Глава XI. Разговор с Ирен

По левую руку от Мэри лежал длинный прямоугольник сада – не такого, как Риджентс-парк с его многолетними клумбами, а что-то похожее на турецкий ковер – ровные разноцветные завитки и узоры из цветов, аккуратно высаженных вокруг голубых фонтанов. На ее взгляд, это выглядело слишком искусственно, однако вид все же был изумительный. Сад уходил под гору, вниз, вниз, вниз – и в самом низу заканчивался каменным зданием, над которым можно было разглядеть центр Вены: крыши домов, вздымающиеся вверх, а между ними – зеленые холмы.

А по правую руку – еще одно каменное здание. Целый дворец, огромный и роскошный, как… как дворец. Никаким другим словом его нельзя было назвать. Если бы кто-то попросил ее дать определение слову «дворец», она бы просто показала на это здание – в классическом стиле, изящное, будто морская раковина, сияющая белизной в свете дня, только в этой раковине помещались сотни комнат. Свет, впрочем, был скорее предвечерний – край неба уже слегка тронули оранжевые и розовые краски.

– Какой же он…

– Слишком большой и убийственно старомодный. Кому захочется жить в таком мавзолее? – Ирен окинула дворец критическим взглядом.

– А кто там живет? – спросила Мэри.

– Один мой друг… ну, собственно говоря, при моем роде занятий друг – понятие условное. Скажем так – мы находим наши отношения обоюдно приятными. Когда я сказала Францу, что люблю гулять здесь по вечерам, он дал мне ключ, чтобы я больше не взламывала замок – это, по его словам, подает дурной пример другим. Я сказала, что ему лучше бы поселиться в каком-нибудь другом месте, которое будет ему действительно по душе, а из этой громадины сделать музей, открытый для всех жителей Вены. Можете себе представить, какой это был бы подарок художникам этого города, если бы они могли выставлять свои работы в таком месте? Густав, Коломан, Макс… Ну что ж, придется им вершить свою революцию без государственной поддержки. И они ее совершат так или иначе, можете мне поверить. Но я привела вас сюда не для того, чтобы говорить об искусстве, Мэри.

– А о чем вы хотите поговорить?

Может быть, это прозвучало слишком прямолинейно? Но Ирен и сама прямолинейна – должно быть, дело в том, что она американка. В разговоре с ней прямолинейность не казалась грубостью.

– Пойдемте под деревьями. Я люблю смотреть на закат над Веной, а сам сад не стоит большого внимания. Увы, венцы не захотели перенять английский обычай естественного садоводства.

– Я уже думала об этом. Здесь все какое-то… плоское. Я только что подумала – похоже на ковер.

– Этот сад предназначен для того, чтобы любоваться и восхищаться, а не для прогулок. Как следует рассмотреть его можно только из окон второго этажа – вот оттуда он выглядит впечатляюще, хотя, на мой вкус, слишком уж аккуратно. Давайте пройдемся по аллее. «Пройтись» – самое подходящее слово для такого места. – Ирен взяла Мэри под руку. Они шли молча, пока не оказались в тени деревьев. Это каштаны, подумала Мэри. Да, такие длинные ряды каштанов выглядят довольно изысканно.

Наконец Ирен сказала:

– Как вы здесь себя чувствуете, Мэри? Вот о чем я хотела спросить. Диана отлично освоилась с первого дня приезда – она здесь как рыба в воде, ждет не дождется, когда отправится в сумасшедший дом, и ходит гордая, как павлин. Я только одного боюсь – как бы она не попыталась сама освободить Люсинду Ван Хельсинг, славы ради. Жюстина – та удручена, подавлена, и это совершенно понятно. В первый раз за сто лет она оказалась так близко от родного дома. Она снова говорит на языке своего детства, снова ощущает вкус еды, которую ела в последний раз, когда была Жюстиной Мориц. Конечно, все это вызывает разные чувства и воспоминания. Да еще эта книга, которую она взялась читать, – то, что она ее так расстроила, хоть и огорчительно, но совершенно естественно. А вот вы…

Ирен на минуту смолкла, и дальше они шли в тишине. Наконец они подошли к небольшому каменному домику, окруженному кустарниками и цветами – первые растения в своем естественном виде, какие Мэри увидела в этом саду. Это хотя бы немножко напоминало дом. Ирен улыбнулась.

– Когда-то здесь был зверинец. Тут даже лев жил, можете себе представить? Сам принц Ойген любовался из окон второго этажа этим зверинцем и львом на самом почетном месте. Бедный лев… Я уверена, ему было бы куда веселее бегать по африканской саванне, чем жить в этом роскошном плену. Кстати, я не заметила никаких признаков того, что за вами все еще следит кто-то из Société des Alchimistes. А это может означать одно из двух.

– И что же? – Мэри чувствовала некоторое облегчение от того, что разговор, кажется, ушел в сторону.

– Либо они не очень-то сильны в шпионаже, либо настолько феноменально сильны, что я не могу даже отследить их лазутчиков. По правде сказать, я склоняюсь к первому.

– Почему? – спросила Мэри.

– Потому что Вальдман был явным дилетантом. Сначала следил за вами на пароме, потом сел на тот же поезд в Кале, зная, что вы едва ли сойдете раньше Парижа. Это ведь единственный пункт, где можно пересесть на поезд в восточном направлении. Затем он ухватился за возможность взять билет в одно купе с Жюстиной. Это решение было явно принято под влиянием момента – и опрометчиво. Ему следовало выбрать купе дальше по коридору и сидеть там со своим другом – наблюдать за вами издали, не входя в контакт. Я недоумевала, почему он назвался собственным именем – это же глупо, но в тот момент у него не было другого выхода: пришлось назваться тем именем, что значилось в билете и на багаже. Мне думается, он вообще не должен был контактировать с вами. Кто-то – тот, кто его послал, – будет крайне недоволен. Но вы не ответили на мой вопрос. Как вы себя чувствуете, Мэри?

Как она себя чувствует? Мэри не знала, что сказать. В этом-то и был корень проблемы – она не знала. Она покачала головой, открыла рот, чтобы ответить, но слова не шли с языка.

Ирен ждала. Мэри подумала: если Ирен действительно шпионка, ей полагается быть очень терпеливой – как пауку, сидящему в центре паутины. Она привыкла ждать.

– Доктор Фрейд сказал, что хотел бы повидать меня еще раз, – сказала она наконец.

– Я и не сомневалась! – рассмеялась Ирен. – Он ведь собирает жуков всевозможных видов для своей коллекции, а вы похожи на серого жука, с виду неприметного, а чуть на него упадет свет – начинает переливаться, словно опал, всеми оттенками голубого и зеленого, – это ваши цвета, мне кажется. Знаете, как только вы приехали, вы сразу вызвали у меня восхищение своим самообладанием. Вы отправились в чужую страну спасать девушку, которую даже не знаете, от неизвестной вам опасности, и все только потому, что подруга попросила вас об этом. Долгий путь утомил вас – но вы, невзирая на усталость, уверенно строили планы. Только потом я поняла, что это даже не самообладание – вы просто такой человек. Как Шерлок. Он тоже не может иначе. Есть дело, которое нужно раскрыть, – значит, он садится и раскрывает, деловито и рационально.

Мэри уже открыла рот, чтобы возразить.

– Я не хочу сказать, что вы лишены эмоций, дорогая. Я хочу сказать только, что сами ваши эмоции тоже деловиты и рациональны. Прошу вас, не поймите меня превратно – я от души вами восхищаюсь и была бы рада стать вашим другом. Но вы, как никто другой, напоминаете мне Шерлока.

– Насколько я понимаю, это комплимент? – сказала Мэри. – Дело в том, что иногда он меня ужасно злит…

– Он всех злит! – сказала Ирен. – Но… и именно об этом я пыталась сказать. При всей вашей внешней сдержанности и спокойствии, мне кажется, у вас нехорошо на душе. Я не ошибаюсь?

– По-моему, вы вообще редко ошибаетесь, – сказала Мэри.

– Что ж, с этим не поспоришь, – сказала Ирен с улыбкой, ясно говорившей, что согласие это ироническое. – Так что же вас мучает? Вы сами-то понимаете?

Вот в этом-то и беда – она не понимала, во всяком случае, не до конца.

– Я никогда еще не уезжала так далеко от дома. – Но это было не то. – Наверное, дело в том, что я привыкла к определенному образу жизни, к заведенному порядку. Да, жизнь с Дианой и другими его нарушила – последние три месяца в доме было далеко не так тихо, как когда-то! И я этому рада, правда рада.

– Но другие – Диана, Жюстина и остальные, – они живут в вашем доме, вы у них главная. Не качайте головой, мисс Джекилл! Я знаю, что в вашем клубе нет официального председателя, но неофициальный – именно вы. А тут весь ваш заведенный порядок летит кувырком, все планы приходится менять. Неудивительно, что у вас такое чувство, будто земля уходит из-под ног.

Какое-то время Мэри шла молча. Затем сказала:

– Я думала, мне самой хочется приключений.

– Конечно, хочется. Никто не любит застоя, никто не хочет просидеть всю жизнь за закрытыми шторами из страха, как бы солнце не обожгло… довольно поэтичное сравнение, вы не находите? Вы просто не привыкли к этому ощущению, и оно ударило вам в голову, а теперь у вас похмелье. А вот это уже не слишком поэтично… ну да ладно. И как бы вы ни были сильны, Мэри, у вас есть одна слабость, какой нет ни у Жюстины, ни у меня.

– И какая же? – Мэри было отчасти досадно, отчасти любопытно. Что скажет ей Ирен? И хочет ли она это услышать?

– Вы не можете стукнуть кулаком в стену, или пнуть ногой дверь, или разрыдаться. Для большинства из нас эмоции – отдушина, предохранительный клапан, а вот для вас, насколько я понимаю, нет. Мне кажется, вы не способны дать себе волю, да и никакого удовлетворения это вам все равно бы не принесло. Скорее, только новые мучения. Вам нужна отдушина – возможность дать выход ярости, и притом холодно и рационально. Знаю! Стрельба по мишеням! – Ирен, кажется, была весьма довольна собой. – Вот видите, я могу ставить диагнозы не хуже Зигмунда, и даже денег с вас за свои услуги не возьму.

Мэри рассмеялась. Когда же она смеялась в последний раз? Она даже не могла вспомнить.

– Это напомнило мне одного знакомого джентльмена из Лондона: у него есть такая привычка – палить в стену гостиной!

– Я же говорю, что вы на него похожи! – сказала Ирен. – Только, бога ради, избегайте некоторых его нездоровых привычек – и я имею в виду не порчу обоев и не игру на скрипке в любое время дня и ночи.

– А что же? – спросила Мэри.

– Да так, ничего. Спросите как-нибудь у Джона Ватсона. Глядите, небо в огне!

И правда, небо над Веной так и полыхало оранжевым, розовым, желтым – всеми цветами заката.

– Вы знаете его лучше, чем я, – сказала Мэри. – Вы не думаете когда-нибудь вернуться в Лондон? Он бы, наверное… Доктор Ватсон сказал, что вы любовь всей его жизни.

Ирен взглянула на нее в изумлении, а затем рассмеялась.

– Ох, милая моя! Джон замечательный человек, герой войны – храбрый, преданный, добрый. Но он очень многого не понимает и никогда не поймет. Мы с Шерлоком так хорошо ладим именно потому, что мы с ним полные противоположности друг другу. В своих привычках, темпераментах, в решениях, которые мы принимаем в жизни. Я и Шерлок? Нет, не думаю. Правду сказать, я вообще не думаю, что какая-то женщина могла бы быть с ним счастлива, и уж во всяком случае – не я. Я вышла замуж за Готфрида, потому что хотела того, чего хотят все женщины, – любви, страстной, беззаветной. Я хотела, чтобы меня любили как женщину, а не как загадку, которую нужно разгадать. Я никогда не была бы счастлива с Шерлоком и очень сомневаюсь, что он был бы счастлив со мной. Глядите, первая звезда!

Она показала рукой на небо, край которого уже окрасился в фиолетовый цвет. Да, в нем сияла вечерняя звезда – точно такая же, как в Лондоне.

– Вот разве что… Может быть, вы могли бы быть с ним счастливы, Мэри? – Ирен бросила на нее изучающий взгляд. – Вы ведь не похожи на других женщин, правда?

– Я никогда не осмелилась бы предположить… – смущенно начала Мэри.

– Ох, дружочек, – сказала Ирен и снова взяла ее под руку. – Уж поверьте, я кое-что понимаю в том, о чем думает двадцатидвухлетняя фройляйн. Я ведь сама такой была. Ну, а теперь идемте домой. Если Диана в самое ближайшее время не пообедает, она что-нибудь разобьет, а у меня в доме слишком много хороших вещей, я не могу этого допустить.

– Двадцатиоднолетняя, – сказала Мэри. – Мне двадцать один.

Ирен рассмеялась и вновь увлекла ее за собой ее под каштаны.

– Какая разница.

Мэри: – Почему эта книга заставляет меня краснеть настолько чаще, чем предыдущая?

Кэтрин: – Потому что в этот раз ты сделала больше такого, за что приходится краснеть?

Миссис Пул: – Когда миссис Нортон гостила у нас, она сказала, что ничего вкуснее моего пирога с патокой в жизни не пробовала. Что вы теперь скажете о ваших новомодных европейских пирогах?

Диана: – Вы сказали – пирог с патокой? Я хочу пирог с патокой!

Когда они вернулись домой, фрау Шмидт уже приготовила обед: курицу в томатном соусе с картофелем и маринованными огурчиками.

Мэри: – Это называется паприкаш.

Диана: – И это самая вкусная еда на свете, я серьезно.

Наутро, когда Диана разбудила ее ударом ноги, хотя на этот раз неумышленно (ей, должно быть, снился какой-то очень беспокойный сон), Мэри решила поговорить с неисправимой мисс Хайд серьезно.

– Просыпайся, – сказала она, встряхнув Диану за плечо. – И смотри, не вздумай там геройствовать, поняла?

– Отвяжись, – сказала Диана, не открывая глаз. – Что ты вообще здесь делаешь? Иди в свою комнату. – Она накрыла голову подушкой.

– Мы в Вене. Ты что, забыла? Мы должны спасти Люсинду Ван Хельсинг. И не пытайся спасти ее сама. Собери как можно больше информации, дай ей знать, что мы готовим ей побег, а потом сиди и жди, когда доктор Фрейд тебя заберет.

– Ну конечно, – отозвалась Диана из-под подушки. – Все по плану. Я же всегда все делаю по плану, не так, что ли?

– Не так, – сказала Мэри. – Если бы ты все делала по плану, ты бы вообще не оказалась в Вене. Но это очень, очень важно. Если начнешь геройствовать, тебя поймают, и тогда придется спасать вас обеих – нам лишние хлопоты, а тебе позор. И это в лучшем случае – если нам удастся это провернуть. А если нет – останешься в Кренкенхаусе навсегда! Так что даже не думай.

– Ладно-ладно, как скажешь. – Диана скинула подушку на пол. – А что на завтрак?

Это не имело большого значения – все равно есть им пришлось почти на бегу. В столовой были кофе с булочками, но Ирен велела Диане прихватить пару булочек с собой, а кофе выпить как можно быстрее.

– Допивай до дна – вот так, молодец, – сказала Ирен, глядя на часы. – Он все равно уже почти остыл. Мы должны встретиться с Зигмундом через час, но кто знает, какое движение на Рингштрассе. Мэри, вы с Жюстиной отправитесь на наш наблюдательный пункт. Хотя бы одна из вас должна постоянно находиться там. Грета вам поможет – или она, или Ханна все время будет с вами. Диана, не забудь: если что-то случится, найди способ подать знак. Платок в окне, ночная рубашка – что-нибудь, что можно увидеть в бинокль. Мы сообщим Зигмунду, он приедет и заберет тебя. А если не сможет, тогда… пока не знаю, но что-нибудь придумаем. Идем… нет, эта шляпка не годится. Тебе нужно что-то более легкомысленное, если хочешь выдать себя за заурядную девочку-подростка. Примерь вот эту.

Диана, в достаточно легкомысленной воздушной шляпке-сеточке персикового цвета, вышла за дверь вслед за Ирен, на ходу увернувшись от поцелуя Мэри.

– Не забудь! – крикнула Мэри ей вслед. – Без геройства!

Диана, как показалось Мэри, ответила чем-то очень похожим на непристойный жест, но точно сказать было трудно, так как дверь за ними уже закрылась.

Диана: – Он и был.

Миссис Пул: – С тебя станется.

Мэри повернулась к Жюстине:

– Готова?

Жюстина молча кивнула. Сегодня, после вчерашней эмоциональной бури, она выглядела более спокойной.

– Со мной все в порядке, – сказала она. – Ну правда, не смотри ты на меня так испытующе. Ирен была права: мне нужно было поспать и побыть одной. Теперь мне уже получше. Немножко. И хватит об этом.

– Хорошо, – сказала Мэри с сомнением в голосе. Она все еще тревожилась, но тут пришла Ханна – сказать, что кэб ждет внизу, и они спустились вслед за ней по лестнице, а затем вышли во двор.

В гостинице, в комнате на третьем этаже, их уже ждала Грета. Она явно провела ночь там же, на узкой кровати. Комната выглядела уже не так неуютно – в ней появились пышные подушки, шерстяное одеяло и видавший виды ковер на полу. У стены были составлены штабелем коробки с крекерами и банки с супом. На шатком столике стояла спиртовка, на которой можно было готовить еду – хотя бы самую простую. На подоконнике лежал бинокль и телескопическая подзорная труба.

– Я рада, что вы здесь, – сказала Грета, когда они появились. – И не только из-за булочек, хотя они тоже очень даже не помешают! – Жюстина захватила для нее несколько штук, в свертке из вощеной бумаги, приготовленном фрау Шмидт. Грета взяла булочку, надкусила и проговорила с полным ртом:

– Мне тут кое-что не нравится.

– И что же? – спросила Мэри.

– Поглядите, – сказала Грета, показывая на улицу. – В тени вон того дома, рядом со стеной Кранкенхауса – видите, торговец табаком. И вон там, на другом углу, где зеленщик торгует. В трубу лучше видно.

Мэри раздвинула подзорную трубу и навела ее туда, куда показывала Грета, но не увидела ничего странного или необычного. У прилавка зеленщика женщина ссыпала картошку в нитяную сетку, а у торговца табаком покупателей не было, – впрочем, вскоре подошел, попыхивая трубкой, какой-то мужчина. Интересно, подумала Мэри, сумел бы Шерлок с такого расстояния определить, какой табак он курит?

– Ничего особенного не вижу, – сказала она. – А что?

– Может, он уже отошел, – сказала Грета. – Они то появляются, то исчезают, но это все время одни и те же люди, и всегда в тени. По-моему, они наблюдают за Кранкенхаусом. Это только интуиция, понимаете, но мадам Нортон всегда учила меня доверять своей интуиции. Она говорит, интуиция может дать подсказку там, где логика бессильна.

Вот с этим Шерлок наверняка бы не согласился! Он всегда говорил Мэри, что интуиция может увести в сторону от разгадки. Видимо, Ирен была права – они с ним и в самом деле несовместимы.

– А что они делают, эти люди? – спросила Жюстина.

– Ничего. Это-то и странно. Они не нищие, не торговцы. Просто стоят, смотрят – иногда под ноги, на тротуар, иногда вверх, на стены Кранкенхауса. Много их не бывает – двое, трое за раз. Но что-то в них не то. Вот так же, бывает, собаки себя ведут – учуют крысу в водосточной трубе и ждут, ждут, пока высунется.

Мэри обеспокоенно нахмурилась. То, о чем рассказывала Грета, напомнило ей последнюю слежку за ними – тогда это были зверолюди, создания Эдварда Прендика. Но ведь все зверолюди погибли в огне. А сам Прендик не в Вене, а в Лондоне. Мэри вновь пожалела, что Кэтрин не смогла поехать с ними. Может быть, Грете просто что-то померещилось? Она ведь австрийка, в конце концов, а австрийцы такие романтики.

Беатриче: – Не более, чем англичане! Если ты считаешь, что англичане – не романтики, значит, ты не читала вашего Шекспира. «Трон королей, державный этот остров… самой природой созданный оплот… счастливейшее племя, малый мир, алмаз в оправе серебристой моря…» Не помню, как там дальше.

Миссис Пул: – Не возьму в толк, при чем тут Шекспир. Англичане – люди здравомыслящие и рассудительные, всегда такими были и всегда будут.

Беатриче: – Только когда дело не касается королевы и империи!

Мэри: – Бога ради, не вступай в политические дискуссии с миссис Пул. Ты что, хочешь, чтобы наш ужин подгорел? Тебе-то, впрочем, все равно, я думаю. Разве можно сжечь суп из травы?

Как бы то ни было, если какие-то странные люди и наблюдают за Кранкенхаусом, сейчас с этим все равно ничего нельзя поделать – только смотреть и ждать.

– Вот они, – сказала вдруг Жюстина. Кого это она увидела – тех людей, о которых говорила Грета? Нет – у ворот Кранкенхауса выходил из кэба доктор Фрейд. Один из охранников поприветствовал его, а затем он помог выйти Диане.

Это что же, и вправду Диана? Даже с такого расстояния Мэри видела, что девочка, идущая за доктором, – худенькая, хрупкая, испуганная. Во всех ее движениях так и сквозило, как ей не хочется входить в эти ворота, а доктор по-отечески мягко, но настойчиво подталкивал ее вперед.

Вот это да! Диана и впрямь хорошая актриса. Кто бы мог подумать, что она способна так сыграть эту роль?

Диана: – Я же тебе говорила!

С тяжелым чувством Мэри смотрела, как она входит в ворота и исчезает в Кранкенхаусе, как входная дверь захлопывается за ней, будто гигантская пасть. Три дня, сказала она себе. Только три дня, и она снова увидит сестру.

– Итак, – сказала она, когда уже не видно было ни Дианы, ни Фрейда и охранник вернулся на свой пост. – Что дальше?

– А дальше, – сказала Грета, – будем ждать.

И они стали ждать.

Часы тянулись медленно. Кто-то из них все время вел наблюдение. Две другие читали: Грета привезла с собой стопку книг и журналов, правда, журналы были все на немецком, а из книг на английском только одна. «Полное собрание стихотворений Уильяма Вордсворта» Мэри скоро наскучило. Иногда Жюстина делала какие-то наброски в блокноте, который принесла с собой. Иногда, когда наступала Жюстинина очередь вести наблюдение, Грета обучала Мэри карточным играм, и у нее выходило лучше, чем она ожидала. Иногда кому-то из них приходилось отлучаться в довольно антисанитарного вида уборную в конце коридора. Наконец они, условно говоря, пообедали, а потом, условно говоря, поужинали, хотя еда из банок и крекеры выглядели не особенно аппетитно.

Когда сгустилась темнота, Мэри (был как раз ее черед наблюдать) сказала Грете:

– Теперь я понимаю, о чем ты говорила, – про инстинкты. Не знаю, что с ними не так, но мне тоже не нравится, как они все время стоят в тени. Кажется, даже от фонарей стараются держаться подальше. Они просто наблюдают, это ясно. Но за чем наблюдают? Может быть, это охранники Кранкенхауса под видом обычных людей?

– Не знаю, – сказала Грета, подойдя к окну. – Но на охранников не похожи. Охранники – в основном бывшие солдаты. Они и головы так держат – по-военному. Сразу видно, вымуштрованы, приучены маршировать и выполнять приказы. А эти люди в тени совсем не такие.

– Тогда и я не знаю, – сказала Мэри. Она следила за ними, потому что больше в бинокль разглядывать было нечего, помимо обычной жизни Кранкенхауса: смены охраны, тележек с провизией, въезжающих в здание и выезжающих обратно пустыми утром и вечером. Может быть, так можно попасть внутрь и вывезти Люсинду Ван Хельсинг? Все это время люди в тени стояли без дела.

Мэри тоже ничего не делала – во всяком случае, ничего существенного. Наблюдала. Ждала. Иногда спала. Они все спали по очереди на узкой кровати – одна спит, две бодрствуют. А часы все тянулись и тянулись.

Назавтра, рано утром, пришла Ханна с запиской от Ирен: как у них дела, не было ли каких-то происшествий, вот салями, булочки с маком и банка сливового джема от фрау Шмидт.

Они с удовольствием съели ломтики салями и сдобные булочки с джемом. Но докладывать им было не о чем.

К вечеру Мэри уже до смерти надоело смотреть на Кранкенхаус. Она изучила на нем каждый кирпич, черный от копоти. Она перестала обращать внимание на мужчин, прячущихся в тени – то по двое, то по трое. Они же все равно ничего не делают, только прячутся – и иногда курят! В это утро к ним присоединился еще один – он сидел по-турецки у ограды Кранкенхауса. Но это, кажется, был просто нищий, настоящий – по крайней мере, он и правда просил милостыню. Наконец к нему подошли несколько охранников и велели убираться. Он отошел к табачной лавке и сел там, положив перед собой шляпу. Остальные так и стояли в тени, наблюдали, курили и, наконец, уходили, тут же сменяясь другими. И всё. Ну правда, когда еще в жизни ей приходилось заниматься таким скучным делом? Целый день она только и думала о том, что сейчас делает Диана.

А Диана сходила с ума. Правда, официально она и так была сумасшедшей – пациенткой Кранкенхауса Марии-Терезы. Но она сходила с ума от злости – на саму себя, что было новым для нее и неприятным чувством.

Она проторчала в Кранкенхаусе уже два дня и до сих пор не нашла Люсинду Ван Хельсинг. Это она-то, Диана, – да она должна была отыскать ее сразу же. Разве она не самая умная в их компании?

Во всяком случае, она сама так считала.

Диана: – Если собираешься писать от моего лица, так и пиши от моего. Без этой вот муры – «Диана считала».

Мэри: – Ну где, где ты набралась таких слов!

Диана: – Слова как слова. Чем они хуже других слов в языке?

Мэри: – Ты просто нарочно хочешь вывести меня из себя.

В первую же ночь после того, как Фрейд определил ее в больницу, она вскрыла замок на двери и выбралась из палаты. Дело оказалось плевое, как она и думала. Мягко ступая ногами в тапочках (ботинок пациентам Кранкенхауса не полагалось), она обследовала темные коридоры лечебницы. Первый этаж охранялся усиленно, но, должно быть, именно поэтому на втором охраны не было вовсе – только пост, где сидели женщины-санитарки, когда не были заняты с пациентами. Должно быть, подобным же образом дело обстояло и в мужском крыле. Было уже далеко за полночь, все пациенты, вероятно, спали. Ночные санитарки дежурили на посту на случай экстренной необходимости, вязали и судачили между собой. Обойти кругом весь второй этаж оказалось нетрудно. Тогда-то она и обзавелась форменным платьем больничной санитарки: платья лежали себе в запертой кладовке – бери кто хочет. Сейчас оно было спрятано у нее под матрасом. Но Люсинда-то, конечно, не на втором этаже, а на третьем… в этом-то и трудность.

В первый же день она изучила весь распорядок жизни в Кранкенхаусе. Фрейд оформил ее как больную, и за этим последовал короткий разговор с директором – высоким краснощеким мужчиной. Его имя по звучанию было похоже на звук кашля, а сам он смахивал на желчную свинью: словно один из сказочных трех поросят вырос и сделался человеком. Он посмотрел на нее с фальшивой улыбкой, открывавшей кривые зубы, и сказал:

– Прискорбно слышать о вашей болезни, мисс Фрэнк, но очень хорошо, что вы приехали в наш прекрасный город и лечитесь у самого доктора Фрейда. Он уже приобретает мировую известность, не так ли? – Директор кивнул Фрейду с радостным видом, однако Диана догадывалась, что это обстоятельство его совсем не радует. – Так что же, значит, теперь вы побудете немного у нас, так?

– Только до тех пор, пока ее отец не вернется из Берлина, – сказал Фрейд. – Это действительно прискорбно, хотя и совершенно не удивительно – то, что в его отсутствие у нее случился нервный припадок. Мы ожидаем его приезда в четверг, и тогда, мисс Фрэнк, я вновь передам вас на его попечение. А пока мы должны позаботиться о том, чтобы вернуть вам силы и здоровье, согласны? Здесь, в больнице Марии-Терезы, вам никто не повредит, включая вас саму.

– Да, нашим больным не дают в руки ножниц и других острых предметов, – сказал директор. – Даже иголки здесь под запретом, из соображений безопасности наших обитателей – то есть пациентов. Позвольте спросить…

– Я колола себя шляпной булавкой, – проговорила Диана робким, едва слышным голоском – Мэри бы ее сейчас не узнала. Она закрыла лицо руками. – Все колола и колола. Не могла остановиться.

– Скверно, очень скверно, – сказал директор таким тоном, как будто говорил: «Хорошо, очень хорошо!» – Мы должны помочь английской мисс, чтобы это больше не повторялось! Экономка второго этажа заберет вашу шляпку с этой опасной булавкой – как вы убедитесь, шляпы здесь не нужны!

И верно, когда Фрейд отвел ее на второй этаж, хмурая женщина в сером форменном платье забрала ее шляпку, пальто, сумочку – все, кроме одежды, что была на ней. К счастью, как сказал ей Фрейд, обитателям второго этажа, то есть платным пациентам, разрешалось носить свою одежду и приносить из дома что-нибудь для уюта и утешения, если это что-то безобидное – подушки, книги (только не французские), фотографии. Набор отмычек, которым снабдила ее Ирен, был спрятан надежно: зашит за подкладку платья, да так ловко, что только специально тренированный глаз заметит. Ханна зашивала его у нее на глазах. Все-таки уметь шить иногда полезно! Может быть, когда-нибудь она тоже научится так шить. После Общества святой Марии-Магдалины она решила, что шитье – это скука и пустая потеря времени. Но если это помогает взламывать замки? Если из нее не выйдет актрисы, может быть, она станет грабительницей, тогда такое умение может пригодиться.

Экономка что-то быстро-быстро сказала Фрейду по-немецки и окинула Диану с головы до ног неодобрительным взглядом – впрочем, она, наверное, на всех так смотрела. Суровое выражение было словно высечено у нее на лбу.

– Она говорит, что вы получите все обратно, когда будете покидать больницу, – сказал Фрейд. – Вы ведь будете умницей, да? Никаких больше истерических припадков, никаких уколов в руку шляпной булавкой. Вы отдохнете, и вам станет лучше, мисс Фрэнк. Я попросил определить вас в очень хорошую палату, вид из окна вам понравится. – Неизвестно, понимала ли экономка английский, однако Фрейд не выходил из роли. Его слова означали, что ее палата будет на той стороне Кранкенхауса, за которой наблюдают Мэри с Жюстиной. Они не были уверены до конца, удастся ли добиться палаты на этой стороне – хотя это и неважно, звать на помощь она все равно не собиралась. Когда это такое бывало, чтобы ей требовалась помощь? – И у вас будет сиделка, которая говорит по-английски – немного, правда, но все-таки вам будет легче, когда есть с кем поговорить на родном языке. А теперь вам нужно отдыхать, мисс Фрэнк. Я приду за вами в условленное время. А пока – не переутомляйтесь, вы поняли?

– Конечно, доктор, – ответила Диана, не поднимая глаз. Да, миссис Пул вряд ли узнала бы ее сейчас!

Тогда он взял ее за руку, пожал, посмотрел на нее многозначительно в последний раз – он, конечно, не мог ничего сказать при экономке, но Диана видела, как он озабочен. Ну, это он напрасно! Она же Диана Хайд, для нее это плевое дело.

Затем экономка отвела ее по длинному коридору в палату, сказала по-немецки, что ей нужно отдыхать (Диана поняла это только потому, что суровая женщина изъяснялась одновременно и жестами, да так, что Диана едва удержалась от смеха), и заперла дверь на ключ.

Комната была по-своему удобная, хотя и безликая, как в заурядном отеле. Диана не знала, что ее ждет ночью, а потому улеглась на кровать. Сейчас она закроет глаза на минутку, только на минутку, и подумает о планах на ночь…

Она проснулась от звука открываемой двери и только в последний момент вспомнила, где она.

– Добрый день, добрый день! – проговорила девушка, которая открыла дверь. Она была немногим старше Дианы, одета в форменное платье. Она вкатила в комнату тележку, на которой стояло несколько подносов с едой. Так-так – значит, время обеденное.

– Клара, – сказала девушка, указывая на себя. Она была пухленькая и хорошенькая, несмотря на форменную одежду, а это уже своего рода подвиг – оставаться хорошенькой, когда у тебя все волосы убраны под белую шапочку. У нее была необыкновенно открытая, дружелюбная улыбка – не то что у экономки! Девушка явно была почти ровесницей Дианы, но на поясе у нее висела большая связка ключей, – похоже, там были ключи от всех дверей в женском крыле, – и это придавало ей очень солидный вид.

– Ужин… так? Я мало говорить английский, – сказала она, сняла с тележки поднос и поставила на столик у окна, предназначенный, очевидно, и для еды, и для того, чтобы писать, и для чего угодно, для чего вообще может понадобиться стол. Это был единственный стол в комнате.

– А я не говорю по-немецки, – сказала Диана, качая головой и улыбаясь в ответ. Должно быть, это и есть та сиделка, о которой говорил Фрейд. – И это не ужин, а обед.

– Обед? – переспросила Клара. – Обед! – Кажется, она осталась довольна собой.

Диана уселась за столик. Что же это такое? На тарелке лежал воскового цвета шарик из печеного теста, размером примерно с крикетный мячик, а вокруг – какое-то водянистое рагу.

– Das ist knödel, – сказала Клара. – Я еще приду, да?

И она ушла – раздавать остальные подносы.

Кнёдель? На вкус это было что-то вроде йоркширского пудинга без всяких добавок. Как же Диана тосковала по еде фрау Шмидт! Она съела половину, а остальное вышвырнула за окно. Пусть птицы клюют. Да, этот кнёдель – настоящая птичья еда!

Миссис Пул: – Диана оставила еду недоеденной? Что-то мне не верится.

Диана: – Это вы кнёделей не пробовали. Ими только стены штукатурить.

Вскоре после того, как она покончила со своим обедом, вернулась Клара – за подносом.

– Пойдемте, – сказала она, толкая перед собой тележку. Диана прошла за ней по коридору – там было что-то вроде общей комнаты для отдыха. Женщины сидели в плюшевых креслах и вокруг длинного стола в центре. Некоторые негромко беседовали друг с другом. Некоторые читали что-то похожее на журналы мод. Одна, сидевшая у окна, тихонько напевала сама с собой. Те, что сидели вокруг стола, рисовали пастельными мелками – ни карандашей, ни кисточек для красок у них не было. Может быть, здесь они считаются опасными? Там же, за столом, сидела и санитарка, в сером форменном платье и белой шапочке. Она улыбнулась Диане так, как улыбаются санитарки, – словно перед ней какое-то не слишком интересное насекомое, которое она только что заметила и которое нужно держать под наблюдением на случай, если оно окажется опасным. Несколько пациенток поглядели на нее с любопытством, но не поздоровались.

– Хорошо, да? – сказала Клара, прощально махнула рукой и покатила тележку дальше по коридору. Так вот чем тут сумасшедшие занимаются в послеобеденные часы – сидят, читают модные журналы или рисуют дурацкие картинки? Невелика разница с тем, чем почти все женщины занимаются в обычной жизни. Здоровые женщины. А им-то, беднягам, нашлись бы дела поинтереснее, чем рисовать, читать журнальчики и сходить с ума!

Диана пыталась завести с кем-нибудь разговор в надежде получить какие-то сведения о Кранкенхаусе, но ни одна из женщин не говорила по-английски. Ну что ж, тогда она сама разузнает все, что нужно!

Через час она уже готова была лягнуть кого-нибудь от скуки, но, конечно, ничего подобного не сделала. Она развлекалась своей ролью маленькой, хрупкой и нервной девочки и иногда поглядывала в окно. Как и в ее палате, окно здесь выходило на гостиницу, где, как она знала, Мэри с Жюстиной ведут наблюдение, но с такого расстояния им ее не разглядеть. Она попробовала порисовать и убедилась, что это более трудное занятие, чем ей представлялось. И как только Жюстина выписывает все эти цветы, что все они у нее выглядят непохожими друг на друга? Напомнив себе, что нужно играть роль, она нервно заерзала и стала скрести руку. Женщина, что сидела рядом и рисовала дерево, очень похожее на настоящее, накрыла ее ладонь своей, словно хотела успокоить. Увидев на руке Дианы шрам, оставшийся еще с тех дней, когда она резала себя в приюте святой Марии Магдалины (неужели это было всего три месяца назад?), она покачала головой и сказала:

– Non, ma cherie. Vous devez arrêter cette chose. Vous êtes trop jeune et jolie.

Диана улыбнулась, кивнула и стала дорисовывать цветок, похожий на кучку слипшихся носов.

Еще через какое-то время, показавшееся Диане вечностью, хотя на самом деле прошел всего час-другой, Клара пришла за ней и увела ее обратно в палату.

– Спать, да? Schlaf. Dormir. – Она изобразила руками подушку, совсем как экономка утром, чтобы показать, что надо спать. Видимо, здесь опять тихий час! На этот раз Диана совсем не чувствовала усталости: скуку – да, а усталость – нет. Однако она легла на кровать и закрыла глаза – на случай, если Клара, или кто-нибудь из санитарок, а то и сама экономка заглянет к ней. Мысленно она разглядывала карту, которую показывала ей Грета. Кранкенхаус разделялся на два крыла: мужское и женское. Между ними располагался центральный холл и лестница – с первого этажа на третий. Из этого холла два перпендикулярных коридора вели в оба крыла, то есть здание имело форму креста. Палаты пациентов располагались по бокам этих длинных узких коридоров. Всего-то и нужно открыть замок на двери, пройти по коридору женского крыла к центральному холлу, подняться по лестнице – и она окажется на третьем этаже. Палата Люсинды должна быть прямо над ее коридором. Плевое дело, если, конечно, третий этаж не охраняется. Какая же скука! Она лежала без сна – спать совсем не хотелось. Ничуточки…

Она вдруг как-то оказалась на третьем этаже, пробиралась сквозь темный лес – и даже не удивилась, откуда взялся лес на третьем этаже Кранкенхауса. Охранник был похож на волка. Вот сейчас увидит ее и съест! Но ничего, красный плащ защитит ее, конечно, защитит. Ведь это мама ей его дала! Пускай себе волк воет, пускай щелкает зубами – страшнее Красной Шапочки в этом лесу зверя нет!

Она вздрогнула и проснулась от звука ключа, поворачивающегося в двери. Это Клара принесла, судя по всему, ужин: вареные овощи и еще один кнёдель. Диана съела овощи и половинку кнёделя – нужно же хоть чем-то подкрепить силы, в конце концов, – а другую швырнула за окно и тут увидела, что солнце уже садится. Скоро для нее начнется настоящий день.

Мэри: – Хорошо, что мы не видели, как ты кидаешься кнёделями из окна! Не то подумали бы, что это сигнал «на помощь!»

Диана: – Не без этого. Еще несколько дней такой диеты, и я умерла бы от голода!

В эту первую ночь Диане удалось кое-что разузнать. Оказалось, что, если не попадаться на глаза санитаркам, которые после полуночи почти все время сидят у себя на посту, то по второму этажу, где содержатся пациенты, пришедшие добровольно или по предписанию врача, можно бродить сколько угодно. На первом стоит охрана, но там нет пациентов – только кабинеты администрации. Там ей все равно делать нечего, поэтому, убедившись, что первый этаж усиленно охраняется, она не стала больше рисковать и вниз не спускалась. С третьим этажом дело обстояло сложнее. Наверху, в центральном холле между мужским и женским крылом, сидел один-единственный охранник. Насколько Диане удалось проследить, он сидел там всю ночь, почти не двигаясь, – только каждый час вставал, потягивался и прохаживался вдоль холла. Доходил до окна, разворачивался и шел к противоположному окну. Затем снова садился на стул. И всё. За то время, что она за ним следила, он ни разу не отлучался со своего поста.

Но должен же он когда-то отлучиться, хотя бы в уборную? Диана следила за ним три часа подряд, стоя в нише у лестницы, где, вероятно, по замыслу архитектора должна была стоять какая-нибудь статуя. Она и стояла как статуя, пока темнота в лестничном колодце не стала едва уловимо светлеть перед первыми лучами солнца. Все время, пока она наблюдала, охранник сидел на своем твердом деревянном стуле, курил трубку и читал что-то похожее на молитвенник – она видела, как шевелятся у него губы. Каждый час он вставал и ходил взад-вперед, всегда в пределах ее видимости. Спиной, правда, поворачивался, но ненадолго – за это время никак нельзя было успеть проскочить и вскрыть замок на двери, ведущей в женское крыло. Раз она все же попробовала и чуть не попалась. Он все время сидел с открытыми глазами и строго через час повторял один и тот же ритуал. Это ужасно действовало на нервы.

Наконец Диана вынуждена была вернуться на второй этаж, в свою палату, и закрыть за собой дверь. Начался новый день – жидкая безвкусная овсяная каша на завтрак, рисование в общей комнате вместе с другими пациентками, кнёдель на обед (на этот раз с сосиской), снова общая комната – листай журнальчики или смотри в окно, – кнёдель на ужин (с гарниром из отчаяния, или из шпината, невелика разница). Правда, хоть из Клары удалось что-то вытянуть! Когда сиделка принесла завтрак, Диана сказала:

– Клара, здесь, кажется, должна быть моя подруга – она тоже больна, как я. Вы ее не видели? Может быть, я ее сегодня встречу в той комнате, где мы все вместе…

«Торчим без дела», хотела она договорить, но не стала.

Клара улыбнулась и покачала головой.

– Медленно, пожалуйста? Я не очень хорошо говорить английский.

Диана вздохнула.

– Ну, а я по-немецки и вовсе не говорю, так что мне до вас далеко. Моя подруга – Люсинда Ван Хельсинг. – Она говорила медленно, стараясь четко произносить каждое слово. – Девушка… фройляйн… здесь.

Как эта Люсинда выглядит? Она даже этого не знала.

– А, Люсинда! – сказала Клара. Она села на кровать рядом с Дианой и взяла ее за руку. – Не хорошо, – сказала она с сочувственным видом. – Как это сказать… не очень хорошо, больная вот тут, – она показала на свою голову, – и вот тут, – она показала на живот.

– Больна? Чем больна? – переспросила Диана. Но Клара только головой покачала. Должно быть, не хотела огорчать Люсиндину подругу, а может, ей просто слов на английском не хватало, чтобы рассказать. Как бы то ни было, больше Диана от нее ничего не добилась.

– Идем? – сказала Клара. – Делать красивый Blumen. – Она показала пальцем, как рисуют.

– Ладно, – сказала Диана. – Пойду, порисую цветочки.

«Черт бы их побрал», – хотя вслух она этого не сказала.

Сидя за столом в общей комнате и рисуя голубые, зеленые и фиолетовые цветы (самых нецветочных оттенков, какие смогла подобрать), Диана вновь мысленно изучала карту Кранкенхауса. Прошлой ночью она стащила платье сиделки из шкафа возле поста медсестер. Пригодится, однако мимо охранника и в нем так просто не пройдешь. Нужно его как-то отвлечь. Но как?

Самой большой бедой в Кранкенхаусе была скука. Ее одной было довольно, чтобы свести с ума кого угодно. К обеду Диана уже готова была вцепиться кому-нибудь в волосы, – да хоть бы и себе самой. Но в конце концов у нее появился план. Он возник за обедом, когда она услышала, как позвякивают Кларины ключи. В этом звуке было что-то приятное, солидное.

– So schöne blumen! – сказала Клара, поставив на стол поднос с едой. Она показала на последний Дианин рисунок – множество зеленых закорючек. Так, ну все, цветочков с нее хватит.

Кнёдель! Кнёдель, кнёдель, кнёдель. Единственное, что в этом кнёделе хорошего, – его можно есть ложкой, без вилки и ножа. Диана протянула руку за салфеткой, чтобы положить на колени (вот бы Мэри ею гордилась!), и задела локтем поднос. Бабах! Металл загрохотал по полу, фарфор разлетелся вдребезги, и среди осколков на полу остался лежать кнёдель – как ни странно, целехонький. Бульон забрызгал все вокруг, и в первую очередь Клару.

– Ой, простите! Мне так жаль, так жаль! – сказала Диана. – Я ужасно неуклюжая. Как я могла сделать такую глупость? Я должна уколоть себя чем-нибудь острым, чтобы наказать за глупость и неуклюжесть!

– Nein, nein, es ist nichts, – сказала Клара и положила руку Диане на плечо, словно хотела удержать ее от таких поступков. Диана почувствовала легкое угрызение совести: Клару, казалось, больше беспокоило ее, Дианино, состояние, чем то, что ее собственное платье залито бульоном. Но так было нужно для дела. – Не страшно, нет, – проговорила она. – Я принести другой кнёдель – на ужин, да?

– Конечно, – сказала Диана. – Другой так другой.

Птичкам больше достанется. Если только птичкам придется по вкусу этот клейстер. В левом кулаке у нее были зажаты четыре ключа из Клариной связки.

Наконец настала ночь, ее вторая ночь в Кранкенхаусе. Беатриче, наверное, сочинила бы что-нибудь поэтическое: о ночь, о долгожданный твой приход! Жюстина, должно быть, высказала бы какую-нибудь глубокую философскую мысль. Но Диана была Дианой и потому подумала только: «Ну наконец-то, черт тебя дери!» Если она не установит связь с Люсиндой Ван Хельсинг в эту ночь, другого шанса может и не быть. После полуночи, когда во всем Кранкенхаусе потушили свет, она надела платье сиделки и спрятала свои кудри под белую шапочку, от которой немного чесалась голова.

Вскрыть замок – плевое дело. Бесшумно пройти по коридору. На посту сидела всего одна санитарка и, кажется, что-то вязала. Когда поймешь, что люди обычно не добрые и не злые, а просто им ни до чего нет дела, можно делать что твоей душе угодно, – так, по крайней мере, считала Диана. Подняться по лестнице, встать в нишу. Отсюда видно было охранника, сидящего у двери в женское крыло. Что это он там делает? Прикуривает трубку. Только он поднес спичку, как вдруг – дзынь! Что такое? Звук донесся снизу. Встанет? Нет, только оглянулся обеспокоенно, а потом снова стал прикуривать. Дзынь-дзынь! Ага, теперь дошло. Охранник встал, положил молитвенник на стул, а сверху – коробок со спичками. Звук внизу, значит, нужно выяснить, что происходит. Если кто-то проник в здание (непонятно, каким образом, но мало ли что) и бродит по второму этажу, где содержатся пациенты из состоятельных семей, это никак нельзя оставить без внимания. Диана видела, что он раздумывает, колеблется и, наконец, начинает спускаться вниз. Слава богу, а то у нее всего один ключ остался, скоро нечего было бы вниз кидать! Страшновато было, как бы Клара не заметила пропажу, но она не зря ждала до самого ужина. В залитом бульоном платье Клара не станет разносить еду, а значит, ключи ей до утра не понадобятся.

Охранник отошел от двери, и все его десять стоунов или около того загрохотали по лестнице. Вот и хорошо, что у него такие громкие шаги!

В мгновение ока Диана оказалась у двери в женское крыло. Дело не заняло и минуты. К тому времени, как охранник вернулся, недоумевая, кто это мог раскидать ключи на втором этаже (должно быть, какая-нибудь ночная санитарка, решил он), дверь за ней уже благополучно закрылась.

Щелк! Вот и все – плевое дело. Перед ней тянулся коридор, в точности повторяющий по своей планировке коридор второго этажа, но совсем, совсем на него не похожий! Тут не было никаких деревянных панелей. Стены голые, при дневном свете, наверное, белые. Лунные лучи едва-едва пробивались сквозь окошко в конце коридора. Свет в газовых лампах здесь ночью, очевидно, не убавляли, как на втором этаже, а полностью гасили. В дверях были маленькие окошечки с металлическими решетками, чтобы наблюдать за пациентами. Здесь становилось очевидно, что представляет собой Кранкенхаус по сути: тюрьму.

Как же найти здесь Люсинду Ван Хельсинг? Она знала только, что Люсинда молода – по словам Ирен, всего на несколько лет старше самой Дианы. Ей не приходило в голову, что на всем этаже не будет света. Она думала, что сможет хотя бы разглядеть обитателей палат. Ну что же, придется прибегнуть к более опасному средству. Она будет заглядывать в каждую комнату сквозь решетку. А потом, при необходимости, спрашивать, нет ли здесь Люсинды. С первой палатой все оказалось просто: седые волосы пациентки были видны даже в темноте. У второй решетки она позвала: «Люсинда!», стараясь, чтобы это прозвучало достаточно тихо и в то же время достаточно громко, но ответа не получила. Еще несколько дверей – и тут до нее донесся голос:

– Ik ben hier.

Откуда он? Диана подошла к двери, из-за которой, как ей показалось, долетели эти слова, и окликнула сквозь решетку:

– Я ищу Люсинду. Вы Люсинда Ван Хельсинг?

Ответ прозвучал из-за соседней двери:

– Да, я здесь.

Диана заглянула сквозь решетку. Лунный свет проходил сквозь зарешеченное окошко, и все-таки в палате было темно.

Диана разглядела только белую фигуру, сидящую на кровати. Кроме этой кровати, никакой мебели в комнате не было.

– Я чую твой запах, – донесся шепот. Чей он – белой фигуры? Да, но голос был такой тихий, глухой, что, казалось, будто он доносится прямо из воздуха. – Соль. От тебя пахнет океаном. Я однажды видела океан, в Бергене-ан-Зее. Он большой, очень большой. Я хотела бы в нем утонуть.

Кто это – Люсинда? Но Диана искала пленницу, а это просто сумасшедшая. По-английски она говорила прекрасно, но с каким-то акцентом. Кто она, эта Люсинда, – датчанка, норвежка, еще кто-то? Должно быть, в первый раз она откликнулась на каком-то из этих языков.

– Ты правда Люсинда? – прошептала Диана из-за решетки.

– Нет, – ответила фигура. – Я призрак, осужденный бродить по земле. Или сидеть здесь – возможно, и так.

Да черт возьми! Это Люсинда, или идти дальше искать?

– Тебя прислала Вильгельмина Мюррей? – спросила предполагаемая Люсинда. – Она говорила, что пришлет тебя…

Значит, это точно Люсинда. Пленница… и сумасшедшая! Дело будет еще труднее, чем Диана рассчитывала.

Щелк! Она повернула отмычку, и замок открылся. Но это самое легкое. Диана закрыла за собой дверь и обратилась к фигуре на кровати – очевидно молодой и, кажется, белокурой, хотя в темноте было трудно сказать.

– Меня зовут Диана Хайд. Я из клуба «Афина». Мисс Мюррей переслала нам твое письмо.

Обеими руками, совсем белыми в лунном свете, девушка убрала волосы с лица. Диана увидела темные, окруженные тенью глаза и острые скулы.

– Поздно, поздно, – проговорила девушка замогильным голосом. – Надо было тебе прийти раньше, когда я еще не умерла и не попала в ад.

Как это понимать? Впрочем, ладно. Сейчас это неважно. Дело есть дело, и его нужно закончить, в своем уме эта Люсинда Ван Хельсинг или нет.

– Я пришла сказать, что мы тебя спасем. Мы только пока еще не знаем как.

Несмотря на предостережение Мэри, Диана полагала, что сумеет освободить Люсинду сама. Но вот эту чокнутую? Нет, едва ли.

Люсинда вдруг схватила Дианину руку и стиснула холодными пальцами, неожиданно сильными. Ого, больно!

– Меня скоро не станет. Я уже плыву к дальнему берегу. Я вижу его – черный берег, царство забвения.

– И что это за берег такой? Пусти, мне больно.

Люсинда ослабила хватку.

– Смерть. Мне уже недолго осталось.

Она повернула лицо к освещенному луной окну, и Диана впервые разглядела его как следует. Ей уже случалось видеть такие лица – в Уайтчепеле. Люсинда Ван Хельсинг умирала от голода. Да, еще день-другой, а может, и меньше, – и она умрет.

Значит, либо Диана спасет ее сейчас, либо будет поздно. Диана вздохнула.

– Идем. Я тебя как-нибудь вытащу. На месте сообразим.

– Я не оставлю свою мать, – сказала Люсинда тихим, но совершенно нормальным голосом. – Она напротив, через три двери отсюда.

Мать? Но ведь Ирен говорила, что миссис Ван Хельсинг умерла. А значит, либо Ирен неверно информировали, либо эта Люсинда совсем рехнулась.

Черт побери. Дело оборачивалось все хуже и хуже.