Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Мой отец – фронтовик, потому мне кажется, что все было совсем недавно. И война для меня – просто часть жизни и нашей семьи.
Отец рассказывал о войне разные интересные случаи, в которых была правда, отличающаяся от звучавшего, например, в школе. Отец никогда не говорил, как он стрелял по танкам из «сорокапятки» (пушки, которая прямой наводкой стреляет по идущим танкам). Это я уже осознал позднее. Он рассказывал, как стреляла пушка, как ее заряжали, как убили подносчика снарядов из-за того, что он плохо прикрепил каску.
А про танки – ни слова: видимо, тот ужас, которые они, идущие прямо на тебя, вызывали, не проходил с годами. Отношение к немцам у меня было такое же, как у моего отца, который о враге всегда говорил с уважением (так говорили русские солдаты о враге и в Крымскую войну).
И мы все, дети фронтовика, служили в армии, никогда никто не думал, что можно взять и в армию не пойти. Это было бы просто позором для нас.
Я не могу одного понять в Великой Отечественной войне – почему немцы Москву не взяли. С точки зрения истории, логики, Москва должна была быть взята. Это загадка, которую для меня никто пока не разрешил и не объяснил из специалистов, историков. Ведь Москва вся была открыта, по шоссе спокойно можно было доехать до метро «Сокол», и доезжали – немцы-мотоциклисты, проводившие «разведку боем». То, что Москва была открыта чуть ли не до Кремля и ее не смогли взять – это необъяснимо. Чудо Божие.
А о крестном ходе вокруг Москвы в то время рассказывал мне отец еще до всякой шумихи об этом.
Сегодня я вижу некоторую искусственность в постоянном разбереживании раны Великой Отечественной. Ветераны почти все уже умерли. Я читал рассказ, когда дочка, прощаясь с уходящим на войну папой, нечаянно поцарапала ему руку. И на фронте, в память о дочке, этот человек не позволял ранке зажить.
Нынешние воспоминания Дня Победы похожи на это разбереживание раны. Европейские страны перестали отмечать этот праздник так же пафосно, как мы.
Лично для меня война полностью закончилась тогда, когда я поехал делать операцию на сердце в Германию. Мой отец был ранен под Святогорским монастырем, освобождая пушкинские места. Снайпер-кукушка целился ему в сердце, а попал в руку. Разрывная пуля разбила кость руки и разворотила часть спины. Он упал, прижал весом тела руку, и потому кровопотеря не была необратимой.
С того времени прошло уже почти 70 лет. И вот, я, его сын – сын русского солдата! – поехал в Германию; и сын или внук немецкого солдата, возможно, даже стрелявшего в отца, всеми силами и всем своим хирургическим искусством спасал мое сердце. То есть произошло самое «сердечное» примирение… Какие после этого могут быть лозунги, крики? В нашей семье на фронте погибли два брата отца, муж маминой сестры, один мамин брат погиб на фронте, а второй вскоре после войны умер. Но сколько же можно помнить о враждебном отношении? Сколько можно кричать по этому поводу?
Нужно благодарственно помнить подвиг тех, кто воевал, положил свою жизнь за других, – но при этом не имея в сердце никакой вражды.
Георгиевские ленточки – вроде бы хорошая идея, но для молодежи. Я всегда видел отцовскую медаль. Зачем напоминать лишний раз? Тем более ленточка эта – от Георгиевского креста, а вовсе не от сталинской медали. Чем развешивать и раздавать ленточки, лучше последним ветеранам, которые едва живы, отдать деньги, идущие на производство ленточек. Им даже самая мелочь не помешает. Обязательно устраивать акции «мы помним»? Конечно, помним. Но не надо требовать искусственных воспоминаний.
Вот у нас и юбилей – 1812 года. Надо тоже помнить. Почти полгода прошло. А пока я не вижу никаких приготовлений, кроме ремонта триумфальной арки, никаких патриотических акций и благодарных действий в память героев Отечества и всенародного подвига. А ведь это укрепляет чувство Родины и радость за нее. Так надо же потрудиться для этого, для воспитания чистого и светлого патриотизма у внуков и правнуков. Без этого трудно что-либо передать от одного поколения к молодому, новому.
Я родился в 1960 году, когда после окончания войны прошло всего пятнадцать лет. И хотя это была уже другая страна, находящаяся на другом этапе своего развития, тем не менее память о войне была на каждом шагу.
Воевал мой дед (я едва его помню), фронтовиками были деды моих друзей. Мы рассматривали привезенные ими с войны трофеи, фотографии военных лет. Смотрели и фильмы про войну, которые воспитали нас в таком, мне кажется, правильном, серьезном настрое любви к Родине.
Может быть, сейчас их можно критиковать за некую однобокость в демонстрации военных событий, но эти картины показывали прежде всего человека – героя. И мы все были воспитаны в таком ключе, что это война героев, которые защитили свою Родину. А позднее мы прочитали романы Генриха Белля, которые открыли для нас войну с совершенно неожиданной стороны.
Так я Великую Отечественную воспринимаю и сегодня. С одной стороны – как величайшее горе и трагедию, о которых мы не сможем забыть; с другой – как время и место явления какого-то особенного героизма и самоотверженности русских людей.
Я знаю, что дед с войны вернулся морально покалеченным человеком. Он умер рано, не дожив до пятидесяти, после серьезнейших депрессий. При этом он был, безусловно, герой, офицер, имеющий боевые награды. Я эти награды всегда держал в руках, когда приходил в гости к бабушке и дедушке. И эти награды были для меня значимыми. Но я как-то не думал, дошел он до Берлина, не дошел, сколько убил немцев. Это было неважно.
О войне я знаю и из рассказов своих родителей. И отец, и мама рассказывали о том голоде, который они пережили, о картофельных очистках, которые они жарили и варили, о воздушных налетах, о бомбежках Москвы. До сих пор отец рассказывает обо всем этом очень ярко.
В истории так происходит, что раны зарубцовываются, какие-то исторические события становятся отдаленными, не теряя своего значения. В конце концов, мы помним войну 1812 года, хотя прошло 200 лет с тех пор. Но она все равно – значимое событие, сохранившееся и в истории, и в литературе.
Войти с помощью соц. сетей: