Глава XIV. La Belle Toxique

– Беатриче!

Беатриче виновато подняла взгляд.

– Знаю, Кэт. Прости, мы уже заканчивали разговор. Мы проговорили не больше часа, клянусь. Я следила за временем, правда.

– Это я виноват, Ушастик, – сказал Кларенс. – Я все расспрашивал ее об Италии. Я-то там никогда не бывал. Представь, каково это – гулять по улицам Рима, где гуляли Сенека и Марк Аврелий… Единственная страна в мире, которую я хотел бы повидать еще сильнее, чем Италию, – это Египет. А чувствую я себя неплохо, правда. Кажется, я начинаю привыкать – как к снегу привык, когда приехал в Бостон, или к дождю в Англии. И гляди – у нас же окно открыто. – Он показал на окно купе, опущенное до конца. За ним проносились мимо австрийские поля и луга. Все было такое… зеленое.

– Яд Беатриче – это не какое-то атмосферное явление, – сказала Кэтрин. – К нему нельзя приспособиться – только если самому стать ядовитым. Ты этого хочешь? – Она сердито взглянула на него, с самым неодобрительным видом, какой только смогла изобразить. Затем повернулась к Беатриче. – Но я не об этом хотела поговорить. Мне кажется, здесь, в этом поезде, есть кто-то из Общества алхимиков.

– О чем ты? – испуганно и удивленно спросила Беатриче. – Ты видела кого-то похожего на члена société?

– Нет, конечно. Да и кто знает, как должен выглядеть член Общества алхимиков, если он не доктор Сьюард? Хотя он тоже выглядит совершенно обыкновенно. Переодетый алхимик может быть похож на кого угодно. Но я не видела никого, кроме наших. После завтрака я задержалась в вагоне-ресторане, разговаривала с полковником Шарпом и мисс Петунией. Потом решила зайти в свое купе – то есть в наше с Зорой, хотя скорее ее, судя по тому, сколько места занимают ее вещи. Удивительно, как это змеи мне там еще не попадались! Ну, в общем, я хотела взять свою записную книжку, чтобы записать свои впечатления от Парижа. Думала – может быть, помещу туда действие какого-нибудь нового рассказа об Астарте. «Астарта у Эйфелевой башни» или что-то в этом роде. Открываю чемодан, а там все вещи перевернуты. Видно, что старались сложить все как было, но я же кошка. Я знаю, когда вещи лежат не так, – с первого взгляда вижу. Тогда я перетряхнула всю свою одежду, наши книги и карты, даже твои туалетные принадлежности – те, что в твой чемоданчик не поместились. Все вытащила, все карманы проверила. И тут поняла – телеграмма Ирен Нортон пропала.

– Пропала? – переспросила Беатриче. – Ты же говорила, что спрятала ее туда, где никто не найдет.

– Ну да – в твою Библию, под обложку. Не хотелось таскать ее все время с собой – я решила, что безопаснее спрятать там, где никто не станет искать. В Библию никто никогда не заглядывает, кроме Жюстины, и к тому же я положила ее на самое дно, под всю свою одежду. Кому придет в голову там искать? Но я открыла Библию, а телеграммы в ней нет. И, как я уже сказала, все было переложено по-другому – обычный человек даже не заметил бы, но я-то не обычный человек. Теперь я жалею, что мы не сложили мою одежду в маленький чемоданчик, а большой не оставили в твоем купе. Правда, тогда все карты пропитались бы ядовитыми испарениями… В общем, телеграмму кто-то украл.

– Ты совершенно уверена? – Беатриче все еще глядела с сомнением. – Я знаю, как ты осторожна, Кэт, но мы пока не видели никаких признаков того, что за нами кто-то следит или хотя бы интересуется нашими передвижениями. Да, мы знаем, что Мэри с Жюстиной столкнулись в пути с агентом Société des Alchimistes, – жаль, конечно, что Ирен Нортон не сообщила нам никаких подробностей! Но это еще не значит, что Обществу известно, где мы – или хотя бы кто мы. И мы не видели никого подозрительного – весь вагон занят артистами Лоренцо. Если бы кто-то чужой сел на станции или зашел из другого вагона, его бы сразу заметили. Или ты подозреваешь своих же товарищей из цирка? Нет, конечно. Не могу представить, чтобы Саша или сестры Джеллико были агентами Société des Alchimistes. Может, ты просто переложила телеграмму куда-нибудь и забыла? Или, может быть, она просто выпала из Библии, когда ты в последний раз открывала чемодан, а ты не заметила.

Может, и правда? Кэтрин совершенно точно никуда не перекладывала телеграмму, но, может быть, она как-то выскользнула из Библии, например, когда она доставала чемодан? Но нет – с той самой минуты, как они сели в поезд, он спокойно стоял под сиденьем, она только выдвигала его и поднимала крышку, когда нужно было взять что-то из одежды… А может, телеграмма выпала сегодня утром, когда она пересматривала вещи в чемодане, заметив, что в нем кто-то рылся? Пожалуй, надо бы сходить и посмотреть еще раз. В отношениях с людьми Беатриче может иногда и сглупить, но в целом она девушка разумная, и ее не грех послушать. Кэтрин попыталась вспомнить… когда же она в последний раз видела эту телеграмму? Да – в первый день в поезде, когда Беатриче попросила достать склянку с румянами – наверняка хотела прихорошиться для кое-кого, кто, видите ли, не боится яда. Кэтрин тогда же все пересмотрела, чтобы убедиться, что ничего не разбилось и не перевернулось, когда носильщики загружали багаж в вагон, и телеграмма была тут как тут, на своем месте, под обложкой. Нет, вывалиться оттуда она никак не могла.

Сегодня на Беатриче было одно из ее «реформаторских» платьев – зеленое, почти средневекового покроя. В первый день в Париже, перед вечерним представлением, она ушла одна, сказав Кэтрин, что ей нужно пройтись. Париж она знала прекрасно – когда-то она прожила здесь несколько месяцев, советовалась с учеными из Сорбонны по поводу своей болезни. Кэтрин все же волновалась за нее, пока она бродила в одиночестве, – а вдруг заблудится или отравит кого-нибудь? Но через несколько часов Беатриче вернулась с каким-то свертком.

– Ты что, за покупками ходила? – спросила Кэтрин. Денег у них было немного: от Лоренцо еще ничего не получили, а Париж – город дорогой.

Вид у Беатриче был одновременно и довольный, и слегка смущенный.

– Следовало бы, конечно, зайти в какой-нибудь музей или галерею – Париж так богат сокровищами искусства и культуры! Но как-то так вышло, что я оказалась в House of Worth, и продавец очень любезно показал мне осеннюю коллекцию, а потом – ты не поверишь – сам мистер Уорт вышел из своего кабинета! Он сказал, что у меня необычная внешность, и хотел нанять меня в модели. Пришлось сказать ему, кто я, – La Belle Toxique. Тогда он сказал, что хотел бы видеть на мне какое-нибудь из своих вечерних платьев, что это будет хорошей рекламой. Там как раз было одно – его шили для другой клиентки, но она от него отказалась, и мистер Уорт сказал – нужно только немножко переделать, и будет сидеть так, будто на меня шито. И швея подогнала и перешила его прямо там, и продавец сделал фото! И вот, гляди! Он сказал, этот фасон называется la fée verte.

Она развернула сверток, и из него выпало зеленое шелковое платье. Оно и в самом деле было сшито будто специально для Беатриче. Просто идеальное платье для Ядовитой девицы.

И, конечно, в этом платье она стала еще красивее, и тем труднее стало отделаться от Кларенса! Зато в Париже их ждал триумф. Пять представлений – вечернее в пятницу, утренние и вечерние в субботу и воскресенье, – и каждый раз аншлаг: публика торопилась увидеть, как близнецы Джеллико завязываются узлом, как полковник Шарп метает ножи, как ассистирует ему миловидная, но бородатая мисс Петуния, как Атлас, «первый силач в мире», поднимает все новые и новые тяжести. Королева Лилипутии, самая маленькая женщина в мире, читала стихи, взобравшись на стол, мальчик-собака выл и лаял, а Женщина-пантера демонстрировала свою ловкость, карабкаясь по хитроумной конструкции из веревок и палок. Братья Камински показывали чудеса акробатики. Зулусский принц самозабвенно танцевал туземные танцы. Мадам Зора показывала номер с ядовитыми змеями. И, наконец, на сцене звезда программы… La Belle Toxique! Беатриче сказала Лоренцо, что не станет для представления убивать ничего живого. Вместо этого она вызывала добровольцев из публики, чтобы дохнуть на них или пожать руку. Они платили деньги за удовольствие получить головокружение от ее отравленного дыхания или обжечь пальцы. Публика встречала смехом тех, кто шел обратно в зал на заплетающихся ногах, как пьяный, и подбадривающими криками – тех, кто возвращался с обожженной рукой. Иногда Беатриче соглашалась поцеловать в щеку кого-то из публики – пожилого политика, юную красавицу-герцогиню, бедного моряка, ненадолго сошедшего на берег. Парижские газеты прозвали ее la vrai femme fatale.

Это было очень похоже на ее прежнюю программу, но с одним отличием. На пароме из Дувра Кэтрин подошла к Лоренцо и сказала:

– А почему бы каждому из нас не рассказать свою историю? Ну, знаешь, – о том, как Женщина-пантера из Анд родилась от матери-пантеры и человеческого отца, что-нибудь в этом роде. Это же французская публика, куда более искушенная, чем добропорядочные английские джентльмены. Что скажешь?

Лоренцо скептически посмотрел на нее:

– Истории, говоришь? Думаешь, публике будет интересно?

– Ну конечно. Все любят слушать истории. Знаешь что – давай я их запишу и дам тебе почитать по дороге в Париж. И тогда ты скажешь, как тебе эта идея.

Она поговорила с Сашей, Зорой, Кларенсом и другими артистами из цирка Лоренцо, написала свою историю для каждого, используя их идеи и свои писательские таланты. В каких-то случаях история была вымышленной от начала до конца (Кларенс: «Я был младшим сыном самого Шака Зулу. В день моего рождения жрец из моего племени предсказал, что, когда я вырасту, то отправлюсь по большой воде в далекую землю, где живут люди, белые, как призраки»), а в каких-то, как, например, у Беатриче, – почти правдивой. Представление было объявлено в афишах как Une Rencontre Avec des Monstres, и публика пришла в восторг. Лоренцо заработал столько, что тут же отбил телеграмму в Вену, чтобы забронировать еще одно представление, в четверг вечером. Сразу же после последнего выступления в Париже они вновь сели в поезд. Это был не экспресс, конечно, но все-таки через четыре дня они должны были прибыть в Вену – как раз к первому представлению. Кроме того, Лоренцо сказал, что у них уже есть приглашение от будапештского театра. Все шло просто прекрасно… до тех пор, пока час назад Кэтрин не обнаружила, что кто-то рылся в ее чемодане и что телеграмма Ирен Нортон, с ее адресом и предупреждением насчет Общества алхимиков, исчезла.

– Кэт, а ты записала ее адрес еще где-нибудь? – спросила Беатриче.

– Нет, мне не хотелось записывать такие вещи – вдруг кто-нибудь найдет. Я заучила наизусть: Принц-Ойген-штрассе, восемнадцать. Но не в этом дело. Я пыталась вспомнить, куда еще могла деваться телеграмма – и выходит, что никуда. Даже если бы она выпала из Библии, то была бы где-то в чемодане. Я там все-все просмотрела, Беа. Вытащила всю одежду, проверила карманы… Телеграммы нет. И знаешь что? Она пропала после того, как я оделась утром, и до того, как вернулась за записной книжкой. Если бы раньше кто-то трогал мои вещи, я бы заметила. Наверняка.

Кто-то рылся в моем чемодане и взял телеграмму миссис Нортон. Не могу представить, кому еще это могло бы понадобиться, кроме Общества алхимиков. Мне кажется, ты права – посторонний человек не мог попасть в этот вагон и остаться незамеченным, а если бы его заметили, кто-нибудь бы непременно об этом упомянул: ты же знаешь, как циркачи любят посплетничать. И да, всех их мы с Кларенсом знаем уже не первый год – кроме Зоры. Она новенькая. Помнишь, как ей хотелось непременно ехать со мной в одном купе? Она сказала, что хочет узнать меня получше. Зачем? Мне и тогда это показалось странным, а теперь кажется… ну… подозрительным. Если в цирке Лоренцо есть агент Общества алхимиков, то это может быть только она.

Кларенс нахмурился. А когда он хмурился, вид у него был довольно устрашающий.

– Кэт, это на тебя не похоже – обвинять человека без доказательств. На чем конкретно основаны твои подозрения, кроме того, что Зора хотела ехать с тобой в одном купе?

Кэтрин подалась вперед. Она чувствовала себя Шерлоком Холмсом, излагающим свои умозаключения. Все сходилось точка в точку.

– Ну смотри – только у Зоры, не считая проводника, есть ключ от нашего купе. Это ведь и ее купе тоже. Любой другой, входя туда, рисковал бы – вдруг я как раз там, а ей беспокоиться не о чем – просто отложит обыск до другого раза. И если бы кто-то увидел, как она входит туда, никто бы ничего не заподозрил – решили бы, что она хочет взять что-нибудь или лечь вздремнуть. Где она была после завтрака? Она сказала, что пойдет кормить змей, а потом? Могла вернуться и обыскать чемодан.

– Ты же сама мне показывала, как легко открыть запертую дверь, – задумчиво сказала Беатриче. – Ты говорила, что Диана научила тебя этому всего за час. А тому, кто рылся в чемодане, так или иначе пришлось вскрыть на нем замок – так почему он не мог вскрыть и замок на двери? Конечно, рискованно, но если сделать это быстро и незаметно…

– Да, но это же я, – сказала Кэтрин. – Я же слышу, как язычок поворачивается. И замок на двери купе не так легко взломать – вот на чемодане проще простого, была бы булавка. В общем, я и не утверждаю, что у меня есть доказательства. Только подозрения, не более. Шерлок Холмс постарался бы подтвердить или опровергнуть эти подозрения, так? Если рассуждать логически, она самая вероятная подозреваемая.

Кэтрин вспомнила тот вечер, когда они стояли на платформе Гар-де-Лест перед посадкой и Лоренцо раздавал им билеты. Она, Кэтрин, должна была ехать в одном купе с мисс Петунией. Они все ехали по двое, только Беатриче одна – из-за ее яда. Но тут Зора схватила ее за руку:

– Я поеду с Кэтрин! Не отказывайся, кошечка, будет весело!

Мисс Петуния согласилась обменяться местами и ехать с миссис Камински – та помогала сыновьям готовиться к выступлениям и следила за тем, чтобы сетки были закреплены надежно. Уже тогда Кэтрин удивилась, что это вдруг Зоре так захотелось ехать непременно с ней. Они с заклинательницей змей вовсе не были подругами.

– Думаю, тебе следует спросить у нее самой, – сказал Кларенс. – Дай ей шанс оправдаться. Это только справедливо.

– Тебе бы судьей быть, а не адвокатом, – сказала Кэтрин.

Он рассмеялся, но в этом смехе слышалась горькая нотка.

– В Массачусетсе я не мог быть ни тем, ни другим, Ушастик. После того, что я сделал.

– А что ты сделал? – спросила Беатриче. – Ты мне никогда не рассказывал.

– И мне тоже, – сказала Кэтрин. Она села рядом с Беатриче, на миг даже позабыв о пропаже телеграммы. Они с Кларенсом были друзьями с тех самых пор, как она пришла в «Волшебный цирк чудес», но он никогда не рассказывал ей, как там оказался, что привело его в цирковые артисты. А она не расспрашивала: как она уже сказала Беатриче, в цирке вопросов не задают. Но теперь, когда Беатриче заговорила об этом, Кэтрин тоже стало любопытно.

Кларенс вздохнул.

– Вы правда хотите знать?

Беатриче кивнула. Кэтрин молча ждала. Если захочет, расскажет. Кларенс не из тех, кто будет ждать, чтобы его упрашивали.

– Ну ладно. Это было в тот год, когда я окончил юридическую школу. Как и всех моих чернокожих соучеников, меня вдохновлял пример судьи Руффина, первого чернокожего, окончившего Гарвардскую школу права и ставшего судьей в Массачусетсе. Я решил, что стану таким же, как он. Я, мальчик из бедной семьи, сын вдовы, которая нанималась мыть полы в чужих домах, чтобы было чем платить за жилье. Я отучился в Говарде – на стипендию, потом в Гарварде – тоже на стипендию, и в первый год после выпуска работал в организации, где оказывали юридическую помощь беднякам: черным, ирландцам, итальянцам – всем подряд. Меня послали в один округ на западе штата, защищать чернокожего, которого обвинили в изнасиловании белой женщины. Тогда в первый раз судья обратился ко мне «парень». Дело я выиграл – сама женщина выступила свидетельницей и заявила, что никакого изнасилования не было. Они хотели пожениться. Законы Массачусетса это разрешали, она была совершеннолетней, но ее отец не хотел, чтобы она выходила за чернокожего, и заявил шерифу, что мой клиент ее изнасиловал. Она была явно беременна.

Мой клиент вышел из зала суда свободным человеком, но за дверью его ждала толпа, и вдруг из этой толпы вышел вперед брат девушки. Он был помощником шерифа. У него был пистолет, и он сказал, что застрелит этого грязного… не стану повторять его выражения. Он действительно готов был убить моего клиента. Не раздумывая, я бросился к нему и стал вырывать пистолет. Пистолет выстрелил… Брат девушки умер от потери крови у меня на руках. Меня обвинили в убийстве, и судил меня тот же судья в том же зале. Невзирая на его наказ присяжным, меня оправдали. У него чуть ли не пена изо рта шла, он готов был волосы на себе рвать от досады в тот день, когда я вышел из зала суда свободным. Все видели, что это был несчастный случай, но кто бы после этого дал мне работу? То, что я был невиновен, дела не меняло. Мое лицо попало на обложку Boston Globe – чернокожий убийца белого полицейского! Моя мать умерла от рака за год до этого, а больше у меня никаких родных не осталось, не считая кузенов в Виргинии. Денег у меня не было, так что я нанялся кочегаром на пароход, идущий в Англию. Когда мы причалили в Лондоне, я немного поработал в доках, в Ист-Энде. Там-то я и встретил людей, которые представляли «зулусскую феерию» – ни один из них не был зулусом, но они говорили, что за такие штуки недурно платят, да и много ли лондонцы знают о зулусах? Я выступал вместе с ними два года, пока труппа не распалась: один из них женился, а другой открыл продуктовый магазинчик, так что выступать стало некому. Мне оставалось только снова идти в доки, но однажды я увидел афишу цирка Лоренцо и спросил, не нужен ли ему профессиональный зулус. С тех пор я здесь.

Какое-то время все молчали. Затем Беатриче сказала:

– А в Англии твой юридический диплом недействителен?

– Да я даже не узнавал, – сказал Кларенс. – Не хочу больше иметь дела с судами, и надеюсь, они больше не захотят иметь дело со мной. А теперь – скоро обед. Кэт, так ты хочешь поговорить с Зорой? Если да, то лучше поторопиться. Через пару часов мы будем в Вене. Лучше тебе сразу с ней все выяснить, чем копить подозрения. Подозрения ведь тоже яд, особенно в такой труппе, как наша.

– Ладно, – сказала Кэтрин. – В конце концов, почему бы и не теперь. А тебе пора убираться из купе Беатриче. Сколько ты уже здесь сидишь? Беатриче говорит, что час, но я ей не верю. У нее ведь и часов нет.

– Я зашел после завтрака, – сказал Кларенс. – Это было… – Он вытащил из кармана часы. – Три часа назад?

– Черт побери, Кларенс, нужно же соображать! А ты, Беа, должна была его выставить. Ты же знаешь, ему вредно сидеть здесь так долго, даже с открытым окном. Ты что, хочешь, чтобы закончилось, как в прошлый раз? Сама знаешь… как с Джованни?

Она была так зла на них – на них обоих. И почему эмоции вечно мешают людям мыслить рационально? Уж кто-кто, а Беатриче должна бы понимать. Джованни, ее первая любовь, сам пропитался ядом из-за того, что слишком много времени проводил с ней. А потом умер. Почему она совсем не думает о последствиях?

– Простите меня, – сказала Беатриче. – Я должна была лучше следить за временем. Но мы так хорошо разговаривали…

Ее явно мучила совесть, казалось, она вот-вот расплачется. Кэтрин едва не раскаялась в том, что говорила так резко. Беатриче ведь и так нелегко из-за того, что она не может ни с кем общаться. Цирк, а в их случае – гастрольная группа, – это прежде всего товарищество. Кто-то рассказывает истории, кто-то показывает новые фокусы. Были тут и карточные игры, и песни хором, такие громкие, что персонал вагона вздрагивал от неожиданности. У Генриетты, королевы Лилипутии, она же миссис Шарп, был очень красивый голос. А Беатриче ни в чем этом участвовать не могла. Купе в поезде – это всегда закрытое помещение, где ее яд стал бы накапливаться. Вот ей и приходилось почти все время сидеть одной. Кэтрин старалась заходить к ней почаще, но даже она не могла все время быть рядом: яд Беатриче действовал и на нее.

– Идем, Кларенс, – сказала она. – Если уж говорить с Зорой, то это нужно сделать сейчас, и я хочу, чтобы ты пошел со мной – на всякий случай. Тебе в любом случае пора отсюда уходить. Если мне придется тебя хоронить, сам будешь виноват.

– Да со мной все в порядке, Кэт, – сказал он. – Я способен позаботиться о себе, помнишь?

Однако, поднявшись на ноги, он пошатнулся, колени у него подогнулись, и ему пришлось схватиться за багажную полку, чтобы не упасть.

Кэтрин только посмотрела на него – она даже говорить не могла от досады.

И что они за люди, эти мужчины? Считают себя такими сильными, такими рациональными – а на деле точно так же подвержены эмоциям, как и женщины. Если не больше! Вот вам Кларенс – рискует здоровьем, даже жизнью, только ради того, чтобы поговорить с Ядовитой девицей… Если бы он не был ее старинным другом, она бы ему показала! Хотя, конечно, если бы он не был ее старинным другом, она бы и не тревожилась так. И Беатриче ей тоже дорога. Ей хотелось, чтобы Беатриче была счастлива, – но не ценой жизни Кларенса!

– Ладно, Кэт. – Он вышел следом за ней в коридор. – Что бы ты ни хотела сказать – считай, что ты это уже сказала. У тебя все на лице написано – так старые девы морщат нос над прокисшим молоком! Обещаю, что буду осторожнее. Ну, а теперь – где Зора?

Зора, как оказалось, сидела в их с Кэтрин купе. Рядом с ней, на сиденье, которое на ночь превращалось в кровать (Кэтрин заняла откидную полку) сидел Саша с какой-то незнакомой пожилой женщиной. Она была похожа на чью-то добрую бабушку – в черном креповом платье и кружевной косынке на плечах. На голове у нее был старомодный черный чепец, и она взглянула на Кэтрин сквозь толстые стекла очков.

– Здравствуй, Кэт! – сказал Саша с сильным русским акцентом. По крайней мере, эта часть его истории была правдивой: он действительно был родом из России, только не из бескрайних степей этой огромной империи, а из петербургских трущоб. Ничего от собаки в нем не было – сейчас он был одет в обычный шерстяной костюм с норфолкской курткой, и единственное, что в нем бросилось бы в глаза стороннему наблюдателю, – это обильная растительность на лице. – Это фрау Крее. Мы с ней старинные друзья: она была нянюшкой в приюте в Моравии, где я рос. На станции в Вельсе вышел на платформу покурить, и вдруг смотрю – какая знакомая женщина газету покупает! Оказалось, это и правда она. Фрау Крее как раз рассказывала нам, что она села на поезд в Мюнхене и тоже едет в Вену, к своей внучке. У нее купе в нескольких вагонах от нас. Правда, удивительное совпадение?

– Да, конечно, – сказала Кэтрин. – Рада познакомиться.

Она пожала протянутую ей маленькую, скрюченную руку в черной вязаной перчатке. Присутствие Саши и его подруги ее не очень-то обрадовало, хотя эта подруга и производила впечатление очень милой старушки. Кэтрин надеялась застать Зору одну, чтобы откровенно высказать заклинательнице змей свои подозрения.

– Всегда рада познакомиться с друзьями моего дорогого Саши, – сказала фрау Крее с немецким акцентом, еще более сильным, чем Сашин русский, если только такое возможно. – Я прекрасно помню, как он пришел к нам – прелестный мальчик, только очень больной! Мы его выходили – черный хлеб и горный воздух сделали свое дело. А теперь он курит эти гадкие папиросы! Ох, Саша, Саша! – Она покачала головой, а затем повернулась к Кэтрин с Кларенсом и вгляделась в них сквозь очки. – А вы тоже из цирка?

Все представились друг другу, но Кэтрин не терпелось, чтобы Саша поскорее ушел вместе со своей подругой и можно было поговорить с Зорой наедине.

– Встретимся в вагоне-ресторане, – сказала она, когда Саша наконец поднялся, досказав историю о том, как его, совсем малышом, отправили в приют в Моравию одного. Его отец, такой же волосатый, как и он, тоже представлял в цирке, но грешил пьянством и потому еле-еле мог прокормить свою семью. Брата и сестер Саши тоже отдали в приюты, и он их с самого детства не видел. Фрау Крее много сделала для него – невозможно даже описать, как много. Он ей всем обязан…

– Я хочу поговорить с Зорой на минутку, – прервала Кэтрин его рассказ.

– Конечно, – сказал Саша. – Я займу вам всем места за обедом, хорошо?

– Что до меня, то мой обед со мной, в корзинке, которую я купила в Вельсе, – сказала фрау Крее. – Это так просто и удобно: девушки приносят корзинки прямо к поезду и продают пассажирам за несколько геллеров. У меня есть чудный пирог с гусем, сыр и виноград. Но я надеюсь еще как-нибудь повидать тебя, милый Саша. Мне столько всего нужно тебе рассказать – и еще кое-что отдать. Может быть, после обеда зайдешь ко мне в купе и мы еще поговорим, nein?

Она медленно встала, держась рукой за спину – очевидно, она страдала ревматизмом.

Саша кивнул и вышел из купе вслед за ней. Когда Мальчик-собака и его подруга удалились, Кэтрин повернулась к Зоре.

– Что? – с вызовом спросила Зора. – Ты на меня так странно смотришь с тех самых пор, как вошла. Давай, выкладывай!

Ах, так? Ну что ж, отлично!

– Это ты рылась в моем чемодане? – спросила Кэтрин. – У меня кое-что пропало, и я думаю, что это твоих рук дело.

– По-твоему, я рылась у тебя в чемодане и… что? Украла что-то? – Зора явно разозлилась. – А Кларенс здесь зачем – чтобы силой вытянуть из меня признание в воровстве?

– Брось, Зора, – сказал Кларенс. – Ты же знаешь, я на такое не способен. – Ему было очевидно неловко. – Я просто хотел, чтобы Кэт с тобой поговорила и все выяснилось.

Зора встала. Руки у нее были сжаты в кулаки. Казалось, она вот-вот ударит кого-нибудь.

– Я не знаю, на что ты способен, а на что не способен, Кларенс. Видишь ли, меня не в первый раз называют воровкой. Я росла в Хакни, ходила с матерью на рынок – и торговцы всегда следили за нами во все глаза, как бы мы чего-нибудь не стащили. Потому что мы индианки, а от этих черномазых же всего можно ожидать, правда? Сколько раз мне говорили, что мне здесь не место, что я не настоящая англичанка, хоть и родилась в Лондоне, как они все. Я-то думала, хоть в цирке будет по-другому. Думала, что ты, – она бросила на Кэтрин обвиняющий взгляд, – не такая. Но знаешь что? Можешь обыскать мои вещи. Давай. Что у тебя там пропало – деньги, драгоценности, – давай, ищи! – Она нагнулась, вытащила из-под сиденья свой плоский чемоданчик, швырнула на сиденье и яростно открыла – так, что платья и шарфы вывалились наружу. Она вытряхнула все содержимое прямо на подушки и разбросала вокруг. – Ну, давай, ты же этого хотела, да? Если найдешь, можешь засадить меня в тюрьму, как она тут, в Австрии, называется? А я пошла кормить змей – им тоже нужно обедать. Пусть они ядовитые, но они никогда не смешивали меня с грязью. Это только люди умеют.

Она захлопнула за собой дверь купе, и Кэтрин услышала ее яростные шаги в коридоре.

– Ушастик, – сказал Кларенс, – я тебя люблю, ты знаешь, но сейчас ты была не на высоте. У тебя нет никаких доказательств, что Зора совершила что-то недостойное. Ты могла хотя бы спросить, а не обвинять вот так сразу. Она полноправный член труппы, такой же, как и ты.

Кэтрин нахмурилась. На чьей он стороне, в конце концов?

– Слушай, – нетерпеливо сказала она. – Она единственная из нас новенькая, единственная, кого не было в цирке, когда мы выступали там с Жюстиной, пока не встали поперек дороги Обществу алхимиков. Беатриче рассказывала тебе про это общество – думаю, ей не стоило этого делать, но теперь ты знаешь. Как по-твоему, у тех людей, что создали меня и Беатриче – или одобряли подобные эксперименты, – есть хоть капля совести? Если она работает на это общество – тогда я не жалею, что оскорбила ее.

Кларенс смотрел на нее из-под сдвинутых бровей. Она никогда не видела у него на лице такого осуждающего выражения.

– У них-то совести нет, а вот у тебя должна быть.

Ну, на такое она даже отвечать не станет! Неужели он не понимает, насколько это серьезно? Иногда цель оправдывает средства.

Мэри: – Нет, не оправдывает. И ты была бестактной, знаешь ли. С тобой это бывает иногда.

Кэтрин: – Ну, если бы я знала тогда то, что знаю сейчас, я бы вела себя по-другому. Но я же не знала! Если мы станем осуждать себя за все принятые решения, критиковать задним числом, то никогда ничего не добьемся. Прошлое осталось в прошлом, и ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать. Ты раскаиваешься в том, что стреляла в Холмса? Не сомневаюсь, что да, но что ты можешь изменить? Ничего, потому что это невозможно. Только упиваться чувством вины, но от этого ни тебе, ни ему легче не станет.

Мэри: – И все-таки я считаю, что тебе следовало быть добрее к Зоре. Или хотя бы повежливее.

Кэтрин: – Ну извините! На острове Моро не было книжек по этикету.

За час Кэтрин обыскала все вещи Зоры, а затем и все купе. Даже свой собственный чемодан еще раз обыскала, на тот невероятный случай, если она что-то пропустила в прошлый раз. Но ничего не нашла. Ни следа телеграммы, ни следа того, что Зора не та, за кого себя выдает, – разве что мыло у нее было несколько необычного сорта для девушки, выросшей в Ист-Энде, но это, возможно, просто дело вкуса. Кэтрин постаралась уложить вещи в Зорин чемоданчик аккуратно, хотя сама Зора аккуратностью не отличалась!

– И что же теперь? – спросил Кларенс. Все это время он сидел, скрестив руки на груди. Кэтрин чувствовала, как от него исходят волны неодобрения.

– Не знаю, – сказала Кэтрин. – Наверное, она носит ее с собой?

– А, так теперь ты и меня хочешь обыскать? – Зора стояла в дверях купе. – Ну так давай. Давай, я разденусь до белья.

– Я считаю, это совершенно лишнее, – хмуро сказал Кларенс.

– Хорошо, – сказала Кэтрин. – Кларенс, выйди. Сейчас ты мне не нужен.

Кларенс глядел на нее, словно не веря своим ушам.

– Ты шутишь.

– Иди, – сказала Зора. – Ты ничем не лучше ее, фальшивый зулусский принц. Перед тобой-то уж я раздеваться не стану. Выйди и закрой за собой дверь.

Когда Кларенс ушел, в последний раз неодобрительно покачав головой, Зора развязала кушак на поясе и расстегнула пуговицы на своем длинном халате с оранжево-розовым узором пейсли, расшитом золотом. Под ним оказалась совершенно обыкновенная нижняя сорочка и панталоны. Корсета Зора не носила, а в остальном выглядела так же, как выглядит под платьем любая другая англичанка. Наконец она расстегнула пуговицы на ботинках и сбросила их.

– Не ожидала я от тебя такого, – с горечью сказала она, стоя посреди купе в нижнем белье и в чулках. – Я хотела ехать с тобой в одном купе, потому что мы с тобой обе темнокожие, – думала, мы подружимся. Очень одиноко, когда ты новенькая, а все остальные знают друг друга сто лет. Но ты не лучше тех лондонцев, которые кричали мне, чтобы я убиралась обратно в Индию, что таким, как я, здесь не место. Теперь ты убедилась, что я у тебя ничего не брала?

Кэтрин подняла халат, встряхнула, осмотрела – карманов нет. В ботинках ничего. Что ж, если Зора и взяла телеграмму, то при себе у нее ее нет.

– Ты могла вынести ее и спрятать где-то, пока я искала в чемодане, – с сомнением проговорила она. А может быть, она все-таки ошиблась? Может быть, Зора хотела ехать с ней в одном купе не потому, что она агент Общества алхимиков, а просто чтобы подружиться, как она и сказала. Кэтрин иногда с трудом понимала, почему это люди, те, что рождены, а не созданы, так любят держаться друг за друга. Вернее, почему им так необходимо держаться друг за друга. Конечно, у нее тоже есть друзья – и Жюстина, и Беатриче. Но все же она оставалась одиночкой по натуре. И, наверное, всегда останется. Если из пумы сделать женщину, она не перестанет быть пумой – где-то глубоко внутри, но ведь только то, что внутри, и имеет значение.

– Извини, – неохотно сказала она, хотя по-прежнему считала, что ее подозрения были вполне обоснованными. Но у нее не было намерения обижать Зору, и она уже знала, что, когда совершишь ошибку, полагается сожалеть и раскаиваться.

– Можешь не извиняться, – сказала Зора, вновь застегивая халат и обувая ботинки. Затем она хлопнула дверью купе и ушла в незастегнутых ботинках, пробормотав что-то о том, что надо успеть на обед. Когда, наведя порядок в купе, Кэтрин пришла в вагон-ресторан, она увидела, что Зора сидит за одним столиком с Сашей, Дорис Джеллико и полковником Шарпом. Заклинательница змей бросила на Кэтрин злой взгляд, отвернулась и о чем-то заговорила с соседями – негромко и сердито. Рассказывает о том, что произошло? Теперь они тоже будут на нее злиться? Она попросила у стюарда чая с мятой – это было, кажется, единственное, чем Беатриче соглашалась питаться в этой поездке. Ну что ж, он, по крайней мере, пахнет приятнее, чем ее обычная гадость. Самой Кэтрин есть не хотелось: еще утром она почувствовала, что ей ужасно надоела поездная еда, и не пошла со всеми в вагон-ресторан, а отправилась на охоту. К счастью, в багажном отделении водились превосходные жирные крысы. Они оказались очень вкусными, и она так наелась, что была сыта до сих пор.

Диана: – Фу, гадость.

Кэтрин: – А когда Альфа с Омегой таскают обезглавленных мышей к нам в постель, это не гадость?

Диана: – Так они же обыкновенные кошки, а не женщины-кошки. И вообще, ты сама говорила, что они просто хотят сделать нам подарок.

Миссис Пул: – Как мило с их стороны. (Отметим, что это было сказано предельно саркастическим тоном.)

Когда она вошла в купе Беатриче, осторожно, чтобы не пролить, неся перед собой чашку, Ядовитая девица сидела на сиденье с ногами и смотрела в окно.

– Пей, – сказала Кэтрин. – Скоро Вена. С тобой все хорошо? Ты какая-то… задумчивая. Задумчивее обычного.

– Не надо было мне удерживать здесь Кларенса так долго, – сказала Беатриче. – Ты видела, когда он уходил – мой яд уже начал на него действовать. Кэтрин, я не хочу, чтобы история с Джованни повторилась. Я уже один раз убила любимого человека – я не хочу брать на себя новый грех, новое преступление.

Кэтрин села рядом.

– Ты хочешь сказать, что любишь Кларенса?

– Что? Нет… этого я не говорила. Я его и знаю-то всего две недели. Я говорю просто в общем – что я уже однажды убила человека.

– Ну, во-первых, ты его не убивала, – сказала Кэтрин. – В том, что случилось с Джованни, нет твоей вины. А во-вторых, тогда ты была одна, а сейчас нет. Я рядом, и я не допущу, чтобы что-то случилось с ним или с тобой.

Кэтрин: – Читатели, которым неизвестна история Беатриче и Джованни, могут найти ее в первой книге из серии приключений клуба «Афина», в приятном зеленом коленкоровом переплете, который будет прекрасно смотреться в библиотеке любой леди или джентльмена. Два шиллинга, как я уже упоминала.

Беатриче: – Ты используешь мое несчастье для рекламы своей книги?

Кэтрин: – Нашей книги. Да, пишу ее я, но за содержание вы все ответственны в той же мере. И какой же в ней смысл, если у нее не будет читателей? Ну правда же, Беа, не одни твои горести я в ней описываю. То есть… Беа?

Мэри: – Она пошла к себе в оранжерею. Мне кажется, ты ее обидела – всерьез обидела. Так же, как Зору.

Кэтрин: – И почему это вы, люди, такие эмоциональные?

– А что с Зорой? – спросила Беатриче. – Ты нашла телеграмму в ее имуществе?

– По-моему, вещи называют имуществом только в завещаниях, – сказала Кэтрин. – Нет, не нашла, но все равно думаю, что это она. Кроме нее ведь некому? Кто же еще это мог быть – полковник или миссис Шарп? Джеллико? Я их всех сто лет знаю.

И все же – протесты Зоры и ее злость на Кэтрин выглядели очень натурально. Нельзя сказать, что Кэтрин было стыдно за свое поведение, но все-таки немного неловко – особенно за то, что она обыскивала саму Зору, а не только ее вещи. Но это же оправдано в таких обстоятельствах? Хотелось бы ей самой быть твердо уверенной в этом. Человеческая мораль – это так сложно. Насколько проще быть пумой! Она вдруг встала.

– Знаешь что? Пойду-ка я, поищу Кларенса. Он, кажется, тоже на меня злится.

– Не может быть! – сказала Беатриче. – Он такой мягкосердечный.

– Мы, может, о разных Кларенсах говорим? С тобой он, может, и мягкосердечный, а я-то видела, как он умеет злиться. Ты бы посмотрела на него, когда какие-то пьяные лондонские клерки, купившие билет на дополнительную программу, начали издеваться над Эдит Джеллико и делать ей непристойные предложения. Он их на пинках оттуда вынес – и это не метафора. Когда задевают его чувство справедливости, он настоящая каменная стена. Ничего нет хорошего, когда перед тобой стоит каменная стена и сверлит тебя осуждающим взглядом, а так оно, скорее всего, и будет. Допивай свой чай и начинай укладываться. Скоро Вена.

Кларенс сидел в их с Сашей купе и читал книгу. На обложке было написано: «Essais de Michel de Montaigne». К счастью, он был один – Саша, наверное, остался в вагоне-ресторане.

– Привет, – сказала Кэтрин, стоя в дверях. – Я пришла извиниться.

Он поднял глаза от книги:

– Потому что у людей так принято, да?

– Ты так хорошо меня изучил. Пумы никогда не извиняются – они бросаются и рвут когтями. Я же все-таки не разорвала ее, Кларенс!

– Еще неизвестно, что хуже. – Он покачал головой. – Все-таки ты ходячая путаница, Ушастик. Не совсем кошка и не совсем женщина. Тебе не передо мной надо бы извиняться, сама знаешь.

– А чего ты ожидал, зная, от кого я родилась и как воспитывалась? Остров Моро – это тебе не пансион благородных девиц. Если я выясню точно, что это не она, то извинюсь по всем правилам, обещаю – правда, не думаю, что Зора станет слушать. Что это – поезд сбавил ход?

Кларенс выглянул в окно, и Кэтрин тоже. Ход и правда замедлился. За окнами были магазины и многоквартирные дома. Вот и Вена – через несколько минут поезд прибудет на Вестбанхоф. Сегодня у них первое представление. А завтра они с Беатриче пойдут искать Ирен Нортон.

– Помочь тебе вынести багаж? – спросил Кларенс.

– Если ты больше на меня не сердишься, – сказала Кэтрин.

– Сержусь, – ответил он. – По правде сказать, я считаю, что ты должна извиниться перед Зорой немедленно, захочет она тебя слушать или нет, – но это ваши дела. Идем, вынесем твой чемодан. А потом я помогу Беатриче, чтобы она не помяла то роскошное платье, в котором сегодня собирается выступать. Хоть я и не понимаю, зачем ей «парижский туалет», как она его называет. Она была бы столь же неотразима в любом платье, путь даже оно стоит ровно доллар в каталоге Сирса!

– Но внутренне она в нем чувствовала бы себя иначе, – сказала Кэтрин.

Пробормотав что-то о том, что он никогда не поймет этих женщин и их отношения к одежде, Кларенс пошел вслед за ней в купе за чемоданом, из-за которого сегодня вышло столько неприятностей.

Беатриче: – То, что он сказал, очень мило, но все-таки звучит как-то снисходительно, вам не кажется?

Кэтрин: – Кларенс – хороший человек, но не святой. И не стоит ждать этого от него. Как-то мне пришлось выслушать от него целую лекцию о Пелопоннесской войне, пока я пыталась починить свой костюм Женщины-кошки. Ты же знаешь, я терпеть не могу шить! А представляешь, какая это скучища – Пелопоннесская война?

Миссис Пул: – Ох уж эти мужчины. По-моему, самое разумное, когда они о чем-то рассказывают, – просто кивать головой, ну, может быть, иногда склонять ее набок. А когда закончит, сказать: «Надо же, как интересно. Кто бы мог подумать?» Вот тогда они сочтут тебя очень умной женщиной.

Беатриче: – Но так ведь не должно быть! Можно же вести с человеком противоположного пола нормальный разговор, без всех этих уловок. Мы с Кларенсом ведем увлекательнейшие беседы, и, если я возражаю, он действительно слушает. Даже Джованни меня так не слушал.

Кэтрин: – Я же говорю, он хороший. Только не давай ему свернуть на Пелопоннесскую войну!