Вера и Надя

8 декабря

Москва. Садовое кольцо. Кафе «Зазеркалье»

– Точно, больше ничего?

– Ничего.

– Клянешься?

– Клянусь.

– Повтори еще раз дословно.

– Вер, не я же с ним разговаривала, так что дословно не смогу. Алексей сказал, что Ромка уехал на секретные учения. Мать в известность не поставил потому, что сначала не знал, надолго ли, потом у него телефон пропал, а потом…

– Ну не мямли!

– А потом испугался.

– Чего?!

– Что ты распсихуешься, кричать начнешь, весь город на уши без толку поднимешь… А там ему нельзя по телефону разговаривать, тем более по чужому, и вообще эмоциям волю нельзя давать…

– Ясно. А взять и исчезнуть, потом дяде Леше позвонить, а не матери, значит, можно?

– Вер…

– Да не гладь ты меня, вон люди уже косятся. Надь, я верю, что ты сразу позвонила, как только узнала. Прости меня, есть грех, знаю, что взрывная, ты представить не можешь, как я потом корю себя за несдержанность. Такая уж есть, заново себя не напишешь, тем более в нашем возрасте.

– Алексей даже мне сначала не сказал, сразу тебе начал звонить, после первого Ромкиного звонка. Хотел не через меня, а сам, правильные, разумные слова подобрать, но ты на его звонки не отвечала. Вер, Ромке-то уже двадцать три… По закону он давно имеет право самостоятельно распоряжаться и телом и душой.

– Не повторяй херню за своим мужем. Уф… Дай-ка платок. Что-то вспомнилось… Как будто уже сон. Это классе в десятом было. У них классная руководительница, последние два года, такая была – учитель от Бога. Единственная изо всех этих мымр, которая мне нравилась. Всю себя ребятам отдавала, по русскому спуску никому не было, к театрам приучила, даже в походы находила время и силы с ними ходить. Таким людям памятник при жизни надо ставить. С одним-то не знаешь как совладать, тем более в таком поганом возрасте, а тут их тридцать. Ну а у них-то в пятнадцать-шестнадцать лет в башке – что? В поле ветер, в жопе дым. Ершистый Ромка стал, будто в одну ночь подменили – ни поцеловать, ни слова сказать. У тебя еще все впереди… Так вот, узнала я от мамаши одной в последний момент, что у учительницы нашей день рождения. Я тогда два через два работала, был у меня как раз выходной. Бросилась в цветочный, не торгуясь купила огромный букет алых роз – она заслужила. Прибежала в школу к концу учебного дня, только-только уроки закончились. Дети, будто звереныши, отовсюду вылетают, орут, дерутся – жуть… Ромке набираю – он, паразит, тогда уже моду взял не отвечать. Я к кабинету русского – открыт, никого нет, и на столе до тошноты безвкусный букет от родительского комитета. Ушла уже наша учительница домой, день рождения все же.

Я ведро нашла, воды налила и розы свои в него поставила, прямо под доской, на которой написала печатными буквами: «С Днем Рождения, Мария Васильевна. Это от Ромы».

Такой красивый был букет – мне к тому времени уже целую жизнь таких не дарили.

А на следующий день меня в школу вызывают вместе с другими родителями. В тот год к нам директор пришел молодой и с ходу начал лютовать, порядок пытался навести. Оказывается, накануне группа старшеклассников курила напротив школы на детской площадке, а бабки и мамашки местные к нему прибежали и вой адский подняли – мол, житья от ваших учеников нет, целыми днями курят, орут и матерятся под нашими окнами.

Тех, про кого уже знали, что курят и алкоголем балуются, в первую очередь вызвали в школу с родителями.

И пошли по кабинетам собрания…

А мой тогда уже совсем от рук отбился, нутром чувствовала: на волоске висит от исключения, школа-то была непростая, для одаренных детей.

Добежал и до нашего класса разъяренный директор, начал нотации читать, постановкой на учет в милицию запугивал, а наша классная – что ей, подневольной, было делать? – голову в пол от стыда опустила и в такт ему кивает. Чего я только не пережила в эти минуты! Изобью, думаю, как домой вернется, если отчислят – метлу ему в руки суну и отправлю дворы пожизненно убирать, но тут же понимаю, что все бесполезно… Бывало, каюсь, я и руку на него поднимала, только уже через пять минут рыдала и прощение просила. В общем, как рассосались все из класса, я к нашей учительнице бросилась и принялась горячо убеждать ее в том, что не было там моего Ромки, мол, вы же знаете, он для вас за цветами бегал, долго выбирал, еще и со мной встречался, деньги брал, не мог он там быть физически.

А она смотрит мне в глаза, и такая, вижу, в ней борьба идет, потому что точно знает, что был он вчера на детской площадке, и курил, и матерился. Ну что ты хочешь – безотцовщина.

Вдруг берет она меня за руку и спокойно, с улыбкой говорит:

«Успокойтесь, Вера Андреевна. Конечно, Ромки там не было. А розами я тронута до слез».

Когда домой пришла, он, жук, глаза спрятал и боком-боком от меня: уроков, говорит, на завтра много. И усики, будто шутка, над верхней губой, а губы еще совсем детские, розовые, бантиком…

На следующее утро и шарф и шапку надел без напоминаний, а в дверях вдруг прильнул ко мне и поцеловал, как маленький мальчик…

– Вер, это очень больно, я знаю… Того мальчика больше нет. Есть взрослый мужчина, который, увы, давно имеет свою, не известную тебе жизнь.

– Да не начинай ты, ради бога! Знаешь… Узнаешь еще, все впереди. У тебя девка первой выросла, с девками все не так. Имеет он право, как же! А меня, выходит, списали… Да не висни ты на мне, Надюша, мне только хуже от этого. Раствориться бы сейчас в этой чашке с чаем… Как там эта хрень называется, «Остров сокровищ»?