Глава XVII. Замок в Штирии

Мэри вздрогнула и проснулась. Ей снилось, что она снова едет в дилижансе по ужасно каменистой дороге и ее швыряет из стороны в сторону.

– Просыпайся!

Над ней нависло веснушчатое лицо – точно бледная луна в коричневых пятнышках. Несносная луна! Диана выпрямилась и снова стала трясти ее за плечи.

– Что. Ты. Делаешь. – Мэри попыталась оттолкнуть сестру – безуспешно. – Убирайся! Да ты что, верхом на мне сидишь?

– Нужно же было тебя разбудить! – сказала Диана. – Слушай.

Это был все тот же крик, который она слышала ночью, только теперь уже не такой слабый. Сейчас он слышался громче и ближе. Похож на… неизвестно на что. Как будто слона мучают. Она однажды слышала, как кричит слон, когда в детстве ходила в зоопарк с няней – миссис Пул, которая тогда была еще просто Гонорией. А может быть, это больше похоже на рев льва – и не просто льва, а льва, у которого болит зуб. В этом крике слышалась нота страдания.

Вдруг дверь резко распахнулась, с грохотом ударив в каменную стену.

– Мне снова нужна кровь мисс Ван Хельсинг. – Это был Хайд. Он стоял в дверях, в белом лабораторном халате, со шприцем в руке.

– Нет! – сказала Жюстина. Мэри приподнялась на локте, чтобы лучше видеть, хотя это было нелегко, потому что Диана все еще сидела на ней верхом. Что происходит? Жюстина, очевидно, тоже только что проснулась: она была еще в ночной рубашке и сидела на полу среди одеял. Она встала на ноги, не успев выпутать их из простыни.

– Вы ничего больше не получите ни от Люсинды, ни от нас, пока не объясните, зачем привезли нас сюда. – Жюстина говорила гневно, с вызовом, немного заплетающимся со сна языком. – Зачем вам Люсиндина кровь? Чего вы хотите добиться?

А где же сама Люсинда?

– Слезай, говорю, – прошипела Мэри Диане, и та, слава богу, убралась. Мэри огляделась вокруг. Люсинда все еще спала рядом. И, кажется, крепко спала – но дыхание ее Мэри не понравилось: слишком короткое и тяжелое.

– Дорогая мисс Франкенштейн, я не обязан ничего объяснять ни вам, ни кому-либо еще. – Хайд вынул из кармана револьвер Мэри (свой) и наставил на Жюстину. – Янош!

Агнессин брат, должно быть, ждавший за дверью, вошел в комнату.

– Igen, Doktor?

На нем был ситцевый халат. Он напомнил Мэри домашнюю одежду Хайда – ту, что он носил, когда выдавал себя за ассистента Джекилла.

– Я хочу, чтобы ты взял кровь у мисс Ван Хельсинг, в точности так, как я тебе показывал. – Хайд протянул Яношу шприц. – Отойдите от кровати, пожалуйста, – сказал он Мэри и Диане.

– Нет! – заявила Диана. – Пускай он (она ткнула пальцем в Яноша, встревоженного и растерянного) только попробует подойти к Люсинде, я ему уши откушу! И глаза выцарапаю!

Хайд ничего не ответил. Молча опустил пистолет. Тут же Жюстина подпрыгнула. Пуля срикошетила от пола прямо у ее босых ног.

– А, так ты думаешь, ты король в этом замке, да? – сказала Диана. – Да ты просто…

– Умолкни, – сказала Мэри. – Ему ничего не стоит выстрелить в Жюстину. Вставай.

Она сдернула Диану с кровати и оттащила в сторону, к Жюстине. Теперь они стояли рядом. Это было не самое безопасное место в комнате, но Мэри считала, что лучше держаться единым фронтом.

Поеживаясь и все еще опасливо поглядывая на них, Янош подошел к кровати. Он поднял рукав Люсинды и снова выкачал из ее руки полный шприц крови. Сколько же еще крови она может потерять без риска для себя? Наверняка немного.

– Вы ее убиваете, – сказала Мэри. – Зачем? Для чего все это?

– Могу тебя уверить, это необходимо для дела чрезвычайной важности – гораздо более важного, чем жизнь одного человека, – сказал Хайд. – Если хочешь знать больше, я объясню. Даже покажу… может быть. Но сейчас меня ждет срочная работа, а вы, наверное, хотите завтракать. Идем, Янош.

Что еще за работа? Но Хайд вместе со своим ассистентом уже вышел за дверь, и она с грохотом захлопнулась.

Жюстина бросилась к кровати. Мэри слышала, как она окликнула Люсинду по-английски, затем по-немецки, затем по-французски. Люсинда не двигалась. Наконец Жюстина потрясла ее за плечо.

– Никакой реакции, – сказала она. – Что же делать?

– А она не умерла? – спросила Диана.

Жюстина приложила руку к шее Люсинды.

– Нет. Дыхание ровное, пульс тоже ровный, только замедленный. – Она приподняла Люсинде веко, но и это не возымело никакого действия. – Она просто очень крепко спит.

Мэри вздохнула.

– Мне совсем не хочется это говорить, но, думаю, нам лучше сделать так, как он… ну, Хайд… сказал. Одеться и идти завтракать. Приглашать нас к завтраку после того, как чуть тебя не подстрелил! Это вполне в его духе. Но нам нужно выяснить, что происходит, а сидя здесь, мы ничего не узнаем, верно?

Никто не пришел зажечь камин и налить в кувшин горячей воды, поэтому Мэри с Жюстиной умылись холодной, оставшейся со вчерашнего вечера, а Диана и вовсе отказалась умываться. Потом они оделись в холодной комнате, став друг к другу спиной, чтобы никого не смущать. Диана что-то ворчала по поводу девчоночьей одежды, но Мэри так привыкла к ее жалобам, что просто не обращала на них внимания. В конце концов, были заботы и поважнее.

Мэри ни за что не нашла бы дорогу – она остановилась в коридоре, озираясь и пытаясь припомнить, откуда они пришли, – но Диана протиснулась вперед и сказала:

– Идите за мной. Я знаю куда. Я всегда знаю дорогу.

К счастью, ориентироваться на местности Диана умела лишь немногим хуже Кэтрин.

Диана: – Немногим хуже? Ты серьезно? Я ориентируюсь нисколько не хуже тебя. А то еще и получше.

Кэтрин: – А вот такого быть не может.

Диана: – Да? Ладно, давай скажем Чарли, пусть заведет нас куда-нибудь в Ист-Энд – в Уайтчепел, или в Степни, или в доки, – так, чтобы мы не знали, где мы! Туда всю дорогу будем идти с завязанными глазами, и пусть он оставит нас в каком-нибудь переулке. Ночью! Кто первой вернется в клуб «Афина», та и выиграла.

Кэтрин: – Идет. Я плачу за кэб.

Мэри: – И охота вам ссориться из-за этого прямо посреди главы?

Диана, умевшая ориентироваться на местности немногим хуже Кэтрин, привела их к каменной лестнице, а затем – вниз, в ту комнату, где они вчера ужинали. Мэри боялась оставлять Люсинду одну – вдруг с ней что-нибудь случится? Но что еще оставалось делать? Нужно же им поесть – а потом выяснить, что происходит в этом замке. Зачем Хайд привез их сюда? С какой гнусной целью? Во всяком случае, Мэри предполагала, что цель должна быть гнусной. Это же Хайд. Да и одни только его манипуляции со шприцем уже далеко не безобидны. Она не должна винить себя за его преступления – и она не станет себя за них винить! Но ей было ужасно стыдно иметь такого отца.

При дневном свете замок выглядел уже не столь внушительно, как вчера. В конце коридора, где располагалась их спальня, стена обвалилась, и половины окна не было. Солнце било в щели от давным-давно вывалившихся камней. По пути им попадались и разбитые окна, и дубовые двери, болтающиеся на ржавых петлях. На некоторых остались подпалины. Было очевидно, что в давние времена замок пережил какую-то катастрофу. Повсюду была пыль, солнечные лучи и ощущение заброшенности.

В главном зале, где они вчера ужинали, многие плиты на полу растрескались, многих просто не было, а в углу провалился потолок – сквозь дыру виднелся клочок неба, очень голубого. Электрические лампочки не горели, и соединяющие их провода выглядели на каменной стене совершенно неуместно.

Завтрак стоял на столе: булочки, масло, джем, ломтики ветчины, прикрытые кисеей от мух, и маринованные огурчики. Было очевидно, что кто-то из обитателей замка недавно уже завтракал: на столе стояли тарелки с крошками и следами джема, а рядом – чистые, с салфетками и приборами. Были и кружки, но пустые.

– А кофе нет? – нахмурилась Диана. – Я хочу кофе!

– Думаю, нам нужно составить какой-то план на сегодня, – сказала Жюстина, складывая стопкой грязные тарелки, чтобы убрать их подальше, и беря себе чистую. Она положила на нее булочку и села за стол.

– Мой план – выпить кофе, – сказала Диана. – Где-то тут должна быть кухня. Спорим, я найду ее по запаху!

Она повернулась и двинулась обратно к двери.

– Диана! – крикнула Мэри. – Не ходи никуда без нас!

Но Диана была уже на полпути к двери. Еще миг – и она исчезла: должно быть, пошла искать кухню.

– Черт. Побери. Эту. Девчонку. – Мэри села на скамью и обхватила голову руками. – Что же мы будем делать?

Жюстина похлопала ее по спине – успокаивающе, как наверняка казалось ей самой. Но это как-то мало успокаивало.

– Что-нибудь придумаем. Конечно, положение у нас ужасное, но у меня бывало и похуже. Когда я была на острове, и Адам убил Виктора Франкенштейна, и мне пришлось жить с ним, как с мужем. Когда я так долго была одна – целый век совсем одна в этом огромном доме. Это были самые печальные, самые трудные времена в моей жизни – потому что у меня не было друзей, не с кем было поговорить, не с кем разделить беду. Сейчас мы, конечно, здорово влипли, как сказала бы Диана, но мы вместе и знаем, что у нас есть друзья, и они нас ждут. Может быть, прямо сейчас гадают, где мы, и, конечно, станут нас искать, если мы не явимся в назначенное время? Не поддавайся отчаянию – пускай у Хайда есть оружие и его прихвостни, а у нас зато есть мы. Мы есть друг у друга.

Мэри стало стыдно. Ну конечно, Жюстине приходилось гораздо хуже – сначала она была вынуждена жить с чудовищем, созданием Франкенштейна, на одном из Оркнейских островов, а потом столько лет провела в одиночестве в пустом доме на берегу Корнуэлла. И все же у нее стало легче на душе. Им ведь уже случалось попадать в беду, и они с ней справились. Разве не они убили Адама и раскрыли убийства в Уайтчепеле? Правда, тогда обстоятельства были другие. Из замка в Штирии не возьмешь кэб до Парк-Террейс! Сумеют ли они выйти победителями на этот раз? В любом случае нужно попытаться – ради себя самих, ради Люсинды и ради других членов клуба «Афина».

Кэтрин: – Читатель, если вы хотите узнать больше об этих событиях, вам достаточно купить первую книгу из серии приключений клуба «Афина»: «Странная история дочери алхимика», два шиллинга у лучших книготорговцев. А можете почитать мой последний рассказ в специальном рождественском выпуске Blackwood’s Magazine.

Мэри: – Мы с Жюстиной разговаривали! Теперь ты еще и в чужие разговоры встреваешь со своей рекламой?

Кэтрин: – Нам нужны деньги. Или, может, ты решила больше не платить за газ и воду? Или нашла где-нибудь в укромном месте пачку банкнот?

Мэри: – Нет. Ты права. Деньги нужны. Особенно учитывая, что бриллианты, которыми принц Руперт расплатился с нами за спасение его жизни, оказались фальшивыми.

После завтрака (не такого сытного, как хотелось бы Мэри, – разве наешься булочками с джемом?) первым пунктом в плане стояла разведка местности. Диана до сих пор не вернулась.

– Ну, значит, будет сама нас искать, – сказала Мэри. – Мне сейчас не до нее. Нужно хотя бы в общих чертах выяснить, где мы находимся, – прощупать почву, как говорится.

– Диана вполне способна сама о себе позаботиться, – сказала Жюстина. – И я все-таки не думаю, что Хайд причинит вред собственной дочери.

– С него станется, – хмуро ответила Мэри.

Диана: – А я вовсе и не с папашей была. Я нашла кухню, там Агнесса готовила какое-то рагу, и я мешала его в горшке, пока она варила мне кофе. А потом пришел Янош, и мы стали соревноваться в борьбе на руках. Знаешь, он вообще-то ничего, когда не трясется перед папашей до потери разума. А потом Агнесса захотела, чтобы мы попробовали ее булочки, – она их по-своему делает, слоями, а внутри кусочки бекона, и их так и едят, слой за слоем. Они с Яношем по-английски, конечно, плохо говорят, но сколько того английского надо, чтобы сказать: «Эй, попробуй-ка мои булочки!» Булочки сами за себя скажут.

Мэри: – Мы были в плену в замке в Штирии, пытались придумать план побега, а ты устроила борьбу на руках?

Диана: – А потом я их научила играть в vingt-et-un и все время раздавала карты. Не смотри на меня так укоризненно! У них все равно денег не было, играли на орехи. Агнесса все орехи проиграла и никак не могла остановиться. Когда-нибудь она пристрастится к игре на деньги, помяните мое слово.

– А как же Люсинда? – сказала Мэри. – Диана-то, может, и способна о себе позаботиться, но Люсинду ведь нельзя одну оставлять? Кто знает, что Хайд может с ней сделать.

Жюстина вздохнула.

– Мне кажется, у нас нет выбора. Если мы хотим ее спасти, мы должны знать, где находимся и что тут можно сделать. Даже если мистер Хайд снова придет за ее кровью, мы не сможем ему помешать, как не смогли раньше. Думаю, лучше ее оставить пока. А что еще мы можем сделать? Нас всего двое.

– Было бы трое, если бы Диана не сбежала!

Сейчас, как никогда, Мэри хотелось дать сестре затрещину.

Диана: – Вот видишь? Это не у меня склонность к насилию. По крайней мере, не у меня одной.

Но думать об этом сейчас было бессмысленно. Оставалось делать то, что можно сделать в сложившихся обстоятельствах.

– Идем, – сказала Мэри. – Пока никто не угрожает нам оружием, можно выйти и осмотреться.

Они прошли по коридору к главной двери и вышли во двор. Или бывший двор. Большая часть замка уже давно лежала в руинах. Мэри увидела невысокие каменные стены там, где когда-то были комнаты, а теперь все заросло травой. Та часть, где находился главный зал, устояла, и арка ворот с опускающейся решеткой, под которой они прошли вчера, тоже. Но тут и там виднелись следы разрушения и тлена. Когда-то весь замок был покрыт желтой штукатуркой, а теперь она почти вся облупилась, и повсюду торчали голые камни. В другой уцелевшей части замка, по-видимому, располагались конюшни и каретный сарай. У входа сидел на трехногой табуретке Денеш Ференц и чистил какую-то сбрую.

– Доброе утро, – сказал он – удивительно веселым голосом для человека, который еще вчера целился в них из ружья. – Если думаете бежать, ближайшая деревня вон там. – Он показал пальцем на север. Во всяком случае, по положению солнца Мэри заключила, что там должен быть север.

Замок стоял на холме, и с него было хорошо видно окрестности. Мэри взглянула туда, куда указывал палец Денеша. Там тянулись леса, луга, петляла тут и там рыжеватая немощеная дорога – то пересекала поле, то пропадала за деревьями. А больше ничего не видно… а, нет – вон там, вдалеке, виднеются красные крыши. Но очень далеко – в нескольких милях отсюда, да еще по труднопроходимой местности. Слева вздымались холмы, а за ними – поросшие лесом склоны высоких гор.

Жюстина: – И вовсе они не высокие! Высокие там Штирийские Альпы, это дальше на восток, да и они не такие высокие, как Швейцарские.

Мэри: – Ну, а мне показались высокими! Гораздо выше тех гор, что я видела раньше.

Жюстина: – Это потому что ты англичанка. Англия – на редкость плоская страна.

Миссис Пул: – Такой уж ее Бог создал. Трон королей, державный этот остров, подобье рая, сей второй Эдем, самой природой созданный оплот, алмаз в оправе серебристой моря, отчизна, Англия… как-то так.

Беатриче: – Вот это да, миссис Пул! Да у вас настоящий поэтический талант.

Миссис Пул: – Ну, мы много Шекспира ставили, когда я играла в театре Парк-Террейс. Один раз я была Виолой, а потом леди Макбет.

Жюстина: – В Англии нет ничего, что я могла бы назвать горами.

Мэри: – Думаю, ты уже вполне ясно обозначила свою точку зрения.

Жюстина потянула Мэри за рукав и зашагала к конюшням. Мэри пошла за ней, хотя ей не очень-то хотелось разговаривать с Денешем – после такого-то обмана! Они подошли, и он заулыбался им навстречу, будто лучшим друзьям.

«Жюстина могла бы тебе шею свернуть», – подумала Мэри. Но им нужна была информация, а от кого еще ее получить? Из всех Ференцев Денеш, кажется, лучше всех говорил по-английски.

– Где мы? – спросила Жюстина. – Или вам запрещено говорить?

Его улыбка превратилась в ухмылку.

– Мне запретить никто не может. Я сам себе хозяин. Помогаю отцу, когда надо, но не так, как Янош, не кидаюсь любой приказ исполнять. – Он обвел рукой в воздухе, указывая на замок – и на уцелевшие части, и на руины. – Этим замком владели Карнштейны, испокон веков. Только это была такая семья – настоящие злодеи. Последняя графиня, Миркалла Карнштейн, была страшная женщина. Вот люди и сожгли их замок. Когда-то тут и деревня была, а теперь нет. Всё сожгли, чтобы и следа этой злодейской семейки не осталось.

– Ваша сестра назвала ее вампиром, – сказала Мэри.

Он нахмурился.

– Агнесса – глупая девчонка. Мы тут, в Штирии, не все такие дурачки деревенские – не все в такие сказки верим. Я сам учусь на инженера в университете, в Граце.

– А Хайд? – спросила Мэри. – Чего он хочет? Зачем он нанял вас и вашего отца?

– Этого я вам не могу сказать, – ответил Денеш. – Это отца он нанял, я только помогал, и он нам не говорит, для чего это все, и что это за девушка такая, и что он там делает с ее кровью. Сказал только, что это поможет моей матери – édesanyám.

– А эти странные крики… – начала было Мэри.

– А давайте теперь я спрошу: почему вы одеваетесь мужчиной? – Он посмотрел на Жюстину, приставив руку козырьком к глазам. – Вы же не мужчина. Ростом, правда, великоваты, но все равно могли бы быть хорошенькой девушкой. Я бы сам с вами пошел в деревню на танцы, и пусть бы на меня там все глазели. Подумаешь! Я люблю сильных, храбрых женщин. Я видел, как храбро вы вели себя в Вене.

– М-м-м… спасибо, – сказала Жюстина с таким смущенным видом, какого Мэри у нее никогда не видела.

– Да, спасибо за информацию, – сказала Мэри. – Пожалуй, мы тут походим, поглядим вокруг, если вы не против?

– Воля ваша, – сказал он. – Так по-английски говорят, да? Чудной язык этот английский. Но я на нем уже здорово научился говорить, по-моему.

– Да, верно, вы просто молодец. – Мэри улыбнулась той самой улыбкой, с какой обычно говорила: «Вы слишком много насчитали мне за уголь». Такая любезная зловещая улыбка – тяжелая артиллерия английской леди. Это знак того, что она сейчас стукнет вас зонтиком по голове.

Мэри: – Я? Никогда!

Кэтрин: – Нет, конечно, ты разве что пристрелить можешь.

– Идем, Жюстина. Нас ждут дела. – Она за руку оттащила Жюстину в сторону.

Едва они зашли за угол каретного сарая, где Денеш уже не мог их видеть, Мэри сказала:

– Вот нахал! В деревню на танцы, надо же…

– По-моему, он хотел сделать мне комплимент, – сказала Жюстина.

– Ну так и делал бы как джентльмен, а не как осел. Смотри-ка, что это?

С этой стороны замка они увидели развалины не то церкви, не то часовни – какие-то стены еще стояли, но каменный алтарь был открыт всем ветрам, и пол давным-давно зарос травой. Вокруг было то, что осталось от церковного кладбища: тут и там торчали могильные камни, чаще всего покосившиеся, а в самом центре – каменный склеп, огромный, как мавзолей, но наполовину ушедший в землю. На тяжелой деревянной двери была какая-то надпись – Мэри не могла разглядеть. Она подошла ближе, подобрав юбки: трава тут росла высоко. Да, теперь можно было разобрать буквы, хотя кое-где их скрывал мох.

МИЛЛАРКА КАРНШТЕЙН

1680–1699

Должно быть, это и есть та злодейка-графиня, хотя имя каменщик, очевидно, написал с ошибкой. Ну что ж, теперь она покоится с миром в могиле.

По другую сторону от замка местность была совсем дикая. Вдалеке возвышался холм – темный, поросший лесом. В ту сторону бежать было некуда.

– Должно быть, эти разрушения – последствия крестьянского бунта, которых так много было в семнадцатом веке, – сказала Жюстина, поглядев на то, что осталось от церкви, а потом снова на замок. С этой стороны было еще заметнее, что это развалины. – В доме видны следы пожара. Это была не редкость в ту эпоху – крестьяне поднимали бунт против хозяев, особенно в таких вот древних округах, где еще сохранялась феодальная система. Они хотели для себя каких-то свобод, облегчения налогового бремени…

– Да, – сказала Мэри. – Вот только время для лекций сейчас неподходящее. Вопрос в том, как мы отсюда выберемся. Не могу сказать, что я не сочувствую положению крестьян семнадцатого века, но нам серьезно нужно что-то делать, и я совсем не представляю что.

Жюстина не успела ответить. Мэри вновь услышала его – тот самый крик, что и утром. Но теперь он слышался где-то ближе, словно бы из-за стен замка.

– Мэри! – это был голос Хайда. Мэри огляделась вокруг, но не увидела никого, кроме Жюстины.

– Наверху!

Она подняла глаза. Вот он, на втором этаже – кажется, в конце коридора, ведущего к их спальне. Она узнала сломанную оконную раму.

– Я вас уже двадцать минут ищу. А где Диана – она не с вами?

– Нет, – сказала Мэри. Она не собиралась говорить ему, где Диана, тем более, что и сама не знала.

– Ага, – сказал он. – Ну, в общем, ты мне нужна. И мисс Франкенштейн тоже, хотя он не велел ее приводить, – но, думаю, лучше все-таки прийти вам обеим. Сзади, за углом, увидите маленькую дверь. Она должна быть не заперта. Входите и идите по коридору. Первая дверь справа – моя лаборатория. Я буду ждать вас там. Придете?

– Если вы скажете, что все это значит, – нахмурившись, ответила Мэри. Он был уже не такой грозный и надменный, как утром, – теперь он говорил почти просительно. Почему? Что изменилось?

– Я все скажу, только идите сюда!

Его лицо исчезло за разбитым окном.

Мэри поглядела на Жюстину и покачала головой. Должно быть, на ее лице читалась досада, потому что Жюстина сказала:

– По крайней мере, выясним, что происходит.

Мэри тоже на это надеялась.

За углом, за кладбищем, должно быть, когда-то был огород. До сих пор были видны грядки и тропинки между ними, и кое-где в траве Мэри могла разглядеть стебель шалфея или розмарина.

Диана: – Ты хотела сказать – Жюстина могла разглядеть. Мэри не отличит шалфей от… любой другой огородной зелени.

Мэри: – Вот и неправда. Шалфей я знаю – у него такие маленькие листики. И его кладут в начинку для гуся.

Кэтрин: – Эта часть написана с точки зрения Мэри. Я же не могу менять главного персонажа когда мне вздумается. Так не делается.

Диана: – А почему вообще нужно писать именно с точки зрения Мэри? Чем она лучше других?

Кэтрин: – О ней легче всего писать. Ты слишком взбалмошная, а за Жюстину я думать не могу – со всей этой ее философией… В общем, если я начну писать обо всем, о чем думает Жюстина, то все читатели заснут: крестьянские бунты семнадцатого столетия, права человека, что по этому поводу говорил Вольтер…

Жюстина: – Я и сама понимаю: такие вещи интересны для меня, а читателям они могут показаться скучными и утомительными.

Кэтрин: – Я тебя не осуждаю, Жюстина. Ты знаешь, я рада, что ты такая, какая есть, и не хочу, чтобы ты была другой. Но действие должно двигаться.

Диана: – Пусть так, но Мэри все равно не узнает шалфей, даже если он ее за ногу укусит.

Мэри: – Шалфей не кусается. Уж это-то я знаю!

Она вошла в дверь и вновь почувствовала, как тянет холодом от стен замка, как давит тяжесть камня вокруг и над головой. Свет пробивался только в маленькое окошечко в самом конце коридора. Мэри увидела дверь справа, а слева, чуть дальше, была еще одна. Но Хайд же сказал «справа», так? Мэри толкнула дверь, и она открылась внутрь.

– Идем, – сказала она Жюстине, шедшей следом, и шагнула в комнату.

Это была даже не лаборатория, а какое-то ее жалкое подобие. Тут не было ничего, кроме длинного деревянного стола и задвинутой под него табуретки. С одного конца стол обгорел: здесь тоже когда-то давным-давно бушевал пожар. На столе стояли хорошо знакомые ей инструменты: микроскоп, бунзеновская горелка, весы с чашками. В центре стола возвышался перегонный куб, а рядом выстроились стеклянные бутылочки с разными порошками – должно быть, химикатами. Они были довольно красивые, разноцветные. Тут же стояла керамическая ступка с пестиком. Вот так же выглядел стол в лаборатории отца в те давние времена, когда он еще был всеми уважаемым доктором Джекиллом. Только там еще были полки с разными научными книгами – тяжелыми томами в кожаных переплетах, с золотым тиснением на корешках – и стопки солидного вида журналов. Она вспомнила таблицу Менделеева, висевшую на стене, вспомнила, как солнце светило сквозь стеклянный купол бывшей операционной, из которой он сделал себе лабораторию. А теперь у него только эта пустая комната, самые элементарные инструменты и единственная книга, примостившаяся в уголке стола. Она была в кожаном переплете, и на нем был вытиснен какой-то герб: щит с неумело нарисованным, средневекового вида драконом. Или это просто собака с крыльями?

Мэри: – Не давай Кармилле это читать! Назвать ее герб собакой с крыльями…

– Он продолжает свои эксперименты, – сказала Жюстина.

Мэри подошла к столу.

– Конечно, продолжает. Думаю, он их никогда не прекратит. У него это что-то вроде мании.

Она уже хотела заглянуть в книгу, но тут Хайд распахнул дверь – с такой силой, что она грохнула о каменную стену. Волосы у него были так взлохмачены, словно его потрепало небольшое торнадо, а может, он теребил их руками в припадке отчаяния.

– Мэри, – сказал он, – ты должна мне помочь. Честное слово, я в тупике. Что случилось с Люсиндиной кровью? Ты четыре дня ехала с ней в дилижансе – заботилась о ней, о ее питании. Ты не заметила ничего необычного? В процессе трансформации?

Мэри молча смотрела на него. Лабораторный халат, еще утром такой аккуратный, теперь был весь измят. Узкое плутоватое лицо казалось усталым. Лоб у него был нахмурен, и очаровательная, хоть и не вызывающая доверия улыбка куда-то пропала. На миг ей стало его почти (почти!) жаль.

– Я понятия не имею, о чем вы, – сказала она по возможности холодным, надменным тоном. – Какой еще процесс трансформации? Что за эксперименты проводил с Люсиндой ее отец?

– Дорогая моя, – сказал он, глядя ей прямо в лицо – кажется, впервые за все время. Она вдруг заметила, что глаза у него точь-в-точь такого же цвета, что и у нее: серо-голубые, переменчивого оттенка. Во всем остальном его внешность изменилась до неузнаваемости, а вот глаза остались прежними. Он нервно потер руки и стал расхаживать взад-вперед. – Будем честны друг с другом. Ты не хуже меня знаешь, что кровь мисс Ван Хельсинг обладает определенными свойствами – во всяком случае, должна обладать. Я читал отчет Ван Хельсинга по этому вопросу в журнале Общества алхимиков. Общий принцип он изложил весьма четко, а вот в детали метода не вдавался. Сейчас ее кровь должна уже иметь целебные свойства. Если он узнает, что я похитил его дочь… Я знал его, очень давно, когда еще был членом общества. Он был известен как превосходный боксер и друг лорда Куинсбери. Никто не захочет ввязываться в драку с таким человеком. Но я рискнул бы вызвать на себя его гнев, лишь бы узнать, почему ее кровь не действует.

Ах, так вот почему его волосы в таком виде! Он чуть ли не рвал их от досады.

Жюстина шагнула вперед.

– По-моему, о состоянии Люсинды нам известно значительно меньше, чем вам. Мы не читали никаких отчетов. Мы знаем только, что ей почему-то необходимо пить кровь и что она уснула глубоким сном – а может быть, уже проснулась, пока нас не было?

Хайд покачал головой.

– Нет, она в коме. Я надеялся, она мне что-нибудь расскажет об исследованиях своего отца – но нет. Я не смог ее разбудить, как ни старался.

– Вы сами виноваты, – резко сказала Мэри. – Не нужно было утром брать у нее кровь.

– Мэри, ты же моя дочь, тебе не пристало путать последовательность событий и причинно-следственную связь. Я взял у нее кровь, и после этого она впала в кому, но одно с другим никак не связано. Я взял у нее крови не больше, чем обычно берет врач, – это не могло привести к таким тяжелым последствиям. Ухудшение ее здоровья – результат эксперимента Ван Хельсинга. Но почему? Она же, наоборот, должна была стать сильнее, крепче, здоровее. Ее кровь должна исцелять от всех болезней, заживлять раны, даже смертельные.

– Как у тех людей, с которыми мы столкнулись в Вене, – сказала Жюстина.

– Именно, – отозвался Хайд. – И позвольте мне заметить, что это была храбрая битва: Денеш Ференц видел все от начала до конца и пересказал мне в весьма живописных выражениях. Насколько мне известно, он наблюдал за вами из окна одного из близлежащих домов.

– Видимо, это объясняет то, что он сказал мне сегодня, – сказала Жюстина.

– Выходит, вы шпионили за нами! – сказала Мэри. – И давно?

Может быть, с тех самых пор, как они уехали из Англии?

Хайд улыбнулся, и зловещее обаяние вернулось к нему. Ну, она-то ему не поддастся.

– Не за вами, моя дорогая, хотя мне всегда приятно знать, как у тебя идут дела. Денеш следил за больницей, а еще за людьми, которые тоже следили за больницей, – сообщниками Ван Хельсинга, как ты, вероятно, догадываешься. Однажды он заметил, как что-то блеснуло в окне гостиницы, где вы остановились. Он весьма разумно заключил, что это должна быть подзорная труба, заплатил хозяину гостиницы и получил от него необходимые сведения. Затем телеграфировал мне, а я ему. Ближайший отсюда телеграф – в деревне, но Агнесса ходит туда на рынок, так что нам нетрудно было поддерживать связь. Мистер Ференц – действительно кучер и обычно водит дилижанс из Вены в Будапешт. Благодаря этому и удалось без труда доставить вас сюда. Однако, хоть я и рад удовлетворить твое любопытство, насколько это в моих силах, сейчас мне крайне необходима любая информация, какая у тебя только есть о миссис Ван Хельсинг, – точнее, о свойствах ее крови.

– Но мы ничего не знаем, – сказала Мэри. – Жюстина сказала вам чистую правду. Люсинде нужно пить кровь – от любой еды ее рвет, она даже пить не может ничего, кроме воды. У нее все руки в следах от уколов. Точно такие же были у ее матери, которая погибла в том бою. Может быть, и не погибла бы, если бы Денеш хоть чем-то помог нам, вместо того чтобы шпионить! Мы знаем, что профессор Ван Хельсинг проводил эксперименты с ней и с ее матерью, но не знаем какие и не знаем, почему он определил ее в заведение для душевнобольных. Нам об этом ничего не известно.

Хайд снова запустил пальцы в волосы. Вид у него был удрученный и раздосадованный.

– И, кстати, почему это так важно? – спросила Мэри. – Зачем вам ее кровь? Почему вы брали ее дважды?

Он поднял на нее глаза – широко распахнутые и такие искренние, что Мэри сразу же насторожилась.

– Ты ведь, конечно, понимаешь, какую пользу его открытие может принести человечеству. Ты только представь, Мэри. Переливанием крови можно будет лечить болезни! Взять, к примеру, Анну Ференц – она умирает от рака. Без этого открытия она не проживет и года. Ты хочешь отнять у нее такое лекарство? А представь, сколько еще жизней можно было бы спасти…

– А ваша выгода в чем? – Мэри не поверила ему ни на секунду.

– Как в чем – в развитии науки, разумеется! Хотя и жить человеку на что-то нужно. Если бы мне предложили некоторую компенсацию, я бы, разумеется, не отказался. Мои расходы в последнее время, к сожалению, сильно возросли – взять хотя бы аренду замка. Мои личные средства почти на исходе.

– Другими словами, – сказала Жюстина, – вы намерены разбогатеть. Богатые будут покупать себе здоровье и жизнь, а бедные страдать так же, как и раньше. И сколько жизни можно купить? Что именно заживляет эта чудодейственная кровь?

– О, вы задали тот самый вопрос, на который я больше всего хотел бы найти ответ, – весело отозвался Хайд. – Такая кровь способна исцелять – это нам известно, ведь те люди, в которых вы стреляли, воскресли вскоре после того, как вы сочли их мертвыми. Но способна ли она победить саму смерть? Способна ли предотвратить эту горькую участь, уготованную нам всем? Если так…

– Если так, то вы создадите людей, которые никогда не умрут, а они вам заплатят кругленькую сумму, – сказала Жюстина. – Вы омерзительны, мистер Хайд. Вы не заслуживаете нашей помощи, даже если бы мы были в силах ее оказать. Мэри, думаю, нам нужно подняться к Люсинде. Нужно хотя бы позаботиться о том, чтобы она не испытывала никаких неудобств.

Мэри восхищенно посмотрела на Жюстину. При своем высоком росте она выглядела в гневе почти величественно. С нее можно было писать Немезиду, богиню справедливого возмездия.

Жюстина: – Боже мой, Кэтрин. Я бы покраснела, если бы могла краснеть!

Диана: – А почему не можешь?

Жюстина: – Я же мертвая, ты что, забыла? То есть живая, конечно, но… Люсинда отказалась пить мою кровь, потому что это кровь покойницы.

Мэри: – Я уверена, она не хотела тебя обидеть.

Новый крик нестерпимой муки! А потом слова:

– Эдвард! Будь ты проклят, Эдвард!

Это где-то дальше по коридору.

Мэри ведь уже слышала где-то этот голос? И крик был такой же, как те, что она слышала раньше, – только тогда она подумала, что это кричит какое-то животное. А теперь было совершенно ясно, что это человек.

Она взглянула на Жюстину и едва не отшатнулась – такое у нее было лицо. Белое, как мел, в глазах ужас.

– Этого не может быть, – сказала Жюстина.

– Может, вы и сами прекрасно знаете, – сказал Хайд. – Вам лучше, чем кому либо, известно, как он силен. Если кто-то и мог выжить в этом пожаре, то именно он.

Мэри непонимающе переводила взгляд с одного на другую.

– Кто это кричал? И чего не может быть? Жюстина, в чем дело?

Жюстина сжала ее руку – так крепко, что Мэри вздрогнула от боли. На этот раз Жюстина не сдерживала свою силу. Должно быть, просто забыла о ней. Неподвижным взглядом она смотрела в стену, словно видела что-то очень далекое.

Свободной рукой Мэри потянула Жюстину за рукав.

– Мне больно. Пусти… и скажи, в чем дело.

– Он не хочет, чтобы вы его видели, – сказал Хайд. – В таком состоянии, в каком он сейчас, – нет. Только после того, как кровь мисс Ван Хельсинг излечит его. Но раз уж вы все знаете – думаю, вам лучше пойти с нами. Он не причинит вам вреда. Он сейчас никому не может причинить вреда.

Жюстина кивнула, но Мэри видела, что она колеблется.

– Я пойду к нему. Думаю, вы – вы оба – уже довольно нам лгали.

Мэри хотела спросить, о чем идет речь. Но Хайд уже шагал к двери, Жюстина следом, и Мэри оставалось только идти за ними по коридору – к той двери слева, которую она заметила раньше.

Хайд открыл ее. Она отворилась внутрь с громким скрипом.

Мэри услышала крик – ужасный, отчаянный крик.

Жюстина все еще стояла в коридоре, загораживая проход, но Мэри обошла ее кругом. В маленькой комнате, совершенно пустой, будто монашеская келья, стояла одна только железная кровать в углу, и на ней лежала легко узнаваемая фигура – Адам Франкенштейн. Узкое окошко без стекол пропускало свет, но кровать стояла в самом темном углу. Лицо он закрыл руками, но Мэри видела косматые черные волосы, бледную кожу, большое нескладное тело под одеялом. Это мог быть только он и никто другой. Он еле помещался на кровати – ему даже колени пришлось согнуть, чтобы втиснуться между спинками. Так, значит, он не погиб в огне! А они были так уверены, так твердо уверены, что он мертв. Она тоже оцепенела, как и Жюстина.

– Нет! – проговорил он. – Уходи! Не хочу, чтобы ты видела меня таким!

– Каким? – сказала Жюстина. Голос у нее был неестественно спокойный, даже для нее. – Что вы оба скрываете от нас?

Она подошла к кровати и встала рядом.

– Жюстина, осторожно! Помнишь, что было в прошлый раз…

В прошлый раз Адам хотел заменить ее мозг другим, тем, который будет подчиняться его приказам. Мэри не забыла бой на складе, где Ватсон получил такую ужасную рану.

Жюстина наклонилась над ним и отвела его руки от лица.

– Сейчас он не слишком силен. Правда, Адам?

Прежде чем он успел отвернуть лицо к стене, Мэри увидела, во что оно превратилось: вся левая сторона обожжена, левого глаза нет. Он вырвал руки у Жюстины и тут же закашлялся, прикрывая рот, – тяжелым, сухим кашлем, и его пальцы окрасились кровью. Тыльная сторона левой ладони тоже была обожжена.

– Его легкие пострадали от огня, – сказал Хайд. – Ему нельзя говорить. Большинство ран внутренние – они серьезно подорвали его силы. Я не знал, удастся ли довезти его сюда живым, тем более что нам пришлось пробираться через горы…

– Я буду говорить сколько хочу! – сказал Адам. – Какая, к черту, разница? Все равно я умираю. Ты не нашел в этой книге ничего, что могло бы меня вылечить, и от крови этой никакого толку – никакого!

– Так вот для чего вы похитили Люсинду – и нас заодно, – сказала Мэри. – Все эти россказни, что вы хотите помочь человечеству и миссис Ференц… Вы лжец!

– Думаю, следует попробовать еще раз, – сказал Хайд. – Пожалуй, теперь я вколю тебе ее кровь поближе к сердцу – может быть, это поможет. А если и в этот раз ничего не выйдет, тогда снова поищу в книге. Там должно что-то быть. Ведь сама-то графиня жива до сих пор, верно?

– Вы больше не будете брать кровь у Люсинды! – сказала Мэри.

– Кто больше не будет брать кровь у Люсинды? Привет, папаша. – Это была Диана – она стояла в дверях, а за ее спиной Янош. – Я услышала шум и решила выяснить, в чем дело. Ух ты, очуметь! Это же Адам Франкенштейн? – Она обернулась к Яношу. – Не удивительно, что ты не хотел меня сюда пускать! – Она стукнула его по руке – и, видимо, крепко, судя по тому, как он скривился и схватился за ушибленное место. Затем она снова повернулась к Мэри. – Нам что, опять придется с ним драться или как?

– Янош! – сказал Хайд. – Я хочу, чтобы ты принес еще крови мисс Ван Хельсинг. Мои инструменты в лаборатории.

Мэри видела, как Янош бросился в лабораторию. Эхо его шагов послышалось в коридоре.

– Нет! – сказала она. – Этому пора положить конец. Во-первых, ее кровь не действует так, как вы рассчитывали, а во-вторых, это жестоко.

Янош пробежал мимо двери, в руке у него блеснул шприц.

– Диана… – проговорила Мэри.

– Не волнуйся, – ответила Диана. – Я его к Люсинде на пушечный выстрел не подпущу, даже если придется продырявить его ножом!

Она развернулась, и Мэри услышала, как ее ботинки загрохотали в коридоре – она бежала за Яношем.

– Она не должна ему мешать, – сказал Хайд. – Мне необходимо знать, почему эксперимент Ван Хельсинга провалился. – Он сунул руку в карман. – Черт! Эта девчонка стащила мой револьвер! И как она…

Мэри невольно улыбнулась. Молодец, Диана! Конечно, она кого угодно выведет из себя, зато в трудном положении на нее всегда можно рассчитывать.

– Она ведь все-таки ваша дочь. Чего же вы ждали?

– Ты не понимаешь, – ответил он. Снова запустил пальцы в волосы и схватился за них, словно хотел вырвать с корнем. – Новое знание, которое мы могли бы открыть миру! Возможность проникнуть в мозг самой Природы! Вот так же Кортес глядел на Тихий океан, безмолвно лежащий у скал Дарьена. Мы могли бы открыть новый континент знания для всего человечества!

Он выскочил из комнаты. Оглянувшись на Жюстину, чтобы убедиться, что ей ничто не угрожает (хотя Адам, скорчившийся под одеялом, сейчас казался безобидным), Мэри двинулась вслед за ним по коридору – в так называемую лабораторию.

Хайд подошел к столу, взял книгу в кожаном переплете и открыл ее.

– Здесь должно что-нибудь найтись – какое-то объяснение. За всю историю человечества только троим – двум мужчинам и одной женщине – удалось открыть тайну вечной жизни и здоровья. Одним из них был Франкенштейн, но его эксперимент оказался бесполезным – кому нужно оживлять покойников? Ты же видела Адама – и Жюстину. Тебе хотелось бы быть такой, как они, – ходячим трупом? Нет, мы хотим – все хотят, только не все признают это, – жить вечно, жить молодыми, чтобы ни время, ни какое бы то ни было оружие, изобретенное человеком, не оставляло на нас следа, чтобы, получив рану, всякий раз побеждать смерть… Я думал, я был уверен, что Ван Хельсинг на верном пути, что он сумел открыть эту тайну. Черт! – Он стукнул кулаком по столу, так, что банки и инструменты подпрыгнули.

– Эта одержимость знанием, ради которого вы готовы жертвовать человеческими жизнями, обычными человеческими связями, погубит вас, – сказала Мэри. Она чувствовала, как в ней поднимается гнев. Это было новое ощущение. – Посмотрите, к чему она уже привела. Посмотрите на себя! Вы же совсем один, не считая Адама и ваших… ну да, ваших прихвостней. Стоило ради этого потерять всё – семью, репутацию?

Хайд смотрел на нее – словно бы ошарашенно.

– Мэри, я никогда не хотел причинить боль тебе или твоей матери. Ты должна мне поверить. Эрнестина… я приходил к ней, в первый вечер, когда мы были в Лондоне. Это было так давно. Мне хотелось снова увидеть ее лицо, и тогда я взобрался на окно и смотрел на нее сквозь стекло… Она причесывалась, а я вспоминал, как сам причесывал ей волосы, когда мы только поженились, пока между нами еще не встало столько всего. Я думал, что, когда это дело с Адамом будет закончено, я вернусь к ней и скажу, что всегда ее любил, попрошу прощения. Но через неделю я узнал, что она умерла. Я опоздал.

– Потому что вы ее убили, – произнесла Мэри обвиняющим тоном.

– Убил? Что ты хочешь этим сказать? Я даже не входил в ее комнату, хотя мог бы в одну минуту открыть окно снаружи. Я только смотрел на нее сквозь стекло, и ничего больше. Она сидела за туалетным столиком, спиной ко мне, и я видел водопад ее волос в свете лампы. У нее были самые красивые волосы на свете – как золотые струи. Такие волосы были у богинь в греческих мифах. Когда-то я любил перебирать их пальцами… Она смотрела в зеркало, а затем обернулась, и на миг я увидел ее лицо – такое же нежное и чистое, как в тот день, когда я женился на ней, только морщинок прибавилось – от времени и забот. Сначала я подумал, что она тоже увидела меня – она смотрела в мою сторону. Но она отвернулась и задула лампу. Она почти погасла, и я больше ничего не видел.

– Она вас видела, – сказала Мэри. Она едва могла заставить себя смотреть на него – своего отца, так не похожего на того человека, каким она его помнила с детства. – Почему, вы думаете, она так внезапно заболела? Она все бредила каким-то лицом, которое увидела в окне. Я только никогда не думала, что это было ваше лицо. – Она смотрела на него так холодно и презрительно, как только могла. Это было всё, что она хотела сказать ему, – хотела, чтобы он знал это, с тех самых пор, как сама поняла, что он сделал.

Он глядел на нее в изумлении.

– Это правда? – Он опустил глаза и покачал головой. – Да, конечно, правда. Ты бы не стала лгать – ты ведь на это почти не способна. В твоей натуре это не заложено. Но я не хотел причинить ей вред…

– Что значит – в моей натуре не заложено? – Что он хотел этим сказать? Эта странная фраза царапнула ее.

Хайд сунул руки в карманы своего белого халата и стал смотреть в пол.

– Я только хотел сказать… – пробормотал он почти неслышно.

– Что? – А может, ей лучше не знать? Она вспомнила слова доктора Фрейда – что в своем роде она так же необычна, как Диана.

Хайд глядел на нее с беспокойством.

– Эрнестина так хотела ребенка. Когда мы поженились, мы надеялись – и несколько раз она думала, что беременна, но каждый раз оказывалось, что это просто несварение желудка… а один раз – несвежие омары. Так мы ждали и ждали. Ее камеристка, которую она привезла с собой из Йоркшира, вышла замуж за моего дворецкого Пула и родила дочку – маленькую Гонорию, – и Эрнестина водила ее в парк, наряжала, играла с ней кукольной посудой, как с собственным ребенком. Наконец мы проконсультировались со специалистами, и они сказали, что, по всей вероятности, у нее никогда не будет детей. Посоветовали ей посвятить себя благотворительности! Больно было смотреть, как она тоскует о невозможном. Тогда я целиком ушел в науку и в дела Общества алхимиков. У нас образовался тесный кружок: Рэймонд, Ланион, Хеннесси и я, – и еще Кэрью, мы ведь были друзьями в те дни. Какое воодушевление владело нами тогда! Теория Дарвина, как нам казалось, открывала новые широкие пути для исследований. Мы, конечно, не во всем были с ним согласны – мы держали сторону Ламарка, хотя весь мир, вероятно, назвал бы нас еретиками. Но нас это только радовало. Мы должны вернуться к проблеме биологической трансмутации, – говорили мы себе. Рэймонд работал над ней и терпел неудачу за неудачей. Опытный экземпляр оказался… трудным, скажем так. Не унывай, говорили мы ему. Погляди, как относятся во всем мире к тем, кто опередил свое время! Вдохновившись теориями Спенсера и Гальтона – и их ошибками в той же мере, что и удачными находками, – мы удвоили свои усилия.

– Кэрью! Тот самый, которого вы убили? – изумленно переспросила Мэри.

– Что? Ах, да. Мы поссорились – ему не нравилось то, какое направление приняли мои исследования. Видишь ли, поначалу я думал – почему бы не попытаться продвинуть человечество вперед? Люди могут и должны стать более рациональными. Моро работал над той же задачей – пока его не выжила из Англии кучка ханжей-антививисекторов! Он сосредоточил свои усилия на биологии, а я считал, что нужно искать химическое средство, которое изменит баланс человеческой личности – ангела сделает сильнее, а демона усыпит. Но это будет психологический эффект, недоступный для эмпирического наблюдения. Как же я узнаю, что он наступил? Очевидно, нужно принять этот реактив самому! Я приготовил снадобье, которое должно было сделать меня лучше, и мне это удалось – на время. Кроме того, я хотел, чтобы Эрнестина была счастлива, чтобы получила то, чего желала больше всего на свете. Она уже прошла тот возраст, когда большинство женщин рожают детей, но мои химические познания позволили мне создать нужное лекарство и потихоньку дать его ей…

– Вы дали моей матери лекарство без ее согласия? – уточнила Мэри.

– Да боже мой, я просто влил его ей в чай! Я думал, это подарит ей то, чего она хотела больше всего на свете. И так и вышло – родилась ты, Мэри. Ты была ее радостью, она любила и лелеяла тебя как самое большое свое сокровище. Она ведь уже отчаялась иметь ребенка. Ты была для нее чудом. Я не мог отнять у нее это чудо, сказав, что ты – результат моей научной работы.

– И вы говорите, что старались поступать по совести…

– Поступать разумно, Мэри. Этично. То, что я сделал, было сделано для ее же блага. Я принял наилучшее решение – и для нее, и для меня. И взял на себя ответственность за результат.

– Ответственность за результат? Но этим результатом стала я!

– И притом самым желанным, уверяю тебя! Твоя мать была счастлива, а ты – ты была просто идеальным ребенком. Ты почти никогда не плакала. Помню, однажды ты гуляла в парке с Гонорией, которая стала твоей няней, и ободрала коленку. Гонория привела тебя домой – она сама всхлипывала, а ты только показала мне ранку и сказала: «Смотри, папа, интересно, да? Потом будет красивый цвет». Ты была плотью от плоти того человека, каким я был тогда. Но мне… мне захотелось узнать, что будет, если пойти обратным путем. Дать волю своим самым низменным, примитивным инстинктам.

Мне казалось, что и в животной природе человека можно найти что-то стоящее, хоть это и шло вразрез с теорией Моро. Он считал, что человечество нужно заставить развиваться, подняться над своей животной природой. Я же хотел испытать, что значит быть животным. И так началось мое постепенное превращение в Хайда. Кэрью возражал против этого все настойчивее – и в конце концов потребовал моего исключения из общества. Однажды вечером я встретил его на улице, возвращаясь домой после… в общем, после одного увеселения. Тебе ни к чему знать, какого рода. Он вновь стал возмущаться, называл меня разными мерзкими словами, давая понять в самых недвусмысленных выражениях, как низко я пал. Я ничего не мог с собой поделать, Мэри. Я был словно одержим дикой яростью, чудовищной, демонической яростью, с которой не мог совладать. Ведь не можешь же ты винить меня за то, что было сделано автоматически, инстинктивно?

– Еще как могу, – сказала Мэри. – Вы по собственной воле стали тем, кто вы есть. По собственной воле создали… – Ей не нравилось это слово. Но как же это еще назвать? – Создали меня. А Диана? А ее мать? Она умерла в нищете из-за вас.

Он словно бы смутился.

– Я очень сожалею об этом. Коллин была мне очень дорога. Но я не мог остаться с ней. Я был убийцей, которого разыскивали по всей Англии. Что же мне было делать – дожидаться, когда меня повесят?

– Знаешь, что я думаю, отец? – Мэри не хотела его так называть, но теперь поздно – сказанного не воротишь. – Я думаю, что ты самый эгоистичный человек из всех, кого я знаю. Ты и сейчас стоишь и оправдываешь все свои поступки, невзирая ни на какие их последствия, невзирая на то, сколько боли они причинили другим.

Бах! И еще раз – бах! Мэри сразу узнала звук револьверного выстрела.

– Диана! – воскликнула она. – У нее мой револьвер.

Что еще она хотела сказать этому человеку – своему отцу, на которого она была так зла, стоящему перед ней с разочарованным видом, но не выказывающему ни стыда, ни раскаяния? Сейчас было не до того. Она развернулась и выбежала в коридор. На миг она остановилась у двери комнаты Адама. Жюстина была еще там – она стояла на коленях возле кровати. Почему она на коленях? И почему держит Адама за руки? Она оглянулась на Мэри, испуганно и встревоженно:

– Что это за шум?

– Выстрелы, – сказала Мэри. – Либо в Диану стреляли, либо это она в кого-то стреляла, либо и то и другое!

Жюстина встала:

– Я иду. Я сейчас.

– Жюстина! – раздался полный нестерпимой муки крик Адама. – Не оставляй меня! Не оставляй меня умирать одного!

Жюстина на миг задержалась, глядя на него.

– Господи, помилуй его душу, – сказала она. И побежала за Мэри: та слышала позади топот ее ботинок.

Коридор пересекался с другим – перпендикулярно, образуя букву Т.

– Направо? – спросила Жюстина.

– Налево, кажется, – ответила Мэри. И была права: там оказалась лестница. Они побежали наверх – Жюстина впереди, прыгая через две ступеньки. Наверху Мэри пришлось на секунду остановиться, схватившись за бок. Ужасно кололо!

– Диана! – Жюстина уже стояла в дверях их комнаты. Мэри нагнала ее и вбежала следом.

Перед ними предстала жуткая картина. Диана стояла у кровати с пистолетом в руке. Люсинда лежала на кровати, все такая же бесчувственная. Янош Ференц сидел на полу. Кровь сочилась сквозь его брюки на каменные плиты.

– Я не виновата! – сказала Диана. – Я ему говорила не трогать Люсинду. Даже в воздух сначала выстрелила. Я хотела попасть в ступню, но я не так хорошо стреляю, как Мэри.

Диана: – Я такого не говорила.

– Янош! Jesus Maria, mi történt? – В дверях стояла Агнесса. Она подбежала к брату, упала на колени рядом с ним, сорвала с себя фартук и прижала к ране, пытаясь остановить кровь. Фартук тут же сделался красным. – Ты злая, злая! – закричала она на Диану. По ее лицу катились слезы.

– Мои порошки остановят кровь, – сказал Хайд. – Но нужно отвести его в лабораторию. Я один не справлюсь – нужно, чтобы кто-то поддерживал с другой стороны.

Жюстина шагнула к нему, но Агнесса заявила:

– Нет, уйди! Все вы уйдите! Не трогайте его никто – я сама.

Когда Хайд с Агнессой подняли Яноша на ноги, он вскрикнул от боли, но, кажется, идти мог. Они взяли его под руки с двух сторон, и он заковылял с ними, бледный и испуганный.

Мэри протянула руку:

– Отдай револьвер.

– Ну и ладно! – Диана сунула револьвер ей в руку – не очень-то бережно. – Могла бы, между прочим, и поблагодарить. Если бы не я, тебе бы никогда не получить его назад. И я защитила Люсинду. По-моему, надо сказать «спасибо».

– Что это? – Жюстина растерянно озиралась. Тут и Мэри услышала – негромкое, настойчивое «тук-тук-тук». Где это? За окном!

Там, в окне, было лицо – женское лицо. Женщина подняла руку и постучала: тук-тук-тук. На миг Мэри подумала, что у нее галлюцинация – не из-за самого появления женщины в окне (это еще можно было как-то логически объяснить), а из-за того, что она была точной копией женщины с портрета, висевшего над камином, – Миркаллы Карнштейн.

Тук-тук-тук. Женщина сделала рукой какое-то движение – словно показывала, что нужно открыть щеколду.

Жюстина оглянулась на Мэри.

– Что будем делать?

– Ой, ради бога! – воскликнула Диана. Она подошла к окну, открыла щеколду и распахнула створку. – Что вам нужно? Мы тут немного заняты.

– Меня зовут Кармилла, – сказала женщина. – Я от Мины, из Будапешта. По-моему, вам пора бежать отсюда. Вам не кажется?