Я осталась за столом одна.

Я чувствовала себя виноватой. Почему? Я не могла понять, откуда взялось это чувство. Дело было не в том, что я наврала родителям, – я рассказала им все, что могла. Чувство вины по отношению к ним было хорошо знакомо мне – лишь слабый укол, ничего больше. Нет, причину моего теперешнего состояния я не могла определить. Я задвинула чувство вины куда подальше и сосредоточилась на своем приподнятом настроении. Родители не заподозрили, что что-то изменилось. Ничего не могло быть лучше. Все шло отлично. Именно так, как я того хотела.

Чувство вины вернулось ко мне. И пригвоздило к стулу.

– Ронни? – окликнула меня мама.

– Да?

– Если тебе нечем больше заняться, кроме как сидеть здесь, то могла бы помочь убраться. – Я пробормотала что-то вроде того, что мне надо заниматься, и поспешила в комнату.

Там я легла на кровать и стала смотреть на протечку в потолке, воображая, будто это Млечный Путь, и груз вины придавил меня к матрасу.

* * *

– Эй! Вот она, наша холостячка! – Ко мне подбежала Эмили, а за нею Кейли и Джозелин. Я сунула потрепанные учебники в шкафчик и захлопнула дверцу. Прошлой ночью я спала всего несколько минут, слишком обеспокоенная предстоящим мне сегодня. Скрыть все от родителей – это одно: они видели лишь то, что хотели видеть. И теперь, после краткого ночного отдыха, я была благодарна им за это. Но мои подруги знали меня. Утаить от них правду было куда труднее.

– Привет. – Девушки окружили меня, и я погрузилась в бездну их сочувствия. Они затараторили на разные лады:

– О боже ты мой. Бедняжка! Нам нужны подробности! В сообщениях всего не расскажешь. Кевин плакал? А ты плакала? А прощальный секс у вас был? И что ты теперь собираешься делать?

– Э… Думаю, надо закончить школу.

Девушки непонимающе воззрились на меня.

– Но… все знают, что вы расстались, – сказала Кейли. – Об этом судачит вся школа.

Теперь была моя очередь тупо вытаращиться на них.

– И что говорят? – Я старалась вести себя как можно спокойнее.

– Только то, о чем ты нам рассказала. Учеба в разных колледжах стала бы для вас проблемой, и потому вы порвали друг с другом заранее, не стали тянуть до осени. И я слышала, Кевин сегодня опоздал. И выглядел ужасно печальным. – Скорее уж, ужасно усталым, подумала я. Но, по крайней мере, он придерживался моей истории. Я гадала, удалось ли Бейли вернуть ему фургон.

– Об этом говорят все, – повторила Джозелин, на случай, если я чего не поняла. Я пожала плечами:

– О’кей. Спасибо, что поставили меня в известность. Может, пойдем в класс? – Девушки были разочарованы и пришли в замешательство. Неожиданно мне стало понятно, в чем тут дело. Я вела себя не так, как всегда. Разрыв с бойфрендом еще на прошлой неделе стал бы для меня событием огромным и опустошающим. Я увидела, как в глазах Эмили зарождается подозрение. Не зря же она отставала от меня всего на полбалла. Я быстро изобразила вымученную улыбку: – Извините. Не хочу об этом сейчас думать. Слишком много навалилось, понимаете? Мне нужны мои девочки.

Это представление обеспечило мне дружное «ах» и объятия. Я прошествовала в класс, окруженная любовью и поддержкой, в сопровождении верных подруг. И с трудом удержалась от того, чтобы не обернуться, заприметив, как мне показалось, мелькнувшие где-то на периферии моего зрения зеленые волосы.

После утреннего обращения директора объявили итоги года. Я стала лучшей ученицей выпуска. Получая поздравления от одноклассников, я ожидала, что почувствую нечто особенное. Но меня охватило лишь унылое удовлетворение.

После матана я впервые в тот день увидела Кевина. Он стоял в компании игроков в соккер, они приветствовали друг друга и смеялись. Я вспомнила, как мне нравилась его популярность. Его статус. То внимание, что он привлекал ко мне. И то, что он, имевший всё это, похоже, очень, очень сильно во мне нуждался. Я думала, это любовь. Теперь же я знала, что ошибалась. Он быстро кивнул мне и пробормотал: «Поздравляю». У меня получилось поблагодарить его. И такого нашего «общения» было достаточно для того, чтобы о нас продолжали сплетничать в течение еще двух уроков, по крайней мере, по версии Кейли.

Ко времени урока физики по углубленной программе мне потребовался перерыв. Я села в туалете на унитаз, пялилась на плиточный пол и подсчитывала в уме, сколько минут осталось до конца дня. Это было несправедливо. Я справилась. Покончила со всем, с чем надо было покончить. Вернулась к старой доброй Веронике Кларк. Я была хорошей ученицей, была в разумных пределах популярна, а теперь стала еще и чертовой лучшей выпускницей. Так почему от каждого поздравления или сочувственной улыбки мне хотелось кричать? Почему я по-прежнему чувствовала себя виноватой? И тут я заметила граффити на стене кабинки. Той самой кабинки. Где всё и началось.

Дверь в туалет открылась. Я прислушалась, мое сердце внезапно заколотилось. Раздался знакомый стук каблуков по линолеуму.

Бейли.

Я рванула из кабинки, дверь, стремительно распахнувшись, ударила о стену. Девушка у раковины подпрыгнула от неожиданности.

Не Бейли.

Просто какая-то девушка, смутно знакомая мне по урокам рисования. Я выбежала из туалета, вдогонку мне неслось: «Поздравляю!»

Пришло время ланча. Я прорвалась сквозь толчею учеников, выискивая взглядом девушек, с которыми обычно сидела. Приготовилась к тридцати минутам выражения сочувствия и пустопорожней болтовни об экзаменах. Разумеется, мы их не завалим. И почему я так волновалась по этому поводу? Неожиданно мне показалось абсурдным то, сколько энергии мы потратили на подготовку к ним. Даже если мы сделаем невероятное и получим четверки или даже – о ужас – четверки с минусом, мы закончим школу, наши колледжи примут нас, и жизнь пойдет своим чередом. Но я непрерывно твердила и бесконечно беспокоилась о них, потому что так полагалось Веронике Кларк.

Миновав нескольких девятиклассников, смотревших на меня почти что со страхом, я заметила своих подруг, устроившихся за нашим столом. Они разговаривали с… Кевином. Мои лучшие подруги в течение четырех лет. Эмили нежно касалась его руки, и она смотрела на него со смесью сочувствия и приглашения.

Должно быть, я издала какой-то шум, потому что они одновременно обернулись. Эмили покраснела и отдернула руку. Кейли казалась виноватой, а Джозелин пыталась сдержать нервный смешок.

– Ронни, – запинаясь, сказала Эмили, – это не то, о чем ты подумала!

– Просто он так расстроен, – подхватила Джозелин.

– Мне нужен был кетчуп, – пробормотал Кевин.

Они смотрели на меня, ожидая, что я взорвусь. Но взрыва не последовало. Потому что всё это было так мелко. И банально. И вообще. Неужели они действительно ожидали, что я впаду в ярость, потому что одна из них флиртовала с моим бывшим бойфрендом? Тем самым бойфрендом, которого они в шутку вожделели все то время, что мы встречались с ним? Возможно. Потому что если Вероника Кларк столкнулась бы с предательством лучших подруг и прореагировала бы соответствующе, она тем самым успокоила бы их. Ей было бы обидно. Были бы слезы. Был бы долгий, сердечный разговор. И наконец прощение.

Определенно я не была Вероникой Кларк.

Может, я никогда и не была ею.

Мое чувство вины внезапно усилилось.

Я посмотрела мимо тройки бывших лучших подруг и мимо бывшего бойфренда в забытый угол столовой. И разглядела неуклюжую фигуру и торчащие во все стороны вызывающие зелено-черные волосы. Я улыбнулась.

Взяв поднос, я обошла этих четверых, чувствуя, что все они провожают меня взглядами. И сумела заметить, как они расслабились, решив, что я, пусть и травмированная, захотела достойно отступить. И остановилась, заметив вновь всколыхнувшуюся в их глазах тревогу. Я повернулась и пошла к ним. Кевин, несомненно, знавший меня лучше, чем они, воспринял это как знак того, что надо сматываться. Не попрощавшись с Эмили, он поспешил вон из столовой. Она смотрела ему вслед и старалась скрыть свою обиду. Я подождала, когда она вновь обратит на меня внимание.

Мне хотелось смеяться. Я так усердно старалась спасти девушку, которой больше не существовало. Боялась потерять то, чего в действительности не хотела. Я пока еще не знала, какая я на самом деле, но это не имело никакого значения. Столовая практически сверкала от вновь приобретенной мной ясности. Цвета стали куда ярче. Звуки обеда – стук дешевых вилок по тарелкам, смех и возгласы учеников – доносились до меня громко и отчетливо. И я знала, что слова, которые было так трудно произнести, теперь дадутся мне легко. Я посмотрела подругам в глаза. Все внутри у меня было спокойно. Сердце не колотилось как сумасшедшее. Руки не дрожали. Я заговорила:

– Послушайте, мне по фигу, как вы поступите с Кевином. – Эмили открыла было рот, чтобы возразить, но я подняла руку, останавливая ее. Она притихла. – Серьезно, по фигу. Мы расстались. С этим покончено. Но вы должны знать, что он сделал дырки в презервативах, чтобы я забеременела и не могла уехать в колледж. В течение последних трех дней я ездила в Альбукерке с Бейли Батлер, чтобы сделать аборт, потому что это ближайшее место, где его можно было сделать. Так что заявление для общественности: если вы позволите ему иметь вас, то рекомендую противозачаточные таблетки.

Их реакция очень даже удовлетворила меня. Развернувшись на каблуках, я пошла прочь, не удостоив их тем, чтобы обернуться и послушать, как они начали перешептываться. Я направилась в задний угол к столику, который притягивал меня с того самого момента, как я вошла в столовую.

Бейли спала. Рядом с ней лежала пустая банка из-под энергетика, несколько липких капель которого образовали на столе небольшую лужицу. Она тихо похрапывала, прижавшись щекой к прохладной гладкой столешнице. Воздух из кондиционера слегка развевал ее волосы, как это было в машине. По-прежнему в движении. По-прежнему свободна.

Моя подруга.

Я буду рядом, когда она проснется. Она отпустит какую-нибудь ядовитую шутку. Закатит глаза. Но не сможет сдержать улыбки. И я тоже.

Поставив поднос на стол, я села рядом с ней. Положила голову на скрещенные руки и закрыла глаза.

Мои волосы тихо развевались в воздухе.