Глава XIII. История Люсинды

– Все в гостиную, – скомандовала Ирен, когда они уже поднялись наверх и стояли в прихожей. – Жюстина, не могли бы вы унести тело… я хотела сказать – миссис Ван Хельсинг в кабинет внизу? Положите ее, пожалуйста, на стол. Грета, ты устроишь все как полагается? Ну, знаешь… чтобы все было достойно. А раз уж ты все равно пойдешь мимо кухни, попроси фрау Шмидт принести нам кофе с булочками. И захвати свежих бинтов, чтобы заново перевязать рану Люсинде – это не терпит отлагательства. Ханну я послала улаживать последствия этого дела. Я понимаю, вы все устали и голодны, но, думаю, нам нужно все обсудить – и лучше прямо сейчас, не откладывая.

Как же приятно было снова войти в гостиную Ирен! После всего, что произошло за последние дни, она казалось такой… обычной, нормальной. В окна светило солнце, на столик кто-то поставил вазу с тюльпанами. Тюльпаны были полосатые, махровые – как с картины Рембрандта. Все это имело такой цивилизованный вид. Мир психиатрических лечебниц, схваток в темных переулках и внезапных смертей словно отодвинулся на миллион миль. Ах, если бы!

– Еще ничего не закончилось, – сказала Ирен. – Как я уже сказала Грете, вам четверым нужно как можно скорее уезжать из Вены. Из Кранкенхауса пропали сразу три пациентки – будет расследование. Оно приведет к Зигмунду, который, конечно же, будет потрясен и огорчен исчезновением своей больной. Как только мы закончим наш разговор, я позвоню ему и скажу, что Люсинда и Диана с нами. Ему нужно будет подготовить какую-то легенду для администрации лечебницы, и, вероятно, для полиции. Но остается еще один вопрос – те люди, что на нас напали. Кто они? Кто их послал? И почему они не умирают?

Она обернулась к Люсинде, сидевшей рядом с Мэри на диване. Диана заняла одно из кресел.

– Можно? – спросила Ирен и сняла с Люсинды белую шапочку. Ее длинные льняные волосы упали на плечи. Люсинда коснулась волос руками, словно желая убедиться, что они никуда не делись, а затем растрепала их так, что они упали на глаза.

– Милая моя, – сказала Ирен, снова пригладила ей волосы, а затем села рядом с Люсиндой, так, что та оказалась между ней и Мэри, и взяла ее за руку. – Я понимаю, вы перенесли чудовищные испытания и тяжкую потерю. Мне очень жаль. Но вы должны рассказать нам, что случилось с вами и с вашей матерью – это ведь ваша мать, верно? Ваша экономка, фрау Мюллер, сказала мне, что она умерла, но, должно быть, это ваш отец ей так сказал. Верно я догадываюсь? Не могу даже представить, что вам обеим пришлось пережить. Надеюсь, вы расскажете нам, как вы с ней оказались в Кранкенхаусе, – и, если вам это известно, о том, кто эти люди.

Люсинда сжала ладонь Ирен обеими руками.

– Да, – сказала она. – Я расскажу вам мою историю.

Мэри хотелось сказать что-нибудь Люсинде: она ведь знала, каково это – лишиться матери. Но она не представляла, чем тут можно хоть сколько-нибудь утешить. Ирен это умеет лучше.

Тут как раз вернулись Жюстина с Гретой. За ними вошла фрау Шмидт, и – о, райское блаженство! Запах свежих булочек и кофе! Мэри впервые поняла, в чем секрет любви к кофе. Если не спать всю ночь, спасаясь от пожара в лечебнице для душевнобольных или от агрессивных мужчин, которые ни в какую не хотят умирать, даже после выстрела в лоб, или от того и другого сразу, – лучше кофе нет ничего.

Миссис Пул: – Я в любом случае предпочту хороший английский чай.

Беатриче: – Если быть точными, миссис Пул, это индийский и китайский чай. В Англии чай не растет. Camellia sinensis – субтропическое растение.

Миссис Пул: – Ну, если уж чай не английский, то я не знаю, что же тогда английское!

У Греты в руках была какая-то жестянка. Она подошла к Люсинде, размотала полосы разорванной нижней юбки, которыми Мэри наспех перевязала ей плечо, и оттянула воротник платья.

– Рана не опасная, – сказала она. – Просто царапина. Должно быть, это кровь нападавшего. Я промою спиртом, но перевязка, думаю, не понадобится.

Как такое может быть? Или Мэри не разглядела в горячке схватки? Наверное, так и было, хотя тогда ей показалось, что Люсинда ранена серьезно.

– Что ж, это большое облегчение, – сказала Ирен. – Я опасалась, как бы не случилось заражения. Идите сюда, милая. Выпейте кофе – вам станет немного получше.

Ирен стала разливать кофе, и вскоре все они уже сидели с чашками в руках и с булочками на тарелках (на Дианиной – по одной каждой разновидности), – все, кроме Люсинды: она покачала головой в знак того, что ничего не хочет. Ирен спросила:

– Вы уверены? Если захотите выпить чашечку кофе, только скажите. И… вы хотели рассказать нам вашу историю.

Люсинда сидела, опустив глаза. В солнечном свете, падавшем из окна, ее волосы золотились, и выбившиеся кудри стояли ореолом вокруг головы. Она была похожа на юную, бледную, испуганную Мадонну.

– Реки крови, – проговорила она. – Я плыла по рекам крови.

– О, господи, – сказала Диана. – Да она чокнутая. Просто чокнутая, и все.

– Помолчи, – сказала Ирен. – Продолжайте, милая. Где были эти реки крови?

– В Амстердаме, в Париже и в Вене, – ответила Люсинда. Она подняла взгляд. Глаза у нее были светло-зеленые, цвета весенней листвы. Казалось, они смотрят куда-то далеко-далеко. – Я плыла, и тонула, и умирала трижды. Трижды меня возвращали к жизни, как Христа, воскресшего на третий день. В меня вонзали острие, а он висел на кресте.

– Острие чего? – спросила Ирен.

Что за странный разговор? Мэри ужасно не хотелось соглашаться с Дианой, но девушка и правда казалась… ну… безумной. Должно быть, поэтому она и очутилась в Кранкенхаусе. Мэри откусила кусочек булочки и не смогла сдержать урчание в животе. До чего же она проголодалась! В этой булочке начинка была из ореховой пасты.

– Иголки, – буднично ответила Люсинда.

– Можете показать? – спросила Ирен.

Люсинда закатала рукав серого платья. По руке тянулась цепочка маленьких точек, словно нанесенных красными чернилами.

Ирен провела пальцами по Люсиндиной руке. Подняла второй рукав. На второй руке были точно такие же красные отметины.

– А эти реки крови – откуда они?

– Они текли из Гефсиманского сада, – сказала Люсинда. – И из моих рук. Они текли, я тонула и умирала, но меня не хоронили. На третий день я воскресала по велению своего отца.

– Вашего отца… – повторила Ирен. – А вы знаете, кто ваш отец?

– Господь, – ответила Люсинда. – Он мой единственный отец. Мой земной отец бросил меня.

Ирен глотнула кофе.

– Ах! – почти невольно вырвалось у нее. – Мне этого очень, очень не хватало. – Она вновь повернулась к Люсинде. – Итак, расскажите мне о вашем отце. О вашем земном отце.

– У меня больше нет отца, – сказала Люсинда. – Он согрешил, тяжко согрешил. Он водил дружбу с демонами, и Господь, верно, осудит его на вечные муки.

– Как это понимать, черт возьми? – спросила Диана.

– Помолчи, – сказала Мэри. – Ты даже не доела то, что у тебя на тарелке. Ты Диана или ее двойник-самозванец? Та Диана, которую я знаю, еду на тарелке не оставляет.

– Иди к черту, – ответила Диана, правда, себе под нос, и запихала в рот булочку с маком.

– Что это за демоны? – спросила Ирен.

Люсинда помолчала, потом ответила:

– Они пьют кровь праведников и никогда не умирают.

Ирен глотнула еще кофе.

– А вашу кровь они тоже пили, Люсинда?

– Он омыл меня в их крови, и я восстала после крещения, словно заново родилась. Но теперь я погибла, погибла, и для Бога, и для людей. Я проклята навеки и буду гореть в геенне огненной.

Люсинда закрыла лицо руками и разрыдалась, так же, как тогда, когда умерла ее мать, – судорожные рыдания сотрясали все ее тело.

Ирен положила руку на плечо девушки.

– О, милая моя. Я понимаю, вам было очень тяжело. Простите, что вынуждаю вас снова говорить об этом. Вот, выпейте кофе. Немножко. Вам станет лучше, честное слово.

Она поднесла свою чашку к губам Люсинды.

– Ну, если это и есть ее история, – сказала Диана, – то я не вижу, какой нам от нее прок! Она же так толком ничего и не рассказала?

Люсинда взяла чашку в дрожащие руки и опасливо глотнула. Затем, словно внезапно вспомнив, что такое кофе, выпила до дна, торопливо, едва не захлебываясь. И так же внезапно согнулась пополам, и ее вырвало этим кофе прямо на стол и на ковер. Она тряслась, кашляла, из глаз катились слезы, а Ирен обнимала ее и бормотала что-то, по-видимому, успокаивающее, однако на Люсинду это, кажется, не действовало.

Мэри как можно тщательнее вытерла салфеткой лужицу кофе, стараясь не думать о ее происхождении. Просто кофе или кофе, побывавший у кого-то в желудке, – не все ли равно, в сущности?

– Гадость какая, – сказала Диана. Ничего более неуместного сказать под руку было нельзя.

– Я сама уберу, Мэри, – сказала Грета. – Я знаю, где лежит все, что нужно для уборки, а вы нет. Так что не беспокойтесь.

Мэри неохотно кивнула. В том, что связано с уборкой, Грета наверняка разбирается получше ее. И все-таки она с особенной остротой чувствовала свою бесполезность.

– А теперь, думаю, вам пора в постель, – сказала Ирен. – Не следовало мне и задерживать вас после всего, что вы пережили. Мэри, не могли бы вы помочь мне устроить Люсинду в моей спальне? Полагаю, это наилучшее место для нее. Грета, прости, мне бы хотелось тебя тоже отправить спать, но, думаю, тебе сейчас лучше заняться тем, о чем мы говорили по дороге. Попроси Германа пойти с тобой. А еще лучше – возьми Георга. У Германа сейчас и так забот хватает.

– Да, мадам, – сказала Грета. – Я разыщу его, только сначала ототру это пятно. Иначе Ханна запилит меня до смерти!

Она быстро допила кофе и вышла, сунув в карман последнюю булочку с ореховой пастой. Где же она будет искать Германа – или этого неизвестного Георга? Ирен, должно быть, имела в виду тот разговор, который Мэри проспала. В экипаже Ирен дала Грете какое-то поручение – хотелось бы знать, какое и не касается ли оно ее, Жюстины и Дианы.

Но сейчас было не время расспрашивать. Мэри отвела Люсинду в ванную комнату, чтобы девушка умылась и почистила зубы. Когда Люсинда закатала рукава, чтобы умыть лицо над раковиной, Мэри вновь увидела красные отметины – словно от укусов каких-то неотвязных насекомых. Она чувствовала, что надо бы что-то сказать, – но что же можно сказать человеку, только что потерявшему мать?

Диана: – «Соболезную вашей утрате». Даже я знаю!

Мэри: – Когда я потеряла мать, слова «соболезную вашей утрате» мне нисколько не помогали.

Думая о том, как хорошо было бы умыться самой (она ведь уже несколько дней не умывалась как следует), Мэри повела Люсинду в спальню Ирен.

Ирен была там – рылась в своем шкафу.

– Ночную сорочку я положила на кровать, – сказала она, когда они вошли. – А теперь ищу для Люсинды какую-нибудь одежду. Ей понадобится несколько платьев и, вероятно, костюм для Будапешта.

– Будапешта? – переспросила Люсинда с явным удивлением. Что же, выходит, Диана ей даже ничего не рассказала?

– Мы отвезем вас в Будапешт, – сказала Мэри. – Там Мина Мюррей. Она просила привезти вас к ней.

Сейчас, пожалуй, не время было рассказывать Люсинде, что они рассчитывают на ее помощь, чтобы заставить Société des Alchimistes прекратить эксперименты по биологической трансмутации!

– Вильгельмина! – воскликнула Люсинда. – Я была бы рада снова повидать Вильгельмину. Она была подругой моей матери…

Люсинда вновь закрыла лицо руками, и Мэри услышала тихий всхлип.

– Довольно, милая, – сказала Ирен. – Надевайте-ка вот это и устраивайтесь на моей кровати – она очень удобная, уверяю вас. Я зайду через несколько минут, узнать, как вы тут. Хорошо?

Люсинда взяла протянутую ей ночную сорочку и кивнула.

Ирен взяла Мэри под руку, бросила на нее взгляд, несомненно, означавший: «Я хочу поговорить, но не здесь», и увела ее из комнаты. Закрыв за собой дверь, она проговорила:

– Ох, Мэри, ну и ночь! У вас всегда такой невозмутимый вид, словно вы способны вынести все что угодно, но вы наверняка измучены. Про себя-то я знаю, что это так.

– Спасибо, – сказала Мэри с удивлением. Приятно было услышать, что у нее невозмутимый вид. Внутренне она чувствовала себя совсем иначе. – Я тоже. Я хочу сказать – я тоже измучена. И не только физически. Эти дни меня как-то… – Правду сказать, они вытянули из нее последние силы.

– Понимаю, – сказала Ирен. – И хочу вам тоже дать поспать, но сначала нужно показать вам кое-что. Идемте.

Мэри двинулась за ней по коридору. Проходя мимо их с Дианой комнаты, она услышала громкий звук, похожий на гудение пчел вокруг улья. Она заглянула в комнату. Диана лежала, разметавшись на кровати, полностью одетая. Она храпела.

«Слава богу, она цела, – подумала Мэри. – Это же надо было придумать такой идиотский план…» И, тем не менее, он сработал. Они спасли Люсинду Ван Хельсинг. Но что, если Диана права и Люсинда сумасшедшая? Тогда ее собственное сознание так и останется для нее тюрьмой, из которой нет выхода. Как для Ренфилда, который сидит сейчас в перфлитской лечебнице и ловит мух, или как для леди Холлингстон, которая радостно рассказывает, как убила своего мужа.

Они прошли мимо кабинета. Жюстина сидела на диване. На ней была мужская ночная рубашка и халат, которые она привезла с собой.

– Пыталась уснуть, но никак не могу, – сказала она. – После всего, что произошло этой ночью… Я снова убила человека, даже двоих на этот раз.

– Вот в этом я как раз совершенно не уверена, – сказала Ирен. – Ну, полно. Если не можете уснуть, почему бы вам не пойти с нами. Я вам тоже кое-что покажу.

Жюстина встала и пошла за ними, мягко ступая ногами в тапочках. Когда Ирен свернула к лестнице, ведущей на кухню, Жюстина взглянула на Мэри, словно хотела спросить: «Что происходит?» Мэри пожала плечами и покачала головой.

Куда они идут, на кухню? Нет, конечно, нет. Ирен велела Грете отнести тело миссис Ван Хельсинг в кабинет на первом этаже, значит, туда они, по всей видимости, и направляются. И действительно – Ирен дошла до конца коридора, приподняла картину с маками, казавшуюся такой радостной в это хмурое утро, и повернула спрятанный за ней рычажок. Стена открылась внутрь, и они снова оказались в тайном кабинете, с оружием на стенах, с полками, заставленными коробками для документов, неизвестно что скрывающими внутри, и письменным столом, на котором стояло чудо современной техники – телефон.

Вспыхнул электрический свет. Длинный стол был покрыт белой скатертью, а скорее, обыкновенной простыней, а на ней, под еще одной простыней, укрытая так, что видна была только голова, лежала миссис Ван Хельсинг.

Ирен подошла к краю стола и встала у миссис Ван Хельсинг в головах. Грустно посмотрела на нее и погладила покойницу по волосам. Затем произнесла деловитым тоном:

– Вы ведь заметили следы на руках Люсинды?

– Как будто ее покусали какие-то насекомые, – сказала Мэри.

– Нет, это не насекомые.

Ирен откинула уголок простыни. Подняла руку миссис Ван Хельсинг и отвернула рукав окровавленной ночной сорочки. На руке тоже были маленькие красные точки.

Жюстина подошла ближе, чтобы рассмотреть.

– Они идут по вене.

– Вы тоже заметили? – сказала Ирен. – Кто-то брал у нее кровь, и довольно часто, если понадобилось столько уколов. Следы есть на обеих руках.

– Значит… это следы от шприца? – спросила Мэри. – Но зачем?

– Не знаю, – сказала Ирен. – Но это еще не все. Я осмотрела ее, пока вы помогали Люсинде. На подробный осмотр не было времени, но вот что я заметила. – Она поднесла руку к уголку рта миссис Ван Хельсинг и пальцами раздвинула губы.

У Люсиндиной матери были клыки.

– Как у того человека в переулке! – сказала Мэри. – Что ж, это объясняет, отчего у нее губы были в крови. Она, должно быть, укусила его.

– Клыки? – переспросила Ирен. – У тех людей были клыки? – Она нахмурилась, словно в недоумении.

– По крайней мере у одного из них, – сказала Мэри. – То есть я не могу сказать, что разглядела как следует – было не до того, но он скалился на меня, как бешеный пес. Или как зверочеловек. Как вы думаете, может быть, они тоже зверолюди, вроде тех, что создал доктор Моро?

– Нет, – сказала Ирен. – Я осмотрела одного из них, перед тем как уходить, – наскоро, правда, но, если бы он был продуктом вивисекции, я бы заметила. Шерлок описал зверолюдей в своем письме. Нет, это был самый настоящий человек – как и миссис Ван Хельсинг.

– А может быть, это оживленные мертвецы? – спросила Жюстина. – Это объясняло бы, почему они не умирают.

– Не знаю. Но тогда откуда у них клыки? У вас же нет клыков, милая. – Ирен улыбнулась Жюстине. – Думаю, перед нами нечто новое, о чем в письме Шерлока ничего не говорилось. Эти клыки – не единственная странность. Когда вы несли ее, я заметила, что крови меньше, чем должно бы быть – она очень быстро свертывалась. И она мертва уже несколько часов, однако трупное окоченение до сих пор не наступило.

– Так значит, она не умерла? – спросила Мэри. – Может быть, она… воскреснет, как те люди?

– Не думаю, – сказала Ирен. – Нет ни пульса, ни сердцебиения, – думаю, что она, как сказала нам сама Люсинда, умерла настоящей смертью. Но кто-то проделал с ней что-то… что-то такое, что ее изменило. Взгляните, какая она худая… – Ирен еще дальше откинула простыню. Она была права – даже под ночной рубашкой было ясно видно, что миссис Ван Хельсинг исхудала почти до состояния скелета. – Как она выжила при таком истощении? И кто морил ее голодом?

– Профессор Ван Хельсинг? – предположила Жюстина. – Мы знаем, что он проводил эксперименты. Тут все признаки эксперимента: необычные следы на теле, физиологические и психологические изменения… Увы, мне это слишком хорошо знакомо: я ведь сама была объектом эксперимента.

– И на ком же еще ставить эксперименты, как не на собственной жене и дочери, – с горечью сказала Мэри. – Так у них принято, верно? Эти ученые… нет, они недостойны такого имени. Эти алхимики считают, что из женщин, особенно молодых, выходят самые лучшие подопытные.

– Какая мерзость, – произнесла Ирен с холодным отвращением.

– И что же теперь? – спросила Мэри. – Мы будем… я не знаю… как-то бороться против Ван Хельсинга? Он ведь даже не в Вене, верно?

– Он будет здесь, как только узнает, что его жена и дочь исчезли из Кранкенхауса, – сказала Ирен. – Почему он держал Люсинду и ее мать в заточении? И почему сказал своим слугам, что миссис Ван Хельсинг умерла? Может быть, он и Люсинду собирался вскоре объявить мертвой? Он явно пытался скрыть то, что проделал с ними, – это единственное логичное объяснение. Но что именно он делал? И откуда эти следы инъекций? Хорошо бы, если бы Люсинда могла ответить на какие-то из этих вопросов, но, кажется, то, что делал с ней отец, повредило ее рассудок.

– Но отчего вы не думаете, что она просто сошла с ума? – спросила Мэри.

Ирен пожала плечами.

– По правде говоря, я сама не знаю. Мне известно только, что ваша подруга Мина знала миссис Ван Хельсинг, и ей известно, что Société des Alchimistes готовит собрание в Будапеште. Очевидно, у нее больше информации об этом деле, чем у нас. Поэтому – нет, вы не будете бороться против Ван Хельсинга. Вы сделаете другое: отвезете Люсинду в Будапешт, в точности как и планировали. Вы сказали, что доверяете Мине. У нее есть план, и вы должны ему следовать. И в любом случае я хочу, чтобы к приезду Ван Хельсинга вас уже не было в Вене. Предоставьте это дело мне – я сумею, по меньшей мере, направить его расследование по ложному следу. Ханна уже выясняет, что сейчас известно властям и пытаются ли они искать трех сбежавших пациенток…

– Значит… мы опять поедем поездом? – спросила Мэри. Хватит ли у нее денег на билеты для всех четверых?

– Нет. Я не знаю, кто эти люди, работают ли они на Ван Хельсинга, или на Société des Alchimistes, или и то и другое. Но поезд – это слишком очевидный ход: если Общество продолжает следить за вами, Штатсбанхоф, вокзал, с которого Восточный экспресс уходит из Вены, будет под наблюдением. Я не хочу, чтобы вы там наткнулись на Генриха Вальдмана или, вероятнее, на кого-нибудь еще из их сторонников. Я послала Грету с Георгом (это мой лакей) нанять для вас дилижанс. Вы уедете еще до рассвета, когда на дорогах меньше всего проезжающих. Дилижанс отвезет вас на юг Вены, а затем дальше, через венгерскую границу. Это не так быстро, зато и не так заметно, а по прибытии у вас еще останется большой запас времени. Дорогу я, разумеется, оплачу.

– Вы не должны… – сказала Мэри: ей было стыдно вновь брать у кого-то деньги.

– Но я так хочу, – сказала Ирен. – Ведь эти люди напали и на меня тоже, помните? Теперь это не только ваша битва, но и моя.

– Вы слишком добры и щедры, – сказала Жюстина.

Ирен улыбнулась.

– Или просто очень, очень зла на этих ублюдков. Когда я стреляю в человека, я ожидаю, что он умрет! Ну вот, а теперь вы обе пойдете спать. У вас впереди долгий, трудный путь – несколько дней, даже если ехать самой короткой дорогой. А потому – в постель.

Она закрыла лицо миссис Ван Хельсинг простыней. Мэри видела, как шевельнулись губы Ирен, словно в беззвучной молитве.

Как же теперь уснуть, после всего, что она узнала? Столько всего нужно обдумать! Но уже поднимаясь по лестнице вслед за Жюстиной, Мэри почувствовала, что глаза закрываются сами собой, и ей стоило немалого труда держать их открытыми. Сейчас она ляжет рядом с Дианой…

Всю ночь ей снились пчелы, и она никак не могла понять, как они умудрились долететь из Англии до самой Вены.

Когда Грета растолкала ее во второй раз за эти сутки, в комнате горела газовая лампа. Мэри села, не понимая, где она. Почему за окном темно и почему она не у себя в спальне? И где миссис Пул?

– Я приготовила ванну и положила вам одежду на смену, – сказала Грета. Она уже снова была в одежде горничной из хорошего дома. – Мадам Нортон сказала, что вам нужно уезжать через час.

– Уезжать? Куда? – Мэри протерла глаза. А Диана разве не с ней спала? Где же она?

– В Будапешт, – сказала Грета, и все вдруг вспомнилось разом – и события последних дней, и планы на следующие. В какой-то миг Мэри готова была отдать все на свете, только бы снова очутиться в Англии, в своей собственной гостиной, и чтобы миссис Пул принесла ей чай на подносе. – Мадам Нортон послала меня взять для вас дилижанс – нанять, как у вас говорят. С помощью Георга, потому что он знает в конюшнях всё и всех – он же там в карты с конюхами играет, и, сдается мне, на деньги! Нелегко было найти возницу, готового отправиться в такой далекий путь. Но какой-то друг Германа порекомендовал одного венгра, который знает дорогу, и дилижанс уже скоро будет здесь.

– Ах, да… в Будапешт! – сказала Мэри. Она до сих пор чувствовала такую усталость! Сколько же она проспала? Она взглянула на часы на каминной полке. Стрелки показывали три часа пятнадцать минут – утра, надо думать. Ну да, конечно, утра, ведь еще темно. Мэри снова протерла глаза. Она проспала почти весь день и половину ночи, но, очевидно, этого было все еще недостаточно. И еще она ощущала себя невыносимо грязной. Нужно было хотя бы переодеться в ночную сорочку! Но она как легла, так и заснула, прямо в одежде. Погодите-ка – кажется, Грета что-то говорила про ванну?

– Еда в salle à manger, – сказала Грета. – Вам нужно поесть перед отъездом. Герман говорит, вы проведете в пути три дня, на третий приедете. Фрау Шмидт собрала вам в дорогу корзину с бутербродами, но по дороге придется обедать в гостиницах, и едва ли вам удастся как следует поесть до самого Будапешта.

– Три дня! – сказала Мэри. На поезде было бы куда быстрее. Но она вспомнила мужчин в переулке… Хотелось бы ей еще раз столкнуться с ними в коридоре Восточного экспресса? Она поежилась.

Когда Грета ушла, Мэри наскоро вымылась – ах, если бы времени было побольше и можно было как следует помокнуть в этой роскошной ванне! С безошибочным чутьем хорошей горничной Грета приготовила для Мэри ее дорожный костюм. Она оделась, сложила стопкой ту одежду, в которой спала, заплела волосы и заколола в аккуратный пучок. Взглянула на себя в зеркало над раковиной. Что ж, вид по-прежнему усталый, но, по крайней мере, приличный.

Когда она вошла в столовую, Диана с Жюстиной были уже там и доедали весьма плотный завтрак: картофель, сосиски, яйца и огуречный салат. Люсинда сидела с опущенными глазами над пустой тарелкой. На ней было одно из платьев Ирен – о том, что оно принадлежит Ирен, Мэри догадалась по дорогой ткани и вышитому воротнику. Волосы Люсинды были зачесаны кверху и заколоты, но вокруг лица по-прежнему курчавились завитки. Она была похожа на бедную сиротку из романа мистера Диккенса – такая же бледная и нездешняя.

Только увидев еду на подогретых блюдах с крышками, Мэри поняла, что голодна как волк. Она положила себе всего понемножку.

– Жаль, что здесь нет Беатриче, она бы что-нибудь приложила к этому синяку, – сказала она Диане.

– К какому синяку? – спросила Диана, набивая рот омлетом.

– Ты что же, не умывалась? – сказала Мэри. – Если бы умывалась, то увидела бы, что твое лицо выглядит так, как будто Жюстина его красками расписала.

– Вообще-то это гораздо больше похоже на работы месье Моне, – с улыбкой сказала Жюстина. – Он пишет в такой сине-зелено-фиолетовой гамме, в этом есть что-то импрессионистское…

Жюстина шутит! Случалось ли ей шутить когда-нибудь раньше? Мэри подумала и решила, что нет.

Жюстина: – Я умею шутить! Я шучу чаще, чем ты думаешь.

Диана: – Да, только, чтобы твои шутки понять, нужно сначала прочитать всего Канта и Легеля! Вот поэтому мы никогда над ними и не смеемся. Откуда нам знать, что ты пошутила. А если шутку никто не понимает, это уже не шутка.

Жюстина: – Гегеля, ты хочешь сказать? Фридриха Гегеля?

Диана: – Легеля, Негеля, Тегеля… Какая разница?

– Я хочу на это посмотреть! – сказала Диана. Она вскочила на ноги и, поскольку зеркала в столовой не было, стала разглядывать свое отражение в серебряной крышке блюда. – Потрясающе! И совсем не болит. Наверное, кто-то из этих ублюдков, черт бы их подрал, врезал мне кулаком.

– Я дам тебе кольдкрем, смажешь, – сказала Ирен, входя в комнату. – Ваш багаж уже уложен и ждет у двери. Мэри, Грета почистила одежду, которую вы оставили в ванной комнате, и уложила в ваш чемодан.

– Спасибо, – сказала Мэри. Грета, кажется, обо всем успевает позаботиться.

– Там же стоит корзинка с едой, хотя на всю дорогу вам ее не хватит. Вы уезжаете через полчаса – я хочу, чтобы к рассвету вы были уже далеко от Вены. Следующую ночь, и потом еще одну, вы проведете в придорожных гостиницах. На третий день, если ничего не случится и если дороги действительно так хороши, как уверяет герр Ференц (она произнесла «Ферец»), вы будете в Будапеште. Миклош Ференц – ваш кучер. Герман не знает его лично, но его рекомендовал ему друг, который служит в Бельведерских конюшнях, и Георг говорит, что на него, кажется, можно положиться. Он венгр и знает все дороги, знает, где можно остановиться и сменить лошадей… Пока вы спали, я отправила телеграмму мисс Мюррей и написала, когда вас ожидать. И миссис Пул тоже отправила телеграмму, чтобы она не волновалась.

– Это ведь не опасно, правда? – спросила Мэри. – Телеграмму ведь нельзя перехватить?

– Все можно перехватить, – сказала Ирен. – И телеграмму, и письмо… но я приняла все необходимые меры предосторожности. Ту, первую телеграмму миссис Пул я отправляла через американское посольство – ее передал один из наших лондонских атташе. И в этот раз я сделала то же самое. Думаю, это самый безопасный способ. Кстати, я говорила с Зигмундом – он просил передать вам пожелания счастливого пути и надеется еще когда-нибудь встретиться с вами. С вами обеими. Сказал, что вы интересные – впрочем, он выразился иначе: «уникальные» – личности с точки зрения психологии.

– А можно добавки? – спросила Диана. – Я еще не наелась.

– Если поторопишься, – сказала Ирен. – Люсинда, вы уверены, что ничего не хотите?

Люсинда подняла на нее затравленные глаза и покачала головой.

Ирен подошла к ней и положила ей руку на плечо.

– Обещаю, что ваша матушка будет похоронена в освященной земле, со всеми религиозными обрядами. Вы хотите взглянуть на нее в последний раз, проститься?

Люсинда кивнула.

– Тогда идемте. Дилижанс скоро будет здесь.

Ирен протянула руку. Люсинда взяла ее и послушно вышла из комнаты вслед за Ирен.

– Веселенькая же у нас с ней будет поездка, – сказала Диана.

– У тебя ни капли сострадания нет? – сказала Мэри. – Она только что потеряла мать.

– Как будто я без тебя не знаю, – ответила Диана. – Я сама потеряла мать, помнишь? И ты тоже. И Жюстина.

– Тем более следует проявить доброту и сочувствие, – сказала Жюстина. На лице у нее читался упрек – мягкий, но упрек. Мэри даже не знала, видела ли она когда-нибудь раньше упрек на лице Жюстины.

Диана бросила на нее сердитый взгляд, но ничего не ответила. Она запихала в рот оставшуюся на тарелке картошку и стала жевать нарочно с открытым ртом, словно напрашивалась на выговор. Мэри вздохнула. Три дня трястись в дилижансе по сельским дорогам Австро-Венгрии! Это будет долгий путь – и не только из-за Люсинды Ван Хельсинг.

Через несколько минут в дверях возникла Грета.

– Дилижанс прибыл, – сказала она.

– Спасибо, – сказала Мэри. – И за все тебе спасибо, Грета. Надеюсь, мы скоро увидимся.

Грета улыбнулась им:

– Я тоже надеюсь. Из вас всех вышли бы воровки и шпионки хоть куда.

– Пожалуй, лучшего комплимента в свой адрес мне еще не приходилось слышать, – сказала Жюстина, улыбаясь своей редкой улыбкой. – Auf Wiedersehen, Грета.

Чемодан ждал их внизу. Там же стояла корзина, а на ней сложенные стопкой одеяла и подушки. Мэри проверила, все ли у них с собой: Жюстинина сумка на ремне, ее поясная сумка. Она провела по ней рукой и нащупала револьвер. Кто бы мог подумать, что ей, мисс Мэри Джекилл с Парк-Террейс, 11, тяжесть револьвера станет казаться успокаивающей? Однако это было именно так. Она открыла сумку, чтобы убедиться, что пули все так же лежат рядом с револьвером, в отдельном мешочке, и заметила, что мешочек снова полон: те пули, что они с Ирен расстреляли в переулке, а потом в экипаже, заменены новыми. Как заботливо со стороны Ирен. Среди их багажа стояла и кожаная сумка для Люсинды.

– Готовы? – спросила Ирен.

Мэри кивнула.

Ирен открыла дверь. Было еще темно, но во двор падал свет двух уличных фонарей. Их ждал дилижанс, запряженный парой больших, косматых каретных лошадей. На кучерском сиденье сидел возница и держал в руках вожжи. Другой мужчина, сидевший рядом с ним, соскочил, когда девушки подошли. Он поклонился, сказал: «Guten Abend, Damen», а затем уложил их чемодан в задний ящик. Корзина и сумка Люсинды поместились в дилижансе, под сиденьями, а одеяла с подушками он сложил наверх. Ирен о чем-то переговорила с ним по-немецки и отдала, насколько можно было судить, солидную пачку денег. Он сложил их в бумажник, открыл дверцу дилижанса, еще раз поклонился и сказал:

– Bitte.

– Давайте, садитесь, – сказала Мэри остальным.

– Я первая! – заявила Диана. Ну конечно, ей всегда надо быть первой!

– Мэри, – сказала Ирен, отводя ее в сторону. – Постарайтесь убедить Люсинду что-нибудь съесть или хотя бы выпить. Я спрашивала ее, почему она ничего не ест, и она сказала что-то насчет «горького плода запретного древа» – не имею представления, что это значит. Но ей нужно поесть – ее ведь там наверняка впроголодь держали! И еще кое-что меня беспокоит. Как я вам уже сказала, кучера зовут Миклош Ференц. Тот, что помоложе, – его сын, Денеш. Он не очень-то хорошо говорит по-немецки, а его отец, подозреваю, не знает немецкого совсем. Они говорят только по-венгерски, а это совершенно невозможный язык! Придется вам как-то постараться с ними договориться. Жаль, что я не могу отправить вас в моем собственном экипаже, Герман бы отвез, – но его жена как раз на днях ждет первенца. Едва ли она была бы мне благодарна, если бы я отправила ее мужа в Будапешт в такой момент. А Георг, хоть и очень недурной лакей, совсем не умеет управлять дилижансом или хотя бы ландо! С ним бы вы наверняка разбились где-нибудь по дороге. Берегите себя, Мэри. И других, конечно, тоже. Мне было очень приятно познакомиться с вами.

– И мне, – сказала Мэри. Ирен пожала ей руку – о, вот это настоящее, крепкое английское рукопожатие! А затем она обняла Мэри за плечи и расцеловала в обе щеки. Что ж, Мэри была совсем не против. Ирен оказалась такой интересной женщиной, каких ей до сих пор еще не приходилось встречать. Соперничать им не из-за чего, а если бы и было между ними соперничество, Мэри с радостью проиграла бы Ирен Нортон.

– Спасибо вам… за все, – сказала она. Денеш Ференц помог ей сесть в дилижанс и закрыл за ней дверцу. Сиденья были мягкие, обтянутые каким-то темным бархатом. Слава богу – путешествие не будет таким мучительным, как она опасалась. По крайней мере, не придется двое суток трястись на деревянных скамьях. Диана уже свернулась клубочком на сиденье напротив, положив голову Жюстине на колени вместо подушки. Глаза у нее были закрыты. Жюстина только молча посмотрела на Мэри и пожала плечами. Ну что же, если Жюстина не против – Мэри хотя бы в этот раз не придется исполнять роль подушки! Она укрыла Диану одеялом и села рядом с Люсиндой – та сидела у противоположного окна, поодаль от остальных. Мэри очень хотелось сделать что-нибудь – хоть как-нибудь выразить Люсинде свое сочувствие, хоть чем-то утешить. И почему это ей так плохо даются подобные вещи?

Тут Мэри услышала щелчок кнута, и дилижанс тронулся. Она выглянула в окно – во дворе стояли Ирен с Гретой, их еще можно было разглядеть в свете уличных фонарей. Она помахала рукой, и они тоже помахали в ответ. Мэри устроилась поудобнее на сиденье – не так удобно, как в поезде, но тоже ничего, – и накрылась одеялом. Она смотрела в окно на огни Вены, а дилижанс с грохотом катил по каменной мостовой. Ее все еще одолевала усталость! Сейчас она закроет глаза, только на минуточку…

Когда Мэри открыла глаза, в окна дилижанса уже бил солнечный свет. О, господи, выходит, она опять заснула? Напротив спали Жюстина с Дианой: Жюстина – откинувшись на мягкую спинку, а Диана – вытянувшись на сиденье, с открытым ртом, голова на коленях у Жюстины. Ну и хорошо – после венских приключений им всем не мешает отдохнуть.

А вот Люсинда не спала – она сидела очень прямо и неотрывно смотрела в окно.

– Как вы себя чувствуете, мисс Ван Хельсинг… Люсинда? – спросила Мэри. После всего, что они пережили вместе, конечно, можно называть друг друга просто по именам.

Люсинда обернулась к ней. Лицо у нее было бледное, с запавшими глазами, но спокойное.

– Хорошо, danke, – сказала она. – Мы едем навстречу гибели, там нас ждут демоны, которые будут пить нашу кровь.

– А-а, – сказала Мэри. – Ну что ж, я очень рада, что вам уже лучше.

Эта девушка сумасшедшая, просто сумасшедшая. Что же они с ней будут делать?

Люсинда только кивнула и вновь отвернулась к окну. Мэри тоже выглянула в окно со своей стороны. Кони резво бежали мимо загородных красот. Дорога петляла среди широких лугов, перемежающихся целыми полями желтых цветов: очевидно, какая-то сельскохозяйственная культура, хотя Мэри не знала какая. Иногда вдалеке виднелись фермерские домики. Вдоль дороги росли высокие деревья. Тополя, наверное? Это ведь они бывают такие высокие и прямые? Дорога была немощеная, однако рессоры у дилижанса были, видимо, хороши: Мэри почти не чувствовала тряски, во всяком случае, не больше, чем на обычной лондонской улице. Вена, должно быть, осталась уже далеко позади. Судя по положению солнца на небе, было утро, но уже не раннее.

Ритм движения дилижанса действовал гипнотически. Делать было особенно нечего, только в окно смотреть, если, конечно, не пытаться заводить разговоры с Люсиндой. Однажды Мэри и впрямь обратилась к соседке:

– Вам удобно? Я могу достать еще одно одеяло, если хотите.

– На мне кровь агнца, – ответила Люсинда совершенно будничным тоном, словно говорила: «Нет, благодарю вас, мне не холодно». После этого Мэри больше не возобновляла попыток.

Около полудня Диана вдруг проснулась, села, потянулась и стукнула Жюстину по носу.

– Есть охота, – сказала она. Жюстина открыла глаза, ощупывая нос.

– Что за… – пробормотала она, еще полусонная.

– Я посмотрю, что там в корзине, – сказала Мэри. Там оказались бутерброды: хлеб с маслом, а сверху сыр, ветчина или салями. Еще была банка с огуречным салатом, и еще одна – кажется, с маринованными грушами, а рядом маленькая корзинка яиц, сваренных вкрутую. В свертке из коричневой оберточной бумаги Мэри обнаружила те самые булочки, которые они ели вчера, – с ореховой пастой и с маком, и еще какие-то пирожки с джемом. Особенно обрадовал ее термос с кофе. В углу корзины, завернутые в скатерть, стояли четыре бутылки с водой, а за ними обнаружились четыре салфетки. Слава Богу за то, что послал им фрау Шмидт. Без таких женщин, как фрау Шмидт и миссис Пул, Земля бы, наверное, перестала вращаться вокруг своей оси.

Миссис Пул: – И не забывайте об этом!

– Держите, – сказала Мэри, протягивая Жюстине бутерброд с сыром, а Диане – с салями. Себе взяла с ветчиной. – А вы какой хотите? – спросила она Люсинду, готовясь вновь запустить руку в корзину. Люсинда покачала головой и вжалась в угол. – Ну хорошо, тогда, может быть, вот эти штучки с джемом? У них, кажется, какое-то немецкое название. Джем, если не ошибаюсь, малиновый. Возьмите, я же знаю, что вы голодны.

И правда, Люсинда смотрела на пирожки с вареньем голодными глазами. Она протянула было руку и тут же отдернула.

– Если она не хочет, давай я съем, – сказала Диана.

– Она хочет, – сказала Мэри. – Правда ведь? Берите же, я знаю, что вам хочется.

Так быстро, что Мэри даже испугалась, Люсинда выхватила у нее пирожок и вцепилась в него зубами. Она ела, как едят изголодавшиеся люди: маленькими кусочками, но быстро, почти воровато, с закрытыми глазами. Когда весь пирожок был съеден, она облизала пальцы, а затем взглянула на Мэри и проговорила почти нормальным голосом:

– Наша кухарка в Амстердаме пекла такие petites choses на праздники – когда у нас еще были праздники, когда папа́ еще не сделался воплощением дьявола.

Тут же она схватилась за живот, согнулась пополам, и ее вырвало на пол, прямо Жюстине под ноги.

С минуту Мэри молча смотрела на нее, не зная, что предпринять. Жюстина оказалась проворнее: раньше, чем Мэри успела как-то отреагировать, она уже сидела рядом с Люсиндой, втиснувшись между ней и стеной. Она обняла девушку, протянула ей платок, чтобы вытереть губы, но в конце концов вытерла их сама: Люсинда сидела неподвижно, сгорбившись, с совершенно потерянным видом, и слезы текли по ее лицу.

– Так, – сказала Мэри. – Очевидно, это была неудачная мысль.

Достав из корзины скатерть, она вытерла рвоту, пока Диана сидела, забравшись с ногами на сиденье, и отпускала удивительно ценные комментарии:

– Фу, гадость. И что тебе вздумалось заставлять ее есть? Ты что, не помнишь, что было после кофе?

– Еще бы мне не помнить! – огрызнулась Мэри. В дилижансе стоял запах рвоты. Мэри открыла окно со своей стороны, опустив раму как можно ниже, хотя щель все равно получилась узкая, и выбросила скатерть. Не в ее привычках было мусорить, но нужно поскорее избавиться от этого смрада, а скатерть через месяц все равно сгниет в грязи под дождем. Двумя салфетками она вытерла пол и выбросила их тоже. Между прочим, могла бы и Диана хоть раз помочь! Так нет же, сидит сложа руки и ноет.

– Ну вот, больше тут ничего не сделаешь, – сказала она наконец. Жюстина все еще обнимала Люсинду, а та прижималась к ней, и белокурые завитки падали на заплаканное лицо.

– Как же быть? – спросила Мэри у Жюстины. – Ей непременно нужно чего-нибудь поесть, иначе она заболеет. Может быть, она уже больна, потому ее и рвет. Жюстина, у нее жара нет?

Жюстина осторожно пощупала Люсинде лоб.

– Нет, холодный – холодный и влажный. Вот если бы Беатриче была с нами. Она всегда знает, что делать.

Беатриче: – Увы, даже мои медицинские познания были бы бессильны в таких обстоятельствах. От Люсиндиной болезни у меня лекарства нет.

– Может быть, ей нужна кровь, – сказала Диана.

– Что? – воскликнула Мэри, и Жюстина спросила одновременно с ней:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Когда я была в больнице, в этом Кранкен-как-его-там, и мы пытались поднять ее мать с постели, чтобы увести оттуда, она сказала, что надо дать ей кровь, и я дала.

– Дала кровь? – переспросила Мэри. – Как?

– Руку надрезала, само собой. Видишь? – Диана закатала рукав. На запястье был свежий шрам, еще красный. – И она пила, прямо из моей руки.

– О, Боже, – сказала Мэри. – Отчего же ты раньше не сказала? У Ирен, когда это могло нам пригодиться и когда была возможность обработать этот порез как следует?

– Забыла, – пожала плечами Диана.

– Забыла! Как можно забыть, что кто-то пил твою кровь?

– Ну, знаешь, тогда других забот хватало, – сказала Диана, словно защищаясь. – К тому же ты бы и тогда на меня наорала, как сейчас.

– Я не ору! – сказала Мэри. Жюстина положила руку ей на колено.

– Вообще-то есть немного. Мэри, я понимаю, ты расстроена, но ссоры нам не помогут. Я беспокоюсь за Люсинду.

И правда: Люсинда так и лежала у Жюстины на плече, закрыв глаза. Она была ужасно бледна. Диана сунула руку под юбку и вытащила оттуда маленький ножик.

– Вот увидишь, ей просто нужна кровь.

Она поднесла нож к запястью.

– Ну уж нет, – сказала Мэри и схватила ее за руку. – Ты уже сделала это для Люсиндиной матери, и я не хочу, чтобы ты делала это для самой Люсинды. Я же не знаю, сколько крови ты потеряла! Я лучше сама. И где ты держишь этот нож, хотелось бы знать?

– За подвязкой, где же еще, – сказала Диана. – Все равно другого проку от этих подвязок нет, только чулки держать.

Мэри покачала головой и взяла нож, затем осторожно положила рядом на сиденье, так, чтобы он не слетел на пол от тряски. Закатала рукав до локтя. Она никогда раньше не резала себя. Очень ли будет больно? Чуть-чуть? Или сильно? Оказалось, довольно сильно. Она смотрела, как алая кровь стекает по запястью – левому, правая рука ведь нужнее.

– Подержи ей голову, хорошо? – сказала она Жюстине. Поднесла запястье к Люсиндиным губам. Безумие какое-то! Что она делает? С другой стороны – не безумнее, чем все остальное, что случилось за последние три дня. Но станет ли Люсинда пить ее кровь?

Вначале ничего не происходило. Люсинда лежала на плече Жюстины с закрытыми глазами, словно спала или была в обмороке. А затем Мэри что-то почувствовала – ее запястья коснулся язык. Люсинда лакала ее кровь, как кошка молоко из миски. Она аккуратно слизала всю кровь, что стекала по руке Мэри – от запястья почти до локтя. А затем, все так же не открывая глаз, прижалась губами к порезу и начала сосать.

Боли уже не было, и Мэри чувствовала себя неплохо, совсем неплохо, только голова как-то странно кружилась. Все вокруг словно закачалось, как будто она погрузилась под воду, и сам дилижанс раскачивался, словно водоросли, которые шевелит течением. Должно быть, она уже утонула, должно быть, это каюта затопленного корабля…

– Довольно! – сказала Жюстина. – Более чем довольно. Мэри, как ты себя чувствуешь?

Лицо Жюстины плыло перед глазами. Как она себя чувствует? Хорошо. Наверное. Кажется.

– Ах ты гадина! – выкрикнула Диана. – Что ты сделала с моей сестрой?

Мэри хихикнула – не смогла удержаться. Только представить – Диана, не кто-нибудь, а Диана бросается на ее защиту!

– Что? – сказала Диана. – Что ты смеешься? У тебя что, истерика начинается?

– Дай ей кофе, – сказала Жюстина. – Я не думала, что Люсинда выпьет столько крови, и так быстро.

Мэри почувствовала губами холодный металл термоса.

– Ну, давай, – сказала Диана. – Пей, а я пока раздавлю эту козявку…

Мэри снова хихикнула, едва не пролив кофе на платье.

– Что? – сказала Диана. – Скажи хоть, над чем смеешься-то!

Мэри отпила еще немного из термоса – и как это она раньше могла предпочитать чай кофе? Кофе – это лучшее, что есть на земле, кофе – это сама жизнь…

– Потому что ты еще козявистее ее, – сказала она, наконец напившись. Протянула термос обратно Диане.

– Ну и что же? – сказала Диана. – Да я ее одной левой!

– Не уверена, – сказала Жюстина.

Люсинда уже сидела прямо. Впервые на ее щеках появилась тень румянца. Глаза блестели и уже не казались так глубоко запавшими. На губе осталось пятнышко крови, но Мэри видела, как она облизнулась, и пятнышко исчезло. Уже не таким слабым голосом, как раньше, она проговорила:

– Я проклята, моя душа осуждена на вечные муки. Я предпочла бы умереть.

– Ну, этого не будет, – резко сказала Мэри. – Даже если для того, чтобы вы выжили, понадобится вся наша кровь! – Ей уже стало получше, но голова все еще кружилась – от покачивания дилижанса ее мутило. – Диана, не могла бы ты дать мне бутерброд? На этот раз с сыром… и вареное яйцо. И немного этого маринованного – не знаю чего. – Она снова повернулась к Люсинде. – Мы везем вас в Будапешт к Мине, понимаете? Никто вам не даст умереть раньше, чем мы туда доберемся.

Люсинда смотрела вниз, на собственные руки, сложенные на коленях. Жюстина гладила девушку по голове – нежно, по-матерински. Мэри посмотрела на Жюстину и развела руками – жест, на всех языках обозначающий беспомощность. Хорошо, хоть кровь из раны больше не идет – на месте пореза виднелась только алая полоска. Жюстина пожала плечами, словно хотела сказать: «Я и сама не знаю, что делать». Отлично, только этого им и не хватало. Они в дороге, вокруг австрийские поля, а впереди еще три дня езды. Им вполне хватило бы тех трудностей, с которыми обычно сталкиваются путешественники – забот о еде, о ночлеге, о том, где умыться. А тут еще выясняется, что одной из них нужно пить кровь, чтобы выжить. Такое питье ведь не купишь на местном рынке? Как же они доберутся до Будапешта?

– Подвинься, – сказала Мэри Диане и пересела на сиденье напротив. Так Жюстине с Люсиндой будет просторнее – да и ей самой тоже, хотя вообще-то в дилижансе в любом случае довольно тесно, даже в самом роскошном. Мэри стала думать о том, что произошло только что. Как часто Люсинде нужно пить кровь? И какую – может, и свиная сгодится? Этого она не знала, а Люсинду спрашивать, видимо, бесполезно – только лишний раз услышишь, что она проклята и хочет умереть. Голова болела.

Молча (слава небу за маленькие чудеса) Диана протянула ей бутерброд, вареное яйцо, банку с маринадом и вилку, лежавшую на дне корзины, под салфетками. Это и вправду были маринованные груши, и они оказались вкуснее, чем Мэри ожидала, – и сладкие, и кисленькие одновременно. Она съела несколько кусочков и вытерла губы одной из оставшихся салфеток. Диана тоже взяла себе яйцо, поколотила о подоконник и начала снимать скорлупу. Когда яйцо было очищено, она откусила, прямо с полным ртом навалилась Мэри на плечо и прошептала довольно громко:

– Не бойся, если она бросится на тебя или на Жюстину, я ее убью. Перережу горло вот этим самым ножиком.

Впереди их ждали очень долгие три дня.

Диана: – Даже когда я бываю хорошей, ты никогда этого не ценишь!

Мэри: – Это было очень мило с твоей стороны, Диана, – защитить меня. Я это оценила, не думай. Я до сих пор тебе благодарна.

Диана: – Ну, ты все-таки моя сестра. То есть ты, конечно, зануда, и держишься всегда так, как будто у тебя кочерга в… Кэтрин не хочет, чтобы я говорила это слово. Но ты все-таки моя сестра.

Миссис Пул: – Это, пожалуй, самое ласковое, что я слышала от вас, мисс Маленькая Разбойница.

Диана: – Иди-ка ты в свою кухню, старая… (дальше непечатно).