Глава 7

Луиза

Я не я

Настала пора задать один вопрос.

Кто вы?

Вопрос, на первый взгляд, простой. Ответить можно по-разному. Мы часто думаем о себе с позиций других. Я могу думать о себе так: я – журналист, дочь, друг, жена, поклонница Джеймса Бонда. А из чего еще я состою? Случай Матара показал, что часть «меня» – тело. Мое довольно высокое и стройное. И с большими ступнями. Но тело заключает еще одну сторону моего «я» – эмоции, воспоминания, мысли, мнения и телесные ощущения, которые я чувствую как свои. Глядя в зеркало, я вижу, что тело меняется день за днем, но личность внутри него остается неизменной. Ученые обычно называют это восприятием своего «я». Связь с собственными мыслями и ощущениями кажется достаточно прочной, но это не всегда так.

Швейцарский философ Анри-Фредерик Амьель описывает в дневнике необычное чувство: «Я обнаружил, что смотрю на бытие как бы с того света; все мне чуждо; я словно вне своего тела и личности; я обезличен, от всего оторван, брошен на произвол судьбы.

Я сошел с ума?»

Впоследствии оно получило название синдрома деперсонализации, при котором человек чувствует оторванность от самого себя, нереальность внешнего и внутреннего мира и, как писал Амьель, словно утрачивает связь с собственным ментальным опытом. Описывая это состояние, люди говорят, что будто смотрят фильм о себе или что стали хуже воспринимать окружающий мир.

Возможно, вам приходилось испытывать нечто подобное: считается, что моменты деперсонализации в легком варианте встречаются широко и обычно – в ситуациях сильного стресса или усталости. Например, когда вы чувствуете себя не в фокусе из-за джетлага или похмелья, это может рассматриваться как мимолетное переживание деперсонализации. Среди провоцирующих факторов также упоминались некоторые наркотики, в том числе экстази.

Деперсонализация может возникнуть внезапно, без видимой причины, а может стать результатом жестокого стресса или детской психологической травмы. Согласно ряду теорий, так действует защитный механизм: иногда перед лицом крайней опасности наше самовосприятие отмежевывается от гнетущих событий реального мира. Эта идея мне близка, потому что напомнила случай, когда у меня самой проскользнуло чувство обезличенности.

Я ехала к стоматологу; дорога была мокрая, и к нашему перекрестку смыло гравий и опавшие листья. Перед ним я притормозила, но колеса пробуксовали, я на полной скорости выкатилась на встречную полосу, закружилась и врезалась в фонарь. Весь эпизод я ощутила так, будто он произошел в замедленном действии и, более того, не со мной, а с кем-то другим. Едва отказали тормоза, я отчетливо почувствовала, что существую отдельно от тела, словно оно не вполне мне принадлежит. Стала вспоминать уроки вождения: не говорил ли инструктор, как действовать в подобных ситуациях. Заключила, что нет, и тут же разозлилась на него за непредусмотрительность. Далее на ум пришел фильм, где занесло машину, и герой жмет на педали – я попробовала сделать так же. На сцепление это не повлияло, и я вгляделась во встречные машины, чтобы понять, в какую из них скорее всего врежусь. Впечатление было такое, будто я со стороны смотрю, как приближаюсь к концу дороги. Помню, подумала, есть ли способ предупредить остальных, и, когда оказалась рядом с ничего не подозревавшим водителем, постаралась принять извиняющийся вид. Ударившись о первую машину, я повернулась на 180 градусов и подумала: странно, что не сработала подушка безопасности, а потом попыталась сообразить, в каком положении телу лучше встретить следующий удар, – как будто оно не совсем было мною. Весь эпизод я наблюдала откуда-то изнутри собственной головы. В конце концов машина перелетела через дорогу и остановилась. Так закончилась моя заторможенная авария. Если я испытала момент деперсонализации, то очень краткий: едва бампер уткнулся в фонарный столб, боль в плечах вернула меня «в себя». Но есть люди, для которых деперсонализация, чувство оторванности от своего «я» – постоянный образ жизни.

* * *

Я протискиваюсь в тесный проулок, вдоль которого стоят разноцветные типовые домики. Хлещет ливень. Булыжная мостовая так узка, что я еле-еле разворачиваюсь даже на своем «мини». Это приморский городок Брайтон на южном побережье Великобритании.

Я запираю машину и ныряю в укрытие: дверь ближайшего дома открывается, и оттуда выглядывает маленький мальчик. «Вы Хелен?» – спрашивает он, улыбаясь.

Я прохожу в дом следом за ним и громко произношу: «Здравствуйте!» На верху лестницы внезапно появляется Луиза и жестом приглашает подняться. Из гостиной на меня во все глаза смотрят еще двое детей.

«Привет, – радостно говорит Луиза. – Простите, у нас небольшой беспорядок. Они не все мои. Чаю?»

Совсем не та Луиза, с которой я познакомилась несколько лет назад в лондонской галерее Тейт. Тогда она казалась растерянной, настороженной, изможденной и смотрела на людей пустым взглядом. У женщины было чувство, что она участвует в спектакле, и все окружающие, в том числе я, – актеры. Чувство полной оторванности от мира. «Я слышу, что разговариваю с вами, – сказала она. – Умом понимаю, что это мой голос, но не чувствую его своим. И мне все кажется ненастоящим».

Луиза, которая стоит рядом со мной на кухне перед кипящим чайником, – совсем другой человек. Для начала, ее волнистые волосы, некогда светлые, стали темно-каштановыми. Но истинная перемена видна по глазам: год назад они глядели на мир отрешенно и неуверенно, а сейчас – ясно и твердо. Она улыбается, уверена в себе и сыплет шутками насчет разгрома в соседней комнате. Налив две чашки чаю, указывает мне на узенькую лестницу, ведущую вниз.

Оказавшись там, где нас не слышно, Луиза рассказывает: «Теперь, когда у меня деперсонализация, я не паникую, а просто говорю себе: это происходит не по-настоящему, только у меня в мозгу, ничего не изменилось, эта рука – моя рука, этот дом – мой дом, живи как обычно».

Луиза отпирает дверь, как мне думается, в гараж – и заводит меня в бар, ярко украшенный в гавайском стиле. «Я оборудовала его несколько лет назад», – объясняет она.

Комната уставлена стаканами и свечами, увешана этническими масками, гирляндами из цветов и лампочек. Я сажусь на барный табурет и прошу Луизу рассказать мне все с самого начала.

Когда это случилось впервые, ей было восемь лет, она болела и не ходила в школу.

«Тем утром, проснувшись, я вдруг почувствовала себя так, словно меня бросили в мое тело. Это очень трудно описать, но чувство такое, будто вы только что родились. Все вокруг кажется новым, и вы совсем другая, чем секунду назад. Абсолютно другой человек. Внезапно вы с особой остротой чувствуете обстановку и саму себя, а все, что вас окружает, кажется незнакомым…»

Луиза делает паузу.

«Вам чуждо все, что есть в вас самой и во всем окружающем. Рассудком вы понимаете, что измениться ничто не могло, узнаете этот мир, но больше не чувствуете его. Стойкое ощущение оторванности от своего тела и от мира».

И со вздохом заключает: «Ох, как это тяжело объяснить!»

Многим людям с деперсонализацией бывает крайне сложно описать свое состояние; ни одно выразительное сравнение не способно передать в точности весь комплекс чувств. Луиза пробует снова: «Вы смотрите на мир, но больше ему не принадлежите».

Первые несколько приступов деперсонализации проходили быстро: «В детстве они продолжались считаные минуты. Я впадала в панику и бежала туда, где люди, но никогда никому ни о чем не рассказывала».

«Почему?»

«Не знаю. Мне казалось, это слишком странно. Не хотелось, чтобы другие сочли меня сумасшедшей».

Вот чем деперсонализация отличается от шизофрении: тревожное чувство, что ваше восприятие себя и окружающего мира изменилось, не сопровождается психозом. Люди с таким нарушением различают, что реально, а что нет.

«Вы не верите по-настоящему, что очутились в альтернативной действительности, но это тоже проблема, – говорит Луиза. – Понимая рассудком, что охватившее вас необычное ощущение не может быть реальным, что мир вокруг не изменился в один миг, вы тем не менее чувствуете все именно так. Поэтому делается жутко. Ситуация хуже, чем при сумасшествии: вы – здравомыслящий сумасшедший».

Деперсонализация начала мешать всерьез, когда Луиза училась в университете. Однажды во время приступа мигрени ее мир ушел в сторону, отделился от ее тела. Она как бы плавала в пространстве, к которому больше не принадлежала. Это чувство длилось по нескольку дней.

«Потом оно стало затягиваться на неделю и больше, в конце концов установилось насовсем. Мне пришлось бросить университет. Появилась тревожность: представьте, что вы качнулись назад, сидя на стуле, и вот-вот упадете – я постоянно ощущала нечто подобное. И не могла отвлечься от мыслей о том, насколько все кажется чужим. Думала, с ума сойду. Это было просто ужасно».

Несмотря на ее внутреннее смятение, окружающим не сразу стало очевидно, что с Луизой что-то не так. Она понимала, как следует себя вести, поэтому ее поступки всем казались совершенно нормальными. Между тем она годы провела в одиночестве, бессилии и страхе. Бесчисленные визиты к докторам не дали результата: в ответ на ее дикий коктейль симптомов они лишь пожимали плечами. Луиза впала в депрессию и с ужасом ждала очередных приступов тревожности, которыми сопровождались периоды разрыва с реальностью.

«В самые скверные минуты мне становился невыносим любой шум в доме. Когда на тебя накатывает, все вокруг буквально кричит о внимании и одновременно происходит будто не с тобой, а с кем-то, тебе неподвластным. Это страшно утомительно, все равно что брести по колено в смоле».

«А не обращать внимание невозможно? – спрашиваю я. – Сосредоточиться на рациональной части сознания, которая подтверждает, что все в порядке?»

«Нет, – отвечает Луиза. – Убеждать думать позитивно – это как пытаться заклеить пластырем оторванную ногу».

Она ненадолго умолкает, потом вдруг задает вопрос: «Помните картину Мунка? Лицо, искаженное в крике, на фоне оранжевого неба? Кто-то сказал, что это художественное выражение деперсонализации».

В 1880-е годы Эдвард Мунк создал четыре картины маслом, пастелью и карандашом, названные «Крик природы». С каждого полотна на зрителя смотрит призрачная фигура, сжавшая ладонями череповидное лицо с широко разинутым ртом. Небо на картине написано красными волнистыми линиями, вдали угадывается вода. Два человека, стоящие рядом, явно игнорируют душевные муки первого. Тогдашние экспрессионисты в своих произведениях часто делали упор не на реалистичности образов, а на передаче сокровенных чувств и эмоций. «Не стул нужно писать, – говорил Мунк, – а то, что чувствуешь, глядя на него».

На рамке «Крика природы» Мунк поместил стихи: «Я шел по дороге с двумя друзьями – садилось Солнце – Небо стало кроваво-красным. И я ощутил волну Печали – и остановился, усталый до Смерти – Над черно-синим Фьордом и Городом нависли Кровь и языки Пламени – Мои друзья шли дальше – Я отстал – меня трясла тревога – Я чувствовал великий Крик в Природе».

«Я прекрасно понимаю, о чем эта картина, – говорит Луиза. – И человек, и пейзаж кричат тебе в лицо. Типичная деперсонализация: в таком состоянии нет ни минуты покоя. Не только внешний мир кажется чужим, но и внутренний. Все, что вы знали раньше, делается незнакомым. Вы в полной изоляции – даже от своих воспоминаний. Память обо всем, что вы делали, больше вам не принадлежит. У вас крадут прошлое. Вынимают ядро вашей личности».

«Воспоминания кажутся чужими?»

«Ну да. Вы оторваны от всего, чем были в собственном представлении, – памяти, голоса. То есть я знаю, что это мой голос и мои воспоминания, но они кажутся чужими. Я знаю, что контролирую свои слова, но так, словно их произносит персонаж фильма, живущий отдельно от меня. Вокруг что-то происходит, а я стою в центре одна как перст, остальные существуют не взаправду. Возникает чувство полной изоляции, оторванности от происходящего. Будто я – единственное реальное существо в целом мире».

За несколько лет до нашей первой встречи Луиза попала в больницу. Как раз перед этим у нее родился второй ребенок.

«Всю беременность я чувствовала себя очень неуверенно и до самых родов много болела. Хуже некуда, чем быть в ответе за другого, когда не вполне способен отвечать за самое себя. После родов я впервые по-настоящему расслабилась. А потом пошла в душ – и эта дичь напала на меня снова. Жесточайшая паническая атака; мой мир захлопнулся, и я осталась внутри, а все вокруг окутал мрак».

Следующие два месяца были как мутное пятно. «Не могу толком вспомнить ничего между рождением ребенка и больницей. Просто мне стало совсем невмоготу. Голова была занята одним, чистое наваждение без малейшего просвета».

Муж Луизы видел, что дело плохо, а в чем причина, не понимал. «Все по очереди спрашивали, нет ли у меня депрессии и суицидальных мыслей. Я отвечала, что черные мысли – исключительно от этого ненормального чувства, которому я жажду положить конец. У меня был малыш, и я хотела жить обычной жизнью. А моя напоминала один большой кошмар. Сущий ад. Никому такого не пожелаю».

* * *

После первой встречи с Луизой я зашла на онлайн-форум для людей, страдающих синдромом деперсонализации, чтобы узнать об этом расстройстве побольше, и прочитала кое-какие посты. Один участник написал, что напрочь забывает, кто он и как живут люди: «Я чувствую себя пришельцем из другого измерения, который изо всех сил притворяется человеком. Память мне не отказывает, но я ей не доверяю, мозг не принимает и не усваивает воспоминания». Другие называли себя «даже не футляром, а рамкой. Все, что было мною, пропало». Кто-то запер себя в четырех стенах, не желая проводить день в общении с людьми, которые не были частью его мира. А один завсегдатай форума, наоборот, проходил по 16 километров в день, но так и не испытывал эмоций: «Я одеревенел: могу пойти куда угодно, делать что угодно и ни черта не почувствую».

Похоже, та или иная степень эмоциональной тупости – явление общее. Я спрашиваю Луизу, чувствовала ли она недостаток эмоций по отношению к людям и событиям.

«Если задуматься, у меня, конечно, есть привязанность к другим: родителям, мужу, например. Но при деперсонализации, даже если они рядом, комната кажется театральным залом, пространство перед глазами – сценой. И все они – актеры. В такие моменты я не испытываю особых эмоций или чувства привязанности ни к ним, ни к вещам вокруг».

Удивительный парадокс: Луиза и участники форума говорят об эмоциональной тупости и оторванности от себя и мира, тем не менее внутренне тяжело переживают данное отклонение. Вместе с Мунком они свидетельствуют, что мир кричит им в лицо, и в то же время не чувствуют себя его частью. Как это возможно – чувствовать сразу всё и ничего?

Судя по всему, к ответу нас приблизит довольно необычное убийство.

Летом 1921 года некто Уильям Хайтауэр рассказал газетному репортеру, что, копаясь на популярном у калифорнийцев пляже Салад-Бич в надежде найти по чьей-то наводке нелегальное виски, вырыл из песка черный шарф, принадлежавший, по его предположению, отцу Патрику Хеслину – пропавшему неделей ранее местному священнику, за которого уже несколько раз анонимно требовали выкуп.

Горя желанием получить награду за обнаружение Хеслина, Хайтауэр вернулся на место в сопровождении репортера, а тот привел отряд полицейских. Они стали копать. Один из полицейских посоветовал Хайтауэру не делать это слишком рьяно, чтобы не задеть лицо погребенного. «Не волнуйтесь, – ответил Хайтауэр, – я копаю у него в ногах». Тело отца Хеслина извлекли наружу, а Хайтауэра арестовали.

Сан-Францисская газета «Кол-энд-Пост» организовала Хайтауэру проверку: его подключили к новейшему аппарату, изобретенному Джоном Огастесом Ларсоном, – кардио-пневмо-психографу, который местная пресса быстро переименовала в детектор лжи. Метод Ларсона включал измерение кровяного давления, сопротивления кожи, пульса и дыхания. Ученый полагал, что зарегистрировать колебания показателей этих функций тела – прекрасный способ выявить вину. Хайтауэр был первым, на ком испытали новую технологию. Семнадцатого августа заголовок газеты гласил: «Наука доказала вину Хайтауэра». Позднее полиция нашла в его гостиничном номере пистолет, из которого был застрелен священник, пишущую машинку, на которой были напечатаны требования о выкупе, и следы песка.

Хотя научное сообщество никогда не признавало беспорядочные колебания детектора лжи достаточно надежными, это было одно из первых свидетельств, что неосознаваемые функции тела связаны с мыслями.

Вам известны выражения «чуять нутром» и «слушаться сердца»? Мы все время ссылаемся на телесные ощущения, и это не просто фигура речи. Взять хотя бы сердцебиение. Сосредоточьтесь на нем. Чувствуете мягкие толчки сердца в грудной клетке? Или оно колотится? А может, вы его едва ощущаете? Улучите минутку и постарайтесь подсчитать удары, не дотрагиваясь до груди и не щупая пульс. Это сложнее, чем вы думали? Четверть людей ошибается в подсчете ударов сердца на 50 %.

Способность чувствовать физическое состояние тела называется интероцепцией. Сами того не зная, вы можете быть знакомы с этим понятием, потому что большинство людей, за редким исключением, чувствуют, когда им жарко или холодно, что у них болит, хотят ли они есть и пить. Все это интероцептивные ощущения.

Ученые часто используют описанный тест на определение сердечного ритма для оценки способности к интероцепции. Она у всех разная, и мы уже знаем, что есть тесная связь между ней и мыслями, чувствами, социальным поведением. Так, люди, легко определяющие свой сердечный ритм, хорошо считывают и свои эмоции. А те, кто умеет интерпретировать собственные чувства, лучше понимают эмоции других. Люди с высокой интероцептивной способностью умеют принимать верные решения, руководствуясь трудноуловимыми сигналами окружающей действительности, и быстрее действуют интуитивно. Они предпочитают проводить время и работать в ситуации, когда требуется распределять внимание между разными объектами.

Интересный пример влияния интероцепции на мысли приводит аргентинский невролог Агустин Ибаньес в статье про «человека с двумя сердцами». У человека, о котором идет речь, было больное сердце, и Ибаньес заменил его на механический насос. К несчастью, пациенту не понравилось ощущение от второго сердца, имплантированного ровно над пупком. Из-за пульсации механизма ему казалось, будто грудь провалилась в живот. Что любопытно, ощущения от второго сердца повлияли на его поведение. Новое сердце не реагировало на внешние события, как настоящее. До операции этот человек умел сопереживать окружающим, но под управлением механизма стал с трудом понимать побуждения других людей, без особого сочувствия воспринимал картины скорби, даже принимать решения ему стало нелегко.

Описанный случай подтверждает теорию, впервые предложенную в XIX веке Уильямом Джемсом, о том, что хотя мы можем рационально регистрировать и осмыслять события внешнего мира, наш яркий эмоциональный отклик вызван именно сознаванием телесной реакции на них (учащенное сердцебиение, потеющие ладони).

Среди самых значительных работ в данной области – исследования португальского ученого Антонио Дамасио, который описывает эмоции и чувства как две отдельные категории. По его словам, эмоции – реакция мозга на определенные физические раздражители. Например, если на вас залает бешеная собака, ваше сердцебиение участится, мышцы напрягутся, а во рту пересохнет. Автоматически произойдет эмоциональная реакция. Затем мозг оценит эмоцию: несет она удовлетворение или негатив, сильна ли она, и так далее. Чувства появятся, лишь когда вы осознаете физические перемены и начнете формировать сознательное представление об эмоции, которое затем поименуете и назовете своим чувством.

Вы можете проверить эту теорию прямо сейчас. Для начала защипните пальцами уголки губ. Слегка потяните каждый уголок вверх. И еще немного. Теперь приоткройте рот. Поднимите щеки к глазам – и вот, пожалуйста: вы улыбаетесь. Продержитесь так минуту. Почувствовали себя лучше? По идее, должны, поскольку ученые доказали, что улыбка как физическое действие в самом деле улучшает настроение. По мысли Дамасио, мозг фиксирует движения мышц, составляющие улыбку, активирует все позитивные смыслы, которые связывает с этой реакцией, и создает чувство радости.

Согласно недавним исследованиям, за объединение всей информации от внутренних ощущений отвечает так называемый островок – складка в центре мозга. Одна многообещающая теория предполагает, что телесная информация комплектуется и встраивается в заднюю и среднюю части островка, а затем воспроизводится лобной или передней частью, генерирующей чувство, которое переходит в наше сознание.

«В передней части островка формируется настройка по умолчанию „я здесь и сейчас”», – объясняет Ник Медфорд, специалист по изучению сознания из Медицинской школы Брайтона и Сассекса. Медфорд занимается тем, что помещает людей в сканеры мозга и показывает им гротескные изображения хирургических операций, грязных санузлов и тараканов, специально чтобы вызвать отвращение: взгляд на такие сильные раздражители повышает активность нашего островка. Но когда Медфорд показал те же картинки четырнадцати людям с деперсонализацией, его поразил гораздо более низкий уровень активности, особенно в левой задней части островка. Кроме того, исследователи получили кое-какие основания считать, что область под названием «вентролатеральная префронтальная кора», кроме прочего, подавляет реакцию островка на жуткие картинки. Эта область, как известно, помогает контролировать эмоции – видимо, при деперсонализации она чересчур активна и превышает норму контроля.

Из четырнадцати участников эксперимента десять прошли повторное сканирование мозга после четырех–восьми месяцев приема лекарств, назначаемых при аффективных расстройствах. У пациентов, чьи симптомы улучшились, активность островка возросла. Одновременно у них снизилась активность вентролатеральной префронтальной коры; у тех же, чьи симптомы не изменились, она работала в прежнем режиме.

Медфорд решил, что если при деперсонализации реакция мозга на окружающее подавляется, это должно отразиться и на автономной реакции тела на раздражители. В данном контексте слово «автономный» означает «неконтролируемый» (на чем и основан разоблачительный тест Ларсона). Медфорд сосредоточил внимание на сопротивляемости кожи – параметре, который показывает, что в момент возбуждения, когда повышается активность потовых желез, кожа начинает лучше проводить электрический ток. Сопротивляемость кожи – один из любимых инструментов неврологов, потому что она дает объективную картину эмоциональных реакций: сымитировать вспотевшие ладони невозможно.

На это не способны и люди с деперсонализацией. Независимо от того, насколько уродливые и неприятные вещи им демонстрировали, телесная реакция оставалась слабой. Автоматический отклик на внешние раздражители каким-то образом подавлялся и не встраивался в субъективное восприятие себя и окружающего мира. Но почему у этих людей возникает чувство, что их голос – не их, а реальность – ненастоящая?

Возможное объяснение связано с уже знакомой нам идеей: мозг осмысляет мир с помощью прогнозов. В главе 5 мы отмечали, что он не обрабатывает абсолютно все данные органов чувств, а формирует наиболее вероятное предположение об их смысле. Если прогноз оказывается ошибочным, мозг корректирует следующие прогнозы либо создает картину происходящего, наиболее соответствующую входным данным.

Прогностический фактор может объяснять и синдром деперсонализации. В нормальном варианте прогнозы мозга относительно того, что происходит с телом, совпадают с реальными сигналами, поступающими от органов чувств. На этой основе формируются чувства, которые можно назвать своими. Однако в случае сбоя, например, в производстве или интеграции внутренних сигналов, прогнозы мозга о внутреннем состоянии тела и реальные входные сигналы не совпадают. Тогда мозг, вероятно с целью придать смысл путанице, определяет сигналы тела и производимые ими чувства как пришедшие со стороны. Результатом является чувство, что вы не связаны со своим телом и мыслями и не вполне принадлежите окружающему миру.

А если этому странному чувству удается укорениться в сознании, его оттуда крайне сложно выбросить. Это может привести к парадоксу, с которого мы начали: эмоциональная тупость по отношению к миру не мешает людям с деперсонализацией чувствовать огромную внутреннюю тревогу.

* * *

Тот месяц в больнице был последним, когда Луиза гадала, не сходит ли она с ума. Именно тогда ее отправили к Медфорду.

«Я пришла к нему в кабинет в расстроенных чувствах и рассказала, что со мной творится. Мне казалось, я – единственный человек на земле, испытывающий такие чувства, но Медфорд посмотрел на меня и сказал, что мои симптомы напоминают синдром деперсонализации. Я подумала только: „Слава богу, я не сумасшедшая”. У меня прямо камень с души свалился: это расстройство, но не психоз и не опухоль. С тех пор жить стало гораздо легче».

Справляться с тревожностью многим помогают стабилизаторы настроения, но они эффективны не всегда. На других, в том числе на Луизу, действует когнитивно-поведенческая терапия. Обычно таким образом людям с деперсонализацией удается разорвать порочный круг – зацикленность на аномальном восприятии внутреннего и внешнего мира, которая ухудшает симптомы.

Помимо прочего, Луизе показали, как отличать деперсонализацию от тревожности и депрессии. «Теперь даже на пике рецидива я держусь намного спокойнее, говорю себе: все в порядке, без паники, это происходит только в голове; я – по-прежнему я, остальное не важно. Рациональная часть мозга стала быстрее реагировать на проявление расстройства, и я не скатываюсь в кромешную панику, как раньше».

Луиза сидит свободно, расслабившись. С минуту мы молча слушаем, как дождь бьет по двери гаража. Несмотря на шум и кричащие цвета вокруг, нам удивительно спокойно.

«Я не говорю, что больше никогда не стану психовать из-за этого состояния, но мне кажется, теперь я к нему готова. Вряд ли мне будет так же тяжело переносить его, как раньше. Я хорошо вооружена».

Внезапно раздается топот ножек вниз по лестнице, и нам навстречу ковыляет полуголый малыш.

«Слава богу, Моргана и Марты это не касается, – быстро и с чувством говорит Луиза. – Я читала о людях, которые потеряли всякую связь с эмоциями. У меня бывает такое по отношению к окружающим, но не к моим детям».

Она не отрываясь смотрит на Моргана.

«Только не к ним. По большому счету, они спасли мне жизнь. Если бы не эти двое, я бы не выдержала».

Попрощавшись с детьми, я выхожу из дома под проливной дождь, сажусь в машину и некоторое время сижу неподвижно, глядя на воду, стекающую по ветровому стеклу. Это действует успокаивающе – чувство, созданное исключительно благодаря полному согласию моего внутреннего мира с внешним. Думаем мы, наверное, мозгом, но чувствуем, как утверждал еще Аристотель, все-таки сердцем.

Просто невероятно, что наши основные чувства зависят от способности осмыслить внутреннее телесное состояние. И что чем выше степень этого умения, тем лучше. Интересно, можно ли ее повысить?

Часто говорят, что медитация способствует осознанию внутреннего тела, однако научных доказательств этого мало. Сахиб Халса, ученый из Университета Айовы, провел эксперимент с участием людей, практикующих кундалини-йогу и исповедующих тибетский буддизм, опытных в медитации, и заключил, что они определяют свой сердечный ритм не лучше, чем участники, которые не медитировали.

Экспериментальные попытки управлять интероцепцией предпринимались неоднократно, но безуспешно. Было время, когда казалось, что наша интероцептивная осознанность прочна и неизменна. Однако в 2013 году Вивьен Эйнли и ее коллеги из Королевского университета Холлоуэй в Лондоне продемонстрировали, что возможное решение – прямо перед нашими глазами. Сорок пять участников эксперимента должны были определить свой сердечный ритм, глядя на собственную фотографию или на группу из шести слов, связанных с ними: имя, родной город, имя лучшего друга. Испытуемые гораздо лучше справлялись с заданием, когда требовалось глядеть на свое фото и связанные с ним слова, чем когда им показывали чужое фото или случайную выборку шести слов. Причина этого не ясна, но группа Эйнли предполагает, что в лично значимых изображениях и тексте выше точность интероцепции, так как внимание мозга перемещается через островок с внешнего мира на внутренний.

Отмечу прикладное клиническое значение данной теории: она помогает не только при деперсонализации, но и при более распространенными нарушениями, такими как анорексия и депрессия, – обе гипотетически связаны с низким уровнем интероцептивной осознанности.

Предстоит выяснить, может ли подобная тренировка повысить степень интероцепции. При современном засилье приложений для тренировки мозга и хитрых препаратов, обещающих превосходство над конкурентами, мне нравится думать, что мы способны принимать удачные решения, улучшить свое внимание и стать более чуткими к окружающим – просто посмотревшись в зеркало.