Глава 23
Тревожный окрик Малабониты прозвучал так внезапно, что я, умиротворенный погожим утром и неторопливой ездой, не сразу уразумел, что стряслось. «Заснула и сорвалась с мачты!» – первое, что промелькнуло у меня в мыслях, хотя, если бы это было так, я непременно увидел бы, как наша впередсмотрящая брякнулась на палубу. Но этого не произошло. Долорес продолжала стоять на марсе и кричать… нет, вовсе не ругательства, а призывала меня остановиться. И я, естественно, не имел права ей не подчиниться.
– Стоп колеса! – крикнул я в коммуникатор моторного отсека и, застопорив штурвал, поспешил на палубу…
– Что стряслось? – задрав голову, спросил я Долорес полминуты спустя, когда истребитель остановился и грохот колес умолк.
– Живо лезь сюда, Mio Sol! – отозвалась она, не сводя взора с горизонта. – На это тебе надо самому посмотреть!
– Вот дерьмо! – пробормотал я и, отерев потные руки о комбинезон, покарабкался на мачту так быстро, как только мог…
Судя по карте, Моя Радость должна была вот-вот узреть башни Гексатурма. Именно их верхушки она только что и заметила. И хотя извещать меня об этом было необязательно – все мы и так знали, что к полудню доберемся до крепости, – тем не менее Малабонита не только сделала это, но и подняла тревогу.
И, надо думать, неспроста, раз у нее даже не нашлось слов, чтобы описать то, что она увидела на горизонте…
Все до единой башни были на месте и маячили на фоне затянутого рассветной дымкой далекого склона Африканского плато. Однако что за ерунда: две из них – вторая и четвертая – изменились совершенно невероятным образом! Та ненормальная башня, что была ближе к нам, стала на целую четверть короче и выглядела так, словно ее верхушку откусил какой-то исполинский монстр. А другая, будучи надломленной в верхней трети, накренилась на запад. И теперь она выступала из некогда стройного ряда знаменитых на всю Атлантику символов Гексатурма, словно сильно расшатанный зуб из череды здоровых зубов.
Дымка, что окутывала крепость, тоже была довольно странная. Не голубоватая – та, что затягивает горизонт и манит в дальние странствия романтиков вроде Дарио, – а грязно-серая и сносимая ветром в Червоточину. Но если метаморфозы с башнями я пока объяснить не мог (на мираж это явно не походило), то витающая над ними муть была не чем иным, как огромным облаком пыли. Оно поднялось чуть ли не вровень со склонами Гибралтарского прохода и лишь над крепостью, а значит, виноват в этом был явно не ветер. И не Кавалькада, о которой я подумал во вторую очередь. Чтобы она так напылила, дону Балтазару пришлось бы долго и беспрерывно гонять свой отряд кругами по равнине у стен Гексатурма. Что, сами понимаете, вряд ли можно считать разумной версией того, что творилось там в эти минуты.
Присмотревшись, я также заметил мелькающие в пылевой завесе стремительные тени. А прислушавшись, уловил сквозь мерный гул работающего на холостом ходу Трудяги далекий раскатистый грохот. Он то стихал, то вновь нарастал, но не прекращался ни на мгновение.
Такой же шум можно порой расслышать, находясь поблизости от какого-нибудь Столпа, когда от него начинают отваливаться не один и не пять, а сразу не менее полусотни обломков. Иносталь, содрогающаяся от наносимой по ней череды мощных ударов, – спутать подобные звуки с другими нельзя даже на большом расстоянии. И поскольку перед нашим отбытием из крепости нас не предупреждали ни о каких намечающихся в ней ремонтно-строительных работах, становилось очевидно: все, что мы сейчас видим и слышим, есть отзвуки не созидательного, а, напротив, разрушительного процесса. И его немалые масштабы было нетрудно оценить уже отсюда.
– Пропади все пропадом, да ведь там идет самая настоящая война! – ошарашенно проговорил я. – И не просто война, а…
Я не договорил, отказываясь озвучивать очевидную догадку, и вместо меня это сделала Долорес:
– По-моему, нет сомнений в том, что войска Владычицы Льдов осадили Гексатурм и начали штурм его западной стены. Святой Фидель Гаванский, это ж какие силы они туда подтянули?
– Наверняка всю эскадру адмирала Чарльза Дирбонта, – нахмурившись, предположил я. – Или по крайней мере большинство его ударных дивизионов. Без Дирбонта и его техники взять крепость табуитов невозможно в принципе. Да и Кавалькада, могу поспорить, эту войну также не пропустит. Не говоря о простой пехоте, которая прибыла туда на борту бронекатов. И разрази меня метафламм, если южане, проделав такой путь, не настроены воевать до победного конца!
И будто вторя моим словам, вершину одной из еще не поврежденных башен окутал черный всполох. Довольно крупный и тоже заметный издалека. Такой выброс метафламма мог быть порожден источником пламени, многократно большим, чем огонек зажигалки гранд-селадора и те коварные пули, какими обстреливали нас в предгорьях Хребта кабальеро. Стало быть, армия Владычицы располагала не только такими пулями, но и «би-джи»-снарядами помощнее. И раз так, значит, моя догадка начет эскадры адмирала Дирбонта была верной. У него имелись самоходные метательные машины-дальнобои, способные зашвырнуть такой заряд на расстояние, на котором он станет безопасным для метателя. А пробив обычными камнями иностальную обшивку башен, Дирбонту затем не составит труда подточить их метафламмом. Что, видимо, и произошло с теми из них, какие уже начали разваливаться.
С башней, возле которой разразился черный всполох, ничего не случилось; по крайней мере, отсюда она не выглядела поврежденной. Однако, судя по легкости, с какой дальнобой южан добил до башенной верхушки, они обстреливали метафламмом и камнями не только стену, но и внутреннюю территорию крепости. Разве только, как стало понятно в ходе наблюдения, «би-джи»-снаряды падали на нее редко, а значит, их количество у осаждающих было ограничено. Чего нельзя сказать о каменных глыбах, добыть которые они могли буквально повсюду. Добыть и забрасывать ими Гексатурм до тех пор, пока тот не падет или пока у адмирала не сломается последнее дальнобойное орудие.
За время, что мы с Малабонитой изучали горизонт, внизу у мачты собрались все, кто присутствовал на «Гольфстриме», включая де Бодье и Дарио, которые до этого находились в моторном отсеке. Застопорив колеса, механик и его ученик также не захотели томиться в неведении и выбрались на палубу, дабы выяснить, чем вызвана внезапная остановка.
Молчать о том, что происходит в Гексатурме, не имело смысла. И мы, вкратце обрисовав ситуацию, предложили всем желающим взобраться на марс и лично удостовериться в том, что я и Моя Радость не перегрелись на солнце и не бредим.
Само собой, такое желание изъявили все без исключения, и лишь у Сенатора оно, к сожалению, не совпадало с его физическими возможностями. Поэтому ему пришлось довольствоваться моим рассказом да возбужденными комментариями, что долетали с мачты всякий раз, когда на нее поднималась очередная пара наблюдателей. Особенно жутко звучали те выкрики, что извещали нас о новом «би-джи», чьи всполохи возникали над крепостью с интервалами где-то от десяти до пятнадцати минут. Камни же продолжали летать по воздуху без перерыва – как бросаемые южанами, так и сбрасываемые на них со стены монахами.
Продолжать путь, не обсудив увиденное, было неразумно, и мы собрались на экстренный совет прямо у подножия мачты. Как я и предчувствовал, дальнейшие планы табуитов не совпали с нашими. Монахи и Дарио пришли в немалое возбуждение. Они махали руками и рвались на помощь братьям, в то время как я, Долорес и Гуго призывали их не спешить, сначала все обдумать и лишь потом решать, как нам теперь быть.
Один лишь Сандаварг набычился и молчал, поскольку впал в нетипичное для себя состояние: он колебался. Звериное естество северянина влекло его на битву. Но разум, коего он также не был лишен, протестовал: глупо идти сегодня на поводу у этого самоубийственного желания. Пускай редко, но подобные озарения на Убби все-таки нисходили. В чем, как он сам признавался мне тогда, в Дельгадо, было отчасти виновато его общение со мной – человеком, чья патологическая осторожность заразила даже такого сорвиголову, как Сандаварг.
Если у ордена и существовали секретные пути в Червоточину, наши селадоры о них понятия не имели. А попасть в Гексатурм через западные ворота у нас не выйдет, даже прорвись мы к ним через штурмовые порядки врага по наведенной им через ров переправе (надо полагать, табуиты успели уничтожить свой быстро разрушаемый мост до подхода противника). Никто не откроет нам наглухо запечатанные проходы, ведь у нас на хвосте будет висеть Кавалькада и половина эскадры Дирбонта. Кидаться же на них в атаку лишь ради того, чтобы геройски погибнуть, я отнюдь не собирался. Ради каких таких убеждений, спрашивается?
Находись «Гольфстрим» в настоящий момент на территории крепости, я отрабатывал бы свой контракт, делая все, что прикажет наниматель. Но сейчас передо мной стояло лишь два контрактных обязательства: вернуться в Гексатурм и присматривать за Тамбурини-младшим. Первое по не зависящим от нас причинам мы выполнить не могли. Зато второе обязательство продолжали добросовестно выполнять. И намеревались делать это дальше, вплоть до поступления на сей счет новых распоряжений.
Спор между нами и табуитами разгорелся нешуточный. Все мы упрямо стояли на своем, наотрез отказываясь признать доводы оппонента. Еще немного, и разгневанные нашей строптивостью монахи, вполне вероятно, схватились бы за оружие и заставили нас везти их в бой силой. Это желание явственно читалось на их лицах. Но присутствие Сандаварга, чье колебание свидетельствовало о том, что пока он на нашей стороне – стороне разума, – удерживало селадоров от этого шага.
В конце концов именно Убби предложил компромиссный план, который в той или иной степени устроил и нас, и табуитов.
– А ну хватит орать, загрызи вас пес! – рявкнул северянин, чем разом остудил пыл всех спорщиков. – Нечего рвать глотки раньше времени! Давайте сначала доберемся до окрестностей Гексатурма, спрячемся за какой-нибудь скалой, разведаем, что к чему, а уже потом решим, как нам быть. Кто-нибудь из вас… – Убби повернулся к монахам, – …знает неподалеку от крепости место, откуда мы могли бы незаметно наблюдать за битвой?
Селадоры переглянулись, после чего самый старший из них – кажется, его звали Левчев – утвердительно кивнул.
– На карте найдешь? – поинтересовался я.
Левчев ненадолго задумался, поскреб макушку и снова кивнул, правда уже не так уверенно.
– Тогда пошли на мостик, покажешь, куда ехать, – сказал я ему. – А остальных попрошу разойтись по боевым постам и пребывать начеку. Возможно, южане обнаружили у крепости наши следы и отрядили за нами в погоню какой-нибудь перехватчик. А то и не один. Адмирал Дирбонт и дон Балтазар наверняка в курсе, что мы находимся здесь, и явно захотят снова отбить у нас «Гольфстрим»… Мсье де Бодье! Возвращайтесь в моторный отсек и – малый вперед. А ты, Убби, тоже загляни-ка на минуту в рубку. Хотелось бы кое о чем с тобой посоветоваться…
Простоватый, не слишком сообразительный Левчев не производил на меня впечатления человека, сведущего в топографии и разведке. И тем не менее место, куда он нас привел, идеально подходило для нашей цели. Это была одинокая, выветренная скала, имеющая форму перевернутого и воткнутого в землю вверх подошвой ботинка. Она торчала далеко в стороне от разыгравшихся событий и не интересовала в стратегическом плане нападающего на Гексатурм агрессора. В то время как с ее плоской вершины можно было видеть все, что происходит у западной стены крепости. Разве что вести наблюдение приходилось лежа на камнях, так как стоя в полный рост мы могли быть ненароком замечены противником. Впрочем, чего не стерпишь ради шанса быть в курсе исторических событий. Тем паче когда они имеют непосредственное отношение к твоей дальнейшей судьбе.
Склоны скалы были отвесными, и взобраться на них обычным способом было практически нереально. Но мы, подъехав к ней с невидимой врагу стороны, поступили проще: подогнали бронекат таким образом, что его правый борт вошел аккурат под скальный козырек – мысок перевернутого «башмака». При этом мачта «Гольфстрима» очутилась так близко от козырька, что стало возможно перелезть на него с марсовой площадки. Что мы и проделали опять-таки всей компанией, кроме оставшегося на палубе де Бодье. После чего, расползшись по вершине возвышенности, смогли наконец-то увидеть картину происходящего во всех ее душераздирающих подробностях…
Прежде величие королевы Юга олицетворялось у меня с ее огромными танкерами-водовозами и рыскающей по Атлантике Кавалькадой. Первые были свидетельством безграничной доброты Владычицы Льдов, а вторая служила живым воплощением ее гнева и неотвратимого возмездия. Да и не я один, полагаю, так думал. Однако теперь, взглянув на эскадру адмирала Дирбонта и на то, что она вытворяет, я понял, что в действительности представляет собой символ южного могущества и ярости. Второй в мире после Аркис-Грандбоула с его цельнометаллической стеной оплот несокрушимости – Гексатурм – стонал под натиском штурмующей его механизированной армии.
Ничего подобного ни по размаху, ни по жестокости я в своей жизни еще не видывал. Зрелище было столь грандиозным, что даже видавший виды Сандаварг присвистнул от удивления и пожелал бронекатам адмирала Чарльза, чтобы их загрыз пес. Какого размера должен быть этот пес, Убби не уточнил, но вряд ли в Атлантике существовали подобные вакты. Разве только они сбегутся сюда со всего мира, дабы растерзать бронированную армаду скопом, но и то сомнительно, что она окажется им по зубам.
Как я и предполагал, вряд ли эскадра собралась здесь в полном составе, оставив без охраны переправы через Фолклендский разлом и подступы к антарктическим льдам. За без малого месяц, что миновал со дня нашего бегства из Великой Чаши, южане успели бы подтянуть сюда по накатанным гидромагистралям лишь те войска, какие базировались в восточной половине Атлантики. Их мы, судя по всему, перед собой и наблюдали. Также не исключено, что на подходе у Дирбонта были подкрепления. Но, по мне, он неплохо справлялся со своей задачей и с той армией, какая имелась у него сейчас в распоряжении.
Ее главной ударной силой служили пять чудовищных полуавтоматических дальнобоев, чье шасси не уступало по крепости и устойчивости шасси водоналивных танкеров. На широких палубах этих бронекатов были установлены орудия, напоминающие древний требушет: массивная станина, поддерживающая сорокаметровый метательный рычаг. На его коротком конце висел на толстых тросах противовес весом никак не меньше трехсот тонн. А на длинном конце – сплетенное из тех же тросов приспособление, напоминающее пращу Сандаварга, только способное метать глыбы величиной с контейнер Макферсона. Передвигалось и взводилось это орудие также танкерным ДБВ. А расстояние, на какое оно пускало снаряды, позволяло южанам педантично рушить крепость, почти не опасаясь ответного обстрела с ее стен.
Все махины выстроились в растянутую вдоль всей стены линию и составляли арьергард осадных порядков южан. Катапульту обслуживали две команды: стрелковая и заряжающая. В состав последней входило три строймастера – инженерных бронеката, что долбили на куски окрестные скалы, подвозили обломки к дальнобою и загружали те в пращу. От звука, который она издавала при стрельбе – лязг в сочетании с жутким воем, – у меня волосы на голове вставали дыбом. Или, вернее, они как встали, так больше и не ложились, ибо попросту не успевали это сделать. Четыре орудия работали не переставая и вразнобой, каждое – со скорострельностью примерно один выстрел в пять минут. Пятое в данный момент бездействовало. От усердной стрельбы на нем оборвалась праща, и обе его команды совместными усилиями торопливо прилаживали ее обратно к рычагу.
Даже находясь в стороне от поля битвы, я инстинктивно вжимал голову в плечи, когда очередная брошенная гигантским дальнобоем глыба врезалась в цель. Как же тогда ощущали себя под такой бомбардировкой монахи, которые не отсиживались в укрытиях, а отважно отстреливались из всего, из чего только могли? На стене и башнях было размещено множество баллестирад, а внутри крепости стояли похожие катапульты, только менее габаритные и не самоходные. Им приходилось наносить удары вслепую, по наводке наблюдателей, и швырять камни через стену в загодя пристрелянные квадраты, как только там оказывался неприятель. Дальность боя этих орудий регулировалась так же, как у вражеских исполинов: либо весом снаряда, либо длиной тросов пращи.
Имелись у адмирала Дирбонта дальнобои и поменьше. Именно они бросали на Гексатурм помимо простых снарядов более компактные и легкие, но и более разрушительные «би-джи»-бомбы. Эти бронекаты вели стрельбу, находясь уже в зоне поражения крепостных орудий. Поэтому, пока главная палубная катапульта перезаряжалась, капитан дальнобоя либо маневрировал, либо отступал на безопасное расстояние.
На легких и средних штурмовых бронекатах орудия являли собой уже не требушеты, а обычные баллестирады. Только размеры их луков достигали до десяти метров, и стреляли они уже не гарпунами, а пудовыми каменными ядрами. Легкие дальнобои несли на себе один вращающийся на турели ядромет, средние – два или три. На последних баллестирады располагались каждая на отдельном палубном уступе. С них орудийные расчеты поражали цели, не мешая друг другу. Правда, при этом возможностью кругового обстрела обладало лишь расположенное выше всех самое мощное орудие. Оно, как правило, било по крепости, когда дальнобой отступал и был повернут к ней кормой, а обе его вспомогательные катапульты перезаряжались.
Счесть точное количество «кусачей мелочи» южан мешали ее неустанное мельтешение и пыль, которую она при этом поднимала. Однако лишь неопытный наблюдатель мог подумать, что эти стрелки действуют хаотично. Нет, они подчинялись единой тактике: умудрялись не сталкиваться между собой в пылевой завесе и вели безостановочный огонь, отвлекаясь на передышку, мелкий ремонт и пополнение боеприпасов не более двух-трех машин зараз. Все указывало на то, что капитаны дальнобоев знают свое дело и имеют опыт работы в команде.
На этот час табуиты полностью вывели из строя три маневрирующие машины противника. Они так и торчали на поле боя с раскуроченными бортами, палубными надстройками и разбитой ходовой частью. Выжившие члены их экипажей – если, конечно, таковые остались, – похоже, покинули свои бронекаты. Но сама поврежденная техника не была эвакуирована, поскольку все не занятые у дальнобойных катапульт строймастеры трудились на наиболее опасном участке штурма – в авангарде.
Армада южан не могла приблизиться к Гексатурму незаметно, и монахи успели разломать мост через ров, прорытый в полукилометре от крепости. Но адмирал Дирбонт был к этому готов. Он привел с собой достаточно инженерной техники, чтобы ее хватило на возведение двух переправ. Их постройка, судя по всему, началась не слишком давно – после того, как дальнобои хорошенько потрепали позиции защитников Гексатурма и организовали инженерам более-менее надежное прикрытие.
Два дивизиона бронированных бронекатов по полудюжине машин в каждом уже обвалили многоковшовыми землеройными роторами и грейдерными ножами берег траншеи, укатали колесами получившийся съезд, спустились на дно рва и теперь вгрызались в его противоположный склон. Ядра и булыжники табуитов сыпались на инженеров в гораздо больших количествах, чем на прикрывающие их дальнобои. И кабы не прочные и закрытые, подобно черепашьим панцирям, корпуса строймастеров, а также защитные решетки и жалюзи на их окнах, вряд ли южане продвинулись бы в рытье переправы так далеко, да еще не потеряв ни один бронекат.
С момента, как мы заметили на горизонте неладное, и до сей поры прошло около трех часов. Давал ли в течение них адмирал Чарльз стрелкам передышку, мы не знали. Но состояние крепостных башен, а также наверняка стены, которую мы тогда не видели, серьезно ухудшилось. Накренившаяся верхушка четвертой башни полностью обрушилась, и теперь она сравнялась по высоте со второй, которая за это время не претерпела значительных изменений. Зато они в той или иной степени постигли прочие башни. Ни одна из них больше не выглядела так, какими мы запомнили их, покидая Гексатурм двенадцать дней назад. А ведущийся по ним сокрушительный обстрел и не думал утихать.
Привезя с собой ограниченное число «би-джи»-снарядов, дальнобои метали их прицельно лишь в те участки стены и башен, с которых им удавалось сбить иносталь. Пристреляв орудия, набравшиеся опыта южане стали бить по крепости метче и, как следствие этого, эффективнее.
Надломленная в середине первая башня дала крен вбок и нависла над участком стены, что протянулся между ней и северным склоном Гибралтарского прохода. Засевшие там монахи поспешно снимали с турелей баллестирады и перебирались на другие позиции, которые освобождались на стене практически после каждого удачного выстрела дальнобоев. В третьей и шестой башнях зияли такие бреши, что на них можно было уже не тратить метафламм – по десятку точных попаданий из дальнобойных катапульт в каждую, и те завалятся так же, как это случилось с пятой. Она была подрублена у самого основания и рухнула внутрь крепости, отчего в некогда сплошном барьере образовался широкий просвет. Прорваться в него, правда, могла лишь пехота, да и то небольшими группами – лежащая громадина перегораживала пролом и позволяла обойти себя лишь по краям. Саму стену также испещряли трещины и пробоины. Они возникали там, где снаряды противника сорвали иностальные плиты и оголили каменную кладку, которую те прежде усиливали.
Построенная несколько веков назад, западная стена Гексатурма некогда считалась такой же вершиной прогресса, как бронекаты и прочие созданные на основе ДБВ механизмы. Ее ворота, подъемные краны, лифты и автозарядные системы баллестирад также работали за счет энергии Неутомимых Трудяг. А иностальной панцирь, покрывающий снаружи каменную стену и металлические башни, мог обезопасить их от любых осадных орудий той поры. Однако шли годы, в Атлантике менялся расклад сил и политические порядки, и прогресс не стоял на месте. Со временем были истреблены орды кочевников, что перемещались по миру и грабили плохо защищенные поселения. Многие из этих поселений, наученные горьким опытом, превратились затем в укрепленные города и начали давать отпор захватчикам не хуже Гексатурма. Его стены по-прежнему считались неприступными, но лишь потому, что уже давно никто не объявлял ордену войну и не рисковал брать его цитадель приступом. Настолько давно, что даже сами табуиты стали воспринимать это обстоятельство как догму.
И вот, когда в Гибралтар вступила армия, оснащенная не допотопными стенобитными орудиями, лестницами и осадными башнями, а мощной техникой, способной штурмовать современные города, неожиданно выяснилось, что от былой неприступности Гексатурма не осталось и следа. Она не выдержала первой же дотошной проверки, и миф о ней был развеян Владычицей Льдов буквально в один день.
Монахи готовились обстреливать лезущего на стены врага из луков, арбалетов и баллестирад. Но вражеская пехота была не дура и не желала приближаться к крепости, пока дальнобои не завершат свою разрушительную работу. Истребители, перехватчики и штурмовики южан, а также Кавалькада держались пока в стороне от боевых действий. Все они выстроились позади исполинских катапульт в ожидании приказа к штурму и заодно прикрывая их от возможной контратаки защитников. Надумай они осуществить вылазку из крепости по каким-нибудь тайным тоннелям, дабы обойти противника и напасть на его главные орудия с тыла, табуитам пришлось бы сначала пробиваться через вышеупомянутую армию. Что у них вряд ли получилось бы, поскольку нападающие предвидели такой их ход и пребывали настороже.
Пыль, вой, лязг, грохот; взмывающие вверх рычаги катапульт с привязанными к ним пращами; мельтешащие по воздуху глыбы и ядра; кружащие по полю бронекаты; падающие со стен крепости оторванные иностальные плиты; стонущие от перегрузки, покореженные каркасы башен; редкие и всегда неожиданные всполохи метафламма и разлетающиеся во все стороны обломки каменной кладки… В этом кромешном хаосе я практически не видел людей, кроме тех далеких, мечущихся по стене и башням монашеских фигурок; о всадниках Кавалькады умолчу, поскольку они еще не ввязались в драку. Это была механическая война, война движущейся иностали против иностали неподвижной. И хоть вторая многократно превосходила первую по весу, энергия, упорство и безостановочное движение являлись теми факторами, за счет которых в этой битве мелкий противник одолевал более крупного.
Оторвать взор от их схватки было решительно невозможно. Меня и прочих распластавшихся на скале наблюдателей сковало оцепенение, продлившееся невесть сколько – я не смотрел на хронометр, – но явно больше часа. От размаха эпического батального полотна и от свербевшей в мозгу мысли, что это происходит с нами наяву, а не во сне, я не мог вымолвить ни слова. И даже на время забыл, что нам самим ежеминутно угрожает смертельная опасность.
Взирая на осаду Гексатурма, я жил только настоящим моментом, напрочь забыв о прошлом и не загадывая наперед. Наверное, подобные ощущения испытывали наши далекие предки, когда глядели, как Вседержители сначала окружают Землю своими гигантскими космическими кораблями, а затем сбрасывают на нее Столпы. Глупо, конечно, сравнивать масштабы этих двух разделенных бездной веков трагедий. Но поскольку о Всемирном Затмении я знал лишь понаслышке, то в моем воображении оно было вполне сопоставимо с катастрофой, какая разворачивалась здесь и сейчас на наших глазах.
Сколько еще мы провалялись бы на камнях, словно соревнуясь, кто из нас дольше всех сохранит молчание и неподвижность? Кто знает. Бушующей рядом с нами буре не было до нас никакого дела. Но меня не покидало чувство, что стоит лишь мне пошевелиться, как она сразу заметит меня и сей же миг сотрет в порошок. Причем вместе со скалой, на которой мы расположились.
Из оцепенения нас вывела башня номер один, крен которой достиг-таки критического угла и которая рухнула на северную оконечность стены. Развалив ее почти наполовину, громадина пролежала на ней четверть минуты, будто раздумывала, в какую сторону скатиться. И в итоге прямо как пышнотелая северная мадонна, лениво, с неохотой перевалилась наружу, к подножию крепости.
На этом падение колосса не завершилось. Лишенная брони, башня вновь стала тем, чем фактически являлась – древней подводной лодкой, – и покатилась по перевалу дальше, набирая разгон и раскатисто грохоча на ухабах. Торчащая прежде на лодочном корпусе рубка, которую строители крепости переоборудовали под балкон для стрелков, была смята многотонным снарядом дальнобоя-исполина. И теперь ничто не мешало этому катку кувыркаться по склону с невиданной для такой махины легкостью.
Вышло бы очень кстати, попадись ей навстречу идущие на приступ враги. Но, увы, те еще не перебрались через ров, и потому башня не нанесла им никакого урона. Напротив, после своего падения она оказала южанам еще одну неоценимую услугу. Докатившись до рва, громадина с разгона ухнула в него севернее возводимой строймастерами переправы. Диаметр башни оказался чуть меньше ширины траншеи и чуть больше ее глубины. И когда вздыбленная от толчка махины земля осыпалась, мы глядели лишь на торчащий изо рва покатый и усеянный вмятинами башенный бок. Который с нашей наблюдательной точки напоминал широкий – метров шестьдесят или даже семьдесят – горбатый мост.
И этот мост был замечен не только нами. Не прошло и полминуты после его возникновения, как над мачтой одного из стоящих в резерве штурмовиков взметнулся яркий вымпел. Но не с гербом Владычицы Льдов, а с изображением двух перекрещенных лопат. Что означает этот сигнал, я понял, когда все двенадцать роющихся в траншее строймастеров выбрались обратно на берег и, развернувшись, дружно покатили в тыл. Туда, где находилась ставка адмирала Чарльза.
– Надо срочно что-то делать!.. – Падение башни также всполошило Тамбурини-младшего и вновь заставило его вспомнить о священном долге табуита. – Нам надо как-то помочь братьям! Нельзя просто сидеть и смотреть, как они гибнут! Каждая минута нашего бездействия, возможно, убивает кого-то из наших близких друзей! Хватит выжидать! Потому что это!.. это!..
Он, вероятно, хотел сказать «Это – трусость!». Но вперивший в него грозный взор Сандаварг дал понять, чтобы парень хорошенько подумал, прежде чем договорить свою фразу. Дарио молчаливый намек северянина понял и остерегся продолжать. А тот отвернулся от новобранца и посмотрел на меня. Правда, уже не грозно, а с вопросительным выжиданием. Это тоже был намек, но на сей раз он был адресован мне, и вряд ли кто-то еще мог догадаться, что за ним кроется.
А крылось тут вот что. После того как селадор Левчев показал мне утром на карте скалу-«башмак» и мы продолжили путь, на мостик поднялся Убби, с которым мы провели важное для всех нас оперативное совещание. Оно касалось не столько нападения южан на Гексатурм, сколько того, каким образом нам соблюсти теперь наш контракт. Тот самый контракт, который был заключен между нами и гранд-селадором накануне этого рейса. И никто другой из моей команды, кроме Сандаварга, не мог помочь мне разрешить этот щекотливый вопрос.
– По-моему, все здесь совершенно очевидно, – начал я, убедившись, что нас никто не может подслушать. – Наш парень умен как энциклопедия, но стоит ему увидеть то, что творится в крепости, и он, ручаюсь, опять впадет в героическое безрассудство. А оно у него, сам знаешь, не чета твоему безрассудству. Если тебе оно обычно помогает, то Дарио – точно погубит. И что из этого следует?
– Если папаша парня выживет в заварухе, а он – нет, то всем нам очень и очень не поздоровится, – догадался Убби, вполне способный предсказать развитие грядущих событий.
– Может, и поздоровится, а Тамбурини-старший даже нас поймет и простит, – подсластил я пилюлю, но не настолько, чтобы она перестала горчить. – Но осадок у него на душе все равно останется. И тогда о нашей дружбе с орденом придется навсегда забыть.
– Что верно, то верно, загрызи тебя пес. – Убби нахмурился. – Ты-то со своей бандой это как-нибудь переживешь. Но я дружу с орденом уже десяток лет, и для меня ссора с ним – несмываемый позор до самой смерти. А ссора из-за гибели сына главы ордена – вдвойне заслуженный несмываемый позор. Мы поклялись присматривать за парнем и в итоге не сдержали клятву… За такое с меня спросит не только орден, но и мои братья-северяне. И что я им на это отвечу?
– Но если мы просто свяжем Дарио по рукам и ногам, запрем его в трюме, – продолжал я, – а потом удерем подальше от Гексатурма и станем выжидать, чем закончится война, это тоже обернется для нас проблемами. Само собой, не такими катастрофическими, как в первом случае. Но и не теми, от которых можно будет взять и отмахнуться.
– Если гранд-селадор погибнет, а его сын останется в живых, – вновь взялся рассуждать Сандаварг, – он непременно спросит нас, почему мы трусливо сбежали с поля боя и ничего не предприняли для спасения его отца. А перед этим парень разболтает о нашем постыдном бегстве на всю Атлантику. И тогда мне придется найти и убить его, потому что никому не дозволено называть Убби Сандаварга трусом. И каков тогда смысл увозить Тамбурини-младшего от смерти, если после этого он сам будет искать встречи с братом Ярнклотом?
– Возможно, если дела у табуитов пойдут хуже некуда и Гексатурм падет, есть смысл рискнуть спасти обоих Тамбурини, – предложил я компромиссный выход из нашего нелегкого морального тупика. – Но не бросаться очертя голову в битву с адмиралом Дирбонтом, в которой у нас нет ни единого шанса выжить, а попытаться сначала влиться в состав его эскадры. И уже потом, заполучив себе такое прикрытие, решать, как быть дальше.
– Либо ты, Проныра, повредился рассудком, либо я чересчур туп, но что-то у меня не получается врубиться в твой гениальный план, – заметил северянин, наморщив лоб. – Так что ты, смотри, поаккуратнее! Обозвать меня тупым совсем не то, что трусом, но проделывать такое на людях я бы тебе очень не советовал.
– Гениальности в моем плане не больше, чем в других авантюрах, которые мы с тобой успели провернуть, – ответил я, пропустив слова крепыша-коротыша мимо ушей. За время, что мы с ним были знакомы, он ежедневно стращал меня всевозможными членовредительствами, но пока не привел в исполнение ни одну свою угрозу. Впрочем, в случае с Убби не было гарантии, что такой день никогда не настанет. – Будет здорово, если Гексатурм выстоит. Однако, судя по тому кошмару, что мы видели, я не стал бы делать на это ставку. Едва стены крепости падут, армада Дирбонта и Кавалькада ворвутся в нее, а затем – и в Червоточину, после чего там разразится грандиозная неразбериха. В которой мы могли бы выдать себя за южан, благо нынче «Гольфстрим» почти неотличим от их техники. Осталось лишь навесить на него немного камуфляжной мишуры, что завалялась у нас в трюме среди трофеев, и дело сделано.
– Ты полагаешь, в суматохе у нас появится шанс добраться первыми до храма Чистого Пламени, чтобы вывезти оттуда гранд-селадора и всех, кого он еще захочет спасти?
– У нас будет такой шанс, если в Гексатурме «Гольфстрим» ничто не задержит. Ну а нет – уйдем в глубь Червоточины той тропой, по какой в Гексатурм поставляется вода. Все равно бежать обратно в Атлантику, когда на ее восточной половине хозяйничают и эскадра Владычицы, и Кавалькада, нам категорически противопоказано…
Вот почему сейчас, когда скорое падение Гексатурма не вызывало сомнений и Дарио снова заговорил о долге табуита и самопожертвовании, Убби своим красноречивым взглядом дал мне понять, что пока селадоры не наделали глупостей, самое время посвятить их в наш план.
Я не возражал. И, оставив Малабониту следить за развитием событий, велел остальным наблюдателям вернуться на «Гольфстрим», сказав им, что у меня есть идея, как помочь защитникам крепости. Тамбурини-младший и прочие, естественно, не возражали и поползли обратно, к ведущей на скальную вершину нашей импровизированной лестнице.
Спустившись с мачты, монахи застали де Бодье за странным занятием. Он цеплял к подъемному тросу мачты новенький флаг, взятый из груды отбитых нами у Кавалькады трофеев. На флаге красовался герб Владычицы Льдов – синий щит с белой волнистой линией. Точно такой же, судя по испачканным в краске рукам Гуго, был уже наскоро нарисован им на обоих наших бортах. Так, как я и приказал ему, прежде чем мы отправились созерцать битву. Помимо флага и гербов механик заодно поменял название истребителя, прикрепив на носу справа и слева поверх старого имени листы жести с новым: «Мицар».
Взято оно было, естественно, не с бухты-барахты. Именно так назывался один из известных мне истребителей, который патрулировал подступы к Фолклендскому разлому на юго-западе Атлантики. И который, как я предполагал, не должен был сейчас здесь находиться. А даже и участвуй он в осаде, вряд ли в пыли и суматохе южане обратят внимание на два одинаковых бронеката. Тем более что я не планировал кидаться в гущу битвы, врываясь в Гексатурм вместе с ударными дивизионами Дирбонта, а, напротив, был намерен держаться подальше от них.
Гуго нарочно разбавил краску, чтобы сделанные им рисунки выглядели блеклыми, словно бы покрытыми пылью и выцветшими на солнце. Неплохо постарался, надо заметить. Хотя тут нужно сказать спасибо не только ему, но и Владычице Льдов. За ее непритязательные художественные вкусы и простенький герб, воспроизвести который оказалось по силам даже не сведущему в изобразительном искусстве де Бодье.
Дабы табуиты не подумали о творчестве Сенатора дурного, я поспешил объяснить им, чем вызвана эта переделка «Гольфстрима» в «Мицар». И довел до них наш хитрый стратегический замысел. После чего, однако, не сорвал аплодисменты, как ожидал. Более того – наткнулся на стену такого глухого непонимания, что ее, наверное, не сокрушили бы даже дальнобои южан.
«Вы ошибаетесь, думая, что полчища захватчиков ворвутся в Гексатурм! Да, крепость сильно пострадала, но она ни за что не падет! По крайней мере до тех пор, пока каждый из нас готов без раздумий отдать за нее свою жизнь!» – так можно вкратце передать смысл героической тирады Левчева, горячо поддержанной остальными селадорами, включая, разумеется, Дарио. Судя по их исполненным решимости взглядам, они действительно в это верили. Верили истово, наотрез не желая признать очевидное: их «неприступная» цитадель разваливалась буквально на глазах, а враг продолжал ей в этом всячески способствовать.
В данную минуту передо мной стояли уже не те табуиты, каких я знал еще нынешним утром, а натуральные фанатики. Они признавали лишь одну стратегию: ринуться без оглядки в бой и с честью погибнуть во имя их общего священного дела. И, как любых впавших в раж фанатиков, призвать селадоров к здравомыслию, образумив их аргументами, являлось теперь невозможно.
Впрочем, я и Убби не растерялись. После нашего утреннего спора с монахами мы получили представление, чего от них можно ожидать. И знали, что делать, если наши ожидания все-таки оправдаются.
– Мы отказываемся поддерживать ваш план! – подытожил Левчев свое темпераментное выступление. – Для нас он – кощунство! Вы требуете, чтобы мы признали свое поражение в самый разгар битвы! Этому не бывать! Но мы уважаем и ваш выбор и не вправе осуждать вас за такое недопустимое для нас предложение. Мы просто говорим: с этой минуты нам с вами не по пути! Откройте выход! Мы идем на помощь нашим братьям с открытым забралом и под нашим, а не вражеским гербом!
– Хорошо. Как скажете. Ваше право, – не стал я пререкаться и, подойдя к рычагу подъемника, опустил для селадоров трап.
– Не так быстро, парень! – пророкотал Сандаварг, хватая за шиворот Тамбурини-младшего, устремившегося к выходу вслед за братьями по оружию. – Уходят только они! Ты остаешься!
– Что?! – не понял Дарио, оторопев и от неожиданности, и от бесцеремонности, с какой северянин его остановил. – В чем дело?! Да как вы смеете?! Вы хоть знаете, что с вами будет, если я!..
– Да наплевать! – Убби не волновало, как он ответит за свою грубость перед орденом. Не волновало настолько, что крепыш-коротыш зашел еще дальше: взял и «гуманным» ударом – основанием кулака – двинул парню по макушке и оглушил его. Затем, чтобы его протесты не отвлекали Сандаварга от выяснения отношений с прочими табуитами, которым его поступок, само собой, пришелся не по нраву.
– Даже не вздумайте! – предостерег их северянин, набычившись и стиснув кулаки. Он стоял над телом лишившегося сознания Дарио и сверлил лютым взором схватившихся за рукояти мечей монахов. Они рванулись было на выручку сыну главы ордена, но рык Убби осадил их, будто удар плети. Сам он за оружие не хватался – очевидно, чуял, что до драки дело все-таки не дойдет. Но селадоры видели, что брат Ярнклот лежит в трех шагах от Сандаварга, и не сомневались, что, если потребуется, наемник не колеблясь пустит оружие в ход.
– Ну чего встали? Раз решили идти, значит, проваливайте отсюда! – поторопил Убби замешкавшихся табуитов. – Но одни, без парня! Ему с вами тоже не по пути! Мы поклялись его отцу присмотреть за ним и не намерены отступать от своей клятвы! Мое слово, загрызи вас пес!
Левчев перевел взгляд с северянина на оглушенного Дарио, шумно вздохнул, молча покивал головой и оставил в покое меч. Потом снова посмотрел на Сандаварга и ответил:
– Что ж, согласен: да будет так. Возможно, это даже правильно. Я и сам думал, не лучше ли оставить Дарио с вами, ведь для ордена его жизнь куда ценнее, чем пять наших жизней, вместе взятых… – И обратился ко все еще готовым выхватить оружие селадорам: – Господин Убби говорит справедливо. Нам и правда не стоит брать с собой этого парня. Час его битвы еще не пробил. Ему предстоит умереть не здесь и не сегодня… Идемте, братья. Настало наше время показать южанам, чего мы стоим и какую жестокую ошибку они допустили, явившись в наши края!
И, развернувшись, сбежал не оглядываясь вниз по сходням. Четверо товарищей Левчева, не сказав ни слова, направились за ним. Я дождался, когда последний из них сойдет на землю, переключил лебедку на реверс и, мысленно пожелав храбрецам удачи, поднял трап.
Больше мы с ними никогда не встречались и могли лишь догадываться, какой смертью храбрых они пали. Видевшая их последней, Долорес сказала, что прежде чем монахи скрылись за завесой пыли, они повернули в сторону ближайшей исполинской катапульты – наверное, решили попытаться вывести ее из строя. Но поскольку этот дальнобой продолжал швырять глыбы до последнего, надо полагать, мое мысленное напутствие табуитам оказалось напрасным…
– Что ты намерен с ним делать? – спросил я Сандаварга, который, зажав в зубах веревку, перевернул бесчувственного Дарио со спины на живот.
– Отнесу его в трюм и там запру, – ответил северянин, взявшись опутывать парню сведенные за спиной руки. – Сегодня он для нас больше не помощник. Будет только мешаться под рукой и досаждать нам своими воплями.
– Пожалуй, – согласился я. И, оставив Убби заниматься пленником, покарабкался обратно на мачту. Теперь, когда наши разногласия с табуитами были утрясены, нам оставалось лишь сидеть в укрытии и ждать. И это было, наверное, самое удивительное ожидание в моей жизни. Судите сами: разве кто-либо еще из Проныр до меня вывешивал на мачте «Гольфстрима» флаг Владычицы Льдов, намереваясь по собственной воле коварно влиться в ряды ее армии?..