Протоиерей Александр Ильяшенко

Крылатые люди

На фронте воевали два моих дяди – брат мамы и брат папы. Мамин брат погиб от пули снайпера в августе 1942 года. Папин брат был сапером, остался жив, но с войны принес не только множество наград (в том числе Орден Красной звезды, Орден Отечественной войны, медаль «За отвагу»), но и ранения… Из-за них он и умер в 1953 году. Мне тогда было почти четыре года.

Несмотря на всю трагичность Великой Отечественной, я бы сказал, что она стала звездным часом русского народа в ХХ веке. На нашу страну обрушилась вся сила Европы, объединенной под знаменами фашистской Германии: немцы, австрийцы, чехи, поляки, хорваты, итальянцы, румыны, венгры, французы, испанцы. Казалось, положение было совершенно безнадежным, но Советский Союз вышел из схватки победителем.

Да, потери были очень тяжелыми, и порою – напрасными, были подчас безграмотные действия и решения командования, стратегические и тактические просчеты. Но разве у французов, которых немцы разбили за сорок дней, не было подобных просчетов? Говорят, что Советский Союз не был готов к войне. А что, та же Франция, значит, была готова? Англия, Америка были готовы? Нет.

Наш народ выиграл, показав высочайший пример мужества, готовности к жертве, к подвигу, исключительный интеллект.

В русском языке есть слово «отвага». Вага – это по-польски «вес». Получается, отвага – это невесомость. В летописях русских воинов называли «крылатыми людьми». То есть они демонстрировали такую самоотверженную храбрость, когда человек не думает о себе и преодолевает непреодолимые препятствия. Но при этом его подвиг осознан. Во французском языке есть слово «кураж» – мужество. Оно вошло и в русский язык, но, например, в сочетании «пьяный кураж». Мужество русского человека и европейца отличается.

С начала войны прошло более 70 лет, и она уже становится историей, тем более для нас, не переживших ее лично. Мы переживали ее отраженно, через общение с фронтовиками. Но они чаще были немногословны, старались не вспоминать об этом, поскольку слишком страшны воспоминания.

Отец Глеб Каледа после демобилизации, чтобы отойти от страшных военных впечатлений, духовно, молитвенно осознать то, чему ему пришлось быть свидетелем, взял палатку, еду и на какое-то время поселился неподалеку от Троице-Сергиевой лавры. Его «Записки рядового» – яркое, драматичное повествование. Но ему удалось преодолеть ту тяжесть, которую влекли за собой воспоминания о тех грозных, героических и очень страшных годах.

Когда мои дети были маленькими, чтобы воспитать уважение к истории своей страны, к воинскому подвигу, я читал им русские былины. В них присутствуют и русский дух, и патриотизм, и уважение к противнику. Там нет ненависти, пренебрежения. Былины – это глубокое и значительное чтение, их важно читать с детьми вслух, но в определенном возрасте детей.

Священник Дмитрий Свердлов

Моя личная боль о войне становится еще сильнее

Про войну мне рассказывал отец, который застал ее подростком. Помню, показывали фильм «В бой идут одни „старики“» (я тогда был ребенком) и папа стал рассказывать, как он в конце войны работал на Туполевском заводе и собирал бомбардировщики «Ту». Для меня это было полной неожиданностью, потому что отец был художником, и мне совершенно невозможно было представить его стоящим у станка или закручивающим гайки в самолете.

А перед этим в его жизни была эвакуация. Он рассказывал, как полтора месяца ехал с отцом и его женой (моя бабушка погибла очень рано) в поезде в Ташкент через Урал. В этом поезде в эвакуацию был отправлен цвет московской профессуры, специалисты в разных областях науки. Они собирались по разным купе, потом менялись местами, и каждый рассказывал что-то занимательное из своей области науки: физики, филологи, географы, историки. Отец сидел и слушал их раскрыв рот – и так все эти полтора месяца. А потом в Ташкенте, в школе, занятия у него вели профессора Московского университета.

Он часто вспоминал свою учебу в Полиграфическом институте на вечернем отделении, а одновременно работал телеграфистом на Центральном телеграфе.

С ним на потоке учились фронтовики, которых принимали без экзаменов по военной льготе. Они были всего года на два-три старше отца, максимум – на пять. Отцу не хватило года до призыва. Вроде бы все ровесники, но вместе с тем фронтовики – совершенно взрослые, бывалые мужчины, прошедшие войну, сформировавшиеся, сильные личности. Эти фронтовики-сокурсники – вообще одно из самых ярких впечатлений в жизни отца.

Он рассказывал про них много разных, в том числе смешных историй. Иногда, не зная предмета, студенты-фронтовики старались на экзамене увести речь в сторону войны, козырнуть военным подвигом. С преподавателями, которые сами были фронтовиками, это обычно не проходило, они возвращали беседу в русло изучаемого предмета. А вот со штатскими преподавателями это могло помочь.

Был как-то экзамен, и студент, севший отвечать, вдруг спрашивает преподавательницу: «А который сейчас час?» – «Без пятнадцати девять», – отвечает. «Мне надо срочно уйти! – начинает волноваться студент. – У меня контузия, и ровно в девять часов каждый вечер у меня начинается приступ». Она со страхом и уважением ставит оценку и отпускает. А студенты знают историю про контузию, которая повторяется на каждом экзамене.

По маминой линии у меня воевал дед, про которого я почти ничего не знаю. Он вернулся с войны и в 1946 году умер от ран. Только уже будучи взрослым, я узнал, что дед вернулся не в свою семью, а к другой женщине. И именно потому мама очень неохотно о нем рассказывала: она вообще не хотела о нем вспоминать, не могла простить. Когда мама стала стареть, я пытался уговорить ее съездить на родину деда и на его могилу в Белгородскую область. Но мама отказалась. Так что я не знаю, где дед похоронен.

А мама во время войны была совсем маленькой девочкой, и все, что она запомнила о войне, – это постоянное чувство сильного голода. Она так всю жизнь и прожила со страхом голода, постоянно делала избыточные запасы: не могла избавиться от инстинкта, травмы детства.

Время стирает боль войны, война все больше перемещается в память и в искусство. Память (и почему-то искусство) все больше сохраняет бравую картинку войны, забывая ее боль. И от этого моя личная боль о войне становится еще сильнее.

Вместо правды о ней – тяжелой правды, часто невыносимой, которая могла бы быть спасительной для нашего народа, – предлагается миф, сказка, где все черно-белое, где только триумфально звучат фанфары.

Мифы стирают историческую память, люди перестают знать и понимать войну. Это открывает возможность для повторения старых ошибок, которые могут вновь привести к печальным сценариям.

Я уверен: нам нельзя забывать, что война была выиграна очень высокой ценой. Неоправданно тяжелой – за счет пренебрежения человеческими жизнями, жизнями советских солдат.

Пренебрежение человеком, отношение к нему как пушечному мясу – это прямо антихристианское отношение, дьявольское. И в этом грехе виновато как минимум высшее военное командование СССР.

Знание об этой цене победы не повредило бы нам сегодня, помогло бы перестроить нашу армию, изменить отношение к военному делу, к жизням солдат, помогло бы научить ценить эти жизни. Ведь сегодня в армии тоже есть пренебрежение к воинам, к рядовому солдату, к офицеру.

Наша армия ни в коем случае не заслуживает такого к себе отношения, когда офицеры выглядят как попрошайки: каждое новое правительство обещает им повышение зарплат и потом сразу об этом забывает. В таком проявлении пренебрежения к сегодняшней армии я вижу продолжение печальной традиции военного времени. Разумеется, в меньшем масштабе, но дух, мне кажется, тот же.