Как говорила главная героиня фильма «Москва слезам не верит», те, кто настроился на чтение политического триллера, могут прекратить чтение книги на этом месте — конституционная проблематика не так привлекательна для широкой публики, как она того заслуживает.

Хотя, конечно, мне хорошо известны законы «политического триллера», которые могли бы сделать книгу более увлекательной. Все они восходят к рецептам изготовления актуальных репортажей, раскрытым еще Ильфом и Петровым в «Золотом, теленке», и просты как «три аккорда». Сначала немного о катастрофическом положении дел в России (в зависимости от профиля пишущего — экономическом, политическом или духовном), потом об ответственности «кремлевской хунты» за это безобразие (благо поводы всегда под рукой), и закончить надо обязательно куплетом из песенки придворного кролика, когда-то бывшего бунтарем, из романа Фазиля Искандера: «Но буря все равно грядет!» Внимание читателей по обе стороны идейных баррикад к такой публикации гарантировано. Проблема лишь в том, что поиск реальных ответов на насущные вопросы экономического, социального и политического развития современной России практически невозможно осуществлять, оставаясь в рамках этого популярного в народе жанра.

На первый взгляд у России нет истории конституционного движения. Есть какие-то отрывочные эпизоды, не связанные между собой, каждый из которых заканчивался крахом: дореволюционный конституционализм, советский конституционализм, посткоммунистический конституционализм. Но если посмотреть, как каждый предшествующий эпизод отражается в каждом следующем за ним, то складывается какая-никакая общая картинка.

Конституционное движение возникает как диссидентское движение русской аристократии, целиком и полностью отвергаемое властью. Вроде бы оно не имело никакого продолжения, сгорев в огне большевистской революции. Однако рожденная этой революцией государственность формально признала конституцию, хотя и полностью отвергла все конституционные принципы. Советский конституционализм выглядит полной профанацией конституционных идей, но на его закате рождается диссидентское движение советской интеллигенции (русской версии среднего класса), которое начинает борьбу за наполнение пустой конституционной формы либеральным содержанием. Диссидентское движение не стало архитектором перестройки, но в Конституции 1993 года были наконец признаны все те принципы, которые отвергал советский конституционализм. Посткоммунистический конституционализм очень быстро стал декларативным, между конституционной моделью и конституционной практикой возникла пропасть. Но ответной реакцией на то, что правовая и политическая практика оказались полностью неконституционными, стало возрождение в России движения за конституционную реформу, которое ставит своей главной целью превращение конституционных принципов в действующие.

Таким образом, от одной конституционной катастрофы к другой Россия странным образом движется в нужном направлении, выдерживая общую линию… Так или иначе эволюция российского конституционализма выходит сегодня на финишную прямую. Противоречие между либеральной конституционной моделью и нелиберальной конституционной практикой не может существовать вечно. Теоретически существует два сценария его разрешения. В первом случае конфликт разрешается через конституционную реформу, которая «модернизирует» российскую конституцию таким образом, чтобы конституционные принципы могли быть реализованы не только в теории, но и на практике. Во втором случае конфликт разрешается через конституционную контрреформу, когда либеральное содержание конституции будет выхолощено окончательно, и в этом случае посткоммунистическая конституция будет снова редуцирована до уровня советской конституции. Россия стоит на конституционной развилке, где двигаться можно только либо вперед, либо назад.

Видимо, только в этом одном и состоит суть пресловутой «Проблемы 2024». Дело вовсе не в том, сможет или не сможет позволить себе Путин бесконечно долго оставаться у власти (если захочет — сможет), а в том, как дорого это будет стоить для русской истории, какую цену за его личный выбор всем придется заплатить, какой именно импульс развития российскому конституционализму, а значит, и всей социальной и политической системе он даст в ее «момент истины».

Суть выбора, который предстоит сделать в этой узкой, но принципиальной области, очень проста — либо надо от формального провозглашения конституционных принципов переходить к их практической реализации, либо надо открыто отказываться от этих принципов, кромсая текст конституции.

В середине нулевых казалось, что вопрос о конституционной реформе в России закрыт раз и навсегда. Господствующая, и не только официальная, точка зрения состояла в том, что действующая российская конституция образца 1993 года является оптимальной на все времена. А если и возникают какие-то вопросы в рамках конституционного правоприменения, то все эти вопросы можно и нужно разрешать в рамках действующего конституционного закона. Апология «конституционной стабильности» стала своего рода прологом к апологии «политической стабильности», оказавшейся основным трендом в развитии официальной политической идеологии к концу первой декады XXI столетия. Даже предпринятая на излете этой декады самой властью локальная конституционная реформа, которую ряд наблюдателей оценивают как конституционную «контрреформу» (в рамках которой были увеличены сроки полномочий избранного президента и парламента), не поколебала веру в непреходящую ценность конституционной стабильности для России.

Отношение к действующей конституции изменилось неожиданно и радикально в период всплеска общественной активности на рубеже 2011—2012 годов. Оказалось, что конституционная стабильность — отнюдь не константа общественного сознания, а всего лишь одна из его преходящих иллюзий. Всколыхнувшееся от политической летаргии российское гражданское общество в числе первых поставило в повестку дня вопрос о конституционной реформе как об одной из наиболее актуальных политических и правовых задач, требующих незамедлительного решения.

На этом фоне развернулась широкая дискуссия, которая затронула как вопросы, непосредственно касающиеся направлений и особенностей предполагаемой конституционной реформы, так и более глубокие и сложные материи, относящиеся к природе российского конституционализма в целом. По иронии судьбы эта дискуссия о судьбе русской конституции по своему характеру очень напоминает диалог между редактором Берлиозом и поэтом Бездомным, ставший прологом к булгаковскому роману «Мастер и Маргарита»: «Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича — изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, — но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем — простые выдумки, самый обыкновенный миф».

Действительно, в том ли дело, плох или хорош российский конституционализм? Был ли он — вот в чем вопрос. А если был, то куда делся? Вероятный ответ здесь — неочевиден, а очевидный — невероятен. Дискуссанты преимущественно были настроены критически по отношению к действующей российской конституции и модели российского конституционализма, но дискуссия при этом велась таким образом, что сама действительность российского конституционализма не ставилась под сомнение. О российском конституционализме спорили как о вполне реальном правовом и политическом явлении, тогда как весь вопрос в том и состоит, что само его существование было под вопросом. К этому моменту российский конституционализм давно уже стал неким правовым «летучим голландцем», законом-призраком, законом-легендой, великим политико-правовым мифом.

Хороша или плоха российская конституция? Вопрос этот, как ни странно, не имеет однозначного ответа. Всегда можно сказать, что «конституционный стакан» наполовину полон или наполовину пуст.

Если рассматривать конституцию как текст, как литературное эссе или как политическую импровизацию на юридическую тему, то она является блестящим памятником правовой и политической мысли своего времени. Может быть, она даже опередила свое время, как минимум на столетие.

Если рассматривать российскую конституцию как некую социально-политическую реальность, как набор правовых и политических практик в действии, то эта реальность отличается от того, что принято понимать под конституционализмом на его родине — в Европе, как «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына отличается от «Города Солнца» Кампанеллы. Налицо очевидное, эмпирически осязаемое расхождение между неплохим конституционным текстом и весьма спорной конституционной реальностью.

Конечно, с точки зрения большинства практикующих юристов вопрос о действительности конституции кажется кощунственным и снимается самим фактом существования конституции. Они приводят аргументы в пользу реальности российского конституционализма, которые просты, незамысловаты и очень сильно напоминают пять классических доказательств существования Бога:

Это — весомый аргумент, если не принимать во внимание то, что и большевистская Россия была формально конституционным государством. Более того, советская конституция, просуществовавшая дольше других, практически сорок лет, была принята как раз в годы «большого террора», когда права и свободы граждан России, в том числе самые фундаментальные, ущемлялись в массовом порядке и повсеместно. Поэтому «самообозначение» не может быть аргументом в пользу действительности конституционализма.

Однако наличие текста, должным образом оформленного и принятого в качестве основного закона, как показывает практика, само по себе не является необходимым условием существования конституционализма. В конечном счете это только вопрос традиции и конституционной техники. Сам по себе этот факт ничего не доказывает. Классический пример — Великобритания. Отсутствие конституционного текста в такой же степени не является доказательством отсутствия конституционализма, в какой его присутствие не является доказательством его действительности.

Однако иерархия законов без развитой культуры их толкования и без эффективной системы правоприменения является фикцией. Она существует лишь в воображении юристов-конституционалистов, а не в реальной жизни. Антиконституционная практика проходит сквозь иерархию законов, связанных собой лишь формально, но не общим методом интерпретации единых принципов, как нож проходит сквозь масло.

Однако это утверждение носит, как правило, оценочный характер и зависит от авторского угла зрения на предмет. В современной России действительно права человека защищены лучше, чем, скажем, в России 30—40 годов XX столетия. Но в то же время в России имеются примеры очевидного и демонстративного нарушения даже таких основных прав человека, как право на жизнь и на свободу.

Конституционный суд Российской Федерации на самом деле является важнейшим регулятором и оказывает существенное влияние на конституционный порядок. Но конструкция закона о Конституционном суде РФ сегодня такова, что он существеннейшим образом ограничен в своих полномочиях и не может оказывать того влияния, которое действительно необходимо в целях наведения в России эффективного конституционного порядка. Сегодня законодательство о Конституционном суде РФ фактически выстроено таким образом, чтобы отсечь Конституционный суд от прямого участия в разрешении самых злободневных конституционных коллизий. По большинству острых проблем, связанных с применением конституционных принципов на практике, Конституционный суд вынужден (вольно или невольно) хранить молчание.

Прямых доказательств, которые могли бы свидетельствовать в пользу действительности российского конституционализма, которые подтверждали бы, что российский конституционализм является не идеологической конструкцией только, а правовой реальностью, не существует, в то время как косвенных свидетельств обратного в реальной практике конституционного правоприменения более чем достаточно.

Казалось бы, можно было давно начать рассматривать современный российский конституционализм исключительно как политическую декорацию, не имеющую ничего общего с реальными правоотношениями. Но здесь приходится вновь вернуться к знаменитому роману Михаила Булгакова и вспомнить слова Воланда о Канте, который «начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собой, соорудил собственное шестое доказательство» существования Бога.

Хотя очевидных прямых доказательств действительности российского конституционализма найти не просто, тем не менее, глядя на предмет исторически, в его развитии, придется признать, что российский конституционализм — это реальность, но реальность совершенно другого порядка, чем та, которую мы ожидали увидеть, ориентируясь на западные стандарты конституционализма.

В конечном счете конституционализм — это скорее не состояние, а процесс. Как и любой другой процесс, его лучше всего характеризует тенденция развития. Именно через анализ особенностей развития легче всего выявить подлинную природу российского конституционализма и на этой основе уже судить, насколько он реален.

То, что только находится на пути к своим высшим формам, не может быть исследовано теми же средствами, что и развитое явление, к нему не могут быть применены те же критерии, что и к состоявшемуся феномену. Для адекватной оценки российского конституционализма, для более корректного определения его природы саму систему оценки необходимо усовершенствовать.

Конечно, развивающееся, становящееся и развитое, состоявшееся явления едины, у них общая природа. Но все-таки свойства у них могут быть разные. Расплавленный металл, вытекающий по желобам из доменной печи, внешне мало чем напоминает будущую сталь, хотя их природа одна и та же. Формирующийся конституционализм вполне может выглядеть не только непривычно, но и непривлекательно для глаза, привыкшего к созерцанию классических конституционных форм.

Судить объективно и всесторонне о победах и поражениях российского конституционализма можно только в развитии, наблюдая сдвиги глубинных конституционных «тектонических пластов», причем на очень больших временных дистанциях. Возможно, мы больше сможем понять о российском конституционализме, соотнося между собой те формы, которые были присущи ему на различных этапах его становления, чем соотнося эти формы с европейскими образцами аналогичного исторического периода.

Нельзя изучать человеческий эмбрион под тем же углом зрения, под которым мы изучаем человека. В то же время нельзя не признать в эмбрионе человека. В утробе России формируется конституционный эмбрион. Это — конституционализм, если и не действительный, то хотя бы потенциальный. Задача исследователя российского конституционализма состоит не в том, чтобы «запротоколировать» наличие или отсутствие конституционного порядка, а в том, чтобы определить наличие «точек конституционного роста», удостовериться в их жизнеспособности и на этом основании предположить, можно ли ожидать успешные «конституционные роды» или надо готовиться к «конституционному выкидышу».