Глава 6

Матар

Превращение в тигра

Во все времена существовали легенды о людях, способных превращаться в животных, а потом снова обретать человеческий вид. Наибольший страх вызывал вервольф – кровожадная тварь, одержимая жаждой убийства, пожирающая все живое и мертвое.

Истории про оборотней появлялись почти в каждый период человеческой истории, одну из первых мы находим в самом раннем образце художественной литературы – «Сатириконе», а также в римских легендах о Ликаоне, жестоком правителе Аркадии, который был превращен в волка за то, что попытался убить бога неба Юпитера. Сегодня достаточно открыть «Гарри Поттера» или «Сумеречную сагу», и вы убедитесь, что образ оборотня не утратил своей кровавой притягательности.

Вы спросите, какое отношение имеют оборотни к моим поискам людей с самым странным мозгом на земле? Удивительная правда состоит в том, что оборотни встречаются не только в романах и фольклоре: упоминания о людях, превращающихся в зверей, можно найти в некоторых ранних медицинских текстах. В VII веке врач из Александрии Павел Эгинский описывал это явление как недуг, характерный для людей, страдающих меланхолией, или избытком черной желчи. Еще до конца Средневековья оно уверенно перешло в разряд колдовства и дьявольщины. В результате родился персонаж – человек, который воет по-звериному, рыщет в поисках сырого мяса и нападает на людей.

Что могло вызвать такую напасть? Одна из версий – мази, которые прописывали в те времена от других болезней, могли иметь побочные эффекты вроде постоянного колотья в коже, а это, в свою очередь, истолковываться как прорастание шерсти – улика, раскрывающая оборотня.

По другой версии, выдвинутой историками, виноваты лекарственные растения, такие как мак и белена, близкая ядовитой белладонне. Травники XVII века назначали белену в качестве успокоительного, а также средства от ломоты и зубной боли. Сейчас мы знаем, что эти снадобья могут провоцировать живейшие галлюцинации. Существует множество свидетельств о людях, которые после приема этих настоек на время мысленно превращались кто в леопарда, кто в змею, кто в мифическое существо.

Против недуга придумали несколько видов лечения: питье уксуса, кровопускание и, наконец, радикальный – выстрелить в больного серебряной пулей.

Один из самых знаменитых оборотней – 14-летний Жан Гренье из департамента Ланды во Франции, живший в начале XVII века. Гренье хвастал, что съел более пятидесяти детей, говорил, что предпочитает передвигаться на четвереньках и страсть как любит сырое мясо, «особенно маленьких девочек» – по его определению, «потрясающе вкусное». Гренье приговорили к повешению, а его тело должны были сжечь. Но прежде местный совет отправил двух врачей осмотреть осужденного. Те вынесли заключение, что он страдает «болезнью, называемой ликантропия, внушенной дьяволом, который обманул его глаза и заставил вообразить все сказанное». Вместо казни Гренье отправили в монастырь.

Только в середине XIX века утвердилось рациональное объяснение заболевания: врачи признали, что его природа не мистическая, а психическая. В прошлом веке состояние, которое мы сейчас называем клинической ликантропией, понимали более широко, включая в него любой бред о превращении в животное. Известны случаи, когда люди воображали себя собакой, змеей, гиеной и даже пчелой. Это состояние чрезвычайно редкое: психиатр Ян Дирк Блом из Психиатрического института Парнассия в Нидерландах изучил записи, сделанные по всему миру за последние 162 года, и нашел лишь 13 подтвержденных свидетельств о людях, которым казалось, что они превращаются в волка.

Это нарушение вызывало у меня любопытство и одновременно беспокойство. Благодаря Шерон и Рубену я увидела, насколько по-разному люди могут воспринимать мир, а благодаря Сильвии – как обычны галлюцинации. Однако иллюзия превращения в зверя представлялась мне куда более тяжелой. Неужели мозг способен пренебречь формой человеческого тела? Как можно думать, что у тебя не руки и ноги, а когти или крылья? Интересно, каково это: смотреть в зеркало и видеть в отражении зверя? Можем ли мы узнать что-то новое о том, как осознаем собственное тело?

Поскольку Блом выяснил, что клиническая ликантропия – большая редкость, я не рассчитывала встретить такой случай лично и тем не менее регулярно наводила справки у врачей, в том числе психиатров, не сталкивались ли они с этим расстройством в своей практике. Вскоре стало ясно, что клиническая ликантропия не самостоятельное явление, а сопутствующее другим, более типичным психическим заболеваниям, например шизофрении.

Среди докторов, с которыми я общалась, многие никогда ни с чем подобным не пересекались. Положительный ответ я получила от Хамди Моселхи, главы Колледжа медицинских наук и здоровья в Университете Объединенных Арабских Эмиратов. Более того, он один из немногих исследователей в мире, которым довелось заниматься лечением такого расстройства, причем неоднократно.

Впервые Хамди столкнулся с клинической ликантропией в начале 1990-х, когда состоял в ординатуре при больнице Всех Святых в Бирмингеме. Пациент, 36-летний мужчина, однажды был арестован за то, что шел, не сворачивая, навстречу едущей машине и с тех пор несколько лет вел себя очень странно: ходил на четвереньках, лаял и подъедал рвоту на улице. Докторам он сказал, что считает себя собакой, а некие голоса велят ему вести себя по-собачьи, например пить воду из унитаза.

«Ранее о таком феномене в психиатрии я не слышал, – рассказывал мне Хамди при нашем первом разговоре, – и подумал, что он, вероятно, совершил преступление и притворяется, чтобы избежать ответственности». Хамди поделился этими соображениями со своим руководителем, который посоветовал ему почитать о ликантропии. Стремясь узнать как можно больше об аналогичных случаях, Хамди перелопатил массу медицинской литературы.

Он нашел историю 34-летней женщины, которая явилась в отделение скорой помощи страшно нервная и возбужденная и внезапно начала прыгать, как лягушка, квакать и высовывать язык, словно пытаясь поймать муху. Другая женщина испытывала странное чувство, будто становится пчелой – все уменьшается и уменьшается.

В конце 2015 года Хамди написал мне, что у него есть пациент по имени Матар, много лет страдающий приступами ликантропии: несколько часов подряд он пребывает в уверенности, что превратился в тигра. Правда, сейчас он под наблюдением и с удовольствием расскажет мне о своей особенности. «Приглашаю Вас приехать в Абу-Даби и познакомиться с ним».

Девять часов утра, а термометр в машине уже ползет к 44 °С. Удобно расположившись в такси с кондиционером, я смотрю, как за окном мелькают сверкающие небоскребы. На горизонте царят гигантские коричнево-золотые минареты мечети Шейха Зайда – самой большой в Эмиратах. Мы двигаемся на запад, выезжаем на окраину города, где помпезные сооружения уступают место группкам захудалых лавчонок, и поворачиваем на пятиполосную магистраль, окаймленную пальмами, после чего здания внезапно кончаются, будто мы пересекли невидимую границу. Теперь с обеих сторон взгляду открывается скупой набор: песчаные дюны и случайное деревцо, иногда знак караванного пути.

Такой пейзаж я наблюдаю в течение часа.

«В Эль-Айн народ чисто деревенский», – внезапно говорит мой водитель Амжад, вырывая меня из навеянного песками транса. Я оглядываюсь и замечаю, что обочины стали чуть более зелеными.

Может, население Эль-Айна и считает его деревней, но в действительности это четвертый по величине город ОАЭ. Он расположен у границы с Оманом, иногда его называют город-сад из-за большого количества парков и обсаженных деревьями бульваров.

На одном из бульваров и стоит Эль-Айнская больница. Амжад паркуется, и я выпрыгиваю из машины. На меня, как из печи, накатывает волна горячего воздуха, и я бегу к ближайшему зданию, где есть кондиционер. Там меня встречают Хамди и врач Рафия Рахим, обладательница мягкого голоса и острейшего ума. Пока мы идем в главный корпус, я спрашиваю Рафию, хорошо ли себя чувствует Матар.

«Прекрасно, – отвечает она, – хотя сегодня утром немного поволновался».

Матар сидит в кресле у стены, в широком и людном коридоре. На нем традиционная одежда – кандура (длинная белая рубаха, похожая на платье) и белый головной платок. Ему между сорока и пятьюдесятью, но темные круги под глазами делают его старше. В густой черной бороде мелькает проседь, полные щеки изрезаны глубокими морщинами.

Он поднимается и смотрит на Хамди, который тепло приветствует его и представляет меня. Матар аккуратно пожимает мне руку.

Вчетвером мы проходим в крыло, где есть пустые комнаты, и в конце коридора находим маленький кабинет: только стол и четыре стула. Хамди предлагает нам сесть и уходит за водой. Матар выбирает стул поближе к двери, я сажусь рядом с ним. Рафия ненадолго оставляет нас и уходит к себе.

Оказавшись с Матаром наедине, я улыбаюсь ему и благодарю за то, что он приехал в больницу ради встречи со мной. Он смотрит на меня пристально и после секундного замешательства наклоняет голову. Я спрашиваю, как у него дела. Он снова едва дает понять, что понимает вопрос. Мне известно, что Матар не говорит по-английски свободно, но казалось, он должен немного знать язык. Я улыбаюсь и киваю на дверь: «Подожду Хамди».

Пока мы сидим молча, я вспоминаю все, что знаю о Матаре. В 16 лет он получил диагноз шизофрения. Тогда он часто лежал в психиатрическом стационаре. Однажды у него возникли слуховые и зрительные галлюцинации – взрывы бомб, и он позвонил в полицию, чтобы предупредить об атаке на Эмираты. Его звонок поднял на ноги военных. Потом его арестовали за ложную тревогу.

Уже будучи взрослым, Матар сказал врачам, что к обычным галлюцинациям добавилось превращение в тигра по ночам. Он чувствовал, как на руках и ногах вырастают когти, и рычал на всю комнату. В таких случаях Матар запирался у себя из страха, что, выйдя наружу, может кого-нибудь съесть. Он рассказал Хамди, как однажды начал превращаться в тигра, сидя в парикмахерской: выскочил из кресла и попытался укусить парикмахера.

Шизофрению часто называют самым сложным из всех психических расстройств. Она поражает примерно одного человека из ста, среди распространенных симптомов – паранойя, галлюцинации, дезорганизация мышления, отсутствие мотивации. Несмотря на то что в появлении шизофрении велика роль генов (те, у кого есть близкие родственники с шизофренией, больше других рискуют получить это заболевание), а также она может иметь очевидный внешний импульс (травма или употребление наркотиков), мы до сих пор не знаем точной причины ее возникновения.

Ряд генетических исследований указывает в связи с этим на мутацию 22-й хромосомы в области, которая важна для развития и созревания нейронов. Ученые из японского Института мозга РИКЕН вырастили нейроны из стволовых клеток, взятых у людей с мутацией и без нее: в первом случае выросло меньше нейронов, а те, что выросли, мигрировали на более короткие расстояния. Можно предположить, что мутация вызывает аномальный рост и развитие на самой ранней стадии жизни, а это, в свою очередь, отражается на взаимодействии разных нейронных сетей мозга.

Из-за богатства симптомов шизофрении трудно определить, какие именно нейронные сети повреждены сильнее. Тем не менее в последние годы возникла гипотеза, что источник ряда симптомов – разрыв сетей, позволяющих нам проводить границу между собственными действиями и действиями, произведенными во внешнем мире.

Мы нечасто задумываемся над этим различием. Как правило, человек знает инстинктивно, что если он вытянул ногу или пошутил, это двигается его нога и звучат его слова. Он способен сделать такой вывод потому, что мозг прогнозирует сенсорные последствия действий. Отсюда впечатление, что мы контролируем свои слова и поступки. С конца 1980-х годов Крис Фрит и его коллеги из Университетского колледжа Лондона разрабатывали модель возникновения этого чувства управления действием и пытались выяснить, что оно может дать для понимания ряда симптомов шизофрении.

Возьмем в качестве примера вашу собственную ногу: покачайте ею. Чтобы проделать это движение, двигательная зона коры (один из верхних участков мозга) передает сообщение мышцам ноги с инструкцией двигаться вперед-назад. Согласно модели Фрита, копия этого сообщения одновременно передается в другие зоны мозга, которые создают ментальное воспроизведение намеченного действия – прогноз его последствий. Когда ваша нога двигается, все ощущения, которые при этом возникают, – начиная от вида качающейся ноги и заканчивая тем, как мы ощущаем в этот момент кожу, сухожилия и суставы, – сравниваются с прогнозом. Если они совпадают, мы испытываем чувство управления действием.

Собственные движения человека регистрируются мозгом не так отчетливо, как чужие. Это разумное упрощение: мы не подпрыгиваем на месте каждый раз, когда дотрагиваемся до собственной руки, будто нас хватает кто-то посторонний. Примерно по той же логике, когда мы говорим, мозг, по всей видимости, посылает копию инструкции, данной голосовым связкам, в слуховую зону коры. Через несколько сотен миллисекунд после того как мы заговорили, слуховая кора успокаивается. Этого не происходит, когда мы слушаем чужую речь. Можно предположить, что мозг, основываясь на движениях голосовых связок, прогнозирует звук, который вы намерены произнести, и сравнивает свой прогноз с входящими звуками. В случае совпадения звук воспринимается как собственный и более-менее игнорируется.

Однако стоит хотя бы части этой системы дать сбой, из-за ошибки в передаче сообщения или в механизме внутренней синхронизации, и мы утрачиваем способность связывать намерения с действиями и их прогнозируемыми последствиями. Тогда мозг вынужден генерировать какое-то другое объяснение происходящего.

Теорию о том, что именно такая ситуация имеет место при шизофрении, в 2016 году подвергли проверке Анн-Лор Леметр и ее коллеги из Лилльского университета. Эксперимент настолько прост, что вы можете повторить его дома. Все, что нужно, – раздеться до пояса, вытянуть левую руку вверх, а правой достать до подмышки и слегка ее пощекотать. Возможно, никакого эффекта не будет – довольно сложно щекотать себя самого. А все потому, что мозг спрогнозирует последствия движений правой руки и подавит реакцию на них. Пропадет необходимый элемент правильной щекотки – предвкушение и внезапность. Но когда Леметр проверила способность людей с типичными чертами шизофрении пощекотать самих себя пером, то получила гораздо больше положительных ответов, чем в контрольной группе людей без таковых черт. Результаты эксперимента подтверждают теорию, что люди с шизофренией хуже прогнозируют сенсорные последствия своих движений, а это может затруднять разграничение ощущений от собственных и внешних действий.

Аналогичным образом мы наблюдаем у людей с шизофренией сбои в механизме прогнозирования звука собственного голоса – видимо, мозг нечетко отличает его от голоса, звучащего вовне. Легко представить, как подобные ошибки заставляют человека думать, что он не контролирует свои действия или что внутренний монолог создается не им самим, а приходит извне.

* * *

Мои размышления прерывает Хамди, вернувшийся с бутылочками воды для каждого. Он садится рядом со мной, а тут же подошедшая Рафия – за письменный стол.

Хамди берет на себя функции переводчика и передает Матару мою благодарность за то, что тот приехал в больницу. Помощь врача ему в данный момент не требуется; он живет неподалеку в деревне с матерью и сестрой и явился один специально для того, чтобы пообщаться со мной.

Я спрашиваю, согласен ли Матар немного рассказать о себе: где он вырос, есть ли у него жена. Подумав секунду или две, Матар тихо говорит, что женат. Но почти сразу умолкает. Я читала, что люди, страдающие ликантропией, часто робеют, поэтому повернулась к Хамди: «Объясните ему, пожалуйста, что он не обязан отвечать на вопросы, которые ему не по душе».

Вдруг лицо Матара искажает гримаса, он запрокидывает голову и издает странный звук. Я на мгновение цепенею, потом понимаю, что он рыдает: взгляд обращен в потолок, плечи ходят ходуном. Рафия хватает коробку салфеток и подталкивает к нему через стол. Матар вытирает глаза и просит прощения. Он так расстроен потому, что больше не видит двух своих детей. Одному 14 лет, другому, наверное, восемь. Точно он не знает, потому что долго с ними не виделся по-настоящему.

«Жена не хочет, чтобы я сейчас встречался с ними, – говорит Матар. – И живут они довольно далеко».

Хамди поворачивается ко мне и поясняет, что жена забрала детей и ушла из дома после того, как у Матара появились симптомы ликантропии, считая, что он может быть для них опасен. Я киваю, стараясь выразить понимание если не словами, то жестами.

Через пару минут Хамди спрашивает Матара, готов ли тот возобновить беседу. Он говорит «да», и я продолжаю расспросы: с чего начались симптомы и как он себя при этом чувствовал?

«Шизофрения у меня началась со зрительных галлюцинаций. Я видел, как входят и выходят люди, которых на самом деле не было. Я чувствовал, как мужчины, женщины, дети хватают меня за ноги, а потом валятся на пол».

Со временем галлюцинации становились тяжелее. «Мне казалось, что люди начали управлять моей речью, могут читать мои мысли. Они не разрешали мне говорить».

Внезапно Матар замолкает и бросает на меня странный взгляд. Потом говорит что-то Хамди, ткнув пальцем в мою сторону.

Я смотрю на Хамди.

«Он говорит, что не доверяет вам, потому что вы англичанка».

«А что в этом такого?»

Хамди поворачивается к Матару и просит его объяснить причину беспокойства.

«Мы все слишком много говорим по-английски, и его это тревожит».

Некоторое время они вдвоем беседуют на арабском. В конце концов Матар, видимо, успокаивается. На самом деле, признается он, Англия ему нравится. По его словам, он получил стипендию на обучение в британском университете, но ему нужно лучше знать язык. Когда-нибудь он хотел бы поехать туда учиться.

Теперь он держится более свободно, и я спрашиваю, может ли он описать, что чувствует, когда якобы превращается в тигра. Подумав секунду, Матар показывает на голову и шею: «Я чувствую это и умом, и телом».

Он закатывает рукав и дергает густые черные волосы на руке, так что они поднимаются вертикально.

«Когда это начинается, у меня все волосы дыбом. Становятся стоймя по всему телу. Потом приходит колотье и зуд во всем теле и в бороде. Начинает болеть левая нога, потом правая, затем боль распространяется на руки. Будто через все мое тело пропускают электричество. А потом мне хочется кого-нибудь укусить. Я не владею собой, просто знаю, что превращаюсь в тигра».

Он делает паузу и дотрагивается до горла, затем смотрит на меня в упор и говорит что-то по-арабски.

Хамди выглядит озадаченным.

«Он говорит, начинается».

В СМИ люди с шизофренией слишком часто и несправедливо изображаются жестокими. На самом деле науке известно мало таких случаев. Бет Макгинти и ее коллеги из Школы общественного здоровья Блумберга при Университете Джонса Хопкинса проанализировали выпуски новостей за 1995–2014 годы и обнаружили, что 40 % всех историй о психических заболеваниях связаны с темой насилия. Это не соответствует реальному уровню насилия среди душевнобольных.

Например, в Великобритании пик убийств по причине расстройства психики пришелся на 1973 год, к 2004 году (последнему в анализе) показатель снизился до 0,07 на 100 тысяч человек. Для сравнения, общее число убийств за тот же период выросло и в 2004 году достигло 1,5 на 100 тысяч человек.

Заблуждение, распространенное среди журналистов, политиков и в обществе, что в основе насилия лежит психическое заболевание, очень опасно. Разумеется, бывает и так: скажем, резонансное покушение на американского политика Габриэль Гиффордс совершил Джаред Ли Лафнер, у которого впоследствии диагностировали параноидную шизофрению. Но большинство актов насилия – результат не галлюцинаций и паранойи – спутников шизофрении, а злобы и эмоционального надрыва, алкоголизма и наркомании. «Душевнобольные, как правило, не проявляют жестокости по отношению к другим, а насилие, как правило, вызвано не расстройством психики», – сказала Макгинти.

Вспомнив об этом, я успокаиваюсь, в ожидании смотрю на Хамди и Рафию. Оба тихо разговаривают с Матаром, просят его расслабиться, потому что нет причин для тревоги, мы все его друзья.

В комнате воцаряется молчание, по ощущению, на несколько минут. Матар явно ведет внутреннюю борьбу. Вдруг он вцепляется себе в ноги.

«Вы хотите напасть?» – нарушает тишину Хамди.

Матар поднимает на него глаза.

«Откуда вы знаете? Вы что, читаете мои мысли?»

Хамди убеждает его, что не умеет читать мысли и всего лишь интересуется его самочувствием.

Матар глядит с подозрением, потом говорит что-то по-арабски, и Хамди тихо смеется.

«Что происходит?» – спрашиваю я.

«Матар спросил, точно ли я тот самый Хамди, которого он знает. Думает, не самозванец ли я. По его воспоминаниям, настоящий Хамди очень полный».

Матар кивает: «Мой Хамди должен быть толстым».

Я удивленно вскидываю брови. «Нет, он прав, – говорит Хамди. – Я не видел Матара около года, и когда мы встречались в прошлый раз, действительно был толст».

Хамди объясняет Матару, что за последнее время сильно похудел. Наверняка он узнает и его, и Рафию.

«Мой Хамди был добрее», – говорит Матар.

Хамди улыбается и снова начинает беседовать с ним, на этот раз чуть дольше. Что Матар предпочитает: завершить интервью или продолжить? Неожиданно плечи Матара расслабляются, а взгляд становится более сфокусированным.

«Давайте продолжим», – разрешает он.

Переведя дух, я спрашиваю Матара, что заставляет его чувствовать себя именно тигром, а не, к примеру, котом или другим животным.

«Ты обгладываешь мои ноги, как цыпленка из KFC, – говорит Матар, игнорируя мой вопрос. – Ты лев, и я хочу напасть на тебя до того, как ты нападешь на меня».

Мне сводит нутро. Бесполезно отрицать очевидное: у Матара тяжелейший рецидив. Внезапно он делает глубокий вдох, опускает глаза, и низкий, поразительно реалистичный рык вырывается из его горла.

Я замираю над блокнотом и пытаюсь сообразить, что в такой ситуации делают хищник и жертва. Слева от меня сидит Хамди, справа находится дверь. Но я не хочу ни шевелиться, ни напугать Матара. Он сжал бедра руками и начал так сгибать и разгибать пальцы, будто на них выросли когти. Рычание было обращено на меня. Хамди заговарил с Матаром, и теперь тот рычал на него.

«Вы хотите напасть на нас?» – спрашивает Хамди.

«На всех троих».

Врачи переглядываются, затем начинают говорить одновременно на арабском и английском.

«Успокойтесь, Матар, все в порядке. Вы знаете, кто мы и почему здесь. Вы хотели поговорить с Хелен о своем состоянии, помните?»

Матар кивает. Кажется, он пытается побороть желание напасть. Делает несколько глубоких вдохов и в один миг становится самим собой. Ему нужно перекурить. Рафия выскальзывает из-за стола и уводит его.

Когда дверь за Матаром закрывается, я спрашиваю Хамди, что он думает о случившемся.

«Подозреваю, он не принял лекарство», – отвечает Хамди. Обычно Матар принимает ассорти из нейролептиков, антидепрессантов и транквилизаторов, помогающих справляться с симптомами. «Очевидно, что-то мешает ему их принимать. Думаю, оставаться в этой комнатке небезопасно».

Я соглашаюсь, но готова закончить интервью здесь. Хамди возражает и предлагает перейти в комнату побольше.

«Вам лучше сесть ближе к двери, чтобы в случае чего сбежать».

Я очень боюсь, как бы не усугубился рецидив Матара, но слушаюсь врача. Кажется, для Хамди и Рафии это редкая возможность больше узнать о заболевании и лучше его понять. Мы переходим в просторную аудиторию с рядами стульев.

Пока мы ждем, я спрашиваю Хамди, почему шизофрения проявляется у Матара так необычно – иллюзией превращения в тигра, а у других пациентов с той же болезнью ничего подобного не наблюдается.

Это вопрос на миллион долларов, говорит Хамди. «В данном случае происходит нечто иное. Люди с ликантропией видят свое тело не человеческим, а звериным. Мы должны выяснить, почему так получается».

Не факт, что нам удастся найти ответ, изучая пациентов с ликантропией – их слишком мало, но есть другие подходы. Не обязательно страдать этим расстройством, чтобы почувствовать, будто ваше тело меняет форму или еще какие-либо свойства. Есть много необычных расстройств: люди считают, что конечности им мешают, что они увеличиваются или уменьшаются, либо чувствуют конечности, которых нет. Некоторые из этих расстройств могут дать нам ключ к случаю Матара. Но прежде перенесемся в 1934 год: в анатомическом театре лежит молодой человек с обритой головой и обнаженным мозгом – полностью в сознании.

* * *

Уайлдер Пенфилд берет крохотный электрод и опускает на поверхность мозга пациента. Нажимает кнопку – и через металлический стержень в мозг проходит маленький разряд.

«Что вы чувствуете?» – спрашивает Пенфилд.

«Я чувствую покалывание в челюсти», – отвечает пациент.

Ассистент записывает ответ и помечает зону мозга, которая только что подверглась стимуляции. Пенфилд чуть-чуть сдвигает электрод и повторяет процедуру. На этот раз пациент чувствует прикосновение к плечу.

Мы уже встречались с Пенфилдом в первой главе: он стимулировал зону рядом с гиппокампом, чтобы вызвать у пациентов вспышки воспоминаний. Теперь он пытается определить, какие зоны мозга пациента ответственны за эпилепсию и должны быть удалены, а какие здоровы и должны остаться невредимыми. Обычно Пенфилд начинал операцию с того, что находил центральную борозду – выраженное углубление наверху, отделяющее лобную долю от теменной. Ровно перед бороздой находится первичная моторная кора – полоса ткани, содержащая клетки, которые путешествуют вниз к спинному мозгу и там соединяются с двигательными нейронами, оканчивающимися в мышцах. Сразу за бороздой находится теменная доля, а в ней – сходная полоса ткани, называемая первичной соматосенсорной корой. Она содержит клетки, принимающие информацию о тактильных ощущениях во всем теле. Когда Пенфилд стимулировал первичную моторную кору, пациент испытывал ощущение, будто у него двигается определенная мышца, а когда соматосенсорную – будто бы кто-то его коснулся.

Проведя сотню таких операций, Пенфилд составил «карту тела» в коре мозга. В процессе составленияон открыл, что части тела распределены между полосами ткани в известном порядке: как они соединены фактически, так и соседствуют в мозге. Зона соматосенсорной коры, вызывающая чувство прикосновения в бедре, расположена рядом с зоной, вызывающей то же чувство в нижней части ноги. Все вместе примыкает к зоне, отвечающей за лодыжку, ступню, пальцы и т. д.

Для наглядности Пенфилд демонстрировал карту тела на гомункуле – изображении нелепого коренастого человека с неестественно большими руками, пальцами, губами и языком. Гомункул деформирован, потому что каждой части его тела соответствует зона мозга, ответственная за нее, при этом пропорции не совпадают с реальными, а зависят от того, сколько в той или иной части тела мышц и чувствительных нервных окончаний. Например, у гомункула, представляющего чувства, непропорционально большие губы и руки, потому что они чрезвычайно чувствительны к прикосновению и, следовательно, занимают в мозге много места. Туловище и плечи гомункула малы: в них меньше нервных окончаний, значит, и места они занимают меньше.

Благодаря таким картам мы понимаем, что представляет собой наше тело и где находится каждая его часть в любой момент времени. Это может звучать странно: вроде мы и так представляем свое тело, потому что видим его; однако зрительные стимулы – не единственный способ чувствовать тело.

Закройте глаза и вытяните руку. Коснитесь носа. Вы можете проделать это, не видя ни кусочка своего тела. Дело в том, что в мозг встроена модель тела – внутренняя реконструкция его облика, которую ученые иногда называют чувством телесного «я». Ее создают Пенфилдовы моторная и сенсорная карты вместе с проприоцептивной картой, обрабатывающей информацию о ваших суставах и движениях. Эти карты не статичны: ежесекундно обновляясь, они дают вам понятие о местонахождении, виде и действиях вашего тела. Если вы начинаете набирать вес, ваша внутренняя схема тела будет скорректирована на основе и зрительного восприятия расплывшейся талии, и внутренних ощущений от кожи и мышц. Где формируется окончательный образ тела, неизвестно, но факты позволяют предположить, что в этот процесс вовлечена верхняя теменная доля (пациенты, у которых во время инсульта повреждается эта зона, могут утратить способность опознавать конечности как свои). Точно известно, что взаимодействие всех телесных карт генерирует чувство соответствия тела физической реальности. Беда в том, что порой система выдает ошибку, отчего нам становится не по себе.

Возьмем проблему фантомной конечности – этот термин ввел в 1871 году американский невролог Сайлас Уэйр Митчелл. Люди продолжают чувствовать ампутированную конечность и иногда боль в ней. Лорд Нельсон, потерявший правую руку в сражении при Санта-Крус-де-Тенерифе, впоследствии называл боль в недостающей конечности «доказательством существования души»: если рука может пережить физическое уничтожение, говорил он, то может и весь человек.

Сейчас мы знаем, что это доказывает существование не души, а другого удивительного явления – нейронной пластичности, то есть способности мозга трансформироваться с течением времени. Если человек теряет конечность, зоны мозга, получавшие от нее сигналы, остаются без работы. Но мозг не терпит, чтобы драгоценное имущество пропадало, и когда схема тела теряет одну часть, оставшиеся быстро растут и занимают ее место. Отсюда феномен фантомной конечности: зоны мозга, принимавшие прикосновение к руке, отныне могут быть заняты нейронами, обрабатывающими информацию о прикосновении к лицу. И когда что-то касается его лица, человек может ощутить это как прикосновение к ампутированной конечности.

Фантомные конечности часто болят; может казаться, что рука одеревенела или что слишком сильно сжат кулак. Видимо, моторные участки мозга все еще пытаются отдавать распоряжения утраченной части тела, но не получают реакции. Из-за этой путаницы нам кажется, что фантомная конечность парализована. Но есть один прием, который способен почти мгновенно облегчить боль.

Человек садится и кладет зеркало между конечностями – настоящей и отсутствующей. В отражении он видит точную копию конечности с фантомной болью. Сжимая и разжимая кулак или двигая реальной конечностью, он чувствует, будто то же самое делает фантомная. Таким способом людям удается ослабить боль или вовсе избавиться от фантомной конечности.

Не обязательно терять конечность, чтобы встроить в свою схему тела фантом. Надуйте резиновую перчатку и положите на стол перед собой. Накройте руку куском картона или дощечкой. Дайте кому-нибудь щеточку и попросите потереть ею резиновую руку, одновременно сами потрите другой щеточкой свою настоящую руку. У вас возникнет иллюзия, что резиновая рука – ваша, и вы чувствуете, как по ней водят щеткой.

Это самый известный пример того, как легко меняется схема тела, но есть и другие. В 2011 году невролог Вилейанур Рамачандран и его коллеги из Калифорнийского университета описали новое нарушение, которому дали название «ксеномелия»: люди, в целом находящиеся в здравом уме, испытывают жгучее желание отсечь здоровую конечность. Первым пациентом Рамачандрана был 29-летний мужчина, который заявил, что лет с двенадцати мечтает ампутировать себе правую ногу. По его словам, из-за нее он чувствует в себе излишек и хочет от него избавиться. Он с готовностью признал, что данное чувство ненормально. Через месяц после первого визита к Рамачандрану он отморозил себе голень сухим льдом, и хирурги были вынуждены ампутировать часть нижней конечности.

Многие доктора считали, что это отчаянный способ привлечь внимание или результат психологической травмы, полученной в раннем возрасте при виде инвалида. Рамачандран придерживался другого мнения: скорее, виноват биологический механизм в мозге, и его можно выявить.

«Мы просим пациентов провести на конечности линию ампутации и повторяем просьбу через месяц: линия оказывается ровно в том же месте, – рассказывал он мне. – Слишком специфический момент, чтобы свести его к виду обсессии».

Чтобы найти доказательство, Рамачандран и еще один невролог из Калифорнийского университета, Пол Макгиох, изучили четырех человек с ксеномелией, желавших отсечь себе ногу. Эксперимент был прост: ученые исследовали, как ведет себя мозг пациентов в тот момент, когда к их ногам притрагиваются. Результат многое прояснил. Прикосновение к «нормальной» ноге или к той части «неправильной» ноги, которая лежала выше линии ампутации, вызывало яркую вспышку активности в правой верхней теменной доле. Прикосновение к «лишней» части ноги никак на нее не влияло. По словам ученых, расположение правой верхней теменной доли оптимально для объединения разрозненных сигналов и создания адекватного чувства обладания телом. Предположительно ксеномелия возникает из неестественной ситуации, когда человек может чувствовать прикосновение к конечности, но это ощущение не встраивается в схему тела. Итог – желание ампутировать якобы чужую конечность.

Интересно, что нечто подобное могло бы объяснить, почему трансгендеры часто не в ладах со своей анатомией. Недавно Лора Кейс и ее коллеги из Калифорнийского университета пригласили для эксперимента восемь человек, которые анатомически были женщинами, но идентифицировали себя как мужчин и очень хотели обладать мужской анатомией. В качестве контрольной группы взяли женщин нетрансгендеров. Целью было выяснить, есть ли существенная разница в том, как мозг обрабатывает информацию о сексуализированных частях тела. Ученые проанализировали активность мозга каждого участника в момент, когда к его груди или руке притрагивались. Как можно догадаться, стимуляция активировала соответствующие зоны теменной коры, но у группы трансгендеров активность при касании груди была значительно ниже, чем при касании руки.

Оба эксперимента ставят проблему курицы и яйца: нельзя сказать, чем являются отличия в работе мозга – причиной или следствием пожизненного отвращения к конкретной части тела. Тем не менее и первый, и второй эксперимент ясно показывают, что внутренняя схема тела и особенно теменная доля помогают нам определять соответствие тела этому образу. Но могут ли они пролить свет на природу ликантропии?

Одно раннее исследование позволяет на это надеяться. В 1999 году у Хамди появилась пациентка 53 лет, страдавшая от эпилепсии и тяжелой депрессии. В течение некоторого времени она не могла избавиться от ощущения, что у нее на ногах растут когти. Обследование мозга обнаружило частичную потерю ткани с одной стороны теменной доли. Это первое указание на то, что люди с ликантропией, вероятно, испытывают такое чувство, будто их тело меняет форму.

Далее, мы знаем, что люди с шизофренией больше подвержены телесным иллюзиям, таким как вышеупомянутый фокус с резиновой рукой. Обследования мозга позволяют предположить, что причиной тому доминирование сенсорной информации от глаз и движений над внутренней реконструкцией схемы тела. А значит, в отдельных, крайне редких случаях зрительная галлюцинация выросших когтей или звериной морды гораздо легче встраивается в представление человека о его теле.

К сожалению, ни одно обследование мозга Матара до сих пор не выявило никаких аномалий. Врачи, с которыми я говорила о его состоянии, допускают, что загадочная природа ликантропии и шизофрении в целом может быть прояснена с помощью усовершенствованных методов нейровизуализации с более высоким разрешением, чем доступно сейчас.

«Существует множество гипотез, решаются частные вопросы, но прежде чем делать какие-то выводы, мы должны обследовать больше пациентов и провести более масштабные исследования, – говорит Хамди. – А пока мы продолжаем лечить шизофрению Матара в надежде, что это поможет справиться с его иллюзией о превращении в тигра».

* * *

Вернемся в Эль-Айн. В комнату входит Рафия, за ней трое молодых докторов и Матар. Во время перекура он рассказал ей, что его мать и сестра уехали в Индию. У сестры появились признаки шизофрении, ее обследовали в специализированной больнице. Рафия подумала, что Матар перестал принимать лекарства, а тревога из-за отъезда матери усугубила симптомы.

Матар проходит вперед, заметно приободренный, и садится в переднем ряду. «Я готов продолжить», – сообщает он, глядя на меня.

Я с улыбкой благодарю его и снова спрашиваю, может ли он объяснить, почему ощущает себя именно тигром, а не каким-то другим животным. На этот раз Матар отвечает быстро и без колебаний.

«Я не знаю, почему я тигр, просто знаю. Я слышу рой голосов вокруг, они говорят, что я ничтожество. Насмехаются надо мной. Говорят, я отребье и не могу быть человеком. А в другие дни мне кажется, что рядом со мной лев. Иногда он атакует меня, вцепляется в загривок, и я шевельнуться не могу от боли. Я вижу, как из того места, куда он впился, струится кровь».

«У вас когда-нибудь возникала мысль, что вы можете защититься?»

«Нет, – мотает головой Матар. – Я не могу защититься, лев сильнее меня, поэтому мне нужно атаковать первым».

«Как долго это длится?»

«Иногда всего несколько минут, иногда часы».

«Случалось ли такое в последнее время или только сегодня?» – вмешивается Хамди.

«Вчера ночью началось, – расстроенно говорит Матар. – Я лежал в кровати и почувствовал, что накатывает. Запер дверь, повязал голову полотенцем, спеленал себя простынями так, что не мог пошевелить руками или освободиться».

Однажды, не в силах противостоять болезненным импульсам, он привязал к ботинкам куски цемента, чтобы не дать ногам двигаться.

«Хочу помешать себе кому-нибудь навредить».

«Вы когда-нибудь смотрели в зеркало в этом состоянии?» – спрашиваю я.

«Да. Я смотрел на свое отражение, когда считал себя тигром, и увидел две вещи: себя как тигра и еще льва, схватившего меня за голову и шею. Я не могу дать этому разумное объяснение. Это очень страшно».

Несмотря на сегодняшнее происшествие, считается, что Матар не представляет опасности для окружающих. Лекарства обычно помогают ему нормально функционировать и спокойно жить в местной общине.

«Мы рады, что он может жить дома. За ним приглядывают родные и социальный работник, – говорит Хамди. – Здесь не так, как в Англии: в уходе за больными важную роль играет семья».

Я снова поворачиваюсь к Матару.

«Знаете ли вы способы предотвратить симптомы, кроме лекарств?»

«Я всегда ношу белое, – Матар указывает на свою длинную рубаху и платок. – Белый успокаивает. Мирный цвет, он помогает мне, когда начинаются те самые ощущения».

Тут обстановка резко меняется: Матар громко смеется, растопыривает и сгибает пальцы, опускает голову и скидывает один ботинок. Потом хватается за левую ногу, и его лицо кривится от боли.

Внезапно раздается прежний рык.

«Думаю, надо уходить», – говорит за моей спиной один из докторов. Другой предлагает Матару принять противотревожное средство. Матар кивает, почти не глядя на нас идет к выходу и пропадает из виду.

* * *

Я была бы рада завершить рассказ тем, что Матар чувствует себя хорошо, а сочетание лекарств и психотерапии помогло ему справиться с бредом. К сожалению, это не так. Через несколько месяцев после возвращения домой я отправила Рафии имейл с просьбой перевести Матару короткое письмо, в котором я благодарила его за встречу. Мне было интересно, как он себя чувствует. Рафия откликнулась быстро. Поведение Матара в день нашей беседы оказалось предвестником тяжелейшего рецидива, и его неоднократно помещали в больницу. Пока, сказала Рафия, его состояние нельзя назвать удовлетворительным.

Возможно, мозг Матара уникален. Крайности многому нас учат, и не в последнюю очередь тому, что семья играет чрезвычайно важную роль в уходе за людьми, которым иначе пришлось бы жить в лечебнице. А если поместить рядом людей с ликантропией и тех, кто ощущает деформацию тела, возникнет одна и та же картина – мозг, неустанно генерирующий чувство, которое большинство из нас ежедневно принимает как должное, ведь наше тело чувствует себя самим собой.