990 миль

Какое-то время я просто сидела неподвижно, глядя на деньги у моих ног и не видя их.

Я оказалась ужасным человеком. Претендовала на то, чтобы быть подругой Бейли, но, даже когда училась в средних классах, любила тусоваться с ней отчасти по той причине, что считала, будто немного превосхожу ее. Будто мне все удается лучше, чем ей. Будто мои волосы больше блестят. Будто моя одежда тоже лучше. Будто оценки у меня выше. Будто я не такая странная, как она. Даже с Эмили, Кейли и Джозелин я дружила не потому, что они мне нравились, а потому что я была самой умной из них. И бойфренд у меня был самым привлекательным из всех парней. Я дружила с ними, потому что знала: я всегда буду немного успешней их. Ну и как прикажете меня называть?

Но теперь я не была: ЛУЧШЕ. УСПЕШНЕЕ. ИДЕАЛЬНЕЕ. Я потеряла права на титул Мисс Совершенство – ведь мне нужно было сделать аборт. А аборты не делают, если все идет хорошо. Идеальным людям аборты не нужны. А худшим из всего этого было то, что Бейли говорила правду. Да, мои подруги заключили бы меня в объятия и заваривали бы мне чай, знай они о моих проблемах. Они бы поддержали меня, как могли. Но я не могла им этого позволить. Потому что в этом случае я оказалась бы ничем не лучше их, а то и хуже.

Визг опускающегося стекла вырвал меня из бесконечного самобичевания. Боб смотрел на меня с совершенно бесстрастным выражением лица.

– Едем, куда договорились?

Я не смогла выдавить из себя ни слова, а просто кивнула и стала смотреть в окно. Утреннее солнце отражалось от бетона шоссе, и казалось, все вокруг сверкает. Бейли нигде не было видно. И это не удивило меня. Она знала, как обходиться без чьей-либо помощи. Во многом – благодаря мне.

994 мили

Клиника, где делали аборты, оказалась совсем не такой, как я себе представляла. Одноэтажное оштукатуренное здание с недавно выкрашенной отделкой ничем не отличалось от бежевых зданий, стоявших рядом. Здесь были деревья, затеняющие парковку, и аккуратно подстриженная живая изгородь под окном. Я почему-то решила, что это будет нечто грязное, захудалое или, по крайней мере, обязательно снабженное мигающей неоновой вывеской, гласящей: «Сделайте аборт у нас», с красно-оранжевыми языками адского пламени по бокам. Если бы я не сверила адрес, то подумала бы, что люди отбеливают здесь зубы.

Но клиника смотрелась как любое другое строение – до тех пор, пока я не увидела скопление людей на тротуаре. Людей с плакатами. Протестующих. И почему я не подумала о том, что они обязательно здесь будут?

ВЫБЕРИ ЖИЗНЬ

АБОРТ – ЭТО УБИЙСТВО

МОЛИТЕСЬ О ПРЕДОТВРАЩЕНИИ СМЕРТИ

БОЙНЯ

Последний транспарант походил на рекламу фильма ужасов – надпись на нем была сделана кровавого цвета буквами. Одна девушка, моя ровесница или чуть помладше, держала гигантский постер с изображением искореженных частей тела и надписью «12 недель».

Не то чтобы я прежде не видела ничего подобного, и даже помогала изготовить похожие, хотя и не столь кровавые, транспаранты в молодежной группе в церкви. Теперь, читая их из окна автомобиля, я ждала, что у меня проснется чувство вины. Когда я рисовала плакаты в церкви, то представляла некую женщину, которая, будучи потрясена до глубины души, вдруг прозревала. Она разворачивала машину, отправлялась рожать и воспитывать своего малыша и была счастлива всю оставшуюся жизнь. Но ничего такого я не почувствовала. Никакой вины. Никакого пробуждения. Никакого раскаяния. Мои глаза скользили по плакатам, а сердце оставалось безучастным. Я приняла решение задолго до того, как оказалась здесь. Все эти призывы были для меня лишь словами.

А затем, практически одновременно, протестующие заметили лимузин. Их взгляды обратились на меня. Они столпились у края тротуара, скандирование стало громче и превратилось в гортанный рев. Лица противников абортов искажал гнев. Мужчина, ровесник моего папы, потряс кулаком и чуть было не застучал им по лимузину, притормозившему для того, чтобы свернуть на подъездную дорожку; из его рта летела слюна, заляпывающая пыльное окно. Протестующие окружили нас, а потом подобрались так близко, как только могли, оставаясь в рамках закона. Загораживать нам путь они не имели права, но кричать – сколько угодно.

Они не пытались помочь мне. Они не молились. Они ненавидели. И хотя они не видели меня, я закрыла уши руками и сжалась в комок, ощущая их крики как удары.

Лимузин остановился. Боб постарался поставить машину как можно дальше от тротуара, под одним из зеленых раскидистых деревьев. Он сидел, глядя прямо перед собой, и ждал. Я медленно распрямилась и увидела, что руки у меня немного дрожат. До лимузина все еще доносились крики протестующих.

Я посмотрела в окно, пытаясь определить, где находится вход в здание. От двери меня отделяло немало метров асфальта. Но протестующим вход сюда был запрещен. Все, что они могли, так это выблевывать устрашающие, порочащие меня лозунги. Я, придав себе решимости, потянулась к ручке дверцы, и тут…

– О нет. – Ко мне вдруг пришло понимание того, насколько ужасно мое положение. В зеркале заднего вида глаза Боба встретились с моими.

– С тобой все хорошо? – спросил он.

Рядом не было сопровождающего. Никто не заберет меня после операции и не отвезет домой. Да, я продела немалый путь, но без Бейли мне дадут от ворот поворот. Я в смущении покачала головой.

– Э, нужно, чтобы кто-то пошел со мной. Они должны знать, что меня есть кому потом подвезти, а моя подруга… – Мое лицо горело. – А вы никак не можете сопровождать меня? – Мой голос звучал жалко даже для моих собственных ушей, и я умирала со стыда, ожидая ответа шофера. Боб годился мне в дедушки. Он не мог одобрять мое поведение. Боб в раздумье потер поросшие щетиной щеки. И по тому, как он начал складывать губы, я поняла, что сейчас он скажет «нет». Я изо всех сил старалась не заплакать. – Пожалуйста, – прошептала я.

Он немного поерзал на своем сиденье и вздохнул:

– С тебя семьдесят пять за час. – Я пересчитала оставшиеся у меня деньги и удостоверилась в том, что их хватит на то, чтобы заплатить Бобу, а также за аборт и за автобус домой. И кивнула.

– О’кей.

Боб вышел из лимузина и направился к дверце, рядом с которой я сидела. Открыв ее, он подождал, когда я выйду, словно мы с ним заявились на школьный бал. Сердце у меня колотилось. Я ступила на залитую рассеянным солнечным светом стоянку. Сухой воздух высушил мою влажную от пота кожу. Я отчаянно мечтала о глотке воды. Протестующие замолкли при виде меня, ошеломленные моим видом.

Услышав щелчок телефонной камеры, я вздрогнула. Кто-то сфотографировал меня. И прежде чем я успела как-то прореагировать, Боб бросился ко мне и встал так, что они больше не могли меня видеть. Я слегка растаяла от благодарности. Но протестующие, лишенные возможности лицезреть свою добычу, снова начали выкрикивать клеймящие меня позором лозунги. Я вся скукожилась от этой новой атаки, но Боб крепко взял меня за руку и быстро потащил за собой. Дверь стала куда ближе. Уже были видны аккуратные буквы названия клиники под маленьким, очевидно пуленепробиваемым, матовым окном. Мы почти добрались до входа.

Неожиданно один из протестующих отсоединился от толпы и побежал через стоянку, желая заслонить нам путь. Я подавила испуганный вскрик, а Боб тем временем толкнул меня в сторону с тем, чтобы у него была возможность предотвратить нападение. Но протестующий продолжал приближаться к нам.

– Малышка!

Малышка? Я пригляделась к его фигуре, и меня охватил приступ гнева.

Кевин.

– Ты меня не остановишь. – Взяв Боба за руку, я пошла дальше. Кевин снова бросился вперед, чтобы преградить нам дорогу. Протестующие вдруг замолкли, поняв всю драматичность момента.

– Я и не хочу останавливать тебя, – сказал Кевин. – Я знаю, что словами ничего не исправить, но не надо от меня убегать.

– Мне нужно идти. До свидания, Кевин. – И я пошла вперед, на этот раз не держа Боба за руку. Тот пробормотал, как я предположила, какое-то испанское проклятие и догнал меня. Мы вошли в густую тень от козырька над входом. От резкой перемены температуры я пришла в себя и немного расслабилась. И потянулась к ручке входной двери.

– Пожалуйста. – Голос Кевина слегка надломился. – Я был не прав.

Я замерла на месте, моя рука остановилась. Он показался мне таким потерянным. Желая убедиться в раскаянии, прозвучавшем в его голосе, я обернулась. Он стоял, ссутулившись, под ярким, жарким солнцем.

– Я, э-э, погуглил кое-что, – осторожно начал он. – Оказалось, многое из того, что сказала мне Сапфир, – неправда. Не знаю, почему я слушал ее. Все вышло из-под моего контроля. Я делал то, что, как мне советовали другие, было правильным. То, что одобрили бы наши родители. То, чего хотела бы церковь. Я действовал на автопилоте. Но это наша жизнь, и мы должны сами сделать свой выбор, правильно я говорю? – Я моргнула, слишком удивленная, чтобы ответить ему. Он продолжал: – Я поддерживаю любое твое решение. Знаю, ты много думала о том, как поступить. Прости, что я вел себя, как засранец.

Я потеряла дар речи. Кевин был сам на себя не похож. Это был не тот старшеклассник, что называл меня малышкой и иногда забывал закрывать рот, когда жевал. Это был кто-то другой. Возможно, будущий Кевин. Я почувствовала неуверенность. Кевин, все еще ожидавший моего ответа, вдруг впервые заметил Боба.

– А где Бейли?

– Ее здесь нет. – Вот и все, что мне удалось произнести. Но этого, похоже, оказалось достаточно. В глазах Кевина мелькнуло понимание. Его лицо смягчилось.

– Мне так жаль. Я знаю, ты считала ее своей подругой.

Я сглотнула слезы. Я не знала, кто теперь Бейли мне, а я ей. И вообще, были ли мы с ней когда-то подругами.

– Все хорошо, – выдавила я, ненавидя пробудившиеся во мне эмоции.

– Нет, это не так. – И Кевин открыл мне свои объятия. Я и не подумала броситься в них, но он сделал шаг ко мне. Я не сдвинулась с места, и, приняв это за согласие, он крепко обнял меня. Мое тело было напряжено. Я не могла ответить ему тем же, но меня все равно охватило умиротворение. Я закрыла глаза. От него исходил знакомый мне запах, и в данный момент этого было достаточно, чтобы я почувствовала себя в безопасности. – Все хорошо. Все хорошо, – бормотал он, гладя мои нечесаные волосы. Так мы и стояли – он на солнце, а я в тени.

– Я знаю, все это оказалось для тебя кошмаром. Знаю, что не сразу смогу вернуть твое доверие ко мне, – говорил он. – Но по дороге я понял: все это может сделать наши отношения еще крепче. – Я слегка отстранилась от него. Он смотрел куда-то вдаль, погруженный в свои мысли. А потом продолжил: – Я буду держать тебя за руку, заполнять анкеты, куплю тебе огромную порцию мороженого, когда все кончится. И это сделает нас сильнее. Ведь мы никогда этого не забудем. А поскольку нам придется над многим поработать, чтобы стать настоящей парой, я решил, что не буду поступать в Университет Миссури. А найду работу на Род-Айленде, поблизости от кампуса. Мы сможем жить там вместе!

Я в ужасе подалась назад. Кевин благодушно улыбался, довольный своим планом.

– У меня внутри твоя ДНК! – Я чувствовала себя больной. И грязной.

– Что-то не так, малышка? – Его совершенные брови сдвинулись на переносице, золотистые волосы упали на смущенные голубые глаза. Он был чудовищем.

– Ты считаешь, аборт сблизит нас? – Мой вопль разнесся по всей стоянке. Протестующие стали перешептываться. Но мне это было совершенно безразлично. Я показала рукой в сторону Миссури: – Убирайся!

Наконец умиротворенная улыбка Кевина померкла. Теперь он выглядел не смущенным. А очень сердитым.

– Так тебя не устраивает и это? И чего же ты хочешь, Вероника? Я извинился перед тобой. Предложил тебе выйти за меня замуж. Предложил пойти с тобой в клинику. Я был готов на все ради тебя. Но тебе все не по нраву, верно?

– Мне? – эхом отозвалась я. И неожиданно все стало предельно ясно. – Все это не имеет ко мне никакого отношения. Ты заботишься только о себе. Тебе стало грустно, потому что все разъезжаются. Ты боялся, что если я уеду в колледж, ты меня потеряешь. Испугался, что останешься один. Что тебя забудут. Брак? Аборт? Тебе это до лампочки, лишь бы я снова приняла тебя. Потому что если я сделаю так, если останусь с тобой, то никто не поймет, что ты никуда не годный паразит, достигший своего полного расцвета в старших классах.

Кевин широко открыл рот.

– Убирайся, или я позову полицию.

– Но…

Я шагнула к нему.

– Я расскажу им всё, – пообещала я, отчетливо произнося каждый слог. Я не знаю, нарушил ли он какой-нибудь закон, но совершенно очевидно, что это было неизвестно и ему. И он не хотел ничего выяснять. Кевин кивнул, поднял руки вверх, давая знать, что сдается, и моя ошибка длиной в три года начала пятиться назад. Все было кончено. Я повернулась к входу в клинику, чувствуя себя более опустошенной, чем когда-либо.

– Сука неблагодарная.

Это было сказано тихо, но так, чтобы я услышала. Я развернулась, сделала к нему несколько больших шагов, моя рука уже была отведена назад. Кевин даже не испугался. Он лишь был немного сконфужен. Я сделала последний шаг и изо всех сил ударила его кулаком в челюсть. Раздался глухой звук, я почувствовала боль в костяшках. Голова Кевина откинулась назад. Все было как в кино. Я могла бы поклясться, что его кожа в том месте, куда пришелся удар, медленно отделилась от мышц лица. Увидев, как он, проделав несколько неуверенных шагов, грохнулся на асфальт, совершенно ошеломленный моим поступком, я почувствовала сильный прилив адреналина и радости.

Я рванула вперед, желая в довершение всего пнуть ногой ту часть его тела, что доставила мне столько горя, но тут Боб схватил меня за руку. Он сверкнул глазами на протестующих. Некоторые из них опустили свои транспаранты, и я подумала, что, может, увижу в глазах какой-нибудь женщины проблеск удовлетворения, но все они стояли с окаменевшими лицами. Объясняться с полицией в присутствии двадцати недружественных свидетелей не входило в мои намерения. Я кивнула и вслед за Бобом вошла в клинику, оставив стонущее тело моего бывшего бойфренда под солнцем Нью-Мексико.

Я была там. Все стало реальным. Я добилась своего. Эта мысль эхом отдавалась у меня в голове. Внутри клиники оказалось чисто и просторно, вдоль стены стояли стулья, был здесь также ресепшен и несколько успокаивающих нервы картин, а на краю столика лежали старые журналы. Несколько женщин спокойно ждали своей очереди, листая People или просматривая что-то мобильниках.

Я продолжала свое дело. Я была в клинике. И видела все в ярком свете и одновременно слегка размытым. Кто-то с кем-то разговаривал, но эти звуки заглушались несущейся по моим венам кровью. Ладони стали мокрыми от пота. Все это было наяву. Наяву. На негнущихся ногах я подошла к ресепшен, а рядом со мной шел Боб. Женщина средних лет оторвала взгляд от лежащих перед ней бумаг.

– Добро пожаловать! Вы записаны к нам на сегодня? – Она посмотрела на Боба, стараясь, очевидно, понять, что связывает растрепанную девушку и пожилого человека, одетого как ковбой, но ее голос оставался добрым, а в глазах не было осуждения. Я слегка расслабилась, хотя мое сердце по-прежнему стояло у меня в горле, и кивнула.

– Вероника Кларк, – смогла ответить я, радуясь тому, что голос у меня не дрожит. Она что-то набрала на компьютере, а потом, в свою очередь, кивнула.

– Хорошо, вам нужно будет заполнить несколько анкет, а потом медсестра возьмет у вас анализы. Вы уже были у нас? – Я помотала головой. – Ну, дайте нам знать, если у вас есть какие-то вопросы. – Она протянула мне довольно толстую пачку бумаг на клипборде и шариковую ручку.

Я сидела на стуле. Слова, написанные черными чернилами. Квадратики для ответов. Второе имя. Аллергия. Что я ела перед этим. Что пила. Какими болезнями болела. Сколько беременностей у меня было. Я зачеркнула ноль и написала «одна».

Боб тем временем листал кулинарный журнал – выискивал рецепты для мультиварки.

Отдаю заполненные анкеты. Меня вежливо просят заплатить. С трудом достаю из кармана бумажник и протягиваю липкие, мятые банкноты. Внимательно пересчитываю их: каждый раз, когда одна из них касается стойки, передо мной мелькает образ Бейли. Ломбард. Оладьи. Фруктовый лед. Стриптизерши. Двадцатки, пятерки и десятки я пересчитываю быстрее и подталкиваю их к администратору. На этот раз она неспособна скрыть свою жалость. Я улыбаюсь ей, давая знать, что все в порядке. Она берет деньги.

Опять жду. Женщин одну за другой вызывали – по анонимным номерам, а не по именам, и они исчезали за дверью. Их партнеры, подруги, матери читали журналы. В телефоне я нашла еще один автобус до моего города. Он выезжал из Альбукерке, а не из Розуэлла – у меня больше не было необходимости ехать туда. Автобус отправлялся в три тридцать. Я забронировала себе место.

Номер.

Мой номер.

Меня зовут. Встаю. Медсестра держит дверь открытой. Вхожу в нее.

Весы. Они слегка покачиваются, когда я встаю на них. Скрип металла – это медсестра передвигает гирьки, добиваясь равновесия. Руку сдавливает манжета тонометра. Указания тихим голосом. Ответы на вопросы из анкеты. Укол иглы. Берут кровь. Небольшой пластиковый стаканчик и пачка влажных салфеток.

Сгибаюсь над унитазом и очищаю себя. Холодные салфетки в складках моей кожи. Мочусь в баночку. Ставлю ее на стойку рядом с другими, наполненными желтой жидкостью, баночками.

Жду.

Приходит медсестра. Говорит приятным, но бесстрастным голосом, что нужен будет ультразвук. В той анкете, что они мне дали, я указала время последних месячных, поставив рядом вопросительный знак. Объясняю, что вообще-то знаю, когда они у меня были. Она говорит, что тут нужна абсолютная уверенность. Меня ведут в полутемную комнату и вручают бумажную ночную рубашку. Делали ли мне вагинальное ультразвуковое исследование прежде?

Вагинальное?

– Конечно, нет. – Мне хочется кричать, но вместо этого я просто мотаю головой. Мне объясняют, что я могу почувствовать легкий дискомфорт, но беспокоиться тут не о чем. Медсестра оставляет меня в полутемной комнате одну, чтобы я могла переодеться. Волнуюсь.

Лежу в гинекологическом кресле, мои ноги на специальных подставках. Мне говорят, чтобы я спустилась ниже. Ниже. Показывают оборудование, которое окажется у меня внутри. Говорят, что я почувствую некоторое давление. Оно оказывается гораздо сильнее, чем я ожидала. Экраны всех мониторов отвернуты от меня, их биканье и прочие издаваемые ими звуки приглушены. Смотрю в потолок и считаю, сколько там плиток. Теплое прикосновение геля, а потом исследование начинается. Оно менее и одновременно более болезненно, чем я себе представляла. Растяжение, и давление, и вторжение. Продолжаю считать плитки на потолке. Дышу. Мне говорят, что я веду себя хорошо, что все почти закончилось, но процедура продолжается. Сбиваюсь в счете. И начинаю сначала. Слезы щиплют глаза.

Все закончилось. Мне дают салфетки вытереть себя. Опять говорят, что я отлично со всем справилась. Оставляют одну, давая мне время одеться.

Выйдя в коридор, мигаю от яркого света. Здесь меня ожидает другая медсестра. Провожает в другой кабинет. Усаживает на стул. Спрашивает, нужно ли мне что-нибудь. Отрицательно качаю головой. Снова жду. На стенах картины с изображениями океанов и деревьев. Ничего не значащие красивые вещи. Когда дверь наконец открывается, я вздрагиваю. Входит спокойная невысокая женщина с короткими волосами и усталыми глазами. Садится.

– Здравствуй, Вероника. Я доктор Ривера. Прежде чем мы приступим к процедуре, нужно прояснить несколько вопросов. – Говоря это, она просматривает лежащие на столе бумаги, быстро и по-деловому.

– Хорошо. – Голос у меня был каким-то скрипучим. Я прочистила горло и начала снова: – Хорошо, – повторила я на этот раз несколько увереннее. Доктор улыбнулась мне, но теплой ее улыбку назвать было нельзя.

– Во-первых: это твое собственное решение? Не принуждал ли кто-то тебя принять его? – Спрашивая это, она смотрела мне в глаза, пытаясь уловить малейшие признаки какой-либо эмоции.

– Нет. Нет, я сама этого хочу, – сказала я как можно тверже. Какое-то время доктор Ривера еще поизучала меня. Наконец быстро кивнула и вернулась к бумагам.

– Что ты чувствуешь по поводу сегодняшнего прекращения беременности? – Первое слово, что пришло мне на ум, было экстаз. Дело шло к концу. А потом я вспомнила, что сказала мне в лимузине Бейли. Неужели я действительно иду на это просто потому, что стесняюсь людей? Не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я допустила ошибку? И если оно действительно так, то имеет ли смысл проходить через все это? Я вдохнула и выдохнула. Если я собираюсь сделать это, то должна полностью отдавать себе отчет в своих чувствах. Не имеет смысла избегать этого слова даже в мыслях. Аборт. Я собираюсь сделать аборт.

Я ждала. Позволяла каждой эмоции обнаружить себя. Вспоминала каждое усвоенное мной воззрение. Я не пыталась отступить или что-то из этого проигнорировать.

Родители.

Церковь.

Ад.

Друзья.

Стыд.

Поражение.

Колледж.

Осуждение.

Жизнь.

Честность.

Ответственность.

Любовь.

И я нашла ответ.

Бейли была права. Я боялась. Но не из-за своего решения. Может, я и не хотела, чтобы о моих проблемах узнали подруги, но в любом случае пошла бы на аборт. С того самого момента, как заподозрила неладное, я понимала, что при любом раскладе ребенок мне не нужен. Только не сейчас. Каждая клетка моего существа восставала против этой идеи. Сомнений у меня не было. Я посмотрела доктору Ривере в глаза:

– Для меня это правильное решение.

Она кивнула. После моего ответа меня захлестнули эмоции, и мне захотелось, чтобы она одобрительно улыбнулась, но выражение ее лица оставалось абсолютно нейтральным. И все же мое тело словно запело от облегчения. Я поступала правильно.

Доктор продолжила, быстро и официально:

– В таком случае я хочу рассказать тебе о твоих возможностях. Можно сделать медицинский аборт при помощи таблеток, но ты ведь из другого штата, верно?

– Да.

Доктор Ривера осторожно улыбнулась:

– Полагаю, тебе будет непросто выбраться к нам еще раз?

Я кивнула:

– Да.

– Тогда я рекомендую хирургический аборт в условиях клиники.

И тут мое спокойствие улетучилось. Мне потребовалось столько усилий для того, чтобы оказаться здесь, и я совсем упустила из виду то, что должно будет произойти.

Операция.

Я вспомнила о блестящих скальпелях. Невозможно ярком освещении. О крови. Я знала, конечно, что все это мне предстоит, но когда об этом заговорила доктор – так успокаивающе и дружелюбно, как здесь считали нужным, у меня от страха свело ноги и стиснуло грудь. Раньше я лишь проходила диспансеризацию, а теперь мне предстоит операция. Голос доктора Риверы прорвался сквозь мою панику:

– У тебя есть вопросы?

Да. Почему я вспотела? Я ведь провела многие часы, изучая ход «процедуры», читала бесчисленные отчеты и статьи, даже сидела онлайн в библиотеке Йельской медицинской школы. Казалось, я хорошо подготовилась. Но вот взяла и вспотела. Пот выступил у меня на шее, на спине. Неважно, как основательно я подготовилась теоретически, мое тело нервничало.

– Это больно? – спросила я, не подумав.

– Ты почувствуешь некоторый дискомфорт, но у нас есть лекарство, которое поможет тебе расслабиться. А потом у тебя будет что-то вроде сильных менструальных спазмов.

«О’кей. Со спазмами я справлюсь», – подумала я. Но по моей шее по-прежнему тек пот.

– Придется пользоваться прокладками, и где-то недели три у тебя может быть кровотечение, как при обильной менструации. Если кровотечение окажется более сильным, придется пойти к доктору.

Сильное кровотечение. Я совсем забыла о такой вероятности. Что, если оно у меня действительно случится?

Доктор Ривера заметила отчаяние в моем взгляде и улыбнулась.

– Не волнуйся. Мы дадим тебе распечатку со всей нужной информацией. Это естественно, что ты сейчас нервничаешь. Мы знаем: ты вряд ли запомнишь все с первого раза.

Но я нервничала слишком уж сильно. Не так, как перед большим докладом, или перед сдачей государственного экзамена, или перед тем, как сказать о своей беременности Кевину (казалось, это было миллион лет тому назад). Казалось, я бегу к обрыву и не знаю, насколько он глубок. Мне хотелось взять кого-то за руку.

Я улыбнулась, давая ей знать, что все в порядке. Но это была неправда. Доктор Ривера сказала:

– Сама процедура займет всего несколько минут, но после нее тебе придется провести в послеоперационной палате час или около того. Из-за лекарства, которое мы тебе дадим, ты не сможешь вести машину сама. Есть кому отвезти тебя домой?

Ответ был «нет». Имелся человек, который заберет меня из клиники. Он доставит меня к автобусной остановке. Но кто отвезет меня домой? Никто. Я представила комнату ожидания, где на стуле сидит Боб, выискивая диетические советы и рецепты блюд быстрого приготовления. На его месте должна была быть Бейли. Это она должна была сопровождать меня по дороге домой. Но Бейли бросила меня.

– Да, – ответила я.

Доктор Ривера опять кивнула и продолжила говорить, но я ее не слышала. Я могла думать только о Бейли. Мы не разговаривали с ней четыре года, но вдруг оказалось, что она единственная, кто был мне нужен. Она ждала бы меня до тех пор, пока я не выйду из клиники. Бейли ушла из-за меня. Я все испоганила, осудила ее, а теперь вот сижу одна в абортарии.

Но затем во мне проснулся гнев. Гнев, которому я до сих пор не позволяла прорваться наружу. Бейли тоже судила меня. И это она сбежала. После того как столько наговорила о нашей дружбе, взяла да покинула меня. Если бы она была здесь, если бы осталась со мной, я объяснила бы ей, что она не права, что я поступаю так не потому, что боюсь; я могла бы извиниться перед ней – не конкретно за свои слова, но вообще за все; за все то время, что она провела в одиночестве, хотя мне следовало бы быть с ней; я могла сказать… могла сказать… Гнев испарился, оставив вместо себя немоту и пустоту. Бейли здесь не было. А меня не было с ней раньше, когда ей это требовалось. Но все это не имело значения. Мы с ней не были подругами.

– Ну, если у тебя больше нет вопросов… – вторгся в мои мысли голос доктора Риверы. Она смотрела на меня выжидающе.

– Нет. Больше никаких вопросов. – Но моя уверенность дала трещину, и я чувствовала себя потерянной.

– Хорошо, тогда я скажу медсестре, чтобы она проводила тебя в комнату ожидания, ты посидишь там, пока не освободится смотровая. – Доктор встала. Я тоже. А затем где-то на задворках моего сознания замаячила одна идея. Я попыталась быстренько избавиться от нее. И вышла вслед за доктором из ее кабинета. Подошедшая медсестра повела меня в комнату ожидания.

Мы шли по коридору, а идея отказывалась исчезать из моей головы. Она окончательно оформилась и прогнала прочь все остальные мысли. Мы оказались позади ресепшен. Администратор занималась какими-то бумагами. Я отошла от медсестры, подошла к окошку, и тут моя идея наконец-то оформилась.

– Простите, а можно перенести процедуру на другое время? На более позднее. – Женщина оторвала взгляд от бумаг.

– Сейчас посмотрю. – Она с несколько озадаченным видом повернулась к компьютеру.

– У меня изменилась ситуация с возвращением домой, – объяснила я. С надеждой.

– Есть свободное время в три тридцать. Сегодня это самое позднее время.

И тут, не моргнув глазом, я выпалила:

– О, а ничего раньше нет? Мой автобус отправляется в три тридцать, и если я не попаду на него, то не окажусь дома вовремя. – И родители догадаются, чем я сегодня занималась, этого я не сказала, но администратор, казалось, услышала мою недосказанную мысль. Она снова обратилась к компьютеру и сочувственно поцокала языком.

– Мне очень жаль, но это единственное, что я могу вам предложить. – Оно того стоило? Рискнуть всем. Впервые в жизни я не могла взвесить все «за» и «против», не могла просчитать все последствия, не могла сохранять спокойствие, не могла мыслить рационально и учесть все обстоятельства. Потому что, по большому счету, выбора у меня не было. Мысль о том, что я отправлюсь в смотровую без ожидающей моего возвращения Бейли, показалась невыносимой. Я-то думала, что хочу лишь, чтобы она привезла меня сюда, а на самом деле рассчитывала на большее, гораздо большее. Мне была нужна подруга. Не та, которая знала лишь о лучшей части меня. А настоящая. Если мне нужна была подруга, если я хотела, чтобы кто-то остался рядом, надо было в свое время находиться рядом с ней. И теперь необходимо исправить это.

– Хорошо, я согласна.

Я несколько всполошила медсестер заявлением о том, что приеду в клинику позже. Попыталась уверить их в том, что не передумала. Но они, должно быть, не часто слышали что-то вроде: Я должна спасти нашу дружбу. Проигнорировав появившееся в их глазах сомнение, я пошла в комнату ожидания к Бобу. От посмотрел на меня поверх журнала.

– Уже?

– Мои планы изменились, Боб. Пошли.