Рассматривая вероятные структурные характеристики мобилизационного проекта для современной России, мы приходим к выводу, что он с необходимостью должен был носить скрытый, а не открытый характер, его начальная фаза, в настоящее время частично реализованная; носит милитарный характер и имела своей целью обеспечение высокой степени безопасности от любой внешней агрессии с использованием современных и перспективных систем вооружения, уже имеющихся в распоряжении потенциального противника или способных поступить к нему в течение конфликта; а вход в эту фазу состоялся не позднее 2002 года. Хотя очевиднее было бы напрямую соотнести его с приходом к власти в Российской Федерации Владимира Путина.

В связи с этим возникает закономерный вопрос: можно ли найти в истории человечества примеры реализации мобилизационных проектов, хотя бы отдалённо соответствующие по своим видимым ключевым параметрам описанному выше?

Ответ на него оказывается вполне закономерным, хотя для многих и неожиданным, — теория и практика скрытой мобилизации на протяжении практически всего ХХ века разрабатывалась и применялась прежде всего в российской/советской армии (о преемственности традиций отечественных Вооружённых сил и о роли значительной части верхушки «царского» генералитета в Октябрьской революции и гражданской войне имеется уже достаточно обширный комплекс исследований, в том числе — работы О. Стрижака). Причиной тому стали объективные условия, затрудняющие для России ведение системных конфликтов, в том числе — военных. Прежде всего, имелась в виду обширная территория страны с неразвитой транспортной инфраструктурой. А субъективным толчком, видимо, стало поражение в русско-японской войне 1904–1905 гг., которое заставило ещё раз вернуться к опыту столь же неудачной — и по тем же причинам — Крымской войны 1853–1856 гг. В результате Николаем II 17 февраля 1913 г. было утверждено «Положение о подготовительном к войне периоде», в котором впервые особое значение отводилось системе скрытых мобилизационных мероприятий, — уже на этапе тех или иных дипломатических осложнений, предшествующем, по мнению верховной государственной власти, открытию военных действий.

Бывший полковник императорского Генштаба, а впоследствии — начальник Генштаба Красной Армии Б.М. Шапошников, анализируя события накануне 1 августа 1914 года, писал: «Мобилизация на пороге мировой войны являлась преддверием войны, фактическим её объявлением и только в таком смысле и могла быть понимаема». Полученный в ходе Первой мировой опыт на этом направлении, признанный в целом удачным, впоследствии позволил скорректировать — прежде всего, в сторону расширения на экономическое пространство — данное нововведение.

Как отмечает военный историк А. Зайончковский, начальник Штаба РККА М.Н. Тухачевский уже в июне 1926 г. писал председателю Реввоенсовета К.Е. Ворошилову: «Подготовка к быстрому и планомерному переходу страны и её вооруженных сил от положения мирного к военному составляет одну из самых сложных и ответственных задач руководящего аппарата страны и армии. Та из воюющих сторон, которая с этой задачей справится лучше, приобретёт огромные преимущества перед страной, в этом отношении отстающей». На основе предложений М.Н. Тухачевского и документа 1913 г. Междуведомственным мобилизационным комитетом было разработано «Положение о подготовительном к войне периоде», утверждённое Постановлением Совета Труда и Обороны от 11 августа 1926 г.

Дальнейшее развитие этих планов послужило основой для создания «запасных» площадок советских индустриальных гигантов на Востоке страны, их беспрецедентной переброске на эти площадки в 1941–1942 гг., более известной под названием эвакуации, что, в конечном итоге, сыграло выдающуюся роль в Победе 1945 года.

С другой стороны, успешную скрытую мобилизацию, но в сугубо военном плане, провела Финляндия накануне «зимней войны» 1939–1940 годов, развернув еще в октябре 1939 года, под видом «учений резервистов», 6 дополнительных дивизий, в результате чего численность финской армии возросла с 37 до 127 тысяч человек, то есть советские войска в начале войны неожиданно для себя столкнулись с вчетверо-впятеро более сильным противником, чем предполагалось. В «сталинской» разведке тогда «полетели головы», но ведь, хотя масштаб проведенной операции был «не тот», «школу» российского императорского генштаба у Маннергейма из-за этого никто отрицать не будет. Да и «общий язык» с финским маршалом, несмотря на блокаду Ленинграда, повлекшую за собой сотни тысяч жертв гражданского населения «колыбели революции», Сталин впоследствии нашёл…

Точно так же после войны, по мере появления и развития новых видов оружия (атомного, термоядерного и т. д.) и пространств собственно военного конфликта деформационного уровня (например, помимо традиционных суши, воды и — со времён Первой мировой — воздуха, появились сначала космическое, а затем — «электронное») данная, уже опробованная, методология распространялась и на них. То же самое должно быть, по идее, справедливо и для системных конфликтов информационного и трансформационного уровня, которые все вместе определяются сегодня ёмким синтетическим термином «гибридная война».

Всё это, учитывая также роль «ведомства Берии» в реализации мобилизационного проекта в годы войны, а также атомного и ракетно-космического проекта сразу после её окончания, заставляет предположить, что центр мобилизационного планирования сместился из генштаба, которому оставили собственно военные вопросы, в спецслужбы СССР и связанную с ними часть партийно-государственного аппарата.

Многие исторические события, по крайней мере — ХХ и ХХI веков, если рассматривать их с точки зрения данной гипотезы, могут обнаружить совершенно неожиданные связи между собой, выстраиваясь в сложные динамические структуры.

Особое место в этом ряду занимает грандиозный крах советского проекта, со второй половины 60-х годов внезапно утратившего свою социально-экономическую эффективность, и практически одновременный невероятный скачок экономики КНР, которая, как отмечают Юрий Тавровский, ныне покойный Александр Анисимов и другие видные китаисты, на протяжении нескольких десятилетий(!) демонстрировала темпы роста намного большие, чем даже заявленные официально 7-8-10 %.

Нечто подобное демонстрировала Западная Германия в 50-е годы, Япония — в 60-е, «новые азиатские тигры» — в 70-е. В 80-х пришёл черёд китайского «красного дракона».

Если считать известное в качестве формулировки «закона сохранения материи» высказывание М.В. Ломоносова: «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому», — соответствующим действительности, то в данной ситуации естественно сделать вполне определённые выводы. Прежде всего — о том, что высказанные выше соображения о существовании, реализации современного российского мобилизационного проекта и его существенной преемственности по отношению к мобилизационным проектам 1913 и 1926 годов, а также к мобилизационным проектам предвоенного, военного и послевоенного времени, имеют право на существование в статусе гипотезы, с которой наблюдаемая картина событий совпадает лишь частично. В то же время, следует признать, что ничего существенного в данной картине этой гипотезе напрямую не противоречит.