Книга 2

Обучение воина

Глава 4

Меч заточен

Оставив свой «плимут валиант» в съемном гараже, я сел на автобус до Сан-Франциско, потом пересел на маршрут до аэропорта и тут же попал в огромную пробку. Теперь я опаздывал на самолет. В голове сразу закопошились тревожные мысли, живот напрягся. Заметив, что происходит, я сделал, как меня учил Сократ, и все это отпустил. Расслабившись, я любовался пейзажами тянувшегося вдоль залива шоссе и размышлял о том, как растет мое мастерство контроля над мыслями, так изводившими меня прежде. На самолет я все-таки успел, пусть и в последнюю минуту.

В аэропорту Лос-Анджелеса меня встретил папа. Одетый в ярко-синюю футболку, облегавшую мускулистый торс, он выглядел моей более зрелой копией. Только волосы немного поредели. Он крепко пожал мне руку и тепло улыбнулся. Мама встретила меня у дверей квартиры, засыпала поцелуями и новостями о сестре, племянниках, племянницах… Лицо ее было покрыто ласковыми морщинками от постоянной улыбки.

Вечером мама угостила меня свежеразученными музыкальными пьесами. Кажется, это был Бах. На следующее утро, на рассвете, мы с папой поехали играть в гольф. Время от времени меня так и подмывало рассказать родителям о приключениях, которые я пережил, познакомившись с Сократом. Но я молчал. Возможно, когда-нибудь я все это изложу на бумаге.

Побывать у родителей было приятно, но дом теперь казался таким далеким, будто остался в прошлой жизни.

Когда мы с папой после гольфа сидели в сауне при тренажерном зале и отдыхали, он сказал:

– А знаешь, Дэнни, колледж явно пошел тебе на пользу. Ты изменился. Расслабился, что ли… И общаться с тобой приятнее. Я не в том смысле, что раньше было неприятно, а…

Он замолчал, подбирая слова, но я понял. Улыбнулся. Если бы он только знал…

Через пару дней я нашел мотоцикл своей мечты – пятисоткубовый «Триумф». Понадобилось какое-то время, чтобы приноровиться к нему. Два раза я чуть не упал, потому что мне чудилась Джой, выходящая из магазина или сворачивающая за угол. Приходилось напоминать себе, что нужно быть внимательнее.

Наступил последний вечер в Лос-Анджелесе. Со шлемом под мышкой я вышел из дома, чтобы съездить в магазин за новым чемоданом. Папа крикнул с крыльца:

– Дэнни, будь осторожен, водители плохо видят мотоциклистов в темноте!

Он говорил это уже неделю.

– Обязательно, пап! – крикнул я в ответ, завел мотоцикл и вылетел в теплую ночь. На мне была футболка, выцветшие джинсы и ботинки. Я снова чувствовал себя на вершине мира; сколько всего ждет впереди! Мое будущее должно было вот-вот навсегда измениться, потому что в этот самый момент, в трех кварталах от того места, где я ехал, человек по имени Джордж Уилсон собирался сворачивать налево, на Западную авеню.

Ревел мотоцикл; быстро сгущались сумерки. Я приближался к перекрестку Седьмой улицы и Западной авеню, немного слепили фары со встречной полосы. Я почти въехал на перекресток, когда заметил, что прямо напротив стоит белый «кадиллак» и мигает левым поворотником. Я слегка притормозил – маленькая предосторожность, которая, возможно, спасла мне жизнь.

В тот момент, когда мой мотоцикл въехал на перекресток, «кадиллак» резко тронулся с места и, ускоряясь, стал поворачивать налево, точно поперек маршрута, которым летел я. Еще несколько драгоценных секунд тело, в котором я был рожден, оставалось целым и невредимым.

На то, чтобы понять происходящее, времени хватило. На то, чтобы среагировать, – нет. «Налево!» – заорал кто-то у меня в голове. Но слева была полоса встречного движения. «Направо!» Справа было ограждение, через него не перемахнуть. «Клади машину на асфальт!» Так я попаду прямо под колеса. Все, больше вариантов не было. Я ударил по тормозам и теперь просто ждал, что будет дальше. Казалось, все происходит во сне и не имеет никакого отношения к реальности. Так оставалось до тех пор, пока передо мной не мелькнуло перекошенное от ужаса лицо водителя «кадиллака». Раздался страшный глухой удар, сопровождаемый мелодичным звоном бьющегося стекла. Мотоцикл врезался в переднее крыло «кадиллака», раздавив мою правую ногу в лепешку. Потом все завертелось со страшной скоростью и наступила чернота.

Видимо, я потерял сознание на те несколько секунд, за которые мое тело перелетело через «кадиллак» и ударилось об асфальт. Почти сразу я пришел в себя. Пару мгновений я пребывал в блаженном бесчувствии, а потом пришла боль. Она сдавила красными раскаленными щипцами правую ногу, и давила все сильнее и сильнее, пока стала непереносимой. Я закричал. Я хотел, чтобы это прекратилось, хотел снова потерять сознание. Раздались далекие голоса: «Откуда он вылетел… позвонить родителям… тише, сейчас будет скорая…»

Чьи-то руки снимали с меня шлем, перекладывали меня на носилки. Я посмотрел вниз и увидел белую кость, торчавшую прямо из ботинка; прочная обувь была проткнута насквозь. Хлопнула дверь скорой помощи, и одновременно вспомнились слова Сократа: «Ты подвергнешься очень серьезному испытанию».

Казалось, прошло всего несколько секунд, а мне уже делали рентген в отделении неотложной помощи Ортопедической больницы Лос-Анджелеса. Врач жаловался на усталость. В комнату ворвались мои родители, оба враз постаревшие и очень бледные. И только тут на меня обрушилась реальность происходящего. Я заплакал.

Хирург поработал на славу. В несколько щелчков он вернул мои вылетевшие из суставов пальцы ног на место, зашил правую ступню. Позже, в операционной, он сделал скальпелем длинный красный надрез, глубоко вспоров мои мышцы, так хорошо служившие мне до сих пор; вынул обломок кости из таза и, добавив ее к другим сорока осколкам, заново собрал мою бедренную кость. Наконец он вбил в эту собранную по кусочкам кость тонкий металлический прут, нечто вроде внутреннего стержня, который начинался от самого бедра.

Три дня я провел в полубессознательном состоянии, погруженный в забытье, которое едва ли спасало от постоянной, неописуемо сильной и очень изматывающей боли. Где-то вечером третьего дня я пришел в себя и понял, что в углу палаты, погруженной во тьму, кто-то есть.

Джой подошла и, бесшумно опустившись на колени около кровати, стала тихо поглаживать мой лоб. Я отвернулся. Мне было стыдно.

– Я приехала, как только узнала, – прошептала она.

Мне хотелось поделиться с ней какой-нибудь победой; но так уж получалось, что она становилась свидетелем сплошных моих поражений. Я закусил губу и почувствовал вкус слез. Джой осторожно взяла мою голову в свои ладони, повернула к себе и посмотрела прямо мне в глаза:

– Сократ просил кое-что тебе передать, Дэнни; он просил, чтобы я рассказала тебе одну историю.

Я закрыл глаза и стал внимательно слушать.

Жил на свете один бедный крестьянин, у которого был единственный сын. Ферма была маленькой, из всей скотины была одна лошадь, которую они впрягали в плуг. Однажды лошадь убежала.

– Какой ужас! – сочувствовали соседи. – Как же не повезло!

– Кто знает, повезло или нет, – отвечал фермер.

Через неделю лошадь вернулась и привела с собой с гор пять прекрасных сильных кобылиц.

– Надо же, как повезло! – воскликнули соседи.

– Повезло, не повезло – как знать? – отвечал фермер.

На следующий день сын фермера, пытаясь объездить одну из кобылиц, упал и сломал ногу.

– Надо же, как не повезло! – сказали соседи.

– Повезло, не повезло…

Шла война, и в деревню пришли набирать рекрутов. Забрали всех молодых парней, а сына фермера со сломанной ногой оставили.

Повезло? Не повезло?

Я грустно улыбнулся, потом закусил губу, не в силах справиться с новым приступом боли. Джой снова заговорила, и ее мягкий голос облегчил боль:

– Дэнни, во всем, что происходит, есть смысл; тебе решать, какой именно и какую пользу ты можешь извлечь из события.

– Какую пользу можно извлечь из несчастного случая?

– Не бывает несчастных случаев, Дэнни. Все, что происходит, – урок. Доверься своей жизни. Во всем есть смысл, смысл, смысл… – шептала она мне на ухо.

– Но моя гимнастика, мои тренировки…

– Это твоя тренировка. Пусть боль очистит твое тело и твои мысли. Она сожжет многие препятствия на своем пути.

Увидев недоумение в моих глазах, она продолжила:

– Воин не ищет боли намеренно, но если боль приходит, он пользуется ею. А теперь отдыхай, Дэнни, отдыхай…

Она выскользнула, пропустив входящую медсестру.

– Джой, не уходи… – прошептал я, погружаясь в черное забытье.

Меня навещали друзья, родители приходили каждый день. Но большую часть этих трех недель, тянувшихся бесконечно, я неподвижно лежал на спине в полном одиночестве. Я рассматривал белый потолок и медитировал часами, одолеваемый мрачными мыслями, жалостью к себе и пустыми надеждами.

Одним ясным сентябрьским утром, во вторник, я взял в руки новенькие костыли, покинул больницу и проковылял к отцовской машине. Я похудел почти на четырнадцать килограммов. Джинсы кое-как болтались на выпирающих тазобедренных костях, а правая нога выглядела как ровная палка с длинной красной полосой от бедра и до колена.

Моего лица коснулся свежий ветерок. Воздух был на удивление чистым для города, смога почти не было. Бриз принес с собой уже подзабывшиеся запахи цветов; чириканье птиц на ближайшем дереве мешалось с гудками автомобилей – настоящая симфония для моего обостренного после долгого заточения слуха. Несколько дней я провел с родителями. Отдыхал на жарком солнце, медленно плавал в мелкой части бассейна, заставляя работать испещренные швами мышцы. Ел я умеренно, в основном фрукты, йогурты, орехи и овощи. И жизненные силы постепенно возвращались ко мне.

Друзья, жившие в Санта-Монике, в пяти кварталах от пляжа, пригласили пожить какое-то время у них. Я с удовольствием согласился, обрадовавшись возможности подольше побыть на свежем воздухе. Теперь каждое утро я отправлялся на берег моря, медленно подходил к самой кромке воды, клал костыли на песок и смотрел на волны. Сначала я слушал, как шелестит вода и кричат чайки, потом закрывал глаза и медитировал часами, совершенно забыв об окружающем мире. Беркли, Сократ, мое прошлое казались теперь воспоминаниями из другой жизни и других измерений.

Прошло время, и я понемногу начал тренироваться. Сначала медленно и осторожно, потом постепенно наращивая нагрузку. Через несколько дней я уже по нескольку часов подряд потел на солнце, отжимаясь, приседая и подтягиваясь. Вскоре я уже делал стойки на руках и качал руки, отжимаясь снова и снова, задыхаясь от напряжения, пока не начинал чувствовать, что каждая мышца исчерпала свой ресурс, а тело блестит от пота. Тогда я прыгал на одной ноге до самой воды, ложился на мелководье и мечтал о недостижимых теперь сальто до тех пор, пока соленая вода не смывала пот и пустые мечты далеко в море.

Я упорно тренировался. Постепенно мои мышцы стали твердыми и рельефными, как у мраморной статуи. Я стал одним из тех пляжных завсегдатаев, для которых море и песок – неотъемлемая часть жизни. Массажист присаживался ко мне на коврик, отпускал шуточки; Док, эксперт из аналитического центра RAND, подходил, чтобы поговорить о политике и женщинах, чаще о женщинах.

У меня было время поразмыслить обо всем, что случилось со мной с тех пор, как я встретил Сократа. Я думал о жизни и ее смысле, о смерти и ее таинстве. И я вспоминал своего учителя, его всегда такое подвижное лицо… Больше всего я любил вспоминать его смех.

Последнее тепло октябрьского солнца утонуло в ноябрьских тучах, затянувших небо. Пляж постепенно обезлюдел. Я наслаждался покоем, которого не знал долгие годы. Иногда мне мечталось о том, как хорошо было бы остаться на этом пляже до конца своих дней, но я прекрасно знал, что после рождественских каникул мне предстоит возвращение в Беркли.

Перед отъездом я сходил к врачу, мне еще раз сделали рентген.

– Ваша нога заживает хорошо, мистер Миллмэн… Я бы сказал, на удивление хорошо. Но, вынужден вас огорчить, это не повод питать ложные надежды. Характер вашей травмы исключает дальнейшие занятия гимнастикой.

Я ничего не ответил.

Вскоре я попрощался с родителями и сел в самолет, летевший в Беркли. В аэропорту меня встретил Рик. Я пожил с ним и Сидом несколько дней, а потом нашел рядом с кампусом съемную квартиру-студию.

До начала занятий я придумал себе следующий распорядок дня: каждое утро, взяв костыли, я отправлялся в спортзал и занимался там до изнеможения; потом прыгал в бассейн и там, пользуясь выталкивающими свойствами воды, ходил по дну, заставлял ногу работать – балансируя на грани между усталостью и болью, но никогда не переступая эту грань. Потом я вылезал на бортик бассейна и приступал к растяжке, чтобы придать мышцам гибкость, которая им понадобится для дальнейших тренировок. Затем я шел в библиотеку, отдыхал и читал до тех пор, пока не соскальзывал в легкую дремоту.

Я позвонил Сократу – сказать, что вернулся. Он, не большой любитель говорить по телефону, просто велел мне зайти, когда я смогу ходить без костылей. Меня это устраивало. Я еще не был готов к встрече с ним.

Рождественский вечер я совсем было вознамерился провести в печальном одиночестве, но тут в дверь постучали Пэт и Дэннис, ребята из моей команды. Они схватили меня в охапку и фактически на руках дотащили до машины. Мы поехали в сторону Рино, въехали на вершину Доннер, где лежал снег. Пока Пэт и Дэннис дурачились в снегу, играли в снежки, боролись и катались с горки, я осторожно проковылял через покрытую снегом поляну и присел на бревно.

Мыслями я вернулся к предстоявшему семестру и спортзалу. Я не знал, сможет ли моя нога исцелиться полностью, стать прежней. С ветки упал ком снега, глухо чавкнул о замерзшую землю. Я очнулся.

Всю обратную дорогу Пэт и Дэннис орали во все горло, распевая непристойные песни. Я смотрел, как кружатся вокруг машины белые звездочки, сверкая в свете фар. Вечерело. Я думал о своем безвозвратно утраченном будущем, искренне желая похоронить свои неугомонные мысли в какой-нибудь безымянной могиле у обочины, прямо здесь, в заснеженных горах.

Сразу после каникул я ненадолго наведался в Лос-Анджелес, повидался со своим лечащим врачом. Он заменил костыли на блестящую черную трость. После этого я вернулся к учебе… и к Сократу.

Как-то в среду, в 11:40 вечера, я, прихрамывая, вошел в офис, увидел его сияющее лицо и понял, что вернулся домой. Я почти забыл, как это хорошо – сидеть в ночной тиши и попивать чай в компании своего старого наставника. То было удовольствие более тонкое и глубокое, чем радость всех моих спортивных побед. Я смотрел на этого человека, ставшего мне учителем, и видел то, чего никогда не замечал раньше.

Например, я и раньше обращал внимание на то, что его окружает чуть заметное сияние, но списывал эту странность на усталость собственных глаз. Теперь усталости не было, и отрицать дальше было бы глупо – да, его действительно окружала едва уловимая аура.

– Сократ, – сказал я, – у тебя тело светится. Откуда свет?

– Чистый образ жизни, – усмехнулся он.

Зазвенел звонок вызова, и он вышел в темноту – поднять кому-то настроение под предлогом заправки бака. Он давал клиентам нечто большее, чем бензин. Может быть, дело было в ауре, в этой его чистой энергии и эмоциях. Но почти всегда люди уезжали с этой заправки счастливее, чем заезжали на нее.

Впрочем, больше всего меня поражало не это свечение, а его простота, экономность его действий и движений. Ничего из этого я прежде толком не ценил. С каждым новым уроком я как будто заглядывал Сократу все глубже в душу. Теперь, увидев все ловушки собственного ума, я понял, насколько далеко Сократ оставил все это позади.

Едва он вернулся в офис, я спросил:

– Сократ, а где сейчас Джой? Я скоро ее увижу?

Он улыбнулся, будто соскучился по моим вопросам:

– Дэн, я не знаю, где она; эта девочка для меня ходячая загадка. И всегда такой была.

Я рассказал ему об аварии и ее последствиях. Он молча внимательно выслушал, кивая время от времени.

– Дэн, ты уже не тот юный дурачок, который вошел в этот офис год назад.

– Неужели всего год? А мне показалось, прошло лет десять, – пошутил я. – То есть я больше не дурачок?

– То есть ты больше не юный.

– Спасибо, Сократ, очень обнадеживает.

– Ты теперь дурак, обладающий моральной силой. А это большая разница. У тебя еще есть шанс найти врата.

– Врата?

– Чтобы попасть в царство воина, нужно пройти через некое подобие врат. Они очень хорошо скрыты, не хуже затерянного в горах монастыря. Многие стучатся в эти врата, но входят лишь единицы.

– Ну так покажи мне эти врата. Я уж найду способ достучаться.

– Не так все просто, глупыш. Врата находятся внутри тебя, и только ты один можешь их отыскать. А ты еще не готов. Совсем не готов. Если бы ты попытался пройти через врата прямо сейчас, то почти наверняка бы погиб. Прежде чем ты будешь готов предстать перед вратами воина, нужно еще очень многое сделать.

Речи Сократа иногда походили на приговор.

– Дэн, мы очень много говорили; тебе были видения, ты усваивал уроки. Пришла пора взять на себя полную ответственность за свои действия. Чтобы найти врата, тебе придется следовать…

– Домашним Правилам? – перебил я.

Он рассмеялся. Зазвенел звонок вызова, к колонкам через большую лужу медленно подъезжала машина. Сквозь запотевшее окно я наблюдал, как Сократ, накинув свое пончо, быстро направился к клиенту. Я увидел, как он вставил заправочный пистолет и обошел автомобиль, чтобы поговорить с бородатым светловолосым водителем.

Стекло снова запотело. Я протер его рукавом, как раз вовремя, чтобы увидеть, как они оба засмеялись. Потом Сократ вернулся в офис, впустив с собой струю холодного воздуха. Меня пробил сильный озноб, первый и явный предвестник того, что я был не совсем здоров. Но когда Сократ начал заваривать чай, я все равно сказал:

– Позволь я сделаю чай. А ты присаживайся.

Он одобрительно кивнул. Я на секунду облокотился на стол, стараясь справиться с головокружением. Горло болело; чай должен был помочь.

Наполняя чайник и ставя его на конфорку, я поинтересовался:

– Что же, получается, я должен вымостить в себе какой-то внутренний путь, чтобы попасть к этим вратам?

– Да, как и каждый из нас. И этот путь ты вымостишь своей практикой.

Предваряя мой следующий вопрос, он продолжил:

– Каждый из нас может отыскать врата и пройти через них. Но далеко не всем это нужно. Это очень важно. Я взял тебя в ученики не потому, что у тебя есть какие-то уникальные способности… Признаться, наряду с сильными сторонами характера ты отличаешься прямо-таки вопиющими слабостями. Но у тебя есть желание пройти путь.

Я встрепенулся:

– Знаешь, Сократ, а ведь это как в гимнастике. Даже если человек страдает от лишнего веса или у него плохая растяжка и слабые мышцы, он все равно может стать очень неплохим гимнастом. Просто подготовка займет больше времени.

– Именно так. Поэтому я говорю тебе: твой путь будет трудным, усеянным препятствиями.

Лоб у меня горел, все тело ломило. Я снова облокотился на стол, боковым зрением увидел, как Сократ приблизился и протянул руку к моей голове. Нет, только не это… Очередное путешествие в иную реальность я сейчас не потяну… Но он просто пощупал мой покрытый испариной лоб. Потом тронул лимфатические узлы на шее, внимательно посмотрел мне в лицо и в глаза, пощупал пульс.

– Дэн, энергии в твоем организме разбалансированы. Причем сильно. Селезенка, судя по всему, воспалилась. Тебе нужно показаться врачу. Сегодня. Сейчас.

К тому времени, когда я дохромал до больницы Кауэлла, мне действительно стало плохо. Горло саднило, все тело страшно болело. Врач подтвердил диагноз, поставленный Сократом: селезенка действительно сильно распухла вследствие тяжелого мононуклеоза. Меня оставили в стационаре.

В ту первую ночь, когда я спал прерывистым тяжелым сном, мне снилось, что одна нога у меня огромная, а другая маленькая и сухонькая. Когда я пыталась сделать сальто на брусьях или кувырок, все вокруг искривлялось и изгибалось. И я падал, падал и падал, до самого вечера следующего дня, когда в палату вошел Сократ. В руке у него был букет засохших растений.

– Ну что ты, не стоило затрудняться, – слабым голосом сказал я.

– Стоило.

– Попрошу медсестру поставить их в вазу. Буду смотреть на них и вспоминать о тебе, – тихо усмехнулся я.

– Это не чтобы смотреть, а чтобы внутрь употреблять, – ответил Сократ, выходя из палаты. Через несколько минут он вернулся со стаканом горячей воды. Оторвав от букета и размельчив несколько цветков, он завернул их в принесенный с собой кусок марли и опустил импровизированный чайный пакетик в стакан.

– Этот чай поможет тебе набраться сил и очистит кровь. Пей.

Вкус был горький. Сильное лекарство…

Потом Сократ вытащил склянку с какой-то желтой жидкостью, в которой тоже плавали измельченные растения, и принялся втирать их в мою правую ногу, прямо поверх шрама. Интересно, что подумает медсестра, кстати, очень хорошенькая деловитая девушка, если войдет и застанет нас за этим занятием, подумал я.

– Сократ, а что это желтое в бутылочке?

– Моча с кое-какими травами.

– Моча! – вскричал я, с отвращением отдергивая ногу.

– Не глупи, – проворчал он, подтягивая мою ногу обратно. – Моча пользовалась большим уважением во многих древних целительских традициях.

Я закрыл слезящиеся от усталости глаза. В голове пульсировало так, будто там били в барабаны. Температура снова поползла вверх. Сократ положил руку мне на лоб, потом пощупал пульс:

– Хорошо, травы начинают действовать. Сегодня ночью будет кризис, а завтра тебе станет лучше.

– Спасибо, доктор Сократ, – едва слышно прошептал я.

Он наклонился и положил ладонь на мое солнечное сплетение. И тут же все, что происходило в моем организме, усилилось, ускорилось во много раз. Мне показалось, что голова у меня сейчас взорвется. Тело как будто запылало изнутри, гланды пульсировали болью. Но хуже всего было страшное жжение в правой ноге, в месте перелома.

– Сократ, хватит! Перестань! – закричал я.

Он убрал руку, и я рухнул на кровать.

– Я просто передал тебе порцию энергии, а твой организм к такому ее количеству не привык; зато это ускорит процесс исцеления. Жгло только там, где у тебя в теле блоки. Если бы в тебе не было этих блоков, если бы ум твой был чист, сердце открыто, а тело свободно от напряжения, ты бы чувствовал энергию как непередаваемое удовольствие, лучше, чем секс. Тебе показалось бы, что ты в раю, и в некотором смысле ты был бы прав.

– Сократ, иногда ты меня пугаешь.

– Воинов всегда держат в страхе и благоговейном почтении, – усмехнулся он. – Выглядишь ты как воин, тут не поспоришь: стройный, гибкий, сильный. Тут твоя примитивная гимнастическая подготовка сыграла свою роль. Но тебе предстоит еще очень много поработать, прежде чем ты сможешь насладиться той жизненной силой, к которой имею доступ я.

Мне было слишком плохо, чтобы спорить.

Вошла медсестра:

– Пора мерить температуру, мистер Миллмэн.

Когда она вошла, Сократ вежливо встал. Я лежал в кровати, бледный и несчастный. Никогда еще контраст между нами не был так разителен и очевиден. Медсестра улыбнулась Сократу, он усмехнулся в ответ.

– Думаю, с вашим сыном все будет в порядке, ему просто нужно отдохнуть, – сказала она.

– Именно это я ему только что и сказал…

В глазах Сократа плясали игривые огоньки. Девушка снова улыбнулась… Минутку, она что, флиртует с ним? Прошелестев белым халатом, она вышла за дверь.

Сократ вздохнул:

– Да, в девушках в форме что-то такое есть…

Потом он положил руку мне на лоб, и я тут же заснул.

На следующее утро я проснулся с ощущением, что родился заново. Пришедший с обходом врач проверил селезенку, пощупал лимфатические узлы, уставился в мою карту… Брови поползли вверх. Он явно был ошарашен.

– Мистер Миллмэн, с вами все в полном порядке… – в его голосе сквозило чуть ли не сожаление. – После обеда можете выписываться. Отдыхайте побольше.

Он вышел из палаты, уткнувшись в мою карту. За ним прошуршала медсестра.

– Сестра, помогите! – вскрикнул я.

– Что такое? – быстро вернулась она.

– Я не понимаю, сестра. Видимо, проблемы с сердцем. Каждый раз, когда вы приходите, так и замирает.

– Аритмия, что ли?..

– Может быть.

Она улыбнулась:

– Да, вас явно пора выписывать.

– Вот и врач то же самое сказал… Но мне очень, очень нужна персональная медицинская помощь. Без нее не выживу.

Она подмигнула, отвернулась и вышла.

– Сестра! Не бросайте меня! – крикнул я вслед.

В тот день, возвращаясь домой, я поразился, насколько лучше чувствовала себя моя нога. Да, я по-прежнему сильно хромал, откидывая бедро вбок при каждом шаге, но, клянусь, я почти мог бы обойтись без трости. То ли дело было в уринотерапии, проведенной Сократом, то ли он действительно на удивление эффективно подзарядил мои батарейки!

Начался новый семестр. Меня снова окружали сокурсники, и книги, и задания, но все это будто отошло на второй план. Я играл в эту игру, не слишком-то напрягаясь. У меня были более важные и интересные дела на маленькой автозаправочной станции на углу улиц Оксфорд и Харст.

После долгого дневного сна я отправился на заправку. Едва я опустился на диван, Сократ сказал:

– У нас есть дело.

– Какое? – потягиваясь и зевая, спросил я.

– Капитальный ремонт.

– О, большая работа?

– Еще бы! Ремонтировать-то будем тебя.

– Вот как? – сказал я вслух. «Вот черт!» – подумал я про себя.

– Ты, подобно фениксу, кинешься в огонь и возродишься из пепла.

– Надеюсь, это метафора?

Оказывается, это было только начало.

– Пока ты представляешь собой беспорядочный клубок перекрученных проводов и устаревших программ. Мы перенастроим твои привычные способы думать, действовать, мечтать, видеть этот мир. Ведь бо́льшая часть того, что ты есть, – это набор устаревших вредных привычек.

Он начинал задевать меня за живое:

– Черт возьми, Сократ, я только что пережил не самое легкое испытание, и я делаю все от меня зависящее. Можно проявить хотя бы немного уважения?

Сократ закинул голову назад и засмеялся. Потом, проходя мимо, натянул мне майку на голову. Пока я выпутывался, он сказал:

– Послушай меня, о Великий Паяц. Все хотят уважения. Но недостаточно просто сказать: «Пожалуйста, относись ко мне с уважением». Уважение нужно заслужить соответствующим поведением. А уважение воина заслужить непросто.

Я сосчитал до десяти, сделал глубокий вдох и выдох и спросил:

– И как мне заслужить твое уважение, о Великий и Могучий Воин?

– Изменив свои действия.

– Какие, например?

– В первую очередь свою позицию «бедный я, несчастный». Хватит уже гордиться своей заурядностью, яви миру свою истинную природу!

С этими словами Сократ, усмехнувшись, шутливо шлепнул меня по щеке, а потом уже весьма ощутимо ткнул мне в ребра.

– Перестань! – заорал я, чувствуя себя совершенно не расположенным к таким играм. Я потянулся, чтобы схватить его за руку, но он легко взлетел на стол, перепрыгнул через мою голову, мгновенно повернулся и дернул меня обратно на диван. Кое-как поднявшись на ноги, я сердито попытался толкнуть его, но едва я дотронулся до него, он кувыркнулся назад через голову и снова оказался на столе. А я, потеряв равновесие, плюхнулся носом в ковер.

– Черт возьми! – заорал я, увидев следы крови под носом.

Сократ выскользнул в гараж. Я похромал следом. Он стоял, облокотившись на крыло автомобиля, и почесывал голову:

– Надо же, да ты никак разозлился…

– Удивительно тонкое наблюдение, – с трудом выдохнул я.

– Хорошо. Учитывая неприятную ситуацию, в которой ты очутился, ты должен был разозлиться. Нет ничего плохого в злости или в любой другой эмоции. Просто не забывай отслеживать свое поведение.

Ловкими экономными движениями он начал менять свечи у «фольксвагена».

– Злость – это мощный инструмент для искоренения старых привычек, – свечным ключом он ловко вывернул старую свечу, – и замены их новыми.

Он наживил новую свечу и затянул ее легким движением ключа.

– Страх и печаль блокируют действие; злость к действию побуждает. Когда ты научишься пользоваться своей злостью, то сможешь переплавлять в злость страх и печаль, а затем превращать злость в действие. Такова тайна внутренней алхимии тела.

Вернувшись в офис, Сократ налил в чайник воды из бачка и вытащил сегодняшний чай – сушеный шиповник.

– Чтобы избавиться от устаревших программ, нужно сосредоточиться не на борьбе со старым, а на создании нового.

– А как мне контролировать старые привычки, если я с собственными эмоциями справиться не могу?

– Не нужно контролировать эмоции. Они естественны, как переменчивая погода. Иногда это страх, иногда печаль или злость. Не в эмоциях проблема. Тут главная задача – трансформировать энергию эмоции в конструктивное действие.

Я поднялся, снял с конфорки засвистевший чайник и разлил кипяток по чашкам.

– А конкретный пример можно?

– Понаблюдай за младенцем.

Я подул на чай и улыбнулся:

– Вот странно. Никогда не думал, что у младенцев можно поучиться управлению эмоциями.

– Если младенец расстроен, он вопит так, что слышно на всю округу. Чистый плач, без помех и препятствий. Младенец не раздумывает, надо ему плакать или нет. Он принимает любую эмоцию в полном объеме, он свободно впускает в себя любое чувство, а потом так же свободно его отпускает. В этом отношении младенцы и маленькие дети – прекрасные учителя. Прочувствуй то, чему они тебя учат, и ты сумеешь избавиться от старых привычек.

К заправке подъехал «форд ранчеро». Сократ пошел побеседовать с водителем, а я, посмеиваясь, взял шланг и открыл крышку бака. Вдохновленный нашим разговором, я заорал через крышу:

– Сократ, я готов порвать эти старые привычки в клочья!

Только потом я догадался заглянуть в машину – там сидели три крайне шокированные монахини. Поперхнувшись собственными словами, я густо покраснел и принялся протирать стекла. Сократ прислонился к колонке и закрыл лицо руками.

Когда, к моему большому облегчению, «форд» отъехал, подъехал еще один клиент. Это был опять тот блондин с кудрявой бородой. Он выпрыгнул из машины и заключил Сократа в медвежьи объятия.

– Рад тебя видеть, Джозеф, – сказал Сократ.

– И я рад… кхм… Сократ, верно? – он обернулся и усмехнулся мне.

– Джозеф, эту машину для производства вопросов зовут Дэном. Нажимаешь кнопку – он задает вопрос. Очень забавно, рекомендую.

Джозеф пожал мне руку.

– Что, старикан уже не тот, что прежде? Размяк и подобрел?

Не успел я заверить, что «старикан» вреднее некуда, он вмешался сам:

– Да, разленился я что-то… Тебе в свое время доставалось куда больше, чем Дэну.

– Как? – удивился Джозеф, сохраняя невозмутимую серьезность. – Мальчик еще не бегал марафоны по полторы сотни километров? И по горячим углям еще не ходил, ммм?

– Ничего подобного. Мы только-только добрались до самых основ. Будем учиться есть, ходить и дышать.

Джозеф рассмеялся так легко и весело, что я невольно рассмеялся тоже.

– Кстати, насчет поесть, – сказал он. – Почему бы вам не заглянуть ко мне в кафе сегодня утром? Будете моими почетными гостями. Я соображу что-нибудь особенное.

Я открыл рот, чтобы отказаться – утром у меня были лекции, – но Сократ меня перебил:

– С удовольствием. Сегодняшняя смена заканчивается через полчаса. Мы пройдемся пешком.

– Отлично. Тогда увидимся.

Он расплатился за бензин и уехал.

– Сократ, а Джозеф такой же воин, как ты?

– Нет таких воинов, как я, – рассмеялся он. – Да никто и не захотел бы таким быть. Каждый из нас уникален. Например, ты выдающийся гимнаст, а Джозеф овладел искусством приготовления еды.

– То есть он повар?

– Не совсем. Джозеф специализируется на сырых продуктах. Свежих, натуральных, ферментированных, все в таком роде. Скоро сам попробуешь. После того как приобщишься к магии его кухни, вряд ли сможешь вернуться к фастфуду.

– И что такого особенного в его еде?

– На самом деле всего две вещи, и обе трудноуловимы. Во-первых, он полностью сосредоточивается на том, что делает; во-вторых, главным ингредиентом в любом его блюде является любовь. А у нее особое сладкое послевкусие.

Пришел сменщик Сократа, долговязый угрюмый подросток, что-то по обыкновению буркнувший нам вместо приветствия. Мы вышли с заправки, перешли через дорогу и направились на юг. Несмотря на хромоту, мне пришлось шагать быстрее, подстраиваясь под широкие шаги Сократа. Мы прогулялись по живописным улочкам, где не заметны были утренние пробки… Шурша сухими листьями, шли мимо типичных для Беркли домов, представляющих собой смесь викторианского, колониального и неоальпийского стилей, а также мимо безликих многоквартирных коробок, дававших приют почти тридцати тысячам студентов.

По дороге мы разговаривали:

– Тебе понадобится непривычный для тебя уровень энергии, чтобы разогнать мутный туман ума и отыскать дорогу к вратам. Так что главное здесь – это очищающие и восстанавливающие практики.

– А поточнее можно?

– Конечно. Мы тебя хорошенько вычистим, разберем на части, а потом соберем обратно.

– Спасибо, так гораздо понятнее, – съязвил я.

– Тебе придется заново отработать и отшлифовать абсолютно все, что ты делаешь. Как ты двигаешься, как дышишь, спишь, мыслишь, чувствуешь… и как ты ешь. Из всех сторон человеческой жизнедеятельности в первую очередь следует подправить то, как ты принимаешь пищу. На данный момент это самое важное.

– Минутку, Сократ. По-моему, с едой у меня никаких проблем нет. Я стройный, в целом неплохо себя чувствую, а гимнастика каждый день подтверждает, что энергии мне вполне хватает. Что мне даст смена пищевых привычек?

– Твои нынешние пищевые привычки, – ответил Сократ, бросая взгляд на залитые солнцем ветви большого дерева, – может быть, и дают тебе «достаточно» энергии, зато лишают ясности, влияют на настроение и снижают твой уровень осознания.

– Но как перемена диеты повлияет на мою энергию? – возразил я. – Вот я потребляю калории, и они представляют собой определенное количество энергии.

– В общем и целом так оно и есть. Но воин принимает во внимание более тонкие аспекты этого процесса. Первичным источником любой энергии является солнце. Но, как правило, человеческие существа… в нашем случае это ты…

– О, вот за это спасибо…

– …на данном этапе эволюции могут потреблять чистую солнечную энергию лишь в очень ограниченных количествах. Когда человечество эволюционирует и разовьет в себе эту способность, пищеварительные органы станут атавизмом, а фармацевтические компании, производящие слабительное, поголовно разорятся. А пока правильная диета позволит тебе воспользоваться энергией солнца самым доступным для тебя образом. Такая энергия помогает максимально сосредоточиться, она оттачивает навыки сосредоточения, будто меч.

– И этого можно добиться, просто перестав есть пончики?

– Ну да, и еще кое-какие мелочи.

– Как-то раз олимпийский чемпион по гимнастике, японец, сказал мне, что неважно, какие у тебя плохие привычки, – важно, какие хорошие.

– Это означает, что твои хорошие привычки должны закрепиться настолько, чтобы полностью вытеснить те, которые не приносят тебе пользы.

Сократ указал на крошечное кафе на Шаттак-авеню, неподалеку от станции Эшби. Я много раз проходил здесь и ни разу не обратил внимания на это место.

– Значит, ты веришь в натуральные продукты? – спросил я, пока мы переходили улицу.

– Тут вопрос не веры, а действия. Могу сказать тебе следующее: я ем только то, что полезно, и ровно столько, сколько мне нужно. Чтобы по достоинству оценить то, что ты называешь «натуральными» продуктами, нужно вернуть себе чутье; стать ближе к природе, естественнее и «натуральнее».

– Не многовато ли аскетизма? Что, и мороженого никогда нельзя съесть?

– Моя диета может показаться просто спартанской по сравнению с постоянным потаканием своим слабостям, которые ты называешь «умеренностью», Дэн, но я испытываю огромное удовольствие от той пищи, которую ем, потому что развил в себе способность наслаждаться самой простой едой. И ты скоро научишься.

Мы постучались.

– Заходите-заходите! – радостно воскликнул Джозеф, приглашая нас в свое крошечное заведение.

Обстановка внутри была самая домашняя: толстый ковер на полу, тяжелые, грубо сколоченные, но гладко отполированные столы вдоль стен, мягкие стулья с прямыми спинками, выглядевшие как антикварные. Три стены покрывали гобелены, четвертая была полностью занята огромным аквариумом с разноцветными рыбками. В крыше было окно, и сейчас через него проникали лучи утреннего солнца, заливая все помещение. Мы сели прямо под окном, в теплых лучах, время от времени чуть тускневших от быстро пробегавших облаков.

Подошел Джозеф, неся над головой две большие тарелки. Эффектно описав полукруг каждой из них, первую он поставил перед Сократом, а вторую передо мной. Я посмотрел. На каждой лежало по листику салата и по морковке.

Глядя на выражение моего лица, Сократ чуть не упал со стула от хохота, а Джозеф смеялся так, что ему пришлось опереться на стол.

– Ага, – облегченно вздохнул я. – Это шутка такая…

Ничего не говоря, Джозеф унес тарелки и принес вместо них две деревянные миски. В каждой из них был удивительно искусно сделанный миниатюрный макет горы. Сам «горный массив» состоял из двух сортов дыни, канталупы и мускатной; особым образом наколотые грецкие и миндальные орешки превратились в коричневые валуны; скалистые утесы были филигранно вырезаны из сыра и яблок, у подножия «росли» деревца наподобие бонсаи, созданные из искусно подстриженной петрушки. Скалистый «пик» покрывала шапка из белого йогурта. У «подножия» были красиво выложены виноград и клубника.

Я молча смотрел на это произведение искусства:

– Джозеф, я не могу это есть! Я хочу это сфотографировать!

Краем глаза я заметил, что Сократ уже приступил к трапезе, по обыкновению отщипывая маленькие кусочки. Поколебавшись еще немного, я алчно набросился на свою порцию и заметил, что Сократ тоже начал есть быстро и шумно. Я понял, что он меня передразнивает.

Тогда я принялся есть медленно, стараясь делать глубокий вдох и выдох, прежде чем отправить в рот очередной кусочек, и такая манера показалась мне невыносимо медленной.

– Удовольствие от еды – это нечто большее, чем вкус на языке и ощущение набитого желудка, Дэн, – объяснил Сократ. – Научись наслаждаться процессом от начала и до конца. Предшествующий приему пищи голод, бережное приготовление еды, красивая сервировка, жевание, дыхание, запахи, вкусы, глотание, ощущение легкости и прилив энергии после приема пищи – все это доставляет удовольствие. Ты даже можешь насладиться процессом легкого и полного испражнения после того, как пища будет переварена. Лишь когда ты сумеешь сосредоточиться на всем процессе, от начала и до конца, ты сумеешь получить истинное удовольствие от самой простой пищи. Ирония твоих нынешних пищевых привычек в том, что, боясь пропустить очередной прием пищи, ты не вполне осознаёшь, что́ ты ешь.

– Я не боюсь пропустить прием пищи.

– Рад это слышать. Значит, тебе не будет слишком трудно пережить следующую неделю.

– В смысле?

– Это твой последний прием пищи на ближайшие семь дней.

И Сократ принялся описывать очистительное голодание, к которому мне следовало приступить немедленно. Жидкие фруктовые соки и травяные чаи – вот и все, чем мне предстояло отныне питаться.

– Погоди-ка. Мне белок нужен, и железо, чтобы нога быстрее заживала! И для гимнастики энергия нужна.

Но все это было бесполезно. Сократ умел быть несговорчивым.

Мы помогли Джозефу управиться с кое-какими делами, немного поговорили, поблагодарили и вышли. К тому времени я успел опять проголодаться. Пока мы шли обратно к кампусу, Сократ еще раз коротко перечислил правила, которых мне предстояло придерживаться, чтобы мой организм сумел вернуть себе природные инстинкты:

– Через несколько лет никаких правил тебе не понадобится. Сможешь экспериментировать, полностью доверившись своим инстинктам. Но пока тебе придется избегать пищи, в которой содержится рафинированный сахар и белая мука, мяса, а также кофе, табака, алкоголя и любых наркотических веществ. Сосредоточься на свежих фруктах, овощах, цельнозерновых продуктах и бобовых. Я не люблю крайности, но пока на завтрак постарайся ограничиваться фруктами, к которым иногда можешь добавлять натуральный йогурт. На обед, а это основной прием пищи, ешь свежий салат, вареный или запеченный картофель, цельнозерновой хлеб или разваренное зерно. На ужин – снова свежий салат и любые овощи, приготовленные на пару. И к каждому приему пищи добавляй свежие несоленые семена и орехи.

– Да уж, по орехам ты большой специалист, – сострил я.

По дороге нам попался магазин. Я уже хотел было заскочить и взять хоть пачку печенья, но вспомнил, что отныне покупные сладости мне запрещены. А в ближайшие шесть дней и еще двадцать три часа мне вообще ничего есть нельзя.

– Сократ, но я голоден!

– А я не говорил, что путь воина – это легкая прогулка.

На территорию кампуса мы попали как раз в перерыве между лекциями, поэтому Спраул-плаза оказалась полна народа. Я загляделся на симпатичных студенток. Сократ легко коснулся моей руки:

– Кстати, Дэн, спасибо, что напомнил. Печенье не единственное лакомство, от которого тебе придется на время отказаться.

Я встал как вкопанный:

– Подожди, вот тут нужна полная ясность. Ты не мог бы выразиться точнее?

– Конечно. Пока не достигнешь полной зрелости, держи ширинку застегнутой.

– Но Сократ! – вскричал я, будто на кону стояла моя жизнь. – Это пуританство какое-то! Это не имеет никакого смысла и к тому же вредно для здоровья! Ограничивать себя в еде – это еще куда ни шло, но тут совсем другое дело!

Я принялся цитировать «Философию плейбоя», Альберта Эллиса, Роберта Риммера, Жаклин Сьюзанн и маркиза де Сада. Вспомнил даже «Ридерз дайджест» и «Дорогую Эбби». Сократ оставался непреклонен.

– Я не буду даже пытаться объяснить, почему необходимо воздержание. Просто отныне тебе придется научиться наслаждаться свежим воздухом, свежей едой, свежей водой, свежим осознанием и солнечным светом.

– Да как это вообще возможно?

– А ты думай о последних словах, которые Будда сказал ученикам.

– И что же он сказал? – поинтересовался я, надеясь, что сейчас меня озарит вдохновение.

– «Усердно стремитесь к цели», – и с этими словами мой учитель растворился в толпе.

Следующая неделя была вся посвящена ритуалам посвящения. По ночам я плелся на заправку, где Сократ обучал меня «основам» дыхания. Я учился дышать медленнее и глубже. И все на пустой желудок. Я усердно стремился к цели, хотя меня одолевали слабость и вялость, нетерпеливо ждал, когда можно будет выпить очередной стакан разбавленного (фу!) фруктового сока или безвкусного травяного чая, мечтал о стейках и пончиках. Раньше я даже не очень-то и любил стейки и пончики, но все равно они мне чуть ли не снились…

Сократ говорил, чтобы один день я дышал животом, а на следующий день дышал сердцем. Он начал критиковать то, как я хожу, как разговариваю, как блуждаю глазами по комнате, «а умом – по вселенной». Теперь казалось, что все, абсолютно все, что я делаю, я делаю неправильно.

Он поправлял меня снова и снова, иногда мягко, иногда резко. «Дэн, при помощи правильной осанки ты сливаешься с гравитацией; при помощи правильного поведения ты сливаешься с жизнью», и прочее в том же духе.

Тяжелее всего пришлось на третий день голодания. Я совсем ослаб, все вокруг действовало на нервы; болела голова, изо рта плохо пахло. «Все это неизбежная часть процесса очищения, Дэн; твой организм просто чистит себя», – говорил Сократ. Когда дело доходило до тренировки, меня хватало только на то, чтобы лежать и не спеша растягивать мышцы.

Но на седьмой день я уже чувствовал себя не так плохо. Голода больше не было; осталось скорее приятное утомление и чувство легкости. Тренировки тоже пошли на лад: теперь меня ограничивала только больная нога. В остальном я полноценно тренировался, чувствуя себя как никогда легким и гибким.

Когда на восьмой день я начал есть небольшие кусочки фруктов, мне пришлось употребить всю свою волю на то, чтобы не набить себе желудок той едой, которую еще разрешал мне Сократ.

Он не терпел никаких возражений, пресекал любые попытки парировать его замечания. Дошло до того, что он вообще стал запрещать мне говорить, если только речь не шла о крайней необходимости.

– Хватит нести бессмысленный вздор, – сказал он. – То, что выходит из твоего рта, так же важно, как то, что туда попадает.

Я научился сдерживать большую часть своих пустых комментариев. Немного привыкнув, я понял, что в молчании определенно что-то есть. Это почему-то успокаивало. Но через пару недель мне все равно страшно захотелось поговорить.

– Сократ, ставлю доллар, что разговорю тебя больше, чем на два слова.

Он протянул мне ладонь и произнес:

– Ты проиграл.

Так как за спиной у меня, опытного гимнаста, были бесчисленные тренировки и победы, я думал, что тренировки с Сократом будут проходить приблизительно так же. Но он был прав, все оказалось не так просто.

Сложнее всего было объяснить происходящее ближайшему окружению. К тому времени у нас сложилась традиция тройных свиданий: мы втроем, Рик, Сид и я, водили наших девушек в пиццерию «Ля Валь». Все, в том числе моя подруга, заказывали самую большую пиццу с колбасой, я же довольствовался маленькой вегетарианской пиццей из цельнозерновой муки. Потом мы шли в кафе-мороженое «Фентон», и пока мои друзья уплетали большие порции, я попивал минеральную воду, время от времени принимаясь от отчаяния посасывать кусочек льда. Я смотрел на них с завистью; они на меня косились так, будто я сошел с ума. Может, в каком-то смысле так оно и было. В любом случае моя личная жизнь трещала по швам под грузом добровольной аскезы.

Зачастую мне приходилось сворачивать с короткого пути и делать крюк, чтобы обойти очередную забегаловку с пончиками, ларек с хот-догами или открытую террасу кафе, которых вокруг кампуса было великое множество. Казалось, мой аппетит и связанные с ним импульсы со временем только растут. Я боролся. Если я сдамся и проиграю пончику с джемом, как я вообще посмотрю в лицо Сократу?

Но прошло еще некоторое время, и я почувствовал растущее сопротивление всей этой ситуации. Хотя Сократ по-прежнему глядел мрачно, я решился ему пожаловаться:

– Сократ, ты совсем перестал быть забавным! Превратился в обычного ворчливого старика… Ты даже светиться перестал!

Он сердито на меня взглянул:

– Хватит с тебя волшебных трюков.

Так и пошло: никакого волшебства, никакого секса, никаких чипсов, никаких гамбургеров, никаких сладостей, никаких пончиков, никаких развлечений, никакого отдыха. Только жесткая дисциплина, внешняя и внутренняя.

Кое-как прошел январь, за ним потянулся февраль… Вот уже и март подходил к концу. Команда заканчивала спортивный сезон без меня.

Я снова поделился с Сократом своими чувствами, но не получил ни поддержки, ни утешения.

– Сократ, я стал каким-то духовным бойскаутом! Друзья больше не хотят со мной общаться… Ты разрушаешь мою жизнь!

Он закончил возиться с бумагами и ответил:

– Усердно стремись к цели.

– Спасибо, очень вдохновляющая речь!

Я начинал жалеть, что позволил кому-то, пусть это даже Сократ, взять под контроль мою жизнь. И все равно, сцепив зубы, продолжать следовать всем правилам, пока однажды во время тренировки в спортзал не вошла та самая медсестра, которая частенько преследовала меня в эротических фантазиях с тех пор, как я полежал в больнице. Она тихонько села на скамью и стала смотреть, как мы тренируемся на брусьях и кольцах. Я заметил, что все в зале тут же приосанились и начали тренироваться с утроенной энергией. Я не был исключением.

Притворяясь, что полностью сосредоточен на упражнениях, я искоса поглядывал на нее. Обтягивающие шелковые брюки и топ без лифчика ужасно мешали сосредоточиться; в голову неудержимо лезли фантазии на тему куда более экзотических гимнастических упражнений. Всю оставшуюся тренировку я отчетливо ощущал ее взгляд.

Перед самым концом тренировки она исчезла. Я принял душ, оделся и пошел к лестнице. Она ждала на самом верху, соблазнительно облокотившись о перила. Я сам не помню, как преодолел последние ступеньки.

– Привет, Дэн Миллмэн. Меня зовут Валери. Выглядишь куда лучше, чем когда я заботилась о тебе в больнице.

– Мне действительно гораздо лучше, сестра Валери, – усмехнулся я. – И мне очень приятно, что ты обо мне так… заботишься.

Она рассмеялась и лениво потянулась.

– Дэн, ты не проводишь меня домой? А то темнеет, а вокруг какой-то странный парень шатается…

Мы гуляли, говорили, и как-то так получилось, что она пригласила меня поужинать к себе домой. Открыла бутылку «особенного вина для особенных случаев». Я пригубил совсем немного, и это стало началом конца. Я распалился настолько, что казался самому себе куском сочного стейка, которого бросили на гриль. В какой-то момент в голове кто-то тихо спросил: «Ты человек или бесхребетная медуза?» И такой же тихий голос ответил: «Я абсолютно бесхребетная похотливая медуза». В ту ночь я отбросил все ограничения, которых придерживался столько недель. Ел все, что она мне предлагала. Наелся супа из морепродуктов, потом набросился на салат и стейк. На десерт была Валери. Несколько порций.

В следующие три дня я мучился, не зная, как признаться во всем Сократу. Готовый к худшему, я наконец пришел на заправку и выложил ему все как было. Задержал дыхание, ожидая реакции. Сократ долго молчал. Наконец сказал:

– Я заметил, что ты так и не научился дышать.

Я не успел ответить, как он предостерегающе поднял руку:

– Дэн, я понимаю, почему ты отказываешься от дисциплины в пользу порции мороженого или любовной интрижки. Но понимаешь ли это ты?

Он немного помолчал и продолжил:

– Тут не может быть ни похвалы, ни обвинений. Теперь ты хорошо осознаешь, насколько сильны импульсы твоего желудка и твоих чресел. Хорошо. Но подумай вот о чем: я попросил тебя усердно стремиться к цели. Это действительно все усердие, на какое ты способен?

Казалось, он подкрутил внутри какие-то настройки, и глаза его так и засветились, пронизывая меня насквозь.

– Приходи через месяц, но только если сумеешь продержаться и не нарушишь ни одного правила. Если хочешь, можешь видеться с этой девушкой, но, как бы ни были сильны твои потребности, пусть воля будет сильнее.

– Я справлюсь, Сократ! Честное слово, справлюсь! Я теперь на самом деле понял…

– Никакие принятые решения и никакое понимание не сделают тебя сильным. В решениях есть искренность, в логике есть ясность; ни то ни другое не даст тебе той энергии, которая понадобится для борьбы с желаниями. Пусть гнев поможет тебе укрепиться в твоем решении. Увидимся через месяц.

Я понимал, что, если снова нарушу правила, это будет конец. Набравшись новой порции решимости, я пообещал себе, что ни одна женщина, какой бы она ни была соблазнительной, ни один пончик и ни одна порция жареной говяжьей плоти не собьют меня теперь с пути истинного. Либо я справлюсь со своими желаниями, либо всё, конец…

Валери позвонила на следующий день. При звуках ее голоса, еще вчера постанывавшего мне в ухо, я почувствовал, как меня привычно кинуло в жар:

– Дэнни, я так хочу увидеться с тобой сегодня… Ты свободен? Отлично. Я заканчиваю в семь. Встретить тебя после гимнастики? Хорошо, тогда до скорого!

В тот вечер я пригласил ее в кафе Джозефа, где нас угостили потрясающе вкусным салатом. Я заметил, что Валери флиртовала с Джозефом. Как, впрочем, с любым другим симпатичным мужчиной, стоило кому-то оказаться поблизости.

Потом мы вернулись к ней домой. Немного посидели, поговорили. Она предложила вина; я попросил сок. Она погладила мне волосы, ласково поцеловала, начала шептать что-то на ухо. Я с чувством поцеловал ее в ответ. А потом проснулся внутренний голос: «Беги, пока можешь, придурок».

Я резко сел, глубоко вдохнул. Пролепетал что-то совершенно несуразное, самую нелепую отговорку, какую можно было придумать:

– Валери, ты знаешь, что очень нравишься мне, но сейчас я придерживаюсь… ну… определенных правил, которые не позволяют мне… ну… Мне очень нравится с тобой общаться, но… Пожалуйста, можешь с сегодняшнего дня воспринимать меня как близкого друга, или брата, или любящего с-с-священника… – с трудом выдавил я последнее слово.

Она тоже глубоко вздохнула, пригладила волосы…

– Знаешь, Дэн, иногда даже приятно пообщаться с человеком, который заинтересован не только в сексе.

– Правда? – воодушевился я. – Я очень рад, что ты так считаешь. Мы можем прекрасно провести время, мало ли существует способов…

Тут она посмотрела на часы и перебила меня:

– Ты посмотри, сколько времени! А у меня завтра утренняя смена, вставать совсем рано… Боюсь, придется попрощаться. Спасибо за ужин, Дэн. Было чудесно.

Я позвонил ей на следующий день, но телефон оказался занят. Оставил сообщение, но она не перезвонила. Увидел я ее только через неделю, под руку со Скоттом, парнем из нашей команды. Я поднимался по лестнице, они спускались навстречу и прошли так близко, что я почувствовал запах ее духов. Она вежливо кивнула. Скотт покосился на меня и значительно подмигнул. Никогда бы не подумал, что такой безобидный жест может принести столько боли.

Почувствовав вдруг звериный голод, который не смог бы удовлетворить никакой, даже самый изысканный салат, я очутился напротив гриль-бара «Шарбройлер». В нос ударил запах шкворчащих на решетке бургеров, политых особым соусом. В голову ударили воспоминания о том, сколько чудесных вечеров я провел здесь, поедая бургеры с салатом и томатами… в окружении друзей. Впав в какое-то оцепенение, я бездумно зашел в заведение, подошел к стойке и услышал свой голос, делавший заказ: «Двойной чизбургер, пожалуйста».

Получив свой бургер, я сел за столик, посмотрел на него и откусил огромный кусок. И внезапно на меня обрушилось осознание происходящего – я выбирал между Сократом и чизбургером! Выплюнув то, что у меня было во рту, я выбросил бургер и вышел на улицу. Самое сложное было позади; я перестал быть рабом беспорядочных импульсов и инстинктов.

В тот вечер во мне проклюнулись первые ростки самоуважения. Я ощутил силу. Я понимал, что теперь станет легче.

В жизни начали происходить сначала едва заметные, потом все более значимые перемены. С самого детства у меня случались мелкие неприятности, наподобие легкого насморка, если вдруг ночью резко холодало, головных болей, изжоги, скачков настроения… Мне казалось, что так у всех, и это нормально. Теперь все это прошло. Весь день я чувствовал себя легким и энергичным, я буквально ощущал эту энергию, окутывающую меня коконом. Не исключено, что именно поэтому женщины флиртовали со мной сплошь и рядом, а детишки и собаки то и дело подбегали, желая поиграть. Пара ребят из команды вдруг стали обращаться ко мне за советами. Я больше не был утлой лодчонкой в море жизни – скорее Гибралтарской скалой.

Когда я поделился с Сократом этими наблюдениями, он кивнул:

– Твоя энергия растет. Люди, животные, даже вещи притягиваются к сильным энергетическим полям. Так уж все устроено.

– Домашние Правила?

– Домашние Правила. Но почивать на лаврах пока рано, – добавил он. – Не забывай адекватно оценивать ситуацию. Считай, что успешно закончил детский сад.

Конец учебного года подошел к концу, а я даже не заметил. Сессия прошла спокойно. Экзамены, раньше пугавшие меня, превратилась в одно из дел, которые нужно просто сделать и забыть. Команда ушла на короткие каникулы, потом вернулась к летним тренировкам. Я начал ходить без трости, пару раз в неделю даже отправлялся на короткие пробежки. Продолжал работать над собой, заставлять себя, со всем прилежанием и выносливостью, какие только мог в себе отыскать. И усердно стремился обращать внимание на то, как я ем, двигаюсь и дышу. Впрочем, моего усердия было по-прежнему недостаточно…

Требования Сократа только ужесточались:

– Теперь, когда у тебя стало больше энергии, можно начинать тренировки посерьезнее.

Я практиковал дыхание столь медленное, что на один вдох и выдох уходила целая минута. В сочетании с высшей степенью сосредоточения и контролем над определенными группами мышц эти дыхательные упражнения разогревали тело так, что я чувствовал себя будто в сауне, и мне было комфортно на улице вне зависимости от погоды.

В какой-то момент я понял, что развиваю в себе ту самую способность, которую Сократ продемонстрировал мне в ночь нашей первой встречи, и обрадовался. Впервые я подумал, что, пожалуй, существует пусть мизерная, но все-таки вероятность того, что я смогу стать мирным воином, как он. Я перестал чувствовать себя изгоем среди друзей, начал даже ощущать свое превосходство. Когда кто-то из приятелей жаловался на плохое самочувствие или другие проблемы, которые, я точно знал, можно было разрешить, просто подкорректировав питание, я помогал, чем мог.

Преисполненный этой новой и такой приятной уверенности в себе, я как-то вечером пришел на заправку. Мнилось мне, что вот-вот передо мной откроются новые удивительные эзотерические тайны Индии, Тибета или Китая. Едва я переступил порог, Сократ протянул мне жесткую щетку:

– Чтоб унитаз сверкал!

Всю следующую неделю я был так занят грязной и монотонной работой на заправке, что на настоящие тренировки просто не хватало времени. То я таскал шины с места на место, то выносил мусор. Я мыл пол в гараже, раскладывал инструменты. Теперь общение с Сократом состояло сплошь из тяжелой выматывающей работы и… скуки.

А Сократ, со своей стороны, стал невыносимо требовательным. Давал пять минут на получасовую работу, а потом нещадно критиковал, если качество его не устраивало. Он был несправедлив, нелогичен, иногда прямо-таки оскорблял. Как-то я размышлял над этими несправедливостями, когда Сократ вошел в гараж:

– Пол в туалете как был грязный, так и остался.

– Наверное, кто-то воспользовался им после того, как я там прибрался.

– Не надо оправданий, – ответил он и прибавил: – Мусор вынеси.

Я так разозлился, что схватился за рукоять швабры так, будто это был меч:

– Сократ, я вынес мусор пять минут назад! Ты помнишь или уже впадаешь в старческий маразм?

Он усмехнулся и подмигнул мне:

– Я про этот мусор, дурачина! – сказал он, постукивая себя по лбу, и подмигнул.

Швабра упала на пол.

В другой вечер, когда я в очередной раз драил пол в гараже, Сократ вызвал меня в офис. Я мрачно ждал очередных распоряжений.

– Дэн, ты так и не научился нормально дышать. Хватит лениться, сосредоточься наконец.

Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу моего терпения.

– Это ты лентяй! – заорал я. – Мне приходится делать за тебя всю работу!

Он помолчал, и мне почудилось, что на мгновение я увидел в его глазах настоящую боль.

– Дэн, нехорошо кричать на учителя, – мягко сказал он.

Слишком поздно я вспомнил, что единственной целью всех его оскорблений было всегда показать мою собственную гордыню и сопротивление и что таким образом он учил меня стойкости и выносливости. Но я не успел извиниться, он перебил меня:

– Дэн, пришло время нам расстаться… По крайней мере, на время. Можешь вернуться, когда научишься быть вежливым… и правильно дышать. Одно поможет другому.

Я грустно поплелся к выходу, повесив голову. Мой мир мгновенно погрузился во тьму. Я и не осознавал, насколько привязался к нему и какую благодарность на самом деле испытывал. По дороге домой я думал о том, как он был бесконечно терпелив, сколько выдержал моих истерик, и жалоб, и вопросов… Я поклялся никогда больше не срываться и не кричать на него.

Оказавшись один, я принялся с удвоенным энтузиазмом работать над своим вечно напряженным дыханием, но дело не ладилось, а становилось только хуже. Если я начинал глубоко дышать, напрягались плечи; стоило расслабить плечи, я весь обмякал и дыхание сбивалось.

Через неделю я вернулся на заправку, чтобы спросить совета у Сократа. Он что-то мастерил в гараже. Едва глянув на меня, он молча указал на дверь. Мне стало больно, я очень разозлился, резко развернулся и выбежал на улицу.

– После того как научишься дышать, сделай уже что-то наконец со своим чувством юмора! – донеслось мне вслед.

Хохот, последовавший за этими словами, преследовал меня до самого дома.

Дойдя до ступенек, ведущих в мою квартиру, я сел и невидящими глазами уставился на церковь через дорогу. «Я бросаю эти невозможные тренировки», – сказал я сам себе. И сам себе не поверил. И продолжил питаться салатами, избегая любых соблазнов; и продолжил упорно работать над дыханием…

Где-то через месяц, в середине лета, я вспомнил про маленькое кафе Джозефа. Я был так занят учебой и гимнастикой днем и работой с Сократом по вечерам, что времени наведаться туда совсем не оставалось. Теперь, грустно подумалось мне, вечера у меня совершенно свободны. В кафе я пришел перед самым закрытием. Посетителей не было. Джозефа я нашел на кухне, он бережно мыл фарфоровые тарелки.

Мы были такие разные, Джозеф и я. Я – невысокого роста, мускулистый, атлетического телосложения, с короткой стрижкой и гладко выбритый; Джозеф – высокий, худой, даже хрупкий, с мягкой светлой бородой. Я быстро двигался и быстро говорил; он все делал будто в замедленной съемке. Но, несмотря на эти различия, – а может быть, благодаря им – меня к нему тянуло.

Мы долго говорили тем вечером, пока я помогал ему переворачивать стулья и мыть пол. Разговаривая, я старался не терять сосредоточения на дыхании, а это очень отвлекало: я уронил тарелку, споткнулся о ковер.

– Джозеф, – спросил я, – а Сократ действительно заставлял тебя бегать по сто миль?

Он рассмеялся:

– Нет, Дэн. Я не очень-то гожусь для таких спортивных подвигов. Тебе разве Сократ не рассказывал? Я несколько лет был его поваром и личным помощником.

– Сократ редко рассказывает о прошлом. А как ты мог быть его помощником? Тебе ведь лет тридцать пять, не больше?

Джозеф лучезарно улыбнулся:

– Чуть больше. Пятьдесят два.

– Серьезно?

Он кивнул. Да, в этих практиках определенно что-то было…

– Но если состояние здоровья не позволяло тебе тренироваться физически, в чем же заключалась твоя практика?

– Я был эгоистичным молодым человеком, обозленным на весь белый свет. Сократ постоянно велел мне сделать это, сделать то… Я несколько раз порывался уйти совсем, но в конце концов научился отдавать, помогать, служить. Он научил меня быть счастливым и спокойным.

– Где же можно научиться служить, если не на заправочной станции? – заметил я.

Джозеф улыбнулся:

– Ты ведь понимаешь, что он не всю жизнь проработал на заправке. У него была очень насыщенная и очень необычная жизнь.

– Расскажи! – воскликнул я.

Джозеф помолчал:

– Он сам тебе расскажет. Так, как посчитает нужным, и в свое время.

– Я даже не знаю, где он живет.

Джозеф на секунду задумался, почесал в затылке:

– А ты знаешь, честно говоря, я тоже.

Стараясь не выказать своего разочарования, я спросил:

– Ты тоже называл его Сократом? Вряд ли, слишком большое совпадение…

– Нет. Но его новое имя, как и новый ученик, многого стоят.

– Ты говорил, он был требователен к тебе.

– Очень требователен. Что бы я ни делал, все было недостаточно хорошо. А если я начинал ныть или хандрить, он отсылал меня на недели.

– О, я большой специалист по обоим пунктам. В данный момент я вообще отлучен на неопределенное количество времени.

– Почему это?

– Говорит, чтобы я не возвращался, пока не научусь правильно дышать… что бы это ни значило.

– А, это…

Джозеф отложил швабру. Он подошел ко мне, положил одну ладонь мне на живот, другую на грудь.

– Дыши, – велел он.

Я начал медленно и глубоко дышать, как учил Сократ.

– Нет, не надо так напрягаться… Ты слишком стараешься.

Через пару минут в животе и груди появились странные ощущения. Там разливалось тепло, а потом все разом расслабилось и раскрылось. Из глаз у меня хлынули слезы. Я рыдал, как ребенок, абсолютно счастливый, сам не зная почему. В тот момент дыхание настолько не требовало усилий, что мне казалось, будто это не я дышу, а мной дышат. Это было настолько приятно, что я еще подумал тогда: «Да зачем люди вообще ходят в кино и ищут каких-то развлечений?» Я был так возбужден, что едва мог сдерживаться! А потом… дыхание снова стало зажиматься.

– Джозеф, я его потерял!..

– Не волнуйся, Дэн. Нужно будет чуть расслабиться по жизни. Теперь, когда ты знаешь, что такое естественное дыхание, ты позволишь себе дышать правильно, и будешь позволять все чаще, пока оно не станет для тебя естественным. Дыхание – это мост между умом и телом, чувством и действием. Сбалансированное естественное дыхание возвращает тебя к настоящему.

– А это сделает меня счастливым?

– Это сделает тебя здоровым.

– Джозеф, – сказал я, обнимая его, – я не знаю, как ты сделал то, что сделал, но… спасибо тебе. Огромное спасибо.

Он снова улыбнулся той удивительной улыбкой, которая заставляла чувствовать тепло по всему телу, и, снова берясь за швабру, сказал:

– Передавай от меня привет… Сократу.

Не могу сказать, что я научился дышать сразу после того случая. У меня по-прежнему ничего не получалось. Но как-то в послеобеденное время, возвращаясь из спортзала, я обратил внимание на то, что мое дыхание, без всяких усилий с моей стороны, вдруг выровнялось и стало полным и глубоким, почти как тогда в кафе.

Вечером того же дня я ворвался в офис к Сократу, чтобы поделиться с ним моими успехами и извиниться за свое поведение. Он выглядел так, будто ждал меня. Я смешался, и пока собирался с мыслями, он спокойно сказал:

– Ну что ж, продолжим.

Будто я на минуту отлучился в туалет, а не отсутствовал шесть недель, изводя себя тренировками.

– И это все, что ты хочешь мне сказать? Сократ! А как же «молодчина, парень» или «отлично выглядишь»?

– На пути, который ты избрал, нет места ни похвале, ни осуждению. Пора самому наполнять ветром свои паруса.

Я обескураженно покачал головой, потом улыбнулся. Зато я вернулся…

Теперь, в свободное от чистки туалета время, я обучался новым упражнениям, не менее сложным, чем дыхательные практики. Например, сосредоточение на внутренних звуках. Упражнение нужно было делать до тех пор, пока я не услышу несколько таких звуков одновременно. Как-то ночью, во время этой практики, я почувствовал такой внутренний покой, какого никогда не знал прежде. На какое-то время – не знаю, долго это продолжалось или нет, – я почувствовал, что нахожусь вне своего тела. Я впервые исключительно своими усилиями, за счет собственной энергии, получил паранормальный опыт; не понадобилось ни пальцев Сократа, сдавливающих мои виски, ни гипноза, ни других его непонятных манипуляций.

Я радостно побежал рассказывать о случившемся Сократу. Вместо того чтобы поздравить меня, он сказал:

– Не отвлекайся на впечатления. Впечатления – это просто впечатления, они приходят и уходят; если хочешь впечатлений, иди в кино. Это гораздо проще, чем заниматься всякими йогами, да еще и попкорн. Можешь медитировать хоть весь день, если хочешь: слушай звуки, смотри на вспышки света, или слушай вспышки света и смотри на звуки… Сколько угодно. Но не соблазняйся этими впечатлениями. Отпускай их!

– Я получаю эти «впечатления» просто потому, что ты дал мне эту практику, – разочарованно ответил я.

Сократ посмотрел так, будто был удивлен:

– Я что, все тебе разжевывать должен?

Несколько мгновений я страшно злился, а потом вдруг рассмеялся. Он тоже рассмеялся, указывая на меня пальцем:

– Дэн, ты только что пережил алхимическую трансформацию. Ты трансформировал злость в смех. Значит, твой энергетический уровень сильно возрос. Начали рушиться внутренние барьеры. Наверное, какой-то прогресс все-таки есть.

Мы еще посмеивались, когда он протянул мне швабру.

В ту ночь впервые за долгое время Сократ молчал и никак не комментировал мое поведение. Я понял: отныне я сам несу за себя ответственность и должен буду сам за собой приглядывать. И тут я осознал, сколько доброты и заботы стояло на самом деле за всеми его замечаниями. Теперь я почти скучал по ним.

Лишь много позже я понял, что в тот вечер Сократ перестал быть мне «родителем» и стал другом.

Я решил навестить Джозефа, рассказать ему о произошедшем. Когда я шел по Шаттак-авеню, мимо меня с воем пронеслись две пожарные машины. Мне и в голову не пришло заволноваться, пока я не увидел оранжевое зарево впереди. Я побежал.

Когда я добежал до кафе, толпа уже расходилась. Джозеф сам только что примчался и теперь стоял перед своим обугленным, полностью сгоревшим заведением. Еще издалека я услышал его вопль отчаяния и увидел, как он медленно опустился на колени. Но за то время, которое мне понадобилось, чтобы добежать до него, он успокоился.

Подошел пожарник. Сказал, что очаг возгорания, вероятнее всего, находился в соседней химчистке.

– Спасибо, – сказал Джозеф.

Лицо его было совершенно спокойно.

– Джозеф, мне так жаль! – вскричал я.

– Да, мне тоже жаль.

– Ты был так расстроен всего несколько секунд назад…

– Был, – улыбнулся он.

Я вспомнил, чему учил Сократ: «Откройся навстречу своим эмоциям, а потом отпусти их». До сих пор это казалось мне отвлеченной философией, но сейчас, стоя перед почерневшими обуглившимися останками прекрасного кафе, я понял, свидетелем чему только что стал: мирный воин продемонстрировал мне, как пребывать в мире со своими эмоциями.

– Такое было красивое место, Джозеф, – вздохнул я, качая головой.

– Действительно, – задумчиво согласился он.

Мне почему-то стало тревожно от его спокойствия. Оно казалось ненормальным.

– Неужели ты совсем не расстроен?

Он спокойно посмотрел на меня, потом сказал:

– У меня есть история, которую я хотел бы тебе рассказать, Дэн. Хочешь послушать?

– Ну… давай.

В маленькой рыбацкой деревушке в Японии молодая женщина, не имевшая мужа, родила ребенка. Родители, посчитавшие семью опозоренной, стали выяснять, кто отец. Напуганная девушка отказалась рассказывать. Молодой рыбак, в которого она была влюблена и от которого родила ребенка, по секрету сказал ей, что отправится искать лучшей доли, а потом вернется и женится на ней. Но родители настаивали. Девушка, не зная, куда ей деваться, сказала, что отец – Хакуин, монах-отшельник, живший в горах неподалеку.

Родители девушки, вне себя от ярости, взяли младенца и понесли к монаху. Они колотили в дверь, пока тот не открыл, а потом протянули ему новорожденную девочку со словами:

– Этот ребенок твой. Ты должен заботиться о нем.

– Так ли это? – спросил Хакуин, забирая девочку и вежливо кланяясь родителям.

Прошел год. Настоящий отец ребенка вернулся в деревню, как обещал, чтобы жениться на девушке. Молодые родители побежали к монаху, чтобы вернуть ребенка.

– Ты должен вернуть нам дитя! – воскликнули они, когда он открыл.

– Так ли это? – спросил Хакуин, отдавая им девочку.

Джозеф улыбался, ожидая моей реакции.

– Очень поучительная притча, Джозеф, но я не понимаю, почему ты рассказываешь мне ее сейчас. У тебя кафе только что сгорело!

– Так ли это? – спросил он.

Мы рассмеялись. Я покачал головой:

– Джозеф, ты такой же сумасшедший, как Сократ.

– Спасибо, Дэн… Зато ты расстроен за нас обоих. Но ты за меня не волнуйся; я был готов к переменам. Наверное, поеду на юг… или на север, какая разница.

– Ты уж не уезжай, не попрощавшись.

– Тогда прощай, – сказал он, заключая меня в медвежьи объятия. – Я поеду завтра.

– А с Сократом ты разве не попрощаешься?

Он рассмеялся:

– Мы с Сократом не здороваемся и не прощаемся. Потом поймешь.

С этими словами он удалился.

В ночь с пятницы на субботу, в три часа, я пересек перекресток между Шаттак-авеню и Центральной улицей, направляясь к заправке. В ту ночь я, как никогда, осознавал, сколь многому мне еще предстоит научиться. В офис я вошел с новостью на устах:

– Сократ, кафе Джозефа сгорело. Он уезжает.

– Надо же, обычно кафе прогорают, а не сгорают, – прокомментировал Сократ.

Он еще шутил!

– Пострадал кто-нибудь? – не слишком обеспокоенно поинтересовался он.

– Насколько я знаю, нет. Ты что, плохо расслышал? Неужели ты ни капли не расстроен?

– А Джозеф был расстроен?

– Ну… как бы тебе сказать… И да, и нет.

– Вот видишь, – кивнул Сократ, и на этом тема была закрыта.

Вдруг, к моему огромному удивлению, Сократ вытащил пачку сигарет и закурил.

– Кстати, насчет дыма, – сказал он. – Я уже говорил тебе, что такого понятия, как плохая привычка, просто не бывает?

Я смотрел и не верил своим глазам. «Этого просто не может быть», – мелькнуло в голове.

– Вообще-то нет, не говорил. И я прошел все круги ада, пытаясь избавиться по твоей указке от своих плохих привычек.

– Видишь ли, это было сделано с целью тренировки твоей воли, ну и чтобы немного развить инстинкты. Если речь о неосознанном компульсивном ритуале – тогда да, это проблема. Но каждое отдельно взятое действие – курение, употребление алкоголя, наркотиков, поедание сладостей, задавание глупых вопросов – оно и хорошее, и плохое одновременно; каждое действие приносит удовольствие, и у каждого есть своя цена. Признав обе эти стороны, ты становишься реалистом и начинаешь нести ответственность за свои действия. Лишь так можно сделать истинный свободный выбор воина – делать или не делать. Есть такая пословица: «Если сидишь – сиди, если стоишь – стой, но не сомневайся». После того как выбор сделан, приступай к действию со всей решительностью. Не уподобляйся тому священнику, который думал о молитвах, занимаясь сексом с женой, и думал о сексе с женой во время молитвы.

Я рассмеялся, представив эту картину. Сократ выдувал идеальной формы дымовые колечки.

– Лучше ошибиться, вложив в ошибку всю свою страсть, чем робко избегать ошибок, дрожа от страха. Ответственность означает признание удовольствия и цены за удовольствие, признание действия и его последствий, а затем совершение выбора.

– Не слишком ли категорично? «Или – или». А как же умеренность?

– Умеренность?

Он вскочил на стол, будто евангелист во время проповеди:

– Умеренность? Это замаскированные посредственность, страх и каша в голове, вот что такое умеренность! Дьявольская дилемма! И не действие, и не бездействие. Шаткий компромисс, который никого не сделает счастливым. Умеренность – выбор мягкотелых, вечно извиняющихся приспособленцев, которые боятся занять определенную позицию. Это для тех, кто боится смеяться и плакать, кто боится жить и боится умирать. Умеренность, – он сделал глубокий вдох, готовясь произнести окончательный приговор, – это тепленький чай, заваренный самим дьяволом!

– Но ты столько говорил мне о ценности равновесия, о срединном пути, о золотой середине…

Сократ задумчиво почесал в затылке:

– Да, тут ты, пожалуй, прав. Наверное, настала пора довериться своему внутреннему знанию, послушать, что говорит твое сердце.

Я рассмеялся:

– Ну вот, начал за здравие, кончил за упокой. Не очень удачная проповедь. Нужно больше практиковаться, Сократ.

Он пожал плечами и слез со стола:

– Вот и в семинарии мне так говорили.

Я так и не понял, шутит он или нет.

– В любом случае, – заключил я, – по-моему, курение – это отвратительно.

– Ты что, так и не понял? Не курение отвратительно. Отвратительна привычка к курению. Я могу насладиться сигаретой, а потом полгода не курить совсем. А когда я курю, то не притворяюсь, что моим легким не придется платить цену за полученное мной удовольствие. И предпринимаю определенные действия, чтобы уравновесить нанесенный сигаретой вред.

– Никогда бы не подумал, что такой воин, как ты, и вдруг курит.

Он пустил несколько колечек в мою сторону:

– Моя жизнь, Дэн, не соответствует ничьим ожиданиям. Даже моим собственным. И не все воины ведут себя так, как я. Но всем нам приходится соблюдать Домашние Правила. Поэтому неважно, соответствует мое поведение твоим представлениям о правильном или нет. Ты должен уяснить себе, что у меня нет привычек, компульсивного поведения. Мои действия осознанны, спонтанны, намеренны, а еще я всегда довожу их до конца.

Сократ отложил сигарету, улыбнулся:

– Что-то ты чересчур зажался, слишком много самодисциплины и гордыни. Пора отметить наши успехи.

С этими словами он вытащил из-под стола бутылку джина. Я как стоял, так и сел. Этого не может быть… Он смешал джин с тоником.

– Газировка есть, папаша? – не удержался я.

– У нас только фруктовые соки. И не называй меня папашей.

Он тоже помнил нашу первую встречу, которая случилась, казалось, в прошлой жизни! И вот тот же самый человек протягивал мне теперь коктейль, предварительно плеснув себе чистого джина.

– Ну что ж, – задумчиво поболтал он напитком в стакане, – настало время праздника, неистового и беспощадного.

– Сократ, мне нравится твой энтузиазм, но у меня завтра серьезная тренировка.

– Бери куртку, сынок, и пошли за мной.

Я пошел.

Единственное, что мне ясно запомнилось из этого субботнего вечера, который мы провели в Сан-Франциско, – это то, что начали мы рано и потом не останавливались. Та ночь превратилась в моей памяти в мешанину огней, звона бокалов и взрывов хохота.

А вот воскресное утро запомнилось даже слишком хорошо. Было около пяти часов утра. В голове пульсировало. Мы шли по Мишн-стрит, пересекали Четвертую улицу. Стоял такой густой туман, что я едва различал дорожные знаки. Вдруг Сократ остановился и пристально посмотрел в гущу тумана. Я налетел на него, хихикнул, а потом резко протрезвел – что-то было не так. Из тумана возникла высокая фигура. В памяти вспыхнул полузабытый сон, но показался еще один силуэт, потом третий. Трое мужчин. Двое – высокие, худые, напряженные – перегородили нам дорогу, третий подошел ближе и вытащил нож из кармана поношенной кожаной куртки. Я чувствовал, как в висках бьется пульс.

– Гоните деньги, – сказал тот, что был с ножом.

Не слишком ясно соображая, я сделал шаг, одновременно потянувшись за бумажником, споткнулся и полетел вперед. Парень от неожиданности метнулся навстречу, взмахнув ножом. Сократ, двигаясь быстрее, чем я мог вообразить, схватил парня за запястье, резко развернулся и бросил его на асфальт. Ко мне уже бежал второй грабитель. Не добежал. Сократ сбил его с ног легким, неуловимым для глаза движением. Третий ничего не успел сообразить; Сократ настиг его первым и заломил руку за спину. Потом сел на него верхом и спросил:

– Тебя никогда не привлекала концепция ненасилия?

Один из грабителей начал было подниматься, но Сократ что-то громко крикнул в его сторону, и тот упал обратно. К тому времени разъяренный вожак кое-как поднялся, отыскал свой нож и яростно захромал в сторону Сократа. Сократ встал, поднял человека, на котором сидел, и бросил его в сторону парня с ножом с воплем «лови!». Грабители обрушились на асфальт. А потом все трое вскочили и с криками кинулись на нас…

Дальше я почти не помню. Помню только, что в какой-то момент Сократ меня толкнул и я упал. Затем все затихло, слышались только негромкие стоны. Сократ спокойно стоял, возвышаясь надо мной. Затем он встряхнул руками и сделал глубокий вдох. Нож он бросил в решетку водостока. Потом повернулся ко мне:

– Ты в порядке?

– Голова болит.

– Задели?

– Нет, перепил. Что это было?

Он подошел к троим мужчинам, растянувшимся на асфальте, и пощупал у них пульс. Чуть ли не бережно поворачивая каждого, он осмотрел их на предмет травм.

– Вызывай скорую помощь, – бросил он через плечо.

Я побежал к ближайшей телефонной будке, позвонил. Потом мы быстро зашагали в сторону автобусной остановки. Я покосился на Сократа. В глазах у него стояли слезы. Впервые за все время нашего знакомства он выглядел очень бледным и очень усталым.

В автобусе мы почти не разговаривали. Меня это устраивало; слишком уж болела голова. Когда автобус затормозил на перекрестке Юниверсити и Шаттак, Сократ, прощаясь, сказал:

– Приглашаю тебя в следующую среду, пропустим пару стаканчиков…

Я болезненно поморщился.

– …травяного чая, – с улыбкой закончил он.

Я вышел из автобуса за квартал до дома. Казалось, голова сейчас лопнет. Ощущение было такое, будто драку мы проиграли и те трое сейчас лупили мне прямо по голове. Почти всю дорогу домой я прошел практически с закрытыми глазами. Так вот каково быть вампиром… Свет действительно убивает!

Из той ночи я вынес два заключения: во-первых, нужно уметь расслабляться и отпускать; во-вторых, обильные возлияния – это не мое. Особенно учитывая тот факт, что удовольствие, которое они приносили, не шло ни в какое сравнение с той радостью, которую теперь приносила мне жизнь.

Тренировка в понедельник далась особенно тяжело, и все-таки у меня еще оставался шанс догнать ребят из команды. Нога заживала лучше, чем я мог вообразить даже в самых смелых мечтах. Воистину меня взял под крыло удивительный человек!

Когда я шел домой с тренировки, меня вдруг охватило чувство такой глубокой благодарности, что, прежде чем подняться в свою квартиру, я опустился на колени и дотронулся до земли. Зачерпнув горсть этой земли, я рассматривал небо сквозь изумрудные листья, трепетавшие на ветру. В течение нескольких драгоценных секунд мне казалось, будто я погружаюсь в землю и растворяюсь в ней. И вдруг, впервые со времен детства, я всем своим существом почувствовал дарующее жизнь Присутствие, у которого не было имени. И… тут же встрял рациональный ум: «Ух ты! Мистический опыт!» И всё! Волшебство рассеялось. Я вернулся с небес на землю. Просто стоял под вязом у дверей своей квартиры с горсткой грязи в руке. Пребывая в тихом изумлении, я вернулся домой, немного почитал и быстро заснул.

Вторник стал днем затишья. Как оказалось – затишья перед бурей.

В среду я вернулся к учебе. Потянулись лекции, одна за другой. Ощущения безмятежности и покоя, которые, как я наивно думал, теперь со мной навсегда, постепенно уступали место легким тревогам и привычным желаниям. И это после стольких тренировок! Я был разочарован. А потом произошло кое-что новое. На меня снизошло интуитивное озарение, и заключалось оно в следующем: привычные желания и побуждения никуда не денутся, они так и будут возникать. Но это неважно. Единственное, что важно, – это действие. Воин – это то, что он делает.

Сначала я подумал, что это неугомонный ум играет со мной свои шуточки. Но то был не внутренний голос, не мысль; то было ощущение полной уверенности, твердое знание. Будто внутри меня был Сократ, будто со мной изнутри говорил воин. Позже это ощущение никуда не делось.

В тот вечер я пришел на заправку, собираясь рассказать Сократу о вновь активизировавшемся уме и о Чувстве, меня посетившем. Он возился в гараже, менял аккумулятор у помятого «форда меркьюри». Коротко взглянув на меня, он поздоровался и как будто между делом сказал:

– Мне передали, что Джозеф умер сегодня утром.

Я прислонился к стоявшему сзади «универсалу». Меня сразила и весть о смерти Джозефа, и полное равнодушие, с которым Сократ рассказал мне новость. Когда ко мне наконец вернулся дар речи, я спросил:

– Как он умер?

– Думаю, хорошо умер. У него лейкемия была. Редкой формы. Он давно болел. Отлично держался. Хороший воин.

В его голосе сквозила теплота, но никакой скорби я не наблюдал.

– Сократ, неужели тебе совсем не грустно?

Он отложил ключ:

– Это напоминает мне одну притчу, которую я слышал давным-давно. У одной женщины умер маленький сын, и она не могла справиться с горем. Как-то она пришла к своей сестре и сказала: «Я больше не могу выносить эту боль». «Сестра моя, ты скорбела по своему мальчику до того, как он родился?» – спросила та. «Конечно, нет», – ответила отчаявшаяся женщина. «Тогда не надо скорбеть по нему сейчас. Он просто вернулся туда, откуда пришел, в свой настоящий дом».

– И эта притча тебя утешает, Сократ?

– Мне она нравится. Возможно, со временем ты ее тоже оценишь, – спокойно ответил он.

– Я думал, что хорошо тебя знаю, но я никогда не думал, что ты можешь быть таким бессердечным.

– Не нужно волноваться, Дэн. Смерть абсолютно безопасна.

– Но он ушел!

Сократ тихо рассмеялся:

– Может, ушел, а может, и нет. Может, его вовсе никогда здесь не было!

Его смех эхом отдавался от стен гаража. Я внезапно понял, почему мне стало так больно от его реакции:

– А если умру я? Ты тоже будешь так себя чувствовать?

– Конечно! – снова рассмеялся он. – Дэн, есть вещи, которых ты еще не понимаешь. А пока можешь думать о смерти как о некоем… преобразовании. Да, несколько радикальнее, чем период полового созревания, но ничего такого, из-за чего стоило бы расстраиваться. Просто одна из перемен, которым постоянно подвергается наше тело. Когда случается – случается. Воин никогда не ищет смерти и никогда не бежит от нее.

Лицо его слегка омрачилось:

– Нет, в смерти нет ничего печального; гораздо печальнее то, что люди не живут вовсе, – и глаза его наполнились слезами.

Мы, как два близких друга, немного посидели молча, и я ушел домой.

Не успел я свернуть за угол, как на меня снова снизошло Чувство: трагедия воспринимается воином и глупцом по-разному. Сократ просто не считал смерть Джозефа трагедией. Но это мне суждено было понять потом, в недрах горной пещеры, где я оказался несколько месяцев спустя.

А пока я никак не мог избавиться от убеждения, что нам с Сократом полагалось быть несчастными перед лицом смерти. Окончательно сбитый с толку, я пришел домой, лег и заснул.

Утром я понял: просто поведение Сократа не совпало с моими ожиданиями. Я понял, насколько это бессмысленное занятие, пытаться соответствовать ожиданиям всех окружающих, да и своим собственным. Отныне я буду, как подобает мирному воину, сам решать, где, когда и как себя вести. Дав себе эту клятву, я начал новую жизнь.

В тот вечер я пришел на заправку и объявил:

– Всё. Я готов. Теперь меня ничто не остановит.

Сократ посмотрел на меня так, что с меня разом слетели последние несколько месяцев напряженной практики. Затем он тихо заговорил, и каждое его слово резало, как нож:

– Ты говоришь, как глупец. Никто не знает, готов он или нет, пока не настанет час испытаний. У тебя осталось не так много времени! Каждый день ты становишься на один день ближе к смерти. Мы тут не в игрушки играем, понимаешь ты это или нет?

Снаружи завыл ветер. Без всякого предупреждения Сократ вдруг схватил меня за виски.

Я сидел, скрючившись, в кустах. Метрах в трех от кустов, лицом к моему укрытию, стоял двухметровый великан с мечом в руке. От его огромной мускулистой фигуры несло серой. Вся голова и даже лоб были покрыты густыми спутанными волосами. Широкие брови нависали над искаженным ненавистью лицом двумя безобразными шрамами.

Великан злобно смотрел на воина, стоявшего перед ним. Пять точных копий чудовища возникли из ниоткуда, заключив воина в круг. Великан захохотал, и его копии захохотали вместе с ним – злобным, рычащим утробным смехом. Меня начало подташнивать.

Юный воин резко вертел головой, стараясь удержать всех противников в поле зрения, лихорадочно подергивал мечом, кружился на месте, отклонялся то в одну сторону, то в другую… У него не было ни единого шанса.

Все шестеро с ревом кинулись на воина. Меч одного из великанов, заходившего со спины, разом отсек юноше левую руку. Фонтаном брызнула кровь. Закричав от боли, воин яростно и слепо махнул мечом. В следующую секунду по земле уже катилась его отсеченная голова. На лице застыло выражение крайнего изумления.

Я невольно громко застонал от нового приступа сильнейшей тошноты. Запах серы забивал ноздри. Меня больно схватили за руку, выдернули из моего укрытия и швырнули на землю. Когда я открыл глаза, первым, что я увидел, был остекленевший взгляд юного воина в нескольких сантиметрах от моего лица, словно молча предупреждавший о моей неминуемой участи. Где-то высоко надо мной зарокотал голос великана:

– Прощайся с жизнью, юный глупец!

Эта насмешка внезапно взъярила меня и придала сил. Я схватил меч юного воина, перекатился и встал на ноги, лицом к лицу с чудовищем. Тот с криком атаковал.

Мне удалось отбить атаку, но удар был такой силы, что сбил меня с ног. А потом их вдруг опять стало шестеро. Поднимаясь на ноги, я пытался не сводить глаз с настоящего, чтобы не перепутать его с остальными, но твердой уверенности у меня уже не было.

Они начали напевать что-то монотонное. Казалось, звук у чудовищ рождается не в горле, а глубоко в животе; то была песнь самой смерти, исполнявшаяся на едва уловимых для уха низких частотах. От нее цепенело тело и стыла в жилах кровь. И с этим чудовищным напевом великаны начали медленно сужать круг.

Ко мне пришло Чувство. Теперь я знал, что делать. «Великан – это источник всех твоих бед и несчастий. Это твой ум. Он – демон, которого нужно победить. Не дай сбить себя с толку, как это случилось с павшим воином. Сосредоточься!» Следующей мыслью, как ни странно, было: «Отлично, самое время для очередного урока…» Я пришел в себя, полностью сосредоточенный.

Чувствуя ледяное спокойствие, я лег на спину и закрыл глаза, будто отдаваясь на волю судьбе. Меч я крепко держал в руках, прижав его к груди и щеке. Иллюзии обманывали глаза, но не уши. Они бесшумны. Только шаги настоящего великана будут слышны. И я услышал его. Он подкрадывался сзади. У него был выбор – либо уйти, либо убить. Он выбрал второе. Я напряженно вслушивался. И когда я услышал, как его меч со свистом рассекает воздух над моей головой, я резко поднял свой, вложив в удар все свои силы. Я почувствовал, как мой меч во что-то воткнулся, протыкая ткань, плоть, мышцы… Раздался страшный крик, глухо ударилось о землю уже бездыханное тело. Демон лежал на земле, пронзенный моим мечом.

– Ты чуть было там не остался на этот раз, – наморщив лоб, прокомментировал Сократ мое возвращение.

Я кинулся в туалет, где меня долго рвало. Когда я вышел, Сократ готовил ромашковый чай с лакрицей, «полезный для желудка и нервной системы».

Я начал было рассказывать о том, что со мной случилось, но он перебил:

– Я сидел в кустах прямо за тобой, все видел. Один раз даже чуть не чихнул. Хорошо, что удержался. С этим парнем точно связываться не хотелось. В какой-то момент я чуть было не вмешался, но не понадобилось. Ты отлично справился, Дэн.

– Надо же! Спасибо, Сократ.

– Но ты, кажется, упустил главное, и это чуть не стоило тебе жизни.

Настал мой черед его перебить:

– Главное во всей этой ситуации было не оказаться разрубленным мечом. И тут я ничего не упустил.

– Да что ты?

– Сократ, я всю свою жизнь боролся с иллюзиями, меня без конца донимали мелочные проблемы. Я посвятил себя самосовершенствованию, не уловив той единственной проблемы, которая действительно стоила внимания. Пытаясь перестроить весь мир под себя, я не замечал, что меня снова и снова затягивает в свои сети мой собственный ум, и все, что меня на самом деле волнует, – это я, я, я… Тот чудовищный великан – мое эго, мое маленькое «я»… Всю свою жизнь я искренне верил, что он – это я и есть. И я победил его!

– Несомненно, – согласился Сократ.

– А если бы великан победил – что случилось бы тогда?

– Не надо говорить о таких вещах, – резко помрачнел Сократ.

– Но мне нужно знать. Я что, на самом деле бы умер?

– Возможно. Как минимум, сошел бы с ума.

На конфорке засвистел чайник.