Русская общественная мысль запуталась в трех соснах: государстве, революции и конституции. Либералы желают конституционного государства, но боятся революции, справедливо полагая, что будут первыми, кого эта революция сметет с лица русской земли. Консерваторы хотят любой ценой предотвратить революцию, но вынуждены для этого пожертвовать конституцией во имя укрепления репрессивного полицейского государства, что рано или поздно все равно приведет страну к революции. Отчаявшиеся радикалы с обеих сторон предлагают одним махом сжечь в огне революции опостылевшее государство (левые) и зловредную конституцию (правые), чтобы не над чем было больше ломать голову. Будучи не в силах разрешить эту задачку, гражданское общество впало в ступор и с ужасом наблюдает, как страна погружается в хаос.

Из этого заколдованного политического леса можно, однако, выбраться, если признать, что целью революции является не столько уничтожение старого государства, сколько создание нового. В революции есть не только разрушительная сила, но и огромная созидающая мощь. Все великие конституционные государства возникли на гребне не менее великих национальных революций, в ходе которых обыватель и подданный становился гражданином. «Без труда не вытащишь рыбку из пруда», — говорит русская пословица. Без великого напряжения воли, без революционного подъема и экстаза, то есть всего того, что Лев Гумилев подразумевал под «пассионарностью», новое государство не появится. Конституционную национальную государственность нельзя «вымучить» на бумаге, нельзя «выговорить» в самозабвенных речах. Она либо родится в ожесточенной борьбе, либо останется еще одной великой русской утопией.

За четверть века Россия прошла витиеватый путь от наивной демократии девяностых с их бессистемным «анархоконституционализмом» через суверенную демократию нулевых с их ограниченной конституционностью к постановочной демократии десятых с их откровенной неконституционностью. После окончания нулевых постепенное, но неуклонное «выдавливание» конституционализма стало основным трендом эпохи. С момента прихода к власти Владимира Путина Россия пережила несколько последовательных конституционных контрреформ, которые в конечном счете и стали главным содержанием его политического курса.

Российский конституционализм за два с половиной века прошел путь от полного отрицания конституционной идеи в принципе через ее признание в особо извращенной форме («советского конституционализма»), когда все принципы, составляющие действительное содержание конституционализма, были объявлены вне закона, к «дуалистическому» посткоммунистическому конституционализму, признающему конституционные принципы в теории, но отказывающемуся применять их на практике.

Это противоречие между идеологией и практикой российского конституционализма не может существовать вечно и рано или поздно должно быть разрешено одним из двух способов: либо путем восстановления тоталитарного идеологического контроля со стороны власти над обществом (что маловероятно, но возможно), либо путем осуществления масштабной конституционной реформы (что вполне возможно, но пока кажется маловероятным). Я продолжаю, однако, сохранять в этом вопросе сдержанный исторический оптимизм, ориентированный, правда, на отдаленное будущее.

В основе моего скромного оптимизма лежит предположение, что за два с половиной столетия в России сформировалось-таки молчаливое конституционное большинство, которое, не принимая активного участия в политической жизни, в общем и целом сориентировано на конституционные ценности. В этом, с моей точки зрения, состоит принципиальное отличие политической ситуации в России в начале XXI века по сравнению с началом XX века, когда в обществе доминировало «неконституционное большинство».

В последнее время стало модным ругать инертную русскую массу (и есть за что). Вопрос, однако, в том, насколько она на самом деле «инертна» или, наоборот, «заряжена» определенными идеями? Полагаю, что эта масса отнюдь не нейтральна и что последние сто прожитых Россией лет не прошли даром и основная часть населения уже «неизлечимо» заражена вирусом конституционализма. Другое дело, что «болезнь» эта пока протекает латентно, поскольку русский конституционализм так и не вышел из «инкубационного периода» и почти никак не проявляет себя в повседневной жизни. Вроде бы живет в России все тот же мужик, что и в приснопамятном «семнадцатом году», а копнешь глубже — все по-другому.

Со времен Салтыкова-Щедрина русский обыватель избаловался. Если раньше он весьма неопределенно желал то ли конституции, то ли севрюжины с хреном, то теперь он однозначно хочет и конституции, и севрюжины, и по возможности без хрена. То есть новоявленное латентное конституционное большинство хочет одновременно и сильного государства, и защиты своих политических прав. Но удовлетворить эти возросшие политические потребности ему практически нечем.

Конечно, все вышесказанное может показаться абсурдом на фоне тех процессов, которые развиваются в русском обществе начиная с 2014 года. С тех пор Россия представляет собой вариант «постмодернистского авторитаризма», где власть является практически несменяемой; разделение властей отсутствует; функции парламента сведены к декоративным; суд стал аппендиксом всесильной бюрократии; федерализм — не более чем фасад, прикрывающий имперскую вертикаль; политический и экономический плюрализм ограничен, и даже сам светский характер государства поставлен под сомнение, хотя при этом по сравнению с недавним тоталитарным прошлым пока еще сохраняется достаточно высокий уровень информационной свободы.

На таком фоне рассуждения о конституционном большинстве кажутся издевательством. Надо, однако, делать поправку на особые и исключительные обстоятельства. Русское общество, пораженное «посткрымским синдромом», находится в аффектированном и ажиотированном состоянии. В этом состоянии оно не похоже на самого себя. Когда начинается истерика, личность заканчивается. Но истерика не бывает вечной. Рано или поздно она пройдет, и общество придет в себя. В этот момент станет ясно, что конституционное большинство никуда не делось, а просто временно «сошло с ума».

Латентный спрос на конституционализм в России сохранился и даже вырос, но он наталкивается на почти полное отсутствие достойного предложения. Выбирать конституционному обывателю на самом деле не из чего (может быть, поэтому он в целом так индифферентен к выборам…).

Власть сегодня предлагает конституционному большинству сильное государство, в котором из трех упомянутых великим сатириком компонентов осталась только приправа. Не лучше дела и у оппонентов власти: одни (маргинальные традиционалисты) истошно прославляют севрюжину, забыв о конституции другие (маргинальные либералы) рассуждают о конституции как о вожделенной севрюжине. На деле людям предлагают либо сохранить старый опостылевший мир, либо вновь разрушить его до основания, не объяснив толком, чем же он будет заменен. Конституционное государство остается не более чем фигурой речи. Естественно, что в обществе, уставшем от речей, на эту фигуру никто не обращает внимания. Конституционное большинство замерло, оказавшись между молотом террора и наковальней хаоса.

Для этого конституционного большинства неприемлема ни имперская модель в ее обеих (советской и досоветской) ипостасях, ни анархическая демократия девяностых, ассоциируемая с несправедливой приватизацией и разрушением страны. Усилия всевозможных «политических меньшинств» до сих пор сосредоточены либо на защите существующего порядка, либо на его критике, в то время как большинство терпеливо ждет, когда же ему будет представлен наконец внятный и конкретный «положительный образ» будущего.

Ни в коей мере не умаляя значения «тотальной делегитимизации режима» (выражение Юлии Латыниной), полагаю, что одной критикой существующего строя привести «инертные массы» в движение невозможно. Людям не свойственно прощаться со старым миром раньше, чем они явственно увидят перед собою прообраз нового мира. На место старого имперского государства должно быть поставлено новое государство, контуры которого надо четко очертить. Иначе все усилия по «делегитимизации» будут приводить только к нарастанию хаоса.

Известно, что у России две беды — дураки, бредущие назад по дороге к утерянному прошлому, и дураки, бегущие вперед по дороге к несбыточному будущему. Империя исчерпала себя, и попытки реставрировать ее обречены на провал. Доктрина, имеющая своей целью восстановление «малого СССР», — это огромный исторический пузырь, который обречен рано или поздно лопнуть, издав страшный и неприличный звук. Но это не значит, что на месте обанкротившейся империи может возникнуть не государство, а какое-то «облако в штанах». Чем оглушительнее будет крах империи, тем более жестким должно стать пришедшее ей на смену государство, ибо его первой и главной задачей будет восстановление и поддержание порядка.

Ошибка русских конституционалистов состоит в том, что до сих пор они предлагали обществу исключительно концепцию свободного государства, в то время как общество ждало от них концепции свободного и сильного государства. Подсознательно население ощущает, что Россия нуждается в государстве, которое будет способно поддерживать порядок на таком уровне, на котором он никогда до этого в ее истории не поддерживался. Ибо, если беспристрастно взглянуть назад вглубь русской истории, то, насколько хватает зрения, повсюду видны беспробудное воровство и дикий произвол. Только слепой может отрицать, что Россия нуждается в настоящей «твердой руке». Люди хотят знать, почему у конституционалистов это получится, несмотря на то что у всех других не получилось.

Однако стоит заговорить о «твердой руке», как либеральные женщины падают в обморок, а либеральные мужчины достают из кармана носовой платок. Почему-то априори предполагается, что твердая рука в России может быть только грязной и мохнатой. При этом мало кто задумывается о том, что на свете трудно найти более жесткий общественный строй, чем западная конституционная демократия, в которой гражданин зажат в законы как в тиски. Европейские свободы — это тоннели в шахте, где беспрепятственное движение возможно только в строго заданном направлении. А русская «диктатура» — это «дикое поле», где можно гулять как хочешь, пока не задавят.

Русскому человеку, привыкшему к жизни в условиях «договорного государства», где любой вопрос, будь то штраф за нарушение правил дорожного движения или продвижение по любой очереди «вне очереди», можно «утрясти», невзирая ни на какие правила и установления, даже трудно себе представить, с какими вызовами он может столкнуться в конституционном государстве. Настоящая демократия в определенном смысле слова и есть худшая из диктатур. Это «ежовые рукавицы», обернутые правом.

Путинский режим упрекают в жесткости и даже жестокости. Но жесткость сама по себе не является недостатком. Не исключено, что в будущем, когда этот режим перестанет существовать, для поддержания порядка потребуются еще более жесткие меры, чем сегодня. Ведь сегодня государство требует соблюдения законов только от своих политических оппонентов, а тогда ему придется потребовать соблюдения законов всеми. Значит ли победа конституционализма, что митинги можно устраивать где угодно и когда угодно? Значит ли победа демократии, что можно швырять камнями в полицейских? Отсутствует ли в самом либеральном обществе слежка за гражданами? На эти и тысячи других подобных вопросов существует только отрицательный ответ. «Лимонов» не станет при новом режиме «Апельсиновым» и площадь Маяковского никто ему в аренду не сдаст. Но для того, чтобы быть жестким и даже жестоким, надо иметь на это моральное и юридическое право, или, попросту говоря, быть легитимным.

После декабря 2011 года Кремль то и дело ссылается на «европейский» опыт, оправдываясь за «репрессивные» законы и практику. Он, безусловно, прав в том, что аналогичное законодательство на Западе еще жестче, чем в России. И в этом нет ничего удивительного, потому что любая власть, «если она хоть чего-нибудь стоит», должна уметь себя защищать и должна добиваться исполнения своих законов. Но конституционное насилие оправданно лишь в той мере, в которой власть, его применяющая, является сменяемой, разделенной, светской и так далее. Конституционное государство, к сожалению, не перестает быть полицейским государством. Разница лишь в том, что в таком государстве населению обеспечена возможность влиять на власть через свободные выборы и другие конституционные механизмы, благодаря чему насилие применяется в интересах всего общества, а не в интересах узурпировавшего власть меньшинства.

Оппозиция, если она намерена всерьез претендовать на власть, должна доказывать не столько свою способность защищать права и свободы (это само собой разумеется), сколько свою способность к «положительному» государственному строительству. Она должна в первую очередь доказать свою способность обеспечить новый порядок и справедливость. Большевики, в конце концов, победили не потому, что яростно критиковали царский режим — это лучше и даровитее делала за них буржуазная интеллигенция. Они победили потому, что предложили концепцию нового государства (пусть и утопическую), в которую массы поверили. Народ должен знать, что, во-первых, есть сила, способная управлять государством лучше, чем нынешняя власть, а во-вторых (как бонус), способная обеспечить при этом приемлемый уровень соблюдения прав человека. И только тогда «конституционное большинство» проявит себя и выскажется в пользу «конституционного государства».

Современное российское государство, более двадцати лет существующее исключительно в силу исторической инерции, не являющееся государством в точном смысле слова, представляющее собой осколок некогда могущественной империи, стремительно выгорающий в плотных слоях новейшей истории, стало сегодня главным препятствием на пути возникновения конституционного государства в России. Оно бешено защищает себя, стремясь унести русское общество с собою в могилу. Надежды на мирный, ненасильственный исход этого противостояния между умирающим старым и рождающимся новым общественным строем тают каждый день.

Это именно та ситуация, о которой писали американские федералисты, обосновавшие конституционное право народа на восстание. Революция всегда является злом в том смысле, что с нею связаны великие испытания и великие потрясения для народа. Но при определенных обстоятельствах она — необходимое зло, а значит — благо. Россия вступает в эпоху «перманентной революции», то есть в такую эпоху, которая может длиться десятилетиями, но в повестке которой все время будет стоять один-единственный политической вопрос — о борьбе с революцией.

Эта эпоха будет рождать соответствующих героев, которые по определению будут являться разрушителями и терминаторами, маниакально нацеленными на бунт. Таковы законы жанра: когда приходится штурмовать крепости, увеличивается производство стенобитных машин. Но победят бунтари только в том случае, если они станут настоящими государственниками и убедят окружающих в том, что могут не только ломать станы, но и возводить их. Когда революционеры придут к власти (неважно когда), им не останется ничего другого, как стать «архигосударственниками», которые будут жестко и последовательно устанавливать новый порядок. И очень важно, чтобы этот порядок был конституционный. Поэтому уже сегодня у общества на руках должен быть согласованный план государственного строительства, который не позволит очередным «могильщикам империи» снова направить локомотив русской истории в тупик.