Литературные маяки

Для научения творчеству полезна литература, которую принято именовать реалистической – то есть заботящаяся о вписывании авторских фантазий в реальные контексты. Полезна не в последнюю очередь потому, что вдумчивый читатель может по ней научиться и собственные фантазии увязывать с жизнью. Хотя любим мы её не только за это.

Что ни говори, а едва ли не главное в литературе – увлекательность. Хотя её, конечно, каждый понимает по-своему. Кого-то захватывают тонкие намёки на средневековые обычаи в «Имени розы» Умберто Эко, а кому-то хватает и цитат из русской классики в романах Бориса Акунина. Кто-то заворожён приключениями мысли в романах английского учёного Чарлза Сноу, а кто-то души не чает в скаковых лошадях, на чьём фоне развиваются детективы бывшего жокея высшего класса Дика Фрэнсиса.

Кстати, не зря все приведенные примеры относятся к самому крупному из литературных жанров. Критик Рената Гальцева пишет: «Роман – это самая «читабельная» вещь, захватывающая вас своим течением (недаром же говорят, желая подчеркнуть увлекательность какого-либо текста, «читается как роман»). С момента рождения жанра, связанного, кстати, с обретением женщиной из среднего класса отдельной комнаты, где наедине с книгой, в тишине она могла погружаться душой в сладостные грёзы наяву, роман стал усладой и заменой жизни, – тем, что интереснее её самой. И какие бы трансформации он ни претерпевал, приобретая оттенки социально-политического, философского, биографического, исторического, фантастического повествования, роман всегда оставался экзистенциальным субститутом жизни, вовлекающим читателя в свою колею. Интеллектуальный роман Томаса Манна или религиозно-метафизический Достоевского так же увлекателен и жизненно насущен (для тех, кто is up to the mark), как и сентиментальный. Он заставляет трепетать, погружая в трагические бездны, уноситься в заоблачные высоты и, в конце концов, становиться искушённее и умудрённее».

Когда целое важнее деталей

Картинка внешнего мира, предоставляемая нам мозгом, является не чисто оптическим изображением, а образом, воссозданным на основе разных «входных сигналов». Наглядной аналогией здесь будет пример из области изобразительного искусства: гравюра «Носорог», созданная Альбрехтом Дюрером, никогда его не видевшим и воспользовавшимся только описаниями этого животного. Несмотря на полное отсутствие визуального контакта с «натурщиком», художник сумел создать рисунок, по которому европейцы не только впервые познакомились с этим представителем заморской фауны, но и считали его достоверным «портретом» с XVI по XVIII век (а в некоторых европейских школах это изображение использовалось в качестве наглядного пособия и до конца 30-х гг. XX века).

Сила воздействия гравюры была такова, что ее не смогли поколебать ни явные отклонения от реального вида животного (наличие лат, диковинных копыт, странного хвоста, «заклепок», чешуи), ни появившиеся затем строго реалистичные изображения с натуры от других художников, которые в творческом отношении все же не смогли затмить фантастический облик дюреровского четырехногого «терминатора». Гравюра Дюрера оказала огромное влияние на графиков и живописцев разных поколений и школ. Сам Сальвадор Дали вдохновился ею на создание скульптуры «Носорог».

На основе, казалось бы, сугубо «эклектичного» материала, Дюрер создал потрясающе цельный, убедительный образ. Гравюра «Носорог» – яркая иллюстрация той разницы, что существует между протоколированием внешней информации и ее обработкой в мозгу, к чему мы будем еще не раз возвращаться на страницах этой книги.

Восприятие и формальности

В 1927 г. в США состоялся любопытный судебный процесс. Скульптор К. Бранкузи обратился в суд с требованием признать свои работы произведениями искусства. В числе работ, отправляемых в Нью-Йорк на выставку, была и скульптура «Птица», которая сейчас считается классикой абстрактного стиля. Она представляет собой модулированную колонну из полированной бронзы около полутора метров высоты, не имеющую никакого внешнего сходства с птицей. Таможенники категорически отказались признать абстрактные творения Бранкузи художественными произведениями. Они провели их по графе «Металлическая больничная утварь и предметы домашнего обихода» и наложили на них большую таможенную пошлину. Возмущённый Бранкузи подал в суд. Таможню поддержали художники – члены Национальной академии, отстаивавшие традиционные приёмы в искусстве. Они выступали на процессе свидетелями защиты и категорически настаивали на том, что попытка выдать «Птицу» за произведение искусства – просто жульничество.

Этот конфликт наглядно показывает трудность оперирования понятием «произведение искусства». Скульптура по традиции считается видом изобразительного искусства. Но степень подобия скульптурного изображения оригиналу может варьироваться в очень широких пределах. И в какой момент скульптурное изображение, всё более удаляющееся от оригинала, перестаёт быть произведением искусства и становится «металлической утварью»? На этот вопрос так же трудно ответить, как на вопрос о том, где проходит граница между домом и его развалинами, между лошадью с хвостом и лошадью без хвоста и т. п. К слову сказать, модернисты вообще убеждены, что скульптура – это объект выразительной формы, и вовсе не обязана быть изображением (Ивин, 2009).