Глава 2

Паутина иллюзий

Задули теплые мартовские ветры. Они успокаивали. Повсюду цвели цветы, их аромат пронизывал все вокруг и проникал даже в душевую, где я смывал пот и усталость после долгой энергичной тренировки.

Затем я быстро оделся и сбежал по широким ступеням, ведущим в спортивный зал имени Хармона, чтобы полюбоваться закатным оранжевым небом над стадионом имени Эдвардса. Прохладный воздух освежил меня. Чувствуя полный покой и примирение с собой и миром, я не спеша пошел в центр, чтобы съесть чизбургер по пути к кинотеатру «Ю-Си». Там показывали «Большой побег», фильм о британских и американских пленных, дерзко бежавших из немецкого концлагеря.

После кино я легкой трусцой пробежался по Юниверсити-авеню в сторону кампуса, свернул налево на Шаттак-авеню и пришел на заправку почти сразу за Сократом. Клиентов в тот вечер было много, я помогал ему до часа ночи. Потом мы вошли в офис, вымыли руки и Сократ, к моему удивлению, принялся готовить ужин в китайском стиле, заодно приступив к следующему этапу моего обучения.

Новый этап начался, когда я рассказал о только что просмотренной кинокартине.

– Кажется, неплохой фильм, – прокомментировал Сократ, доставая из пакетов свежие овощи. – И очень актуальный.

– В каком смысле?

– Дэн, тебе тоже надо сбежать. Ты стал пленником собственных иллюзий о мире и о себе. И чтобы освободиться от них, тебе понадобится больше смелости и силы, чем любому киногерою.

Той ночью мне было так хорошо, что я просто не мог воспринимать Сократа всерьез.

– Да не чувствую я себя пленником… За исключением тех случаев, когда ты привязываешь меня к стулу, конечно.

Он начал мыть овощи. Сквозь звук бегущей воды я услышал:

– Ты не видишь своей тюрьмы, потому что прутья ее невидимы. В мою задачу входит указать тебе на них, и я искренне надеюсь, что впереди тебя ждет самое большое разочарование в жизни.

– Спасибо, друг, – сказал я, удивленный столь странным пожеланием.

– Нет, ты не понимаешь, – Сократ ткнул в мою сторону кочаном кольраби и начал нарезать его в миску. – Разочарование – самый ценный дар, который я могу тебе предложить. Но ты так привязан к своим иллюзиям, что думаешь, будто разочарование – это что-то плохое. Ты сочувствуешь другу, когда говоришь «представляю, какое тебя постигло разочарование», а ведь должен был поздравить его. Слово «раз-очарование» в буквальном смысле означает избавление от очарования, то есть освобождение от иллюзий. Но ты продолжаешь упрямо цепляться за них.

– За факты, – с вызовом сказал я.

– За факты.

Он отложил кусок тофу, который собирался нарезать.

– Дэн, ты страдаешь; ты не способен полноценно наслаждаться жизнью. Твои развлечения, отношения с девушками, даже гимнастика – все это способы хотя бы на время отвлечься от подспудного страха, изводящего тебя.

– Погоди-ка, – я начинал сердиться. – Ты утверждаешь, что гимнастика, секс, фильмы – все это плохо?

– Нет, конечно. Но для тебя они стали пагубными привычками, а не простыми развлечениями. Ты прибегаешь к ним, чтобы отвлечься от хаоса своей внутренней жизни, вереницы сожалений, тревог и фантазий, которые ты называешь «умом».

– Погоди, Сократ. Это уже не факты.

– Нет, это факты, и их можно доказать, пусть ты их пока и не видишь. В своей привычной погоне за достижениями и развлечениями ты избегаешь главной и единственной причины своих страданий.

Он немного помолчал.

– Не совсем то, что ты хотел услышать, а?

– Действительно. И, по-моему, все это не слишком-то ко мне относится. Есть что-нибудь более воодушевляющее?

– Конечно, – он вернулся к своим продуктам и снова застучал ножом. – Истина в том, что в жизни у тебя все замечательно и ты совсем не страдаешь. Я тебе не нужен, ты уже воин. Как тебе такая картинка?

– Уже лучше! – рассмеялся я. Но я знал, что это неправда. – А тебе не кажется, что истина где-то посередине?

Не отрывая взгляда от овощей, Сократ произнес:

– Твое «посередине», с моей точки зрения, выглядит как сущий ад.

Я сразу занял оборонительную позицию:

– Это только со мной тебе так повезло или ты специализируешься на духовных калеках?

– Можно и так сказать, – улыбнулся Сократ, наливая в вок кунжутное масло и ставя его на огонь, – но под твое определение попадает почти все человечество. У всех один источник страдания.

– Это какой же?

– Мне казалось, мы с этим уже разобрались, – терпеливо сказал он. – Если у тебя не получается заполучить то, что ты хочешь, ты страдаешь; если ты получаешь то, чего ты не хочешь, ты страдаешь; даже если удается заполучить именно то, что ты хочешь, ты все равно будешь страдать, потому что это не удастся удержать надолго. Твоя проблема – это твой ум. Ум желает освободиться от перемен, от боли, от каких-либо обязательств, связанных с жизнью и смертью. Но перемены – это закон, и как бы ты ни притворялся, ты не уйдешь от этой реальности.

– Умеешь ты нагнать тоски, Сократ. Мне даже есть расхотелось. Если вся жизнь страдание, зачем вообще пытаться что-то делать?

– Жизнь – не страдание. Это ты страдаешь, вместо того чтобы наслаждаться ею. И будешь страдать до тех пор, пока не отпустишь все привязанности ума и не позволишь себе быть свободным, что бы ни случилось.

Сократ ссыпал овощи и тофу в заскворчавший вок и начал их перемешивать. Офис немедленно наполнился упоительными запахами, и вскоре он уже раскладывал хрустящую смесь по тарелкам. Мы сели за его старый письменный стол.

– Кажется, у меня снова проснулся аппетит, – прокомментировал я.

Сократ рассмеялся, а потом молча принялся за еду. Я проглотил свою порцию секунд за тридцать – наверное, действительно проголодался. Потом поинтересовался:

– Так в чем положительные стороны ума?

Подняв глаза от тарелки, он спокойно произнес:

– Их нет.

И вернулся к трапезе.

– Нет?! Сократ, но это полное безумие! А как же все то, что сотворило человечество? Книги, библиотеки, искусство? А как же достижения современной цивилизации, которыми мы обязаны исключительно блестящим умам лучших ее представителей?

Сократ усмехнулся, опустил палочки.

– Нет никаких блестящих умов.

С этими словами он понес тарелки к раковине.

– Сократ, хватит бессмысленных голословных заявлений. Объясни, что ты имеешь в виду, пожалуйста!

Он вышел из туалета с двумя чистыми тарелками в руках:

– Пожалуй, нам следует дать кое-какие определения. «Ум» – понятие неоднозначное, как и «любовь», например. И определение этого понятия зависит от состояния твоего сознания. Скажем так: у тебя есть мозг, управляющий твоим телом, накапливающий информацию, играющий с этой информацией. Абстрактные процессы, происходящие в мозгу, мы называем «интеллектом». И нигде, заметь, я не упомянул ум. Мозг и ум – это разные вещи. Мозг реален, ум – нет. Ум есть иллюзорное отражение происходящих в мозгу процессов. Он состоит из беспорядочных неконтролируемых мыслей, которые пузырьками всплывают из подсознания и появляются в сознании. Сознание – не ум; осознание – не ум; внимание – не ум. Ум – всегда помеха, препятствие. Эволюционная ошибка, изъян, произошедший в ходе эксперимента под названием «человечество».

Я помолчал, сделал несколько глубоких вдохов. Непонятно было, что на такое вообще можно ответить. Впрочем, слова скоро нашлись:

– Я не уверен, что правильно тебя понимаю, но, кажется, ты говоришь искренне…

Сократ лишь улыбнулся и пожал плечами.

– Что же мне делать? – продолжил я. – Отрезать себе голову, чтобы избавиться от ума?

– Неплохой способ решения проблемы, но есть неприятные побочные эффекты, – снова улыбнулся он. – Мозг – это инструмент. Он запоминает телефонные номера, решает математические задачки, создает стихи. Таким образом он становится движущей силой для всего тела. Но когда ты никак не можешь выкинуть из головы задачку или телефонный номер, или когда тебя одолевают тревожные мысли, или воспоминания всплывают помимо твоей воли – это уже не работа мозга, это блуждания ума. И в такие моменты ум тебя контролирует; твой «двигатель» вышел из-под контроля.

– Понимаю.

– Чтобы действительно понять, что я имею в виду, ты должен наблюдать за собой. Вот у тебя пузырьком всплыла на поверхность сердитая мысль, и ты сам начинаешь сердиться. То же самое с эмоциями. Они не более чем безотчетные реакции на мысли, которые ты не контролируешь. Твои мысли похожи на диких обезьян, ужаленных скорпионом.

– Сократ, я думаю…

– Ты слишком много думаешь!

– Я просто хотел сказать, что действительно хочу измениться; это одна из особенностей моего характера – я всегда открыт навстречу переменам.

– И это – одна из величайших твоих иллюзий. Ты с готовностью меняешь одежду, прически, женщин, квартиры, работы. Ты готов менять что угодно, кроме самого себя. Но ты изменишься. Либо я помогу тебе открыть глаза, либо время. Но время, знаешь ли, не любит церемониться, – мрачно добавил он. – Так что выбирай. Но сначала тебе придется осознать, что ты в тюрьме. Только тогда мы сможем спланировать побег.

С этими словами он придвинулся к столу, взял карандаш и углубился в чеки – ни дать ни взять заправский офисный клерк. У меня появилось ощущение, что на сегодня меня отпустили. Я был рад, что урок окончен.

В следующие несколько дней, которые незаметно растянулись на несколько недель, я был слишком занят, чтобы заглянуть к Сократу. По крайней мере, так я себе говорил. Но его слова не выходили у меня из головы, и я начал наблюдать за собственным умом. Для начала завел блокнотик, в котором стал записывать мысли, которые приходили в течение дня, – за вычетом тренировок, когда мысли уступали место действию. Через два дня пришлось купить блокнот побольше; через неделю и большой блокнот оказался исписан до последней страницы. Я только диву давался, осознавая, сколько у меня ежедневно возникает мыслей, причем преимущественно негативных.

С помощью этой практики я впервые осознал масштабы той какофонии, которая царила у меня в голове. Я будто подкрутил ручку громкости собственных мыслей, которые до сих пор были не более чем полубессознательным фоновым шумом на пределе слышимости. Я перестал записывать мысли, но это не помогло: ментальный шум продолжал действовать на нервы. Я решил заглянуть к Сократу в надежде, что он поможет мне справиться с этой проблемой.

Он возился в гараже, чистил струей пара двигатель старого «шевроле». Едва я открыл рот, чтобы поздороваться, как в дверях возникла миниатюрная темноволосая девичья фигурка. Даже Сократ не слышал, как она вошла, а это было для него весьма нехарактерно. Он увидел ее на долю секунды раньше меня и устремился к ней с распростертыми объятиями. Девушка протанцевала ему навстречу, они крепко обнялись и закружились по комнате. Потом пару минут молча смотрели друг другу в глаза.

– Да? – спросил Сократ.

– Да, – ответила девушка.

Выглядело это довольно странно.

Так как делать мне было все равно нечего, я просто стоял и смотрел, как они кружатся по гаражу. Роста она была очень небольшого, чуть больше полутора метров, но отличалась достаточно крепким телосложением. При этом ее парадоксальным образом окутывала аура хрупкости и изящества. Длинные прямые темные волосы были стянуты в узел, полностью открывая светлое, буквально сияющее лицо. И самым удивительным на этом лице были большие черные глаза.

Наконец моя неподвижная фигура привлекла ее внимание.

– Дэн, это Джой, – сказал Сократ.

– Джой – это такое имя или состояние души? – поинтересовался я, пытаясь быть остроумным.

– И то и другое, – ответила она. – Чаще всего.

Она взглянула на Сократа; тот кивнул. Вдруг, совершенно неожиданно, она заключила меня в объятия. Ее руки обвились вокруг меня, нежно сжали. Я почувствовал поток энергии, устремившийся вверх по позвоночнику. Влюбился. Сразу и без оглядки.

Джой смотрела на меня большими блестящими глазами, на ее лице играла милая озорная улыбка. Я не мог оторваться от этого взгляда.

– Что, наш старый Будда уже всю душу из тебя вытряс? – мягко произнесла она.

– Кхм… да, пожалуй, – пробормотал я.

– Поверь, оно того стоит. Уж я-то знаю, он до меня первой добрался.

Я был слишком сбит с толку, чтобы расспрашивать о подробностях. Губы не слушались. К тому же она вдруг повернулась к Сократу:

– Я пойду. Давайте встретимся в субботу, в десять утра? Как насчет пикника в Тильден-парке? Я все приготовлю. Погода, кажется, будет хорошая. Идет?

Она посмотрела на Сократа, потом на меня. Я только глупо кивнул, глядя, как она бесшумно скользнула к двери и исчезла.

В тот вечер толку от меня Сократу было мало. Да что там говорить, вся неделя прошла впустую. Наконец наступила суббота. Я подошел к остановке, красуясь обнаженным торсом. Хотелось немного загореть на весеннем солнышке, а заодно произвести впечатление на Джой рельефными мышцами.

Мы проехали до парка на автобусе, а потом пошли куда глаза глядят, прямо по толстому ковру прошлогодней хрустящей листвы, стелившейся между елями, вязами и березами. Пикник мы устроили на небольшой возвышавшейся холмиком полянке, прямо на солнце. Первым делом я плюхнулся на расстеленное одеяло. Мне не терпелось позагорать, и я очень надеялся, что Джой захочет ко мне присоединиться.

Вдруг, совершенно неожиданно, поднялся ветер и нагнал облаков. Я глазам своим не верил. Пошел дождь. Сначала он слегка накрапывал, а потом хлынул настоящий ливень. Я, чертыхаясь, принялся натягивать футболку. Сократ смеялся.

– Да что тут смешного?! – набросился я на него. – Мы сейчас насквозь промокнем, следующий автобус только через час, и еда вся вымокла! Джой, между прочим, готовила! Ей, наверное, сейчас не до…

Джой хохотала.

– Да я не над дождем смеюсь, – сказал Сократ. – А над тобой.

Он расхохотался еще громче и принялся кататься по мокрым листьям. Джой начала исполнять танцевальные па из «Поющих под дождем». Дебби Рейнольдс, сговорившаяся с Буддой, – это уже слишком!

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Вскоре выглянуло солнце, быстро высушившее и еду, и одежду.

– Похоже, мой танец возымел эффект, – раскланялась Джой. Она присела за моей сгорбленной спиной и начала массировать мне плечи.

– Дэн, тебе пора начать извлекать уроки из своего жизненного опыта, вместо того чтобы жаловаться на него или погружаться в него с головой, – сказал Сократ. – Например, ты только что получил два очень важных урока. Они на тебя прямо с неба свалились, в прямом смысле слова.

Я принялся есть, стараясь не слушать.

– Урок первый, – продолжил он. – Ни злость, ни разочарование, которые ты только что испытал, не имели к дождю никакого отношения.

Мой рот был слишком забит картофельным салатом, чтобы я мог что-то возразить. Чем Сократ немедленно и воспользовался. Царственным жестом указав на меня кусочком морковки, он продолжил:

– Дождь – абсолютно естественное природное явление. Твое «раздражение» по поводу испорченного пикника, как и «радость» по поводу вновь выглянувшего солнца не имеют к погоде никакого отношения. Это все продукт твоих мыслей. Разве тебе не бывало «скучно» на праздниках и вечеринках, например? Очевидным образом твое настроение определяет ум, а не окружающие тебя люди или обстоятельства. И это первый урок.

Отведав картофельного салата, Сократ продолжил:

– Второй урок основан на наблюдении твоего всплеска раздражения, когда ты увидел, что я ни капли не расстроен. Ты начал невольно сравнивать себя с воином. С двумя воинами, раз уж на то пошло, – он хитро улыбнулся Джой. – И сравнение оказалось не в твою пользу, а, Дэн? Как-то сразу стало очевидно, что могут потребоваться перемены.

Я сидел и мрачно размышлял над его словами. Даже не заметил, когда они с Джой отошли, чтобы пройтись по парку. Снова заморосил дождь.

Они вернулись к расстеленной на земле скатерти, и Сократ принялся прыгать вокруг, передразнивая меня.

– Чертов дождь! – кричал он. – Плакал наш пикник!

Он приплясывал какое-то время, потом неожиданно замер, подмигнул мне, хитро улыбнулся и, плюхнувшись животом в кучу мокрых листьев, сделал вид, что плывет. Джой то ли пела, то ли смеялась, я не мог разобрать.

Махнув на все рукой, я тоже принялся кататься по мокрым листьям. Потом мы начали в шутку бороться с Джой. Эта часть мне понравилась больше всего, и ей, по-моему, тоже. Мы распевали во все горло и отплясывали, будто дикари, пока не настало время уходить. Всю обратную дорогу Джой скакала вокруг, заигрывая со мной, словно веселый щенок, и одновременно не переставая быть настоящей женщиной-воином. Кажется, я влюблялся.

Скоро мы сидели в автобусе, петлявшем вниз по серпантину, с которого открывался великолепный вид на залив. Солнце окрасило небо в яркие золотые и розовые цвета. Сократ сделал не слишком удачную попытку подвести итог сегодняшнему уроку. Я сидел на заднем сиденье, прижавшись к Джой, и изо всех сил пытался его игнорировать.

– Кхм… Можно привлечь твое внимание на секундочку? – спросил он, протянул ко мне руку, крепко взял пальцами за нос и повернул мое лицо в свою сторону.

– Чиво дебе? – спросил я.

Джой как раз шептала мне что-то на ухо, но Сократ никак не желал отпускать мой нос.

– Я бы бредбочел бослужать ее, а де дебя, – упрямо промычал я.

– Чтобы пойти этим путем, от тебя не потребуется никаких усилий, – усмехнулся Сократ. – Даже молодой дурак, изнывающий от желания, не может не увидеть, как его собственный ум создает и разочарования, и… радости.

– Отличный выбор слов, – заметил я, не в силах отвести взгляда от Джой. Я тонул в ее глазах.

Автобус огибал длинный выступ, мы все немного помолчали, наблюдая, как зажигаются в сумерках огни Сан-Франциско. Следующая остановка была на вершине холма. Джой вдруг быстро встала и вышла, Сократ последовал за ней. Я тоже собрался было выходить, но он оглянулся через плечо и коротко сказал: «Нет». И все. Джой смотрела на меня через открытое окно.

– Джой, когда мы увидимся снова?

– Может быть, скоро. Зависит…

– Зависит от чего? – спросил я. – Подожди, Джой, не уходи. Водитель, дайте выйти!

Но автобус уже отъезжал от остановки, оставив их позади. Джой и Сократ растворились в быстро сгущавшейся темноте.

В воскресенье я погрузился в самую настоящую депрессию, справиться с которой не было никакой возможности. В понедельник едва слышал, что говорилось на лекциях. Всю тренировку витал в облаках, что сказалось на результатах не лучшим образом. С самого пикника я ничего не ел, просто не мог себя заставить. Внутренне я готовился к вечеру понедельника, когда надо будет возвращаться на заправку. Если Джой будет там, я предложу ей жить вместе, и добьюсь своего… или уйду вместе с ней.

Она действительно оказалась на заправке. Когда я вошел, они весело смеялись над чем-то с Сократом. Я тут же почувствовал себя неловко, заподозрив, что смеются надо мной, поэтому просто молча вошел, разулся и сел.

– Ну что, Дэн, поумнел с субботы? – спросил Сократ.

Джой улыбнулась, и ее улыбка резанула по сердцу.

– Я не был уверен, что ты придешь сегодня, – продолжил Сократ. – Мало ли что ты еще не захочешь услышать.

Слова молоточками стучали прямо в виски. Я сжал зубы.

– Дэн, попробуй расслабиться, – посоветовала Джой.

Головой я понимал, что они оба пытались помочь, но почему-то воспринималось все так, будто оба накинулись на меня и критикуют.

– Дэн, – продолжил Сократ, – посмотри на себя. Если ты останешься слеп к своим слабостям, как ты сможешь их преодолеть?..

Я едва мог говорить. Когда наконец я сумел выдавить несколько слов, голос мой дрожал от злости и жалости к себе:

– Да я пытаюсь искать…

Нет, быть дураком в присутствии Джой я отказывался. Сократ продолжал как ни в чем не бывало:

– Твое слепое следование за умом, его беспорядочными импульсами и настроениями – серьезная ошибка. Будешь продолжать в том же духе – останешься собой… Лично я не могу представить себе ничего страшнее.

Сократ беззлобно рассмеялся, Джой согласно кивнула.

– Он часто так дуется? – поинтересовалась она у Сократа.

Я сжал кулаки и процедил сквозь зубы:

– По-моему, не смешно. Вы оба ни капли не смешные.

Сократ откинулся на стул:

– Ты злишься и тщетно пытаешься это скрыть. А гнев твой является прямым следствием твоих упрямых иллюзий. Зачем защищать «я», в которое ты даже не веришь? Когда молодой осел наконец повзрослеет?

– Да ты сумасшедший! – услышал я собственный крик. – Со мной все было в порядке, пока я не встретил тебя! Это твой мир полон страданий, а не мой. Да, настроение у меня отвратительное, но только когда я здесь, с тобой!

Ни Сократ, ни Джой не произнесли ни слова. Просто кивнули, и на лицах обоих были сострадание и симпатия. Да пошло бы оно к черту, их сострадание!

– У вас все так просто, и ясно, и забавно! Я не понимаю вас и не желаю понимать!

Окончательно сбитый с толку, сгорая от стыда, чувствуя себя последним идиотом, я кинулся к двери. Я клялся себе, что навсегда забуду и его, и ее, и эту трижды проклятую автозаправку.

Вспышка ярости была сплошным самообманом, и я знал это. Хуже того, я знал, что они знали. Я подставился и теперь чувствовал себя маленьким завравшимся мальчиком. Выглядеть дураком в глазах Сократа – это еще куда ни шло, но оказаться полным придурком в глазах Джой – это было выше моих сил. Теперь я был уверен, что потерял ее навсегда.

Придя в себя через какое-то время, я увидел, что бегу в противоположную от дома сторону. В конце концов я забрел в бар на Юниверсити-авеню, неподалеку от Гроув-стрит. Напился почти до потери сознания, а когда наконец добрался до своей квартиры, был счастлив соскользнуть в беспробудный сон.

Назад, на заправку, пути не было. Я решил попытаться вернуться к нормальной жизни, от которой сознательно отказался несколько месяцев назад. Первым делом, если я вообще собирался окончить университет, нужно было многое наверстать по учебе. Сьюзи одолжила мне конспекты лекций по истории, один из приятелей дал конспекты по психологии. Ночи напролет я писал рефераты, проглатывал одну книгу за другой. Мне нужно было многое запомнить… и многое забыть.

В спортзале я тренировался до полного изнеможения. Сначала тренер и ребята в команде только радовались, наблюдая за этим всплеском энергии. Рик и Сид, мои ближайшие приятели-гимнасты, поражались тому, что я вытворял на тренировках, и острили по поводу «завещания Дэна»; я пробовал все подряд, любые трюки и упражнения, вне зависимости от того, готов был я к ним или нет. Ребята думали, что у меня приступ небывалой смелости, а на самом деле мне просто было все равно. Физическая травма по крайней мере уравновесила бы и оправдала внутреннюю боль.

Скоро шутки Рика и Сида сошли на нет.

– Дэн, у тебя синяки под глазами. Ты когда вообще брился в последний раз? – однажды поинтересовался Рик.

– Выглядишь ты как-то… даже не знаю… Похудел, что ли, – добавил Сид.

– Не ваше дело, – буркнул я, но сразу спохватился: – В смысле, спасибо, ребята, но со мной все в порядке. Правда.

– Ну, ты хоть высыпайся время от времени, что ли, а то к лету от тебя ничего не останется.

– Да, конечно.

Я не стал при них упоминать, что был бы не прочь исчезнуть.

Последние граммы жира, еще остававшиеся у меня на теле, быстро превратились в суставы и мышцы. Тело отвердело, я стал похож на статую Микеланджело. Даже кожа моя сделалась бледной и чуть отсвечивала, будто мрамор.

Я ходил в кино почти каждый вечер, но никак не мог выкинуть из головы картину: Сократ сидит в своем уютном офисе, а рядом, может быть, сидит Джой. Когда было особенно плохо, мне казалось, что они смеются надо мной; да и кем я мог быть для двух воинов, как не объектом насмешек…

Ни к Сьюзи, ни к какой другой женщине я больше не прикасался; все силы уходили на тренировки, и если у меня и возникали какие-то желания, я безжалостно смывал их по́том в спортзале. Да и как я мог заглянуть теперь в чьи-то глаза? Ведь я видел глаза Джой… Как-то вечером в дверь постучали, и я услышал робкий голос Сьюзи: «Дэнни, ты дома? Дэн?» Под дверь скользнула записка. Я даже не встал, чтобы ее прочитать.

Жизнь превратилась в сплошной кошмар. Если кто-то смеялся поблизости, смех резал мне уши. Я представлял Сократа и Джой: они ехидно посмеивались и строили против меня козни, ни дать ни взять хитрая ведьма и старый колдун. Фильмы, на которые я ходил по вечерам, будто поблекли; еда утратила вкус. Хуже того, как-то посреди лекции, когда профессор анализировал какие-то социальные влияния или что-то вроде того, я вдруг вскочил и услышал собственный голос, который заорал на пределе возможностей: «Дерьмо!» Профессор попытался не обращать внимания, но на меня устремилось не меньше пяти сотен пар глаз. Зрители нашлись…. Я им покажу! «Дерьмо!» – снова заорал я. Раздалось несколько неуверенных хлопков, по аудитории прокатился шепоток, кто-то сдавленно захихикал.

Профессор, ходячее хладнокровие, облаченное в твидовый костюм, поинтересовался:

– Не будете ли вы добры объяснить, что происходит?

Я выбрался из-за стола и начал спускаться к кафедре, неожиданно вспомнив, что не брился несколько дней и футболка на мне далеко не первой свежести. Подойдя к профессору, я взглянул ему прямо в глаза:

– Какое отношение все это имеет к счастью, вообще к жизни?

Снова аплодисменты среди студентов. Я ощущал, как профессор быстро прикидывает, представляю ли я какую-то опасность, и решает, что да, представляю. Еще бы! Уверенность моя росла…

– Возможно, в ваших словах есть доля истины, – мягко проговорил он.

Черт возьми, ко мне проявляли снисхождение на глазах у пятисот студентов! Мне очень хотелось объяснить им, как все обстоит на самом деле. Я смогу научить, заставить увидеть, поверить… Повернувшись к аудитории, я начал рассказывать о своей встрече с человеком с автозаправки и о том, как он показал мне, что жизнь совсем не такая, какой кажется. Потом я перескочил на притчу о короле из замка на холме, оказавшемся в полном одиночестве среди обезумевших подданных. Сначала стояла мертвая тишина. А потом кое-кто начал хихикать. Что не так? Я же не сказал ничего смешного. Я пытался продолжить, но скоро смеялись почти все. Они что, все сошли с ума? Или это у меня с головой не в порядке?

Профессор что-то прошептал мне на ухо, но я не слушал, продолжая упрямо говорить. Он снова шепнул:

– Сынок, я думаю, они смеются, потому что у тебя ширинка расстегнута.

Я в ужасе опустил глаза, потом посмотрел на толпу перед собой. Нет! Нет, только не это! Опять я выставил себя полным идиотом! Я заплакал. Смех тут же стих, наступила полная тишина.

Я бежал сначала через вестибюль, потом через кампус, бежал до тех пор, пока не кончились силы. Навстречу мне шли две женщины. Я смотрел на них и видел двух пластиковых роботов, два бездушных автомата. Они поморщились, глядя на меня, и с отвращением отвернулись.

Оглядев себя, я понял, что одежда моя страшно грязная и, наверное, плохо пахнет, волосы всклокочены, на лице многодневная щетина. В следующее мгновение я очутился в помещении студенческого клуба, хотя не помнил, как попал туда. Рухнув на липкий пластиковый стул, я заснул. Мне приснилось, что я пригвожден к деревянной лошадке блестящим мечом. Лошадка стояла на кривобокой карусели, неудержимо делала круг за кругом, а я все тянулся к кольцу, чтобы остановить карусель, и не мог дотянуться. Играла отвратительно фальшивившая меланхоличная музыка, и сквозь нее угадывался жуткий хохот. Я проснулся с тяжелой головой и кое-как доковылял домой.

Потянулись студенческие будни, я переходил от одного дня к другому, будто бесплотный призрак. Мой мир перевернулся с ног на голову, а потом еще и вывернулся наизнанку. Я пытался вернуться к прежнему образу жизни, в котором учеба и тренировки к чему-то меня мотивировали, но все утратило смысл. А преподаватели продолжали рассусоливать про Возрождение, инстинкты мышей и зрелые годы Мильтона. Каждый день я проходил через Спроул-плазу, смотрел на студенческие демонстрации и сидячие забастовки, и все это казалось мне сном; теперь все это не имело для меня никакого значения. Свобода, которую отвоевывали себе студенты, не радовала меня; наркотики не приносили облегчения. Так я и жил какое-то время, чужак в чужом краю, застряв между двумя мирами, не в силах полноценно жить ни в одном из них.

Как-то поздним вечером я сидел в кипарисовой рощице в одном из отдаленных уголков кампуса, ждал сумерек и размышлял о том, как лучше всего будет уйти из жизни. Я не принадлежал больше этой земле. Обуви на мне не было, я где-то потерял ее; на одной ноге оставался носок, на другой его не было; ступни были покрыты грязью и кровью. Ни боли, ни чего-либо еще я не чувствовал.

Тогда я решил в последний раз повидаться с Сократом. Я побрел в сторону заправки, остановился по другую сторону улицы. Он как раз заканчивал заправлять машину, когда к заправке подошла женщина с девочкой лет четырех. Я был почти уверен, что с Сократом она не знакома. Скорее всего, просто зашла спросить дорогу. Вдруг девочка потянулась к нему. Он взял ее на руки, она крепко обвила ручками его шею. Женщина попыталась взять ребенка, но девочка не отпускала Сократа. Он рассмеялся, поговорил с ней, бережно опустил на пол. Потом встал рядом с ней на колени, и они крепко обнялись.

Мне стало невыносимо грустно, и я заплакал. Все мое тело сотрясалось от боли. Я развернулся, пробежал не больше сотни метров, споткнулся и растянулся на дороге. Идти домой сил не было; их вообще больше не было, ни на что. Наверное, это меня и спасло.

Очнулся я в медпункте, под капельницей. Кто-то меня вымыл и даже побрил. Наконец-то я почувствовал некое подобие отдыха. На следующий день, сразу после того как меня выписали, я позвонил в Центр здоровья Коуэлла.

– Доктора Бейкера, пожалуйста.

Меня соединили с его секретаршей.

– Меня зовут Дэн Миллмэн. Я бы хотел записаться на прием к доктору Бейкеру как можно скорее.

– Хорошо, мистер Миллмэн, – ответила она с профессионально дружелюбной интонацией, как и полагается говорить секретаршам психиатров. – Доктор сможет с вами встретиться в следующий вторник, в час дня. Вам подойдет?

– А пораньше никак?

– Боюсь, что нет…

– Девушка, я убью себя гораздо раньше, чем наступит следующий вторник.

– Сегодня сможете подойти? – голос стал еще мягче. – В два часа дня?

– Да.

– Тогда до встречи, мистер Миллмэн.

Доктор Бейкер оказался высоким тучным мужчиной с едва заметным тиком на левом глазу. Я посмотрел на него и вдруг понял, что вообще не хочу с ним разговаривать. Да и как начать? «В общем так, герр доктор. У меня есть учитель, которого зовут Сократ. Он прыгает на крыши. Нет, не с крыш, с крыши буду прыгать я, а на крыши. Ах да, и еще он умеет отправлять меня в другие пространственно-временные измерения, и я стал ветром, и у меня небольшая депрессия, спасибо, с учебой все в порядке, я звезда спортивной гимнастики, и я хочу себя убить».

Я встал.

– Спасибо за уделенное мне время, доктор. Я вдруг прекрасно себя почувствовал. Просто хотел посмотреть, как живет лучшая половина человечества. Очень познавательный опыт.

Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, явно подыскивая, как «правильно» начать разговор, но я уже вышел из кабинета. Отправился прямо домой и лег спать, потому что пока это было единственное, чем я мог заняться.

В тот вечер я буквально притащил себя на заправку. Джой не было. Какая-то часть меня испытала огромное разочарование: мне так хотелось снова заглянуть в ее глаза, обнять ее и почувствовать, как она меня обнимает!.. Но при этом я почувствовал и облегчение. Мы снова были с Сократом один на один.

Когда я сел на диван, он никак не прокомментировал мое отсутствие, сказал только «выглядишь мрачным и уставшим», причем без тени жалости. Глаза мои наполнились слезами.

– Да, я мрачен. У меня депрессия. Я пришел попрощаться. Это все по твоей милости. Я застрял на полпути, и это невыносимо. Я не хочу больше жить.

– Ты ошибаешься в двух вещах, Дэн, – сказал Сократ, садясь рядом. – Во-первых, ты ни на какой не на половине пути. Тебе до половины пути как до Луны. Зато ты буквально в двух шагах от выхода из туннеля. И второе…

Он потянулся к моим вискам:

– Ты себя не убьешь.

Я уставился на него, открыл рот, чтобы произнести «с чего ты так уверен?», и вдруг понял, что мы сидим не в офисе, а в дешевом гостиничном номере. Такие номера ни с чем не перепутаешь – затхлый запах, тонкий серый ковролин с проплешинами, две узкие кровати, маленькое надтреснутое зеркало.

– Что происходит? – спросил я впервые за много дней оживившимся голосом. Такие путешествия каждый раз становились шоком для нервной системы, и я сразу почувствовал прилив энергии.

– Сейчас тут произойдет попытка самоубийства. Только ты можешь помешать.

– Я пока не пытаюсь свести счеты с жизнью.

– Да не ты, дурачок. Парень, который сейчас сидит за окном, на парапете. Студент Университета Южной Калифорнии. Зовут Дональдом. Играет в футбол, специализируется по философии. В следующем году оканчивает университет. Больше не хочет жить. Иди.

Сократ махнул в сторону окна.

– Сократ, я не могу.

– Тогда он умрет.

Я выглянул в окно и увидел, как пятнадцатью этажами ниже собирается толпа. Это был центр Лос-Анджелеса. Люди задирали головы, указывали пальцами. Я посмотрел, куда они показывают. Сбоку от окна, метрах в трех от меня, на узеньком парапете стоял молодой светловолосый человек в коричневых джинсах и футболке. Он смотрел вниз. Готовился прыгнуть.

Стараясь его не напугать, я тихо позвал его по имени. Он не услышал. Я снова позвал:

– Дональд…

Он вскинул голову и чуть не сорвался.

– Не подходи! – крикнул он. И добавил: – Откуда ты знаешь мое имя?

– У меня есть друг, он тебя знает. Можно я тут посижу с краешку? Немного поговорим? Я не буду подходить близко…

– Хватит слов, – мертвым голосом произнес он. Черты его лица расплывались, будто жизнь уже покидала их.

– Дон… Тебя называют Дон?

– Да, – автоматически произнес он.

– Ладно, Дон, в конце концов, это твоя жизнь. Девяносто девять процентов людей на этой земле убивают себя, тут ничего не поделаешь.

– Что ты несешь? – спросил он, и голос его чуть оживился. Я заметил, что он начал цепляться за стену.

– Сейчас объясню. То, как в абсолютном своем большинстве люди живут, убивает их. Понимаешь? Иногда это занимает лет тридцать-сорок, но они все равно себя убивают. Курением, алкоголем, перееданием, постоянными стрессами. Чем угодно.

Я чуть придвинулся к нему. Слова нужно было подбирать очень осторожно.

– Меня зовут Дэн. Я бы хотел с тобой пообщаться. Правда. Мне кажется, у нас есть кое-что общее. Я тоже спортсмен, учусь в Беркли…

– Ну… – сказал он и замолчал. Его начала бить дрожь.

– Ты знаешь, мне тут страшновато сидеть, на этом карнизе. Я сейчас встану, чтобы было за что уцепиться, ладно?

Я медленно встал. Меня самого немного потряхивало. «Господи, – мелькнуло в голове, – что я вообще здесь делаю, на этом карнизе?»

Я снова мягко заговорил, пытаясь протянуть между нами хотя бы ниточку понимания:

– Сегодня, наверное, будет красивый закат. Ветры Санта-Аны гонят кучевые облака. Ты на самом деле больше не хочешь увидеть ни одного заката? И ни одного рассвета? Больше никогда не увидеть горы?

– Я никогда и не был в горах.

– Ты не представляешь, как там красиво, Дон. Все чистое, воздух, вода… И везде пахнет хвоей. Мы могли бы сходить как-нибудь погулять, что скажешь? Черт, да если ты хочешь убить себя, то всегда успеешь это сделать после того, как увидишь горы.

Все, что я мог сказать, я сказал. Дальше все зависело от него. Пока я говорил, во мне росло желание, чтобы он выжил. Теперь я стоял от него буквально в десятке сантиметров.

– Стой! – крикнул он. – Я хочу умереть… прямо сейчас.

Я сдался.

– Ладно. Тогда я с тобой. Все равно я уже видел эти чертовы горы.

Он впервые за весь наш разговор посмотрел мне в лицо:

– Ты сейчас это серьезно сказал, да?

– Серьезно. Кто первый, я или ты?

– Но ты-то почему хочешь умереть? С ума сошел? Ты выглядишь таким молодым и здоровым… У тебя впереди наверняка интересная, полная событий жизнь.

– Послушай… Я не знаю, почему ты решил убить себя, но, поверь мне, твои проблемы по сравнению с моими – ничто. Да ты и близко не можешь представить мои проблемы. Всё, хватит разговоров.

Я посмотрел вниз. Как все просто! Чуть наклониться вперед, а дальше гравитация сама все сделает. А еще я докажу Сократу, этому самоуверенному старикану, что он был неправ. Буду лететь вниз, хохотать во все горло и орать: «Ты был неправ, старый ублюдок!», и так до самого асфальта, который раздробит мне кости, превратит внутренности в лепешку и навсегда лишит меня всех будущих закатов.

– Стой! – потянулся ко мне Дон. Я поколебался, потом взял его за руку, посмотрел ему прямо в глаза. И пока я смотрел, он менялся: лицо его стало ýже, волосы темнее, он стал немного ниже ростом. Я стоял на карнизе и смотрел на самого себя. А потом мое отражение исчезло, и я остался один.

Я так удивился, что сделал шаг назад, поскользнулся, сорвался с карниза и, кувыркаясь в воздухе, полетел вниз. В голове мелькнул страшный образ Смерти, облаченной в плащ с капюшоном. Где-то наверху голос Сократа кричал: «Десятый этаж, постельное белье, одеяла… Девятый этаж, фотокамеры, хозтовары…»

Я лежал на диване в офисе и смотрел, как Сократ улыбается.

– Ну что? – спросил он. – Будешь кончать жизнь самоубийством?

– Нет.

Но как только я это произнес, вся ответственность за предстоящую жизнь тяжелым грузом легла мне на плечи. Я рассказал, что́ чувствую. Сократ взял меня за плечи и сказал только:

– Держись, Дэн.

Перед тем как уходить, я спросил:

– А где Джой? Я хочу снова ее увидеть.

– В свое время. Она придет, но потом. Позже.

– Но если бы мы могли просто поговорить, все стало бы настолько проще!

– А кто сказал, что должно быть проще?

– Сократ, я должен ее увидеть!

– Да ты ничего не должен! Единственное, что ты действительно должен сделать, так это перестать воспринимать окружающий мир через фильтр желаний своего ума. Отпусти их! Как только отпустишь желания ума, ты сможешь вернуться к своим истинным чувствам. А пока этого не произошло, я хочу, чтобы ты продолжал внимательно наблюдать за всем тем мусором, который скопился в твоем уме.

– Мне бы только ей позвонить…

– Ноги в руки!

В следующие несколько недель какофония моего ума достигла апогея. Обрывочные неконтролируемые глупые мысли; вина, тревога, желание – одним словом, шум. Даже во сне мне не было отдыха, содержание моих собственных снов оглушало и давило на психику. Все это время Сократ был прав: я действительно был заперт в тюрьме собственных мыслей.

Как-то во вторник вечером я буквально ворвался на заправку:

– Сократ, я больше не могу! Я сойду с ума, если не выключу этот шум! Мой ум совершенно неуправляем! Всё, как ты говорил…

– Очень хорошо! – довольно произнес он. – Первое осознание воина.

– Если это называется прогрессом, я согласен деградировать обратно.

– Дэн, что произойдет, если ты оседлаешь необъезженную лошадь, будучи в полной уверенности, что она смирная и послушная?

– Она меня сбросит… В любом случае даст понять, что я был не прав.

– Жизнь, со свойственным ей юмором, дала тебе понять, что ты неправ, причем много раз подряд.

Я не мог этого отрицать. Уже не мог.

– Но если ты знаешь, что лошадь необъезженная, то сумеешь с ней справиться.

– Я думаю, что понимаю, Сократ…

– Или вернее будет сказать, ты понимаешь, что думаешь? – улыбнулся он.

В тот вечер я покинул заправку с заданием «стабилизировать свое осознание» еще несколько дней. Я очень старался. И хотя моя осознанность за последние месяцы, несомненно, претерпела изменения в лучшую сторону, к Сократу я вернулся все с тем же вопросом:

– Сократ, я наконец осознал всю степень захламленности моего ума. Да, моя лошадь необъезженна. Но что с этим делать? Как ее угомонить? Как сделать шум потише, что мне вообще делать?..

Сократ почесал в затылке:

– Наверное, в первую очередь тебе придется развить в себе чувство юмора.

Он замычал от смеха, потом зевнул и потянулся – не как обычно люди это делают, разведя руки в стороны или вверх, а как животное: скруглил спину, и я услышал, как один за другим, щелк-щелк-щелк, похрустывают его позвонки.

– Сократ, ты знаешь, что ты потягиваешься точь-в-точь как кот?

– Может быть, – охотно согласился он. – Порой у животных можно позаимствовать кое-что полезное. Как и у людей. Представь себе, я восхищаюсь кошками. Эти животные двигаются как воины. А ты, так уж получилось, позаимствовал роль осла. Не пора ли расширить свой репертуар?

– Пожалуй, – спокойно ответил я. Но я все равно злился.

В тот вечер я ушел домой пораньше, лег спать сразу после полуночи и проспал пять часов, пока меня не разбудил будильник. Я встал и пошел обратно к заправке.

В тот день я принял про себя решение: все, я отказываюсь быть жертвой, перед которой он может чувствовать свое превосходство. Теперь я буду охотником; я прослежу за Сократом.

Когда его смена закончится, до рассвета будет еще не меньше часа. Я спрятался прямо напротив заправки, в кустах, тянувшихся вдоль всего кампуса. Решил проследить за ним, а потом как-нибудь через него выйти на Джой.

Сквозь листву я наблюдал за каждым движением Сократа. Я следил за ним так пристально, что даже неугомонные мысли мои затихли. Единственным моим желанием было выяснить что-то о его жизни за пределами заправки. Он никогда о ней не рассказывал. Теперь я сам найду ответы на все интересующие меня вопросы.

Я следил за ним, как сова следит за мышью. Меня снова, сильнее, чем раньше, поразило изящество его движений. Он действительно двигался как кот. Мыл окна без единого лишнего движения, вставлял заправочный пистолет артистично.

Потом он отправился в гараж – наверное, пошел ремонтировать какую-то машину. Меня начало клонить в сон. Когда я встрепенулся, вздремнув буквально пару минут, небо уже начинало светлеть. О, нет… упустил!

Потом я увидел его. Он заканчивал последние дела и собирался уходить. Сердце мое забилось быстрее, потому что, выйдя с заправки и перейдя дорогу, он направился прямиком к тому месту, где я сидел в кустах – с затекшими гудящими ногами и дрожащий от холода. Оставалось только надеяться, что ему не придет в голову слоняться этим утром вокруг да около.

Я попятился, скрываясь за листвой, и постарался дышать медленнее и тише. Пара сандалий скользнула буквально в метре от моего временного убежища. Он двигался настолько бесшумно, что даже с такого расстояния его шагов почти не было слышно. Пройдя мимо, он свернул на развилке направо.

Двигаясь тихо, как белка, я пошел за ним вдоль тропинки. Сократ перемещался удивительно быстро, я едва поспевал за его длинными шагами и чуть было опять его не упустил. Лишь в последний момент я успел заметить, как его седая голова мелькнула у входа в библиотеку имени Доу. А в библиотеке-то он что забыл?.. Сгорая от нетерпения, я пошел туда.

Пройдя через высокие дубовые двери, я миновал группку студентов, пришедших с утра пораньше. Они оглянулись на меня и засмеялись. Не обращая внимания, я устремился по длинному коридору за своей жертвой. Увидел, как он свернул направо и исчез. Кинулся следом. Да, ошибки быть не могло. Он вошел в эту дверь. Мужской туалет. И из него нет другого выхода.

Зайти следом я так и не посмел. Вместо этого спрятался в стоявшей поблизости телефонной кабинке. Прошло десять минут, потом двадцать. Неужели все-таки упустил? Мой мочевой пузырь так и распирало. Скоро мне в любом случае придется туда пойти – не столько для того, чтобы отыскать Сократа, сколько для того, чтобы воспользоваться туалетом. А почему нет, в конце концов? Сейчас мы на моей территории, не на его. Пусть сам и объясняется. Хотя все равно это будет выглядеть странно.

Войдя в туалетную комнату с кафельными стенами, я сначала никого не увидел. Первым делом я воспользовался помещением по назначению, а потом принялся за поиски. Дверь тут была только одна, значит, Сократ не мог отсюда никуда деться. Из одной из кабинок вышел мужчина, увидел, как я, согнувшись пополам, заглядываю под двери, и поспешил к выходу, хмурясь и качая головой. Едва он вышел, я поскорее вернулся к своему занятию. Оставалась последняя кабинка, я сунулся в щель между дверью и полом. В первое мгновение я увидел пятки обутых в сандалии ног, а в следующую секунду между этих ног вдруг появилось лицо Сократа с перевернутой улыбкой от уха до уха. Очевидно он стоял спиной к двери и резко наклонился так, что его голова буквально оказалась между коленей.

От неожиданности я отпрыгнул назад. Я был совершенно сбит с толку, потому что никакого разумного объяснения для моего странного поведения в туалете не видел.

Сократ распахнул дверь и спустил воду в унитазе с облегченным возгласом:

– Ура-а-а! Так, знаешь ли, и до запоров недолго, когда по пятам за тобой гонятся юные воины!

Его громогласный хохот прокатился по туалетной комнате. Он сделал это снова! Я стоял, густо краснел и буквально ощущал, как вытягиваются мои уши, и таким ослом себя чувствовал! Все во мне сотрясалось от стыда и гнева.

Бросив взгляд в зеркало, чтобы оценить, сильно ли я покраснел, я увидел, что к моим волосам плотно привязана задорная желтая ленточка. Это многое объясняло: и смех студентов в коридоре, и странный взгляд мужчины, вышедшего из соседней кабинки. Видимо, Сократ привязал этот бантик, когда я прикорнул в кустах. На меня вдруг навалилась страшная усталость. Я отвернулся и побрел прочь.

Дверь почти закрылась за моей спиной, когда я услышал голос Сократа, в котором даже сквозили нотки симпатии:

– Это просто чтобы напомнить тебе, кто здесь учитель, а кто ученик.

В тот день я тренировался так, будто в меня воплотился демон, сбежавший из самой преисподней. Я ни с кем не разговаривал, и все окружающие разумно воздержались от разговоров со мной. Про себя я сгорал от ярости и клялся самыми страшными клятвами принудить Сократа признать, что я истинный воин.

На выходе меня остановил один из ребят из нашей команды и протянул мне конверт:

– Кто-то оставил в кабинете тренера. Адресовано тебе. Поклонники?..

– Может быть. Спасибо, Херб.

На белом листе бумаги я увидел следующие строки: «Гнев сильнее страха и сильнее печали. Твой дух крепнет. Ты готов взять в руки меч. Сократ».