Согласно данным Росстата, отечественный ВВП в 2017 году составил чуть меньше 92,037 трлн. рублей, что, при средневзвешенном курсе доллара к рублю 1:58,3529, соответствует номинальному ВВП в размере 1,577 трлн. долл., и эта цифра хорошо коррелирует с указанной МВФ цифрой в 1,527 трлн. долл. (разница в 50 млрд. долл. связана, видимо, с тем, что МВФ использует не среднегодовое, а среднемесячные значения обменного курса). В то же время, показатель ВВП по ППС у России в 2017 году, согласно данным того же МВФ, равен 4,007 трлн. долл., при вкладе «теневого» сектора экономики в 38,42 %. Соответственно, наша страна занимает 6-е место среди крупнейших экономик мира, а курс её валюты занижен более чем в 2,6 раза (с учётом разницы в оценках доли «теневого» сектора: 16 % у Росстата, 38,42 % у МВФ, — более чем в 1,8 раза).

Показатель «$/валюта» здесь — отношение номинального курса обмена национальных валют на доллар США к курсу паритета их покупательной способности. «Слабая» валюта априори считается «плюсом» для любой экспортно-ориентированной экономики, позволяя удерживать и расширять внешние рынки для своей продукции. Но понятно, что зависимость здесь — далеко не линейная, поскольку за какой-то «красной чертой» потери от «дорогого», но жизненно необходимого импорта и вывоза капитала (умноженные на «долларовый налог») становятся больше экспортных выгод. Россия, с её формально положительным платежным балансом 2017 года в 35,2 млрд. долл. и нетто-вывозом капитала в 29 млрд. долл., к сожалению, если не пересекла эту «красную черту», то находится в уже опасной близости к ней. Что — особенно в условиях длящихся антироссийских санкций со стороны «коллективного Запада» во главе с США — говорит о необходимости значительной корректировки государственного финансово-экономического курса.

Более того, как уже отмечалось на одном из наших «круглых столов», «Мир накануне больших перемен» («Изборский клуб», 2018, № 2) формально российская экономика, начиная с 1992 года, глубоко убыточна, её сальдированная оценка за период 1992–2017 гг. в сопоставимых текущих ценах снизилась в 3,5 раза — с уровня ~70 до ~20 трлн. долл., а совокупное национальное богатство составляет всего ~4 трлн. долл. — в 30 раз ниже, чем соответствующий показатель для США (~120 трлн. долл.).

Помимо того, что общий уровень национального богатства продолжает сокращаться, из-за многократного роста дублирования управленческих функций и столь же многократного замедления скорости принятия решений (и при кратно меньших объёмах производства) численность занятых в управлении возросла с 1993 года более чем в 7 раз: с 900 тыс. до 5,6 млн. человек. Вообще, в производящих отраслях, составляющих реальный сектор экономики (промышленность, строительство, транспорт, сельское хозяйство и рыболовство, образование, здравоохранение) занято не более 40 % трудоспособного населения. Уровень здоровья и образованности российского населения снижается, а его средний возраст, вследствие чрезвычайно низкой фертильности и рождаемости, увеличивается.

При этом на формально российские компании приходится около 30 % общего объёма производимого в стране ВВП, а остальные более чем 70 % находятся в доверительном управлении крупного формально иностранного и теневого капитала.

Все эти показатели можно было бы считать катастрофическими для российской экономики, начисто отвергающими возможность сколько-нибудь эффективного мобилизационного даже не проекта, а плана для неё. Однако не будем забывать, что показатель валового внутреннего продукта (ВВП), тем более — выраженный в долларах, пусть даже по паритету покупательной способности (ППС), является весьма условным и специфическим. Например, для США, благодаря включению в соответствующую экономическую статистику так называемых «гедонистических индексов», показателей ТНК и фондовых рынков и прочего «финансового мусора», официальная цифра американского ВВП подлежит почти трёхкратному уменьшению.

Современный финансовый мир, в котором денежные единицы возникают «из ничего» существуют и действуют почти независимо от реальных активов, а потом исчезают «в никуда», вообще можно охарактеризовать как воплощенное Зазеркалье, описанное ещё Льюисом Кэрроллом (литературный псевдоним английского математика Чарльза Доджсона), — никогда нельзя сказать наверняка, чьи деньги, где и когда «работают», «всё не является тем, чем кажется». При этом сами финансисты напоминают уже не «гномов подземного мира», а джиннов из сказок «Тысяча и одной ночи».

Самая «свежая» новость из этого сказочного Зазеркалья — принятое 1 мая решение британского парламента, согласно которому заморские территории Соединённого Королевства, включая такие известные оффшорные зоны, как Каймановы и Британские Виргинские острова, до конца 2020 года обязываются создать публичный реестр, где будут указаны бенефициары зарегистрированных в этих юрисдикциях компаний. При этом на коронные земли королевской семьи: остров Мэн и Нормандские острова, — данное решение не распространяется. Так что через два с половиной года крохотные Каймановы острова могут «выпасть» из числа крупнейших кредиторов США (269,9 млрд. долл., 4-е место). Согласно сообщению Times, российские резиденты хранят в британских оффшорах около 47 млрд. долл., хотя информация, полученная финансовой полицией США в начале 2013 года на Британских Виргинских островах, указывала на то, что «выходцы из бывшего СССР» контролируют зарегистрированные в данной юрисдикции трасты, управляющие до 2 трлн. долл. — примерно третьей частью активов, размещённых в данной оффшорной зоне.

В итоге можно сказать, что российская экономика не является «закрытой системой», во многом проникая за национальные границы и имея внешнюю «скрытую массу», как минимум, сопоставимую с внутренней, а как максимум — находящуюся с ней в соотношении 7:3. Что, соответственно, примерно вдвое-втрое, увеличивает степень устойчивости всей «корпорации Россия» под воздействием любых рисков. То же самое, видимо, касается и степени её реальной управляемости.

Кроме того, современная Россия находится вовсе не в «кольце врагов», как это было, например, в 30-х — начале 40-х годов прошлого века. Отношения с КНР характеризуются как «стратегический союз», с прямым документооборотом между администрацией президента РФ и аппаратом ЦК КПК; на Ближнем Востоке создан российско-ирано-турецкий «политический треугольник», достаточно успешно решающий весь комплекс проблем, связанных с конфликтом в Сирии; Германия и Евросоюз готовы увеличить импорт российского газа (разрешение на строительство газопровода «Северный поток-2» и заявка на «Северный поток-3»).

Всё это заставляет не только сменить ответ на вопрос о возможности мобилизационного проекта для современной России с отрицательного на положительный, но и предположить, что он уже находится в стадии реализации, включая весь комплекс мероприятий по его маскировке и дезинформации «вероятного противника».