Глава 8

Врата открываются

С одной из узких дорожек где-то в окрестностях озера Эдисон я углубился в горы, стараясь придерживаться направления, когда-то упомянутого Сократом, – вверх и вглубь, в самое сердце дикой природы. Я чувствовал, что именно здесь, в горах, мне предстоит отыскать ответы на свои вопросы. Или умереть. В некотором смысле я был прав по обоим пунктам.

Я шел через высокогорные луга, пробирался между гранитными вершинами, отыскивал путь в сосновых и еловых лесах, находил затерянные озера, где люди встречались реже, чем горные львы, олени и маленькие ящерки, прятавшиеся под камни, стоило мне подойти поближе.

В первый день я разбил лагерь перед наступлением сумерек. На следующий день полез выше, через бескрайние каменные равнины, которые начинались за опушкой леса. Я карабкался по огромным валунам, через каньоны и ущелья. Ближе к вечеру раскопал несколько съедобных кореньев, набрал ягод, растянулся на берегу прозрачного ручья. Впервые за много лет мне казалось, что я счастлив.

Потом я немного спустился вниз, возвращаясь к кромке девственного леса, где у меня был разбит основной лагерь. Я собрал дров на вечер, съел еще одну горсть ягод, помедитировал под гигантской елью, проникаясь дыханием окружавших меня гор. Если им было что мне предложить, я был готов принять это.

Когда небо потемнело, я развел костер и протянул к нему руки, чтобы согреться. В этот момент из темноты в круг света вошел Сократ.

– Проходил тут мимо, – объяснил он.

Не помня себя от удивления и радости, я сгреб его в охапку и опрокинул на землю. Мы смеялись и боролись. Скоро мы с ног до головы оказались перемазаны землей. Кое-как отряхнувшись, присели к огню.

– Ты почти не изменился, старый воин… Выглядишь прямо как раньше, на сто лет, и ни годом старше. (На самом деле он изменился и выглядел старше, только серые в крапинку глаза сияли по-прежнему.)

– А ты, напротив, – усмехнулся Сократ, оглядывая меня с ног до головы, – выглядишь старше, но не слишком-то умнее. Расскажи, чему ты научился.

Я вздохнул, глядя в огонь:

– Ну… я научился делать чай.

Я вскипятил котелок воды и приготовил чай с пряными травами, которые отыскал днем. Я не ждал, что у меня будут гости, поэтому кружка была только одна. Протянув ее Сократу, я налил себе чаю в миску. Из меня наконец хлынули слова. Вся боль, которую столько лет я держал в тайне от всех и даже от себя, вдруг вскрылась и полилась наружу вместе со словами:

– Сократ, мне нечего тебе показать. Я по-прежнему ничего не знаю и ничего не понимаю. Я так же далек от врат, как в первый день нашей встречи. Я подвел тебя, а жизнь подвела меня. Жизнь разбила мне сердце.

Сократ сиял:

– Да! Твое сердце действительно было разбито, Дэн… разбито, чтобы явить тебе сияющие врата. Сердце – единственное место, куда ты забыл заглянуть. Открой глаза, дуралей! Ты почти на месте!

Я был растерян и чувствовал себя совершенно беспомощным. Мне оставалось только сидеть и молчать.

– Ты почти готов, – подбодрил меня Сократ. – Уже очень близко.

Я живо зацепился за его слова:

– Близко к чему?

– К концу.

По моей спине пробежал холодок. Я поскорее забрался в спальник, а Сократ развернул свой. Последним впечатлением того дня стали сияющие глаза моего учителя, смотревшие сквозь меня, сквозь костер, в другой мир.

Первые лучи восходящего солнца застали Сократа неподвижно сидящим на берегу близлежащего ручья. Я молча присоединился к нему. Кинул в бегущую воду несколько камней, послушал, как они всплеснули. Сократ обернулся и внимательно посмотрел на меня.

Тот день мы провели в полной праздности – бродили вокруг лагеря, плавали, загорали. Когда же наступил вечер, Сократ попросил меня вспомнить все, что я перечувствовал с тех пор, как мы расстались. Я рассказывал три дня и три ночи, пока воспоминания не кончились. Сократ почти все время молчал, лишь изредка задавал короткие уточняющие вопросы.

Когда наступил очередной закат, он поманил меня к костру. Мы сидели неподвижно на мягкой земле, скрестив ноги, старый воин и я, высоко в горах Сьерра-Невада.

– Сократ, все мои иллюзии умерли, но ничто не пришло им взамен. Ты показал мне тщетность любого поиска. Но разве путь Мирного Воина – это не поиск, не движение?

Он рассмеялся и встряхнул меня за плечи:

– Через столько-то лет ты наконец-то разродился интересным вопросом, а ответ прямо у тебя под носом. С самого начала я показывал тебе путь Мирного Воина, а не дорогу к пути Мирного Воина. Если ты идешь по этому пути, ты уже воин. Ты на восемь лет сошел с этого пути, чтобы начать искать его. Но единственный путь – это сейчас. И так было всегда.

– Но что мне теперь делать? Куда идти?

– Да какая разница? – радостно воскликнул он. – Глупец «счастлив», когда удовлетворяются его желания. Воин счастлив без всякой причины. Поэтому счастье есть высшая практика, она превосходит все то, что я тебе показывал и чему учил. Счастье – не просто то, что ты чувствуешь; это то, чем ты являешься.

Мы снова забрались в спальники. Я смотрел на лицо Сократа, казавшееся красным в отсветах догоравшего костра.

– Дэн, – тихо сказал он. – Вот тебе мое последнее задание, я даю его тебе раз и навсегда. Действуй счастливо, будь счастливым, без малейшей на то причины. Тогда ты сможешь любить и делать то, что хочешь.

Меня клонило в сон, глаза слипались.

– Но, Сократ, – засыпая, возразил я, – есть вещи и люди, которых очень трудно любить, и невозможно все время чувствовать себя счастливым.

– Эмоции меняются, Дэн. Иногда это печаль, иногда радость. Но под ними всегда остается врожденное совершенство ежесекундно развертывающейся жизни. В этом секрет беспричинного счастья.

Под эти слова я и заснул.

На рассвете Сократ ласково потряс меня за плечо:

– У нас впереди долгая дорога.

Мы быстро свернули лагерь и отправились выше в горы.

Единственное, что напоминало о преклонном возрасте Сократа и его больном сердце, – замедлившаяся походка. Я снова вспомнил, как на самом деле уязвим мой учитель, скольким он для меня жертвует, и остро почувствовал, что надо ценить каждую проведенную с ним минуту. Мы забирались все выше, и я вдруг вспомнил одну странную притчу, которую никогда не понимал до сего момента:

Святая женщина шла по краю высокого обрыва. Далеко внизу она завидела мертвую львицу, окруженную голодными скулящими львятами. Не раздумывая ни секунды, она кинулась с обрыва, чтобы накормить их собой.

Возможно, в другом месте и в другое время Сократ поступил бы так же. Мы взбирались все выше, почти все время молча, по каменистому склону почти без растительности, пока не добрались до голых вершин. Леса остались далеко внизу.

– Сократ, куда мы идем? – спросил я во время короткого привала.

– Мы идем к особенной возвышенности – к месту силы, самому высокому плато в этой местности. Когда-то оно служило кладбищем для индейского племени, такого маленького, что упоминаний о нем не сохранилось на страницах учебников. Эти люди находились почти в полной изоляции от внешнего мира, но они работали и жили в мире.

– А откуда ты про них знаешь?

– У меня были предки родом из этого племени. А теперь пойдем. Нам нужно добраться туда до темноты.

К этому моменту я доверял Сократу целиком и полностью. И все-таки меня не покидало чувство, что я нахожусь в смертельной опасности, а он мне чего-то не договаривает.

Солнце быстро клонилось к горизонту; Сократ заторопился. Теперь мы оба тяжело дышали, карабкаясь с одного валуна на другой, а вокруг быстро сгущались сумерки. Вдруг Сократ исчез в ущелье между двумя камнями.

Я последовал за ним и попал в узкий тоннель, стены которого состояли из огромных камней. Тоннель скоро закончился, и мы вышли на открытое пространство.

– Если придется возвращаться одному, воспользуешься этим проходом, – сказал Сократ. – Это единственный вход и единственный выход.

Я открыл рот, чтобы задать вопрос, но он жестом велел мне молчать.

Нам предстояло преодолеть последний отрезок пути. Небо быстро темнело. Прямо перед нами раскинулся каменный котлован в форме вогнутой чаши, окруженный высокими скалами, почти скрытыми тьмой. Мы стали спускаться к центру чаши, в направлении торчащей в самой середине зазубренной скалы.

– А когда будет кладбище? – нервно спросил я.

– Ты стоишь на нем, – ответил Сократ. – Ты стоишь среди призраков давно умерших людей, среди племени воинов.

Будто специально для того, чтобы придать драматичности его словам, налетел резкий порыв ветра. И тут раздался самый странный звук, который я когда-либо слышал, – длинный, совершенно человеческий стон.

– Да что это, черт возьми, за ветер?!

Сократ, не отвечая, остановился напротив черного провала в центральной скале:

– Иди за мной.

Все мои инстинкты вопили о том, что впереди опасность. Но Сократ уже скрылся в черном провале. Я включил фонарь и, оставив стонущий ветер за спиной, углубился в пещеру, следуя за тусклым фонариком Сократа, шедшим впереди. Мой луч выхватывал расщелины и провалы в полу, казавшиеся бездонными.

– Сократ, что-то мне неуютно забираться так глубоко в гору.

Он быстро оглянулся, мельком глянул на меня. К моему облегчению, впереди замаячил выход из пещеры. Впрочем, светлее не стало – снаружи было так же темно, как внутри. Мы разбили лагерь у самого выхода. Сократ вытащил из рюкзака несколько поленьев:

– Решил, что нам пригодится.

Скоро затрещал огонь. Наши тела отбрасывали на стены странные уродливые тени. Указывая на них, Сократ произнес:

– Эти тени на стенах пещеры являют собой самую суть иллюзии и реальности, страдания и счастья. Есть одна древняя мудрость, рассказанная и записанная Платоном.

Когда-то давно люди поселились в Пещере Иллюзий. На протяжении многих поколений они не покидали своей пещеры и постепенно начали верить, будто их собственные тени, которые они отбрасывали на ее стены, и есть реальность. Лишь в мифах и религиях остались упоминания о том, что мир гораздо ярче. Увлеченные игрой теней, эти люди привыкли к своему темному миру и привязались к нему.

Я смотрел на наши тени и чувствовал спиной тепло костра. Сократ продолжил:

– На протяжении всей истории человечества, Дэн, лишь несколько благословенных сумели вырваться из Пещеры. Это были люди, которые устали от игры теней, усомнились в ее реальности, которым теней было недостаточно, как бы высоко те ни вытягивались. Такие люди стали искать свет. И лишь некоторым из них посчастливилось найти проводника, который подготовил их и вывел за пределы иллюзий, на солнечный свет.

Завороженный рассказом, я наблюдал за игрой наших теней на гранитных стенах, залитых неверными желтыми отсветами. Сократ говорил:

– Все люди, живущие в мире, Дэн, живут в плену Пещеры собственного ума. И лишь немногие воины, видящие свет, могут освободиться, отказаться от всего и рассмеяться в лицо вечности. Ты станешь одним из них, друг мой.

– Сократ, это кажется недостижимым… и почему-то пугает.

– Достижения и страх тут ни при чем. Когда это случится, ты поймешь, насколько это очевидно, просто, даже обыденно; ты почувствуешь пробуждение и счастье. Это просто реальность за пределами всех теней.

Мы посидели в тишине, нарушаемой только треском поленьев. Я наблюдал за Сократом. Он как будто чего-то ждал. Мне было неуютно, но когда забрезжил тусклый рассвет, осветивший вход, я приободрился.

Вдруг вокруг снова резко потемнело. Сократ быстро встал и направился к выходу из пещеры. Я поспешил за ним. Мы вышли наружу. В воздухе сильно пахло озоном. Я чувствовал, как под воздействием статического электричества вздыбились волоски на моей шее. Разразилась гроза.

Сократ резко развернулся и посмотрел мне в лицо. Вспыхнула молния. Где-то в горах ухнул гром.

– Скорее! – крикнул Сократ. Никогда прежде я не слышал такой встревоженности и настойчивости в его голосе. – Времени совсем немного; вечность ждет!

И тут пришло Чувство. То самое, которое никогда меня не обманывало. Сейчас это Чувство говорило: «Берегись! Смерть близко».

Сократ снова заговорил, резко, почти грубо:

– Обратно в пещеру! Немедленно!

Я начал было рыться в рюкзаке в поисках фонарика, но он рявкнул:

– Живо!

Я отступил в темноту и прижался к стене. Едва дыша, я ждал, когда он подойдет, но он куда-то исчез. Я совсем было собрался позвать его, как вдруг кто-то мертвой хваткой вцепился мне в горло так, что я едва не потерял сознание, и потащил вглубь пещеры.

– Сократ! – заорал я. – Сократ!

Горло отпустили, и тут я почувствовал куда худшую боль: кто-то сзади дробил мне череп. Я закричал, потом еще раз. Когда мой череп готов был расколоться от страшного давления, я услышал слова, сказанные, вне всяких сомнений, Сократом: «Это твой последний путь».

Раздался отвратительный треск, и боль исчезла. Я обмяк и с глухим стуком упал на пол пещеры. Сверкнула молния. Сократ стоял надо мной и смотрел вниз. Откуда-то из другого мира донесся раскат грома. И тогда я понял, что умираю.

Моя правая нога беспомощно свесилась с края черневшего рядом провала. Сократ толкнул меня, и я полетел вниз, в черноту, в пропасть, ударяясь о камни, отскакивая от стен, в самое чрево земли. Потом я пролетел через дыру, и вдруг гора выпустила мое разбитое и поломанное тело обратно на солнечный свет. Я летел, вращаясь в воздухе, пока не упал наконец на небольшой холм посреди зеленого луга, расстилавшегося далеко-далеко внизу под горой.

Теперь мое тело представляло собой мешанину из разорванной плоти и поломанных костей. Стервятники, крысы, насекомые и черви приходили полакомиться разлагающейся плотью, которую я когда-то считал «мной». Время летело, ускоряя свой бег. Дни мелькали так быстро, что казалось, небо мигает – то вспыхивает, то гаснет, и мельканье это ускорилось настолько, что начало сливаться в бледный туман; и теперь мелькали уже не дни, а недели и месяцы.

Времена года сменяли друг друга, мое тело разлагалось, уходило в землю, питало ее. Зимние снега ненадолго сковали и сохранили мои кости, но вот уже и времена года мелькали с головокружительной быстротой, и кости стали пылью. Из моего тела, ушедшего в землю, на лугу выросли цветы и деревья. И тоже умерли. Наконец не стало и самого луга.

Я стал частью стервятников, устроивших пиршество на моем трупе, частью насекомых и крыс, а потом частью тех, кто охотился на них, следуя вечному круговороту жизни и смерти. Я стал их далекими потомками, пока и они тоже не вернулись в землю.

Дэн Миллмэн, живший в незапамятные времена, вспыхнул на долю мгновения и исчез навсегда – но я, Я остался, вечный и неизменный. Теперь я был Собой, и Сознание, которое наблюдало за всем, было всем. Каждая моя частичка была вечна; они вечно менялись, оставаясь неизменными.

И я осознал, что Мрачный Жнец, та самая Смерть, которой так боялся Дэн Миллмэн, была всего лишь иллюзией. И вся его жизнь была иллюзией. Забавный инцидент, когда Сознание на мгновение отвлеклось и забыло о Себе, и ничего больше.

При жизни Дэн не смог пройти через Врата; он не осознал своей истинной природы; он прожил жизнь смертным, напуганный и одинокий.

Но Я-то знал. Если бы он только знал то, что я знаю сейчас…

Я лежал на полу в пещере и улыбался. Потом сел, прислонился спиной к стене, уставился в полную темноту – немного удивленный, но без всякого страха.

Глаза постепенно привыкали к темноте, и я увидел сидящего поблизости седовласого человека. Он тоже улыбался. А потом я вернулся обратно, на тысячи лет в прошлое, и мне на мгновение стало грустно от того, что я вновь оказался внутри смертного тела. И тут же я понял, что это не важно… Ничто на самом деле не важно!

Мне это показалось очень смешным. Вообще все вокруг вдруг стало очень смешным, и я рассмеялся. Взглянул на Сократа. Теперь наши глаза сияли одинаково восторженно. Я знал, что он знает то, что знаю я. И я наклонился и обнял его. Мы принялись весело отплясывать, хохоча во все горло над моей смертью.

Потом мы упаковали вещи и двинулись в обратный путь. Прошли через тоннель в камнях, спустились через ущелье, прошли через усыпанную валунами равнину и добрались до лагеря.

Я почти не говорил, зато часто смеялся. Потому что каждый раз, когда я смотрел на что-то – на землю, небо, солнце, деревья, озера, ручьи, – я понимал, что все это Я и все это едино.

Все эти годы Дэн Миллмэн куда-то стремился, рос, боролся, все пытался стать «кем-то». Вот смех! Вся проблема как раз и заключалась в том, что он был «кем-то», заключенным в испуганный ум и смертное тело.

Что ж, думалось мне, теперь я снова играю роль Дэна Миллмэна, я даже привыкну к ней на те несколько секунд, что будет длиться эта игра, пока она тоже, в свою очередь, не закончится. Вот только теперь я знал, что я не просто отдельный кусок плоти, и в знании этой тайны заключалась вся разница!

Нет никакой возможности описать то огромное влияние, которое оказывало на меня это знание. Я просто… проснулся.

Так я пробудился к реальности, свободной от навязанных смыслов, свободной от поиска. Да и что можно было искать в этой реальности?.. Все то, о чем рассказывал Сократ, вдруг ожило, когда я умер. В этом заключался весь парадокс, и вся ирония, и великая перемена. Все поиски, достижения, цели, все они были в равной степени приятны и в равной степени не нужны. Совершенно не нужны.

В теле бурлила энергия; счастье переполняло меня, вырывалось во внешний мир безудержным смехом. Смехом человека, счастливого без всякой на то причины.

Мы спускались все ниже, мимо высокогорных озер, мимо кромки леса, углубляясь в густую чащу, пока не добрались до ручья, где стояли лагерем два дня – или тысячу лет – назад.

В горах я потерял все свои правила, всю мораль, все страхи. Меня больше нельзя было контролировать. Какое наказание теперь могло меня напугать? И хотя никаких новых правил поведения у меня не было, я интуитивно чувствовал, что гармонично, уместно и преисполнено любви. Я наконец-то мог быть добрым. Он говорил об этом: что может быть сильнее доброты?..

Я действительно утратил разум, чтобы окунуться в пространство собственного сердца. Врата наконец распахнулись, и я полетел туда вниз головой, не переставая смеяться, потому что это тоже была шутка. То оказались врата без замков и створок, очередная иллюзия, очередной образ, который Сократ вплел в канву моей реальности, как и обещал много лет назад. Наконец-то я увидел то, что стояло все это время перед глазами и должно было быть увиденным. Путь простирался впереди, и он был бесконечен; но на том участке, где я стоял сейчас, этот путь был залит ослепительным светом.

Когда мы подошли к лагерю, начали сгущаться сумерки. Мы развели огонь, немного подкрепились сушеными ягодами и подсолнечными семечками, окончательно исчерпав мои запасы продовольствия. И только теперь, когда мы сидели, залитые отсветами костра, Сократ заговорил:

– Ты ведь понимаешь, что потеряешь это?

– Что потеряю?

– Твое видение. Да, это был редкий опыт, он возможен лишь при стечении необычных обстоятельств, но это все равно опыт. Впечатление. А значит, оно затеряется.

– Может, так оно и есть, но какая разница? – рассмеялся я. – Ну потеряю. Это еще что, я где-то разум потерял, никак отыскать не могу!

Сократ в радостном удивлении поднял брови:

– Что ж, это означает, что наша работа закончена. А значит, я выплатил свой долг.

– Ух ты! – усмехнулся я. – Что же это получается, у меня выпускной?

– Нет, Дэн, у меня выпускной.

Он встал, вскинул на плечи рюкзак и ушел, растворившись во тьме.

Пора было возвращаться на заправку, с которой все начиналось. Я почему-то чувствовал, что Сократ там, ждет меня. На рассвете я свернул лагерь и начал спускаться.

Мне понадобилось несколько дней, чтобы выйти из леса к дороге. Во Фресно я поймал попутку, потом доехал по сто первому шоссе до Сан-Хосе, оттуда вернулся в Пало-Альто. Сложно было поверить, что я покинул эту квартиру всего несколько недель назад, будучи беспомощным «кем-то».

Распаковав вещи, я отправился в Беркли. На знакомых улицах очутился в час пополудни, задолго до начала ночной смены Сократа. Оставив машину в Пидмонте, я пошел через кампус. Учебный год только начался, и студенты были страшно заняты, изображая из себя студентов. Я прошелся по Телеграф-авеню, посмотрел, как владельцы небольших магазинчиков безупречно разыгрывают роль владельцев небольших магазинчиков. Куда бы я ни заглянул – продуктовые и одежные магазины, кинотеатры, массажные салоны, – везде люди играли роль тех, кем себя считали, и играли прекрасно.

Я прошел по Юниверсити-авеню, потом по Шаттак-авеню, счастливый и легкий, будто веселое привидение. Ни дать ни взять призрак Будды. Мне хотелось шептать всем в уши: «Проснитесь! Проснитесь! Скоро человек, которым вы себя считаете, умрет, поэтому пробудитесь и порадуйтесь знанию: нет смысла искать; достижения ведут в никуда. Разницы никакой, так будьте счастливы сейчас! Понимаете, единственное, что действительно реально, – это Любовь, потому что все Едино. И единственные законы в этом мире – парадокс, юмор и перемены. Проблем нет. Никогда не было и никогда не будет. Хватит бороться, отпустите свой ум, отбросьте переживания, расслабьтесь в этом мире! Не надо сопротивляться жизни; просто старайтесь делать то, что вы делаете, как можно лучше. Откройте глаза, чтобы разглядеть наконец, что вы – нечто гораздо большее, чем можно себе даже представить. Вы – весь мир, вся вселенная; вы – это вы сами, но и все остальные тоже! И все это часть единого Божественного Замысла. Очнитесь, верните себе чувство юмора. Не надо так переживать, вы уже свободны!»

Мне хотелось сказать это каждому встречному, но я прекрасно понимал, что, если бы пошел на поводу у такого желания, меня сочли бы сумасшедшим, а то и опасным сумасшедшим. Я помнил, что мудрость – в молчании.

Магазины начинали закрываться. Через пару часов начиналась смена Сократа. Я вернулся к машине, заехал повыше в холмы, припарковался и вылез на скальный выступ, выходивший на залив. Я смотрел на город Сан-Франциско, раскинувшийся далеко внизу, на мост Золотые Ворота. Я чувствовал все. Чувствовал даже маленьких пичужек, копошившихся в своих гнездах, спрятанных в ветвях леса, которым были покрыты холмы Марина на другой стороне залива. Чувствовал пульс города – объятия влюбленных, преступления грабителей, усилия социальных работников, отдававших то, что было в их силах отдать. Я все это познал: сострадание и жестокость, высшее и низшее, сакральное и профанное. Все это было частью великой Пьесы. И как хорошо исполняли свои роли участники этой пьесы, все и каждый! И я был всем этим, каждой его толикой. Я смотрел и видел простиравшееся передо мной мироздание до самых его отдаленных уголков. И я влюбился в то, что увидел.

Я закрыл было глаза, чтобы помедитировать, и вдруг понял, что теперь медитирую все время, будь мои глаза закрыты или широко раскрыты.

После полуночи я подъехал на заправку. Когда машина приблизилась к бензоколонкам, звякнул такой знакомый колокольчик. Из офиса, залитого теплым светом, вышел мой друг. Он выглядел как крепкий пятидесятилетний мужчина: стройный, прямой, изящный. Обойдя машину, он подошел к моему окну:

– Полный бак?

– Счастье – это полный бак, – ответил я и замолчал. Где я видел это изречение? Что мне надо было вспомнить?..

Пока Сократ заливал бензин, я протер стекла. Потом отогнал машину за заправку и в последний раз переступил порог офиса. Он стал для меня священным местом, подобием самого настоящего святилища. Сегодня помещение было будто наэлектризовано. Тут явно что-то происходило, но я понятия не имел, что именно.

Сократ открыл ящик стола и протянул мне большую тетрадь с потрескавшейся от времени обложкой. В ней были записи, сделанные аккуратным почерком.

– Это мой дневник. Записи, которые я веду с молодости. Здесь ты найдешь ответы на все незаданные вопросы. Теперь он твой. Это подарок. Всё, я отдал все, что имел. Теперь дело за тобой. Моя работа окончена. А вот у тебя еще осталась.

– Да что еще могло остаться? – улыбнулся я.

– Ты будешь писать и будешь учить. Тебе предстоит прожить обычную жизнь и научиться быть обычным в этом беспокойном мире, к которому ты в некотором смысле уже не принадлежишь. Оставайся обычным, и ты сможешь быть полезен другим людям.

Сократ поднялся с кресла, аккуратно поставил свою кружку рядом с моей. Чуть подправил. Я посмотрел на его руку. Она светилась ярче, чем когда-либо.

– Я очень странно себя чувствую, – произнес он, и в голосе его слышалось неприкрытое удивление. – Мне, наверное, нужно идти.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил я, решив, что у него прихватило живот.

– Нет, – ответил он, оглядывая комнату и меня так, будто нас больше не существовало.

С этими словами он медленно двинулся в сторону двери с надписью «Служебное помещение», толкнул ее и зашел внутрь.

Я немного беспокоился за него. Чувствовал, что время, которое мы провели в горах, высосало из него все силы. Но он светился как никогда раньше. Как обычно, Сократ был сплошным противоречием.

Сидя на диване, я смотрел на дверь и ждал, когда он выйдет. Через какое-то время крикнул:

– Сократ, ты сегодня светишься, как прожектор! Электрическим угрем поужинал, что ли? Приглашаю тебя вместе встретить это Рождество, будешь у нас вместо елки!

В этот момент мне показалось, что я увидел вспышку света под дверью. Что ж, перегоревшая лампочка наверняка ускорит процесс…

– Сократ, ты там до утра сидеть собираешься, что ли? Я думал, у воинов не бывает запоров.

Прошло пять минут, потом десять. Я сидел и держал в руках драгоценный дневник. Позвал его еще раз, потом еще. Ответом мне была тишина. Потом я понял, что произошло. Это было совершенно невозможно, но я знал, что именно случилось.

Вскочив на ноги, я добежал до двери и так резко толкнул ее, что, распахнувшись, она ударилась о стену. Раздалось чуть слышное гулкое эхо. Туалет был пуст. Я вспомнил вспышку света, которую видел четверть часа назад. Сократ, окутанный сиянием, вошел сюда, а потом исчез.

Я долго стоял перед открытой дверью. Потом послышался звук подъезжающей машины, звонок вызова. Водитель деликатно посигналил. Совершенно автоматически я вышел из офиса, залил бак, взял деньги, отсчитал сдачу из своего кармана. Только вернувшись, заметил, что забыл обуться. Я засмеялся и смеялся все громче, пока мой смех не начал походить на откровенную истерику. Замолчал. Сел обратно на диван, на старое мексиканское одеяло, от старости расползавшееся на куски. Оглядел комнату: поблекший от времени желтый ковер, старый стол орехового дерева, бачок с водой… Мой взгляд остановился на двух кружках, моей и Сократовой, все еще стоявших рядышком на столе. Кресло. Его опустевшее кресло.

И тогда я заговорил с ним. Где бы ни был этот хитрый старый воин, последнее слово останется за мной:

– Ну что, Сократ, вот я здесь, снова завис между прошлым и будущим, между раем и землей. Что мне сказать тебе, чтобы выразить свои чувства? Спасибо, Учитель. Спасибо, мое вдохновение, мой друг. Я буду скучать. Прощай.

В последний раз я вышел за дверь этого офиса, не испытывая ничего, кроме благоговейного изумления. Я знал, что не потеряю Сократа. По крайней мере, не до конца. Столько лет мне понадобилось, чтобы понять очевидное: мы с Сократом не отличались друг от друга. Все это время мы были единым целым.

Я прошел через обрамленный деревьями кампус, пересек ручей, прошел под соснами и пошел вон из города – продолжая свой Путь, путь домой.