ГЛАВА 3

БОЛЬШЕ ПЯТИСОТ СТАРТОВЫХ НОМЕРОВ

Только мне удалось заснуть, как на мобильном срабатывает будильник. Еще толком не проснувшись, я протягиваю руку, чтобы приглушить этот противный звук, и сразу ищу выключатель. Я еще не готов полностью открыть глаза — им будет больно от внезапной яркости света лампы в номере отеля. Я встаю и хватаю ломоть хлеба, который остался от вчерашнего ужина. Нажимаю пальцем, чтобы убедиться, что он не превратился в сухарь, и ножом наношу толстый слой джема. Откусываю, закрываю глаза и понимаю, что порядок восстановлен. Как приятно, когда ощущение песка в глазах исчезает! Откусываю второй кусок, потом третий. Хлеб встает комом в горле. Я не могу ничего есть в такую рань. Последний укус — и я ложусь обратно, путаясь в одеяле. Ставлю будильник, чтобы он сработал через час. Закрываю глаза и пытаюсь поспать. Я стараюсь убрать из своего сознания все мысли, но ничего не получается — профиль маршрута, пункты питания и стратегия лезут из каждого угла, не давая заснуть.

Будильник срабатывает снова. Теперь постель уже не манит, а глаза открываются легко. Я вскакиваю с кровати и приступаю к быстрой и отработанной схеме: сходить в туалет, попить воды, снять белье, в котором я спал, и надеть беговую одежду, которую накануне вечером я сложил аккуратной стопкой, с хорошо закрепленным на футболке стартовым номером. Выпиваю еще немного воды, снова иду в туалет. Сверху надеваю куртку. Все, я готов. Выключаю свет, закрываю дверь в номер, оставляю ключ под ковриком. Трусцой бегу к выходу.

Когда ты проделал эту последовательность сотни раз, больше пятисот, она теряет церемониальное очарование — теперь это просто механическая, привычная манера оптимизации времени. Но иногда, очень редко, все же возникает что-то похожее на радостное возбуждение.

Да-да, у меня скопилось больше пятисот стартовых номеров.

Самый первый на мою одежду прикрепили родители, когда я еще не умел ходить, чтобы поучаствовать в новогоднем спуске в Ла-Молине. Мне было два месяца, и Эдуард, мой отец, держал меня на руках так, что лыжи едва-едва касались снега. Когда мне еще не исполнилось полутора лет, мама повесила мне на куртку другой стартовый номер, и я поучаствовал в пятичасовом мероприятии по ходьбе, в этот раз уже самостоятельно неся свой вес. Я помню, как в возрасте трех лет впервые выступил на соревнованиях, в лыжной гонке Marxa Pirineu — маршрут охватывает двенадцать километров от перевалочного пункта Кап-дель-Рек, где я вырос, до лыжной станции Аранса. Тогда мне удалось преодолеть половину пути, а остальное я проехал на снегоходе, закрывавшем гонку. Начиная со следующего года я пробегал маршрут уже целиком.

Кто бы мог подумать, что эти первые неловкие попытки станут семечком, из которого вырастет мой образ жизни, — теперь я мотаюсь по всему миру, принимая участие в самых неожиданных и сложных соревнованиях. На сегодняшний день больше пятисот раз я поднимался ни свет ни заря, чтобы прикрепить на одежду прямоугольник с номером. Я хочу рассказать вам историю некоторых из этих номеров.

Сегама-2007: шесть секунд, которые все изменили

Ярко-зеленые тона пейзажа из древовидных папоротников, свойственные концу лета, разбавлены туманом. В воздухе неподвижно висит слой микроскопических частиц воды. Если пробежать через них быстро, это освежает, но за несколько мгновений ты промокаешь насквозь. Шерстяная нитка флуоресцентного оранжевого цвета зигзагом тянется между лугами из низкой травы и камнями — белыми, как мрамор, и острыми, как бритва. Эту нитку натянул Альберто со своими помощниками, чтобы мы не потерялись в холмах Араца, прежде чем вернемся в лес и будем распугивать туманных чертей в поисках дороги из камней и глины.

Это было в воскресенье, 23 сентября, а на следующий день мне предстоял экзамен в университете. Правда, в тот момент экзамен меня не волновал — я был сконцентрирован на созерцании оранжевой майки Рауля Гарсиа Кастана из Сеговии, которую видел впереди. В том самом 2007 году нам уже приходилось встречаться — в Андорре, в Малайзии и в Японии. Забег Сегама в Гипускоа, самый важный горный марафон в мире, был финалом мировой серии, и если бы Рауль победил, то получил бы Кубок мира в скайраннинге. Хотя собственные результаты за сезон придавали мне уверенности, я знал, что этот соперник лучше всего показывает себя именно на крупномасштабных забегах. Я, со своей стороны, в ходе подготовки продвигался более чем на сорок километров, а иногда и до восьмидесяти, но марафонскую дистанцию без остановки по горному ландшафту впервые пробежал всего за неделю до Сегамы, в Сентеро-делле-Гринье.

Первую половину маршрута мы бежали группой из четверых спорт­сменов, не устраивая между собой никакого особого замеса. Кроме Рауля, рядом бежали Жессед Эрнандес и уроженец Майорки Тофоль Кастаньер. С Жесседом, талантливым молодым спортсменом, я был знаком уже несколько лет: когда ему исполнилось восемнадцать, он переехал в Эстану, городок вблизи Монтельи, где я тогда жил. Хотя он был на четыре года старше меня, между нами сразу возникла связь, потому что я редко встречал других ребят, которым так нравилось бы бегать по горам. В тот год мы вместе пробежали Кабальос-дель-Вьенто, и на эти восемьдесят кило­метров вокруг Кади и Педрафорки у нас ушло чуть больше десяти часов. Несомненно, он был одним из самых талантливых бегунов, когда-либо виденных мной. У него было много сил, он был чистой мощью. Как знать, чего бы он добился, если бы сконцентрировался на беге и тренировках. Мануэль Эрнандес, его отец, и Энрик Пуйоль входили в состав третьей экспедиции, поднявшейся на Броуд-Пик, вершину высотой восемь тысяч пятьдесят один метр. Когда они начали спускаться, произошел несчастный случай и Энрик потерял сознание. Им пришлось провести три ночи на высоте семи тысяч шестисот мет­ров в ожидании спасателей. Энрик Пуйоль так и не проснулся.

Стояла абсурдная тишина. Слышен был только звук дыхания, который прерывался топотом, когда мы на полной скорости спускались вниз. Под ногами хрустел толстый слой сухих листьев, рисовавших нереальные, фантастические формы поверх тяжелого моря глины. Со стороны могло показаться, что мы убегаем из зачарованного леса, как в сказке про колдуний. Вскоре среди тумана нас нагнали спортсмены, бежавшие позади. Они мчались, как голодные животные, которые скачут, чтобы повалить жертву на землю, и все это сопровождалось треском сухой листвы и веток. Это были местные бегуны Сухаиц Эспелета и Фернандо Эчегарай, которые догнали нас ровно перед сере­диной маршрута. Они не сбавили темпа и обогнали нас на большой скорости. Они лезли из кожи вон, будто соревновались в спринте. В тот момент я не понял, зачем они это делали, — но скоро узнал ответ.

Почти в самом конце спуска начинался туннель, прорезанный в скале из известняка. Он не очень длинный, но в центре есть несколько метров, которые оказываются в полной темноте, а пол усеян обломками всех размеров, что требует от бегунов максимальной концентрации. На тот момент это был мой первый марафон Сегама, а YouTube еще не придумали, и, хотя я кое-что знал о предстоящей атмосфере по рассказам знакомых, я испугался, услышав сильный рокот, как будто множество далеких голосов распространялось по долинам, усиливаясь собственным эхом. Я был сосредоточен на том, чтобы не споткнуться о камни во тьме, и не мог себе позволить уделять внимание этому шуму. Выбежав из туннеля на свет, я оказался перед толпой из тысяч людей с колокольчиками и дудками.

Оба баскских бегуна подняли руки и прокладывали себе путь среди моря зрителей; по мере их продвижения бурление усиливалось, приближаясь к сумасшествию. Я был настолько впечатлен и оглушен, что проскочил мимо пункта питания. «Хладнокровие, Килиан, хладно­кровие». Я затормозил, развернулся, схватил стакан воды и гель, но возбуждение публики и шум не давали успокоиться. Маршрут шел совершенно прямо, с большим уклоном. Учитывая дистанцию забега, я должен был воспользоваться уклоном, чтобы снизить скорость и подготовиться к темпу долгого подъема, а заодно съесть гель и попить воды, но здесь это было невозможно. Из-за шума и гама перестаешь замечать нагрузку и бежишь изо всех сил, потому что энергия толпы толкает тебя вперед.

На коротких забегах, то есть когда нужно потратить от одного до четы­рех часов, чтобы пробежать от двадцати до сорока километров, важна повышенная концентрация. Не настолько высокая, как, например, на вертикальном километре Фулли, где одна маленькая ошибка может привести к потере всего и ты находишься будто бы в хрупком мыльном пузыре, — но несравнимо выше, чем на длинных дистанциях, где важно выбрать ритм и не давать усталости победить себя. На этих средних дистанциях, конечно, важна сосредоточенность, но даже если ты ошибешься в каком-то месте, у тебя всегда есть возможность это исправить. Можно начать тактический бег, ждать лучшего момента для атаки, немного замедлиться, чтобы отдохнуть и, конечно, восстановить силы, дабы снова ускориться. Именно с этой стратегией в уме я готовился к марафону Сегама — и воплощал ее, пока не выбежал из туннеля в ожидании пункта питания. С этого момента все вышло из-под контроля: экстаз публики заставил нас выложиться раньше времени и бежать последние двадцать километров так, будто это был забег на скорость. Ужасно.

Преодолев подъем, на котором я со своими попутчиками обогнал двух басков, я снова услышал гул — и он был сильнее прежнего. Я поднял голову и не поверил своим глазам: на поверхности горы Айскорри, пик которой и был верхней точкой забега, были рассеяны тысячи людей. Я чувствовал себя как велосипедист на соревнованиях «Тур де Франс», роняющий крупные капли пота на июльской жаре, прокладывая путь по перевалу Турмале. Слияние между нами — спортсменами — и публикой было абсолютным. Мне никогда раньше, ни в одной точке мира, не приходилось проживать столь уникальных ощущений. Это удивительно. Очень.

Наконец с большими усилиями я первым пересек финишную черту — всего на шесть секунд раньше Рауля Гарсиа. Когда я преодолел последнее горное седло с хорошим преимуществом, то видел, что сеговийский бегун меня настигает, и последние три километра пришлось бежать просто с разрушительной скоростью. Эти шесть секунд — очевидно короткий, но кажущийся вечным интервал времени — позволили мне получить трофей, Кубок мира в скайраннинге. Эти шесть секунд подарили мне возможность начать осуществлять свою мечту. Эти шесть секунд придали мне сил, чтобы быть первым во всех соревнованиях, где я побеждал с тех пор. Это самые ценные шесть секунд моей карьеры.

И это заставило меня задуматься, что победа и неудача разделены тончайшей линией, а повлиять на них может самая незначительная деталь.

За несколько недель до этого я пробежал Giir di Mont, маршрут на тридцать два километра в итальянских Доломитах. Премией для победителя был автомобиль Fiat Panda. Мне тогда исполнилось всего девятнадцать, и когда я хотел принять участие в забеге далеко от дома, мне приходилось переставать платить за свет и жить неделю без электричества — иначе денег на билеты и регистрацию не хватало. Фаворитом гонки был мексиканец Рикардо Мехиа, который побеждал во многих горных забегах вот уже десять лет: он пять раз становился победителем легендарной гонки Сьерре — Зеналь, несколько раз выигрывал Pikes Peak Marathon, а в прошлом году победил на марафоне Сегама. Я второй раз соревновался с ним, и прошла ровно неделя с тех пор, как я выиграл первые соревнования высокого уровня — Кубок мира по скайраннингу в Андорре. Именно там я двумя годами ранее впервые увидел Рикардо.

В этот раз в финале Giir di Mont меня ждал сюрприз. Я выбежал резко, с большой легкостью, и вдруг оказался впереди всех. Рикардо Мехиа следовал за мной — как всегда, бегом, даже на подъемах с невозможным уклоном, короткими, динамичными шагами. И я попал в ловушку. С этого момента мы чередовались: впереди шел то он, то я. Я опережал его на спусках, а он обгонял меня на подъемах. На вершине после последнего подъема у него было преимущество в две минуты, и если я хотел победить, оставался только один вариант — бежать вниз с такой скоростью, словно от этого зависит моя жизнь. Когда до цели был всего километр, я догнал его, но никак не мог опередить. Оставалось триста метров до финиша, и мы выбежали на асфальт. Легкий подъем отделял нас от цели и… от вожделенного автомобиля. Рикардо, гораздо более опытный и хитрый, чем я, не дав мне ни секунды на размышления, побежал спринтом. На последнем спуске он экономил силы, а я, наоборот, израсходовал их все в попытках обогнать его. Он летел к финишу как пуля. Я видел, как он удаляется, и не мог ничего по­делать, мои ноги не отвечали на импульсы, которые посылал им мозг. В этот раз шесть секунд превратили меня в проигравшего.

Многие годы я ошибался, думая, что забег — это то, что происходит между пистолетным выстрелом старта и моментом пересечения финишной черты. Я был слеп, когда считал, что соревнования — это бинарное понятие, где можно только победить или проиграть, показать только хороший или плохой результат. Потребность в хорошем результате не позволила мне увидеть, что самым важным на марафоне Сегама была не поддержка публики и не углеводный ужин накануне, а страсть, с которой простые Альберто и Айноа превращали поселок, горы и весь этот день в волшебство для всех жителей. Что настоящее празднование победы — не подняться на подиум, а болтать всем вместе за столом, ужиная в компании бегунов, организаторов и зрителей. Или что на Giir di Mont соревнования были не так важны, как пицца из забегаловки Пеппы. Но все это незнание было платой за то, чтобы достичь физической формы и соревновательных инстинктов, которые дали мне механизмы и знания, приводящие к успеху.

Хардрок: сто миль, чтобы поцеловать камень

Начинало темнеть, когда мы различили вдали Вирджиниус, горное седло на уровне почти четырех тысяч метров на юге Колорадо. К счастью, мы уже выбежали из леса, и, несмотря на то что в тени деревьев видимость была слабой, небо еще светилось. На нем оставалось несколько облаков — они давали понять, что в любой момент может разразиться ливень из воды и снега, чтобы сделать еще веселее день, проведенный среди града и молний, и напомнить, чью территорию мы оккупировали.

Желтоватый блеск скал быстро исчезал из виду, а перед нами встал гребень с сотнями каменных шпор, разрезающих небо. Между двумя из этих гранитных башен, в промежутке чуть шире метра, скрывался один из немногих коридоров, позволяющих пересечь горную гряду, не обходя ее вокруг. В этом тесном и неприступном месте был установлен пункт питания, самый высокий на этом маршруте и, вероятно, один из самых высоких на всех организованных забегах мира.

На дорогу к этому месту указывал длинный язык снега. Пейзаж становился монохромным: белый снег, все остальное — скалы, де­ревья, горы — черное. С этого утра мы пробежали уже больше ста кило­метров, и я первый раз почувствовал усталость в ногах. Больше нельзя было растрачиваться на лишние усилия: например, ускоряться на пересеченной местности или перепрыгивать через калитку вместо того, чтобы открыть ее. Подъем был захламленный, и к языку снега не вело никакой тропы. Нам пришлось подниматься по наклонной плоскости, засыпанной камнями, которые катились вниз с каждым шагом. Я старался перемещаться быстро, не опираясь на землю всем весом, чтобы «обмануть» ее. Когда я наконец добрался до снега, он оказался очень твердым; хотя была середина июля и стоял день, на высоте более четырех тысяч метров он почти не нагревался. Мне пришлось изо всех сил напрячь пальцы ног, чтобы обувь сцепилась со снегом хотя бы на несколько миллиметров. Я молился о том, чтобы не поскользнуться и не упасть вниз. Небо тем временем теряло свою голубизну и постепенно становилось почти прозрачным, бирюзовым, затем желтоватым, оранжевым, а потом наконец взорвалось ярко-красным цветом, преж­де чем исчезнуть в темноте черно-синего, после краткой вспышки пурпурного.

Этими переливами цвета я успел насладиться незадолго до того, как добрался до пункта питания, так называемой кафешки Крогера. Со мной бежал Рики Гейтс, выдающийся американский бегун, способный побеждать в забегах и на десять, и на пятьдесят километров. Он прекрасный образчик спортивного таланта: его можно встретить и на забеге Сьерре — Зеналь, где он пытается занять одно из призовых мест; и на знаменитой дороге Route 66, где он едет на мотоцикле с пере­метными сумками, наполненными всем необходимым для жизни на несколько месяцев, пока добираешься от Аляски до Патагонии; и на ферме в Алабаме в поисках ночлега во время пробега от атлантического до тихо­океанского побережья. Я знаком с Рики с моей первой гонки Сьерре — Зеналь, то есть с 2009 года. Тогда он пришел четвертым. С тех пор наши пути пере­секались на многих соревнованиях, от Альп до Аляски, и он был моим пейсером всегда, когда я в таковом нуждался. (В США на забегах по сто миль в течение последних пятидесяти или шести­десяти кило­метров тебя сопровождает другой бегун, который задает ритм. Хотя он не может физически помочь или даже принести воды или еды, моральная поддержка, когда ты пробежал уже больше ста километров, не­оценима.) Рики был моим пейсером на ультрамарафоне Western States 100 оба раза, что я в нем участвовал, и помогал мне на Hardrock 100 долгой ночью, когда лил дождь и беспрерывно сверкали молнии.

В ту самую минуту, когда небо окрасилось в яркий, почти не­реальный кармин, мы прибыли в каменный коридор, известный как кафешка Крогера; изо всех пунктов питания, расположенных на пути стомильных забегов, этот находится на самой большой высоте. Чей-то голос спросил:

— Эй, Килиан, хочешь глоток текилы?

На гребне высотой больше четырех тысяч, в пространстве пло­щадью два квадратных метра, между каменистыми стенами двух пиков, на границе бездны с обеих сторон, мужчина в оранжевой одежде и скалолазной каске наливал в металлический стакан текилу из стеклянной бутылки. Это был Рок Хортон — ультрамарафонец-ветеран, который после того, как десять раз финишировал на Hardrock 100, решил следу­ющие десять лет посвятить работе этого особенного пункта питания. Как говорит он сам: «Десять лет я брал и десять лет отдаю». Я еще не пришел в себя от изумления, как Рики крикнул:

— Я хочу, я!

— Ладно, глоточек мне во вред не пойдет. Только чуть-чуть, хорошо? Бежать еще пятьдесят километров, а ноги не то чтобы свеженькие, — сказал я, все еще слегка обалдевший.

Пока Рок наливал нам текилу и готовил пару буррито с авокадо, яйцом и зеленью, я обратил внимание, что в этом любопытном месте было еще пять человек. Они принесли порталедж — специальный гамак, который подвешивается к стене, чтобы спать. На чем-то вроде полок были разложены печенье, вареная картошка, бутерброды, буррито и стояла табличка с меню — в списке блюд, которые можно было приготовить на этой высоте, было даже указано, что подходит вегетарианцам или веганам, а где есть мясо. У них была и пара переносных конфорок, какие используют в экспедициях, кастрюли, чтобы кипятить воду, и сковородки, чтобы удовлетворить любое желание бегуна. Мы сидели на матрасе — и как я ни старался, не мог понять, с помощью каких изобретений его затащили наверх. Матрас лежал на каменной стенке, которую они сами построили за предыдущие недели.

С высоты мы наблюдали, как ночная темнота захватывала долины и поднималась, стирая цвета гор и неба. В это время Скотт Джурек — семикратный победитель ультрамарафона Western States, трехкратный победитель Спартатлона протяженностью двести сорок шесть кило­метров, двукратный победитель Badwater, который выигрывал и здесь, — рассказывал нам, что этот пункт питания особенный: единственный, на волонтерство в котором люди записываются в лист ожидания. Все волонтеры — хардрокеры, то есть те, кто минимум один раз финишировал на этом стомильном забеге, и все они лично приглашены Роком. Помогать в месте, известном как кафешка Крогера, — эксклюзивная привилегия. Такая же, как победа в ультрамарафоне, — или даже больше.

Когда в двадцать лет я впервые участвовал в забеге на сто шесть­десят километров, больше всего меня интересовало, смогу ли я пробежать всю дистанцию без остановки и к тому же сделать это быстро. В 2008 году на UTMB, маршрут которого проходит вокруг Монблана, мои сомнения развеялись. Единственным, что мотивировало меня теперь, было желание узнать, способен ли я выигрывать ультрамарафоны. С тем же настроем я отвечал на вызов самой короткой дистанции — вертикального километра. Поэтому я следовал той же стратегии, аналогично планировал и тренировался. Но на более длинных забегах такой чисто соревновательный стиль подготовки и исполнения расходился с общепринятым — особенно в Европе, где ультратрейл был дисциплиной для ветеранов и подразумевал в первую очередь терпение, позволяющее дойти до финиша целым. Неудивительно, что в последние разы трехкратным победителем стал итальянец Марко Ольмо. В том году ему исполнялось пятьдесят девять!

В течение пары месяцев я проводил более долгие тренировки и понял, что могу бежать восемь или девять часов без потребности в еде и питье. Так получалось, что мне легче бежать и не приходится нагружаться водой между пунктами питания. Я смотрел видео и изучал время, которое у победителей занимали разные участки маршрута. По моим расчетам выходило, что если я буду все время бежать, не пере­ходя на шаг, то финиширую через девятнадцать часов и точно стану победителем. Я хорошо подготовился, собрал минимум обязательного и необходимого снаряжения и все время быстро бежал. Уже на двадцатом километре я был первым.

В том же году в США Hardrock 100 выиграл двадцатитрехлетний Кайл Скэггз. Кайл первым сумел выйти из двадцати четырех часов, к тому же в минималистском стиле — он бежал быстро с самого первого кило­метра. Сегодня благодаря современной подготовке и тренировкам люди перестали бояться выходить на забег быстро и легко. Возможность финишировать на ультрамарафоне в сто шестьдесят километров — это не фокус. Вот что действительно трудно, так это бежать быстро с первого километра до последнего. Длинная дистанция — это каждый раз уникаль­ное и единственное в своем роде путешествие. Иногда это внутренний путь — ты проживаешь эмоции, которые по мере утомления становятся ярче, ты делаешься более чувствительным; иногда маршрут скорее внешний — ты тесно знакомишься с горами, сближаешься с пейзажем, проживая его от рассвета до заката, становишься таким же, как животные, которые просыпаются и бегут под луной рядом с тобой.

Когда я соревнуюсь, мне нравится приходить первым. Во мне силен дух соревновательности, он будто зудит внутри; но в то же время я убеж­ден, что празднование победы — дело интимное, приватное. Меня несколько отталкивает помпезность соревнований. Хвастаться, подниматься на подиум, чтобы стать выше других, соперников и про­игравших, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что мы — лучшие… Окончательная победа всегда внутри, она индивидуальна и даже мо­жет быть чем-то постыдным. Поражение — тоже.

Именно церемониальность и символизм — то, что убивает соревнования. И на Hardrock 100 это отлично знают. Там от них отказались, сделав забег просто забегом. Абсолютным, тотальным забегом, лишенным поверхностной шелухи и хвастовства.

На следующий день после выстрела стартового пистолета все ждут, когда последний бегун доберется до финиша (он же старт) в Сильвертоне и поцелует камень, отмечающий конец дистанции. Да-да, камень. Здесь нет привычной арки с ленточкой — вместо нее стоит каменная глыба в два квадратных метра с логотипом Hardrock 100, горным бараном. После того как все освежатся прохладительными напитками, бегуны, волонтеры и все, кто есть рядом, собираются в школьном павильоне, чтобы отпраздновать круто проведенные выходные. Бегуны, поцеловавшие камень не позже, чем через сорок восемь часов после начала забега — таков установленный лимит, — получают дипломы. На празднование приглашают волонтеров контрольных пунктов и пейсеров, которым выражают должную благодарность. У каждого на этих соревнованиях своя роль, все одинаково важны и нужны. Все празднуют любовь к спорту и горам. Именно такими и должны быть соревнования.

Ультратрейл вокруг Монблана (UTMB)

Сегодня бег — известный и довольно медийный вид спорта, но еще десять лет назад нас было мало. Все изменилось, когда в 2006 году Антон Крупичка победил на ультрамарафоне в Ледвилле, штат Колорадо, — в одном из самых престижных соревнований в беге на сто миль. Тогда он был молодым спортсменом, двадцати с чем-то лет, который удивил весь мир своей особой эстетикой: минималистичные кроссовки, очень короткие шорты, загорелый голый торс и грива светлых волос, развевающихся на ветру. Кроме того, он был сторонником близости с природой и отказа от общения с другими — согласно его философии, главным должно быть изучение самого себя. Победа Антона и его посыл впечатлили мир больше, чем невероятный рекорд преды­дущего года, поставленный фантастическим спортсменом Мэттом Карпентером, который почти два десятилетия побеждал и в забеге Pikes Peak Marathon.

Два года спустя Эрик Стэггз поставил новый рекорд на Hardrock 100, а я заявил о себе на Ультратрейле вокруг Монблана. Этот вид спорта был будто наполнен свежим, новым воздухом. В 2006 году вышла книга «Рожденный бежать» об истории мексиканских бегунов из племени тараумара, которые проделывают сто миль в простых сандалиях. В книге упоминаются великолепная Энн Трейсон, которая победила во множестве соревнований, побив мужские рекорды, и Скотт Джурек, не проигравший ни одних соревнований на длинные дистанции. Благодаря книге «Бегущий без сна» Дина Карназеса с трейлраннингом познакомились горожане и бизнесмены, нуждающиеся в возможности отключиться от рутины и в новых целях. Все это вместе с забегами, которые начали повсеместно организовывать, подарило нашему спорту популярность, которой он продолжает упиваться. Но несмотря на то что бег по пересеченной местности только вошел в моду, люди делали это и много столетий назад. Соревнования можно смело отсчитывать с 1040 года, когда король Малькольм III организовал гонку по холмам Шотландии, чтобы выбрать лучших гонцов.

В 2002 году, когда я начинал участвовать в соревнованиях, яркой звездой был Фабио Меральди — именно в тот сезон он показал максимальную результативность. Наряду с Бруно Бруно, Мэттом Карпенте­ром, Рикардо Мехиа и Адриано Греко он побывал на главных вершинах мира в рамках вида спорта, в 1993 году названного Марино Джакометти скайраннингом. Эти «небесные бегуны» вызывали у меня трепет — и с подросткового возраста я мечтал соревноваться так же, как они. В 2007 году я выиграл Кубок мира по скайраннингу и гонку Пьерра-Мента. Тогда мне стало любопытно, и я решил попробовать себя на длинных дистанциях. Начиная с 2003 года, когда он был основан, UTMB остается в Европе забегом, где побывали все бегуны с такой специализацией и где страсть и уважение отлично сбалансированы.

В тот момент я не знал, что моя жизнь радикально изменится, и не только в спортивном плане, — за одну ночь мощная машина средств массовой информации вынесла меня под лучи софитов, и об анонимности пришлось забыть. Именно тогда начались мои отношения — любовь и ненависть — с трейлраннингом и всем, что его окружает. Эти забеги — как витрина, на которой на всеобщее обозрение выставлены и бегуны, и их результаты. Такое внимание со стороны СМИ заставляет забыть об основах спорта: уважении к природе и живущему в ней сообществу.

Ничего из того, что я могу рассказать о UTMB, не будет оригинальным. Вам проще открыть браузер и погуглить. А вот чего бы мне хотелось — так это особенно подчеркнуть атмосферу опьянения, возбуждения как среди бегунов, так и среди зрителей. Подозреваю, что времена меняются и нам придется адаптироваться к новым реалиям с мегапубличностью. Поэтому покажу вам небольшую инструкцию, которую я составил: не поучительную, а карикатурную. Там есть «вредные советы» и для бегунов, и для зрителей. Если постараться, можно резюмировать всю эту инструкцию одной простой фразой: «Утром, прежде чем выйти из дома — чтобы бежать или поддерживать бегунов, — выпей успокоительного чаю».

Мини-руководство для бегунов и зрителей

Бегун появился на последнем подъеме марафона с такой ско­ростью, что отвлекшийся зритель не успел доесть свой бутерброд. Этот хороший человек желал помочь спортсмену чем-то еще кроме подбадривающих слов; он прикинул, что с момента, как на горизонте исчез лидер гонки, он успел откусить от бутерброда четыре раза, и крикнул спортсмену: «Давай, ты ему уже на пятки наступаешь, отстаешь всего на сорок секунд! Быстрее, догони его!» Наш бегун, весьма мотивированный, продолжил, но вскоре другой зритель — не забывший, кстати, свои суперсовременные часы, но уверенный, что наблюдение за небесным светилом точнее технологий, — заметил, что солнце немного сдвинулось на небосводе, и закричал: «Парень, беги, он впереди всего на четыре минуты!» Наш расстроенный атлет пробурчал сквозь зубы: «Да чтоб тебя! Шпарю в полную силу, а он за километр оторвался еще на три минуты и двадцать секунд!» Придя в себя от потрясения, он подумал, что впечатления зрителей, возможно, неточны, и попробовал вычислить среднее из двух значений. Тут третий зритель бодро прокричал: «Беги, беги, беги! Всего две минуты!» Да что ж такое! И наш друг-спортсмен послал их всех подальше.

У пункта питания команда поддержки наполнила его бутылки водой и дала перекусить за время, достойное пит-стопа «Формулы-1», а затем бегом сопроводила до выхода из зоны контроля, чтобы подбодрить и сообщить последние данные: «Давай, остался один подъем в тысячу метров, а дальше ты знаешь, равнина и спуск до самого финиша». И чтобы он бежал быстрее, соврала: «Отстаешь от лидера на две минуты тридцать секунд!» Он выбежал вдохновленным, с пополненными запасами энергии и соревновательным духом до неба. Но уже на первых мет­рах резкого подъема пришлось вернуться в ритм бега трусцой, а потом и вовсе пойти пешком. Как ни хотелось ускориться, ноги уже жили своей жизнью и не слушались, а моральный настрой упал ниже плинтуса. И тут наш спортсмен различил вдали силуэт лидера и быстро рассчитал время, на которое тот его опережал: шесть минут преимущества! Даже собственная команда наврала.

Несмотря на это, он продолжил бежать изо всех сил: не потому, что оставалась надежда на победу, а потому, что это адекватный настрой человека, желающего выложиться по максимуму. На вер­шине он встретил ораву зрителей. Его подбадривали, некоторые даже выкрикивали его имя, и он, откуда-то взяв новые силы, ускорился, в эдаком экстазе подняв руки, а люди кричали еще громче. И тут наш ненаглядный бегун почувствовал, как чья-то рука схватила его за плечо и толкает вперед, а потом — как другая рука с силой поддает по заднице; из-за накопленной усталости ему казалось, что по нему пробежало войско, как в фильме «Джуманджи». Чтобы удержать равновесие, ему пришлось перестать бежать и раскинуть руки в стороны; раздавленный усталостью, он был на грани того, чтобы упасть и разбить голову.

Он преодолел вершину и вступил на маршрут по равнине, с легкими подъемами и спусками. На тренировках он бежал по такой же местности в два раза быстрее, но сейчас было тяжело даже просто смотреть вперед и поддерживать концентрацию, ставя одну ногу перед другой и не теряя ритм. Его ждали несколько бегунов без номеров на футболках. Он никогда раньше их не видел, поэтому потерял дар речи, когда один из них побежал рядом и заговорил:

— Как дела? Как ты?

— Грррбббуууу…

— Давай, у тебя отлично получается! Как последние подъемы? Очень жарко?

— Грррбббуууу…

— Спокойно, сейчас будет кусок, который пойдет легко, и тут надо выложиться в полную силу!

— …

— Давай, давай, беги! Все отлично!

Наш терпеливый бегун, которого все это уже слегка задолбало, косился на него и думал: «Достали! Будь все отлично, я бы не тащился так жалко и беспомощно, я бы подпрыгивал, делал фотки для инстаграма и болтал с тобой! Неужели ты не видишь, я настолько измучен, что даже идиотом тебя обозвать не могу?»

В конце концов бегун без стартового номера отстал — ему на смену пришел другой. И снова:

— Давай, давай, давай! Поднажми, другие выглядят хуже!

«Серьезно? Какая мне разница, кто как выглядит? Мне пофиг лицо как у Пола Ньюмана, я хочу ноги Кененисы Бекеле!» — измотанный спортсмен продолжил бег.

Чем ближе к финишу, тем плотнее становилась толпа зрителей. Их движения казались так хорошо скоординированными, что в какой-то момент атлет попытался найти глазами Роберта Земекиса — наверняка тот использовал случай, чтобы снять какую-нибудь сцену нового боевика. Но видел лишь смартфоны, закрывавшие лица. «Были же времена, когда зрители смотрели забег собственными глазами, а не через экран мобильника!» Вскоре он почувствовал мурашки, поняв, что все вокруг как-то странно бегут и смотрят — будто снимается необычная сцена. На секунду он подумал, что надел шорты задом наперед или вообще обделался, оставив на них пятно, и вскоре превратится в посмешище на YouTube. Но, потрогав их, убедился, что ничего такого не произошло. Тогда он догадался, что с перекошенным усталостью потным лицом он, должно быть, похож на раненое опасное животное. Теперь его уже никто не трогал — все боялись укуса этого дикого зверя. Ясно было одно — зрители как минимум могут живьем посмотреть эпизод «Белый медведь» сериала «Черное зеркало», не оплачивая NetFlix.

Но не волнуйтесь, зрители не единственные, кого порой ослепляет сиюминутная эйфория. Мы, со своими стартовыми номерами, подвешенными на четыре английские булавки (в моем случае три, потому что я помешан на оптимизации веса), тоже позволяем собственным нервным клеткам жить своей жизнью, пока пытаемся заставить ноги удержаться на заданном маршруте.

Представим себе, что роли сменились и наш бегун решил наконец осчастливить своего отца: вместо того чтобы пойти на вечеринку знакомиться с девушками, сказал, что поможет с забегом, организацией которого тот занимался. В глубине души ему тоже нравилась природа, и он ждал, что выходные пройдут интересно. Все началось как приключение: они встали в три часа утра, установили пару барьеров и сгрузили кое-какие запасы в зоне старта, а потом сложили в машину несколько ящиков еды и бидонов с водой и поехали по узкой дороге в направлении финиша. Там, где дорога для автомобиля закончилась, им встретилась пара молодых людей атлетического телосложения в одежде для бега, а также пожилой мужчина в теплых штанах и старой куртке — в последнем он узнал друга своего отца. Все вместе пошли дальше, с полными рюкзаками и канистрами воды в руках, освещая дорогу налобными фонариками. «Ох, какое же все тяжелое», — подумал он, пока сопел, поднимаясь в гору. Через пару часов они добрались до луга вблизи горных гребней, и отец достал складные столики, которые несколько дней назад припрятал за камнями; на этих столиках они разложили еду и поставили напитки. Было пять утра, и первые бегуны ожидались не раньше, чем через пару часов. Все расположились и поставили несколько стульев для спортсменов, чтобы те могли отдохнуть, пополняя запасы энергии. Казалось, что на такой жаре кому угодно захочется освежиться, и они несколько раз спустились к речке, протекавшей метрах в ста, чтобы набрать холодной воды. Этой водой наполнили таз и положили в него несколько губок. Температура воздуха росла, запах еды привлек мошек, и волонтеры прикрыли подносы с печеньем, бутербродами и нарезанными фруктами.

Вскоре из-за гребня показался первый спортсмен. От возбуждения они принялись кричать ему так, будто настал конец света. Через несколько минут он добежал до пункта питания. Спортсмен, видимо, очень устал: даже не сказав «привет», он схватил таз с губками, вылил его содержимое себе на голову, а потом швырнул таз одному из молодых волонтеров, чтобы тот наполнил его водой. В этот момент оказалось, что говорить бегун все же может: он начал проклинать все и вся; он орал, как ненормальный, что теряет драгоценные секунды из-за того, что еда накрыта. Изрыгая ругательства, он оглянулся посмотреть, не приближается ли соперник. Дочка организатора поспешно открыла подносы с едой — она была расстроена, потому что хотела как лучше. Ей казалось, что по ее вине весь забег для этого громогласного персонажа испорчен. Бегун схватил пару энергетических батончиков, засунул один в рюкзак и побежал дальше, откусывая от второго. Уже за пределами пункта питания он бросил пластиковую обертку на землю — должно быть, не видел пакеты для мусора, подвешенные волонтерами у столика и на выходе из зоны контроля. Девушка подняла обертку и бросила в пакет.

Второй спортсмен был повежливее и поздоровался, но на выходе и у него на землю упала пластиковая обертка. Дул ветер, и волонтерам пришлось пробежаться, чтобы поймать ее.

Теперь переключимся на пейсера, мужчину или женщину, которые бегут рядом с тобой последние пятьдесят или шестьдесят кило­метров. В это время ты уже ковыляешь настолько медленно, что пейсеру приходится надевать куртку и шапку — и терпеть твое нытье. Человек может пойти на такое по двум причинам: либо он или она пытается флиртовать с тобой и изучает последние и самые болезненные варианты, либо — лучший сценарий — это твой хороший, очень-очень хороший друг. Вероятно, этот чело­век встал в три часа ночи, добрался до старта, проехав, скажем, сто сорок километров, и, поскольку не выспался, прикорнул на пару часов в своей машине напротив отеля, где остановился ты. Прежде чем ты сделал первый шаг, пейсер трижды терпеливо выслушал твои напоминания, где ты хочешь получить каждый свой бутерброд и каждую пару носков. Потом, пока он держит куртку, бутылку воды и всякие штуки, которые нужны были тебе только для разогрева, он должен всматриваться и узнавать тебя в толпе из двух тысяч бегунов, подбадривая, естественно, только тебя и никого другого. Ему пришлось бежать так же быстро, как тебе, чтобы своевременно добраться до отеля и приготовить бутерброды именно с тем джемом из Ла-Гаррочи, который так тебе нравится, смешать теплую воду («Ой, от холодной у меня заболит горло») с двумя с половиной ложками электролитов, а потом изо всех сил мчаться по лесным дорогам в условиях, которых побоялся бы и пилот ралли. Все это — чтобы вовремя оказаться в пункте питания, в котором тебе обязательно и без вариантов нужны вазелин и зеленая куртка, потому что — да что ты говоришь! — она приносит удачу на забегах. В два часа следующей ночи, без сна, после перемещений от одного пункта питания к другому, он ждет тебя в шортах и футболке, дрожа от холода, с полным рюкзаком еды и одежды для тебя — а ты прибываешь на два часа позже и в ярости, потому что на предыдущей остановке все бутерброды были с клубничным, а не с черничным джемом, и по этой причине ты, блин, точно не станешь победителем. Он бежит рядом с тобой, подбадривая и поддерживая диалог, предупреждает об опасностях и препятствиях, переходит на спринт перед каждым пунктом питания, чтобы убедиться, что все готово. Ты, как всегда, все сносишь терпеливо и, финишировав, говоришь ему только одно:

— Чувак, ну я же говорил, что на километре 123 хочу бутерброд с шоколадной пастой, а не с нутеллой!

И наконец, семья. Они не просто терпят твою глупость, когда ты в назначенный день наконец отправляешься на забег; они терпели возведение дворца твоей глупости с того момента, как ты получил подтверждение регистрации, полгода назад. Нет, мы, бегуны, не заслуживаем семей, которые имеем.

Вертикальный километр Фулли

Аромат каштанов не обманывает: осень в разгаре. Несмотря на то что здесь семьсот бегунов, атмосфера очень уютная, как будто забег проходит в деревне. Все друг друга знают. Вообще, для многих Фулли превратился в ежегодное паломничество, в ходе которого одни хотят проверить, гарантирует ли труд на протяжении лета хорошие результаты зимой, а другие — красиво завершить предыдущие активные месяцы.

Вертикальный километр — абсолютно честная гонка. Гонка, на которой невозможно обмануть. Если ты силен, то покажешь хороший результат; если форма не очень — то этого не скрыть ни техникой, ни стратегией. Здесь работает именно соревновательный интерес, подразумевающий интенсивную подготовку, полную отдачу и идеальную форму в нужный день.

Это своего рода пробный камень для всех, кто занимается горными видами спорта, — как стометровка для спринтеров или десять тысяч метров для стайеров. Каждый приблизительно знает, сколько времени может потратить, чтобы подняться на тысячу метров, или на сколько метров способен продвинуться за час восхождения. Эти данные используют для расчетов. «Если подниматься со скоростью шестьсот метров в час, эту вершину можно покорить примерно за три часа». Райнхольд Месснер подсчитал, что может подняться на тысячу метров за тридцать пять или тридцать шесть минут, и с 1990-х годов спортсмены, все более тренированные и проводящие все более специализированную подготовку, постоянно снижали этот показатель. В этом плане Фулли можно назвать Олимпом. Пару десятков лет назад бегуны всех уровней стали рассматривать эту вершину как способ с неопровержимой точностью продемонстрировать, на что способен каждый из них. На Фулли побывали все — начиная с элитных спортсменов, пытающихся улучшить результат еще на секунду или две, и заканчивая пожилыми людьми, которые довольны, что с годами не утратили форму. И, конечно, сюда приезжают молодые, голодные спортсмены, с каждым годом поеда­ющие эти минуты.

За час до начала ты начинаешь разогреваться. Бегаешь трусцой, поглядывая на других спортсменов и наблюдая, как они теряются в виноградниках. Потом направляешься к старту и бросаешь куртку прямо на землю. Поднимаешь глаза и видишь два параллельных рельса, которые сходятся в одну точку на тысячу метров выше. Когда на часах до твоего старта остается немного, ты встаешь в очередь с другими участниками и заодно узнаёшь все сплетни этой деревни за последний месяц. Ты продвигаешься, и в какой-то момент человек, стоящий перед тобой, не договаривает фразу — он уже сконцентрирован на обратном отсчете перед стартом. Когда наступает твое время, ты оказываешься перед дорогой один; ты видишь, что друзья, с которыми ты только недавно разговаривал о летнем урожае в Вальтеллине или о результатах забега в прошлые выходные, удаляются от тебя по вертикали. Теперь уже ты не договариваешь фразу, прерывая диалог с тем, кто стоит позади. Ты сосредоточиваешься на обратном отсчете… и пора! Ты начинаешь быстро подниматься, стараясь не радоваться раньше времени. Ищешь комфортный темп. Каждый шаг — борьба; кажется, что на следующем шаге тебя просто вырвет. Поднимаешься на сто, двести, триста метров. Уже не замечаешь, как поднялся на шестьсот, семьсот, восемьсот. Мечтаешь дотронуться пальцами до отметки в девятьсот. Хочешь ускориться до спринта и не можешь — мышцы ног взрываются от молочной кислоты. Поднимаешь голову, опускаешь ее и падаешь на землю. Ты за финишной чертой. Ты глубоко дышишь, легкие готовы взорваться, ты не можешь восстановить нормальный ритм, не можешь говорить, пока не восстановишься. Ты поднимаешься, ноги тяжелые и раздутые, как бидоны; идешь посмот­реть свой результат — он написан мелом на доске, прикрепленной к стене. Ты уходишь в себя, чтобы не показывать ни удовлетворение, ни расстройство.

Когда ты соревнуешься с самим собой, и победитель, и проигравший остаются внутри. Удерживая радость или грусть в себе, ты начинаешь спокойно спускаться вместе с другими спортсменами. Ты думаешь о том, что внизу ждут жареные каштаны — а порефлексировать можно будет и позже.

Пьерра-Мента, легенда и традиция

Запах сыра бофор проникает в коридоры VTF, резиденции с режимом «все включено» и некоторым духом декадентства, как и во многих других отелях на французских лыжных станциях. Каждый год на второй неделе марта ее окна превращаются в выставку лыжных комбинезонов кричащих цветов. На террасе можно выпить пива, освежившись при жаре, — после холодных зимних недель солнце уже начинает обжигать. В номерах пустуют бутылки из-под воды, пока бегуны, лежа на кроватях, начинают растягивать мышцы ног или делают себе массаж, чтобы восстановиться от нагрузки прошедшего этапа. Сейчас десять утра одного из дней в середине марта 2018 года, и каждый наслаждается по-своему, но у всех есть чувство, что сегодняшнее дело сделано. Ну хорошо, не у всех. Кто-то все еще находится в близлежащих горах, пытаясь успеть сделать побольше, пока не наступит время отъезда — завтра ранним утром. Как говорит один мой друг, на Пьерра-Менте есть три категории людей: элита, которая борется за ступеньку на подиуме; трудяги, которые пытаются прорваться на первую страницу классификационного списка; и туристы, которым достаточно завершить этап каждого из четырех дней гонки. На станции Ареш-Бофор в Савойе ему повезло в течение тридцати лет побывать в каждой из этих трех категорий — одинаково нужных и сплоченных соревнованиями, которые считаются шедевром горнолыжного спорта.

Есть вещи, которые в целях прогресса должны меняться, а есть и другие, неизменные, и именно в этом их очарование — они переносят нас в прошлое, где, казалось, жизнь была лучше. Покрытая патиной старины и упадка, Пьерра-Мента стала легендарной гонкой. Ошибки, которые ты не потерпел бы больше нигде, здесь принимаются, потому что они часть уникальности этих соревнований. Именно поэтому здесь так хорошо: мы вспоминаем о временах, когда горнолыжный спорт был приключением, опасным и трудным. Как в любом объекте паломничества, здесь есть традиции, которые воспроизводятся год за годом. Это вечера в VTF, комбинезоны, висящие на балконах, капеллан, игра­ющий на гармонике, чтобы поблагодарить за визит в его церквушку, это горы Бофортен. Пьерра-Мента — это Даниэль, который спокойно ждет нас в конце каждого этапа, спрятавшись от фанатов и журналистов, чтобы забрать лыжи, натереть их воском и подготовить к следующему дню, не прося ничего взамен, — только ради своего личного удовольствия, осознания того, что благодаря его стараниям мы поднимемся на подиум. Это поход в маленький продуктовый магазин в деревне в четверг, после второго этапа, за печеньем, чтобы хорошо провести вечер и восстановить запасы энергии, которые уменьшились за два дня. Это встреча с Лоренсом и каждый раз одними и теми же волонтерами в среду, когда приходишь за стартовым номером. Это Пьер-Ив, который контролирует, у всех ли спортсменов при себе ARVA — аппарат, который передает сигнал, позволяющий найти человека, даже погребенного под лавиной; он проводит проверку, прежде чем позволить нам выйти на старт, после того как поднялся в три часа утра и просмотрел весь маршрут при свете налобного фонарика. Это все те дежавю, которые вызывают улыбку, потому что помогают нам почувствовать себя частью Пьерра-Менты.

К сожалению, в этом году воскресным вечером в зале Ареш-Бофор остальные спортсмены едят поленту без меня. Я лежу на кушетке в трех сотнях метров от них, в кабинете врача, который показывает мне рентгеновские снимки.

— Очень хорошо виден перелом малоберцовой кости. Когда воспаление на лодыжке спадет, тебе надо будет сделать магнитно-резонансную томографию, чтобы убедиться, что все связки целы. Сам знаешь, в таких случаях проблемы начинаются именно там.

Мог ли кто-то сказать мне это накануне вечером, когда я праздновал победу! Нет, я не разочарован. Теперь я знаю, что это всего лишь перелом кости — обычно они проходят без осложнений. И хотя мне придется отменить одну экспедицию и забеги начала сезона, я уверен, что совсем скоро вновь буду тренироваться и подниматься в горы. Мне грустно не за себя, а за Якоба Херманна, моего приятеля, который участвовал в этих соревнованиях впервые и не стал победителем именно из-за моего падения.

Это был фантастический последний день, с трудными усло­виями. Организаторы, желая выжать из легендарной гонки максимум, не пошли по легкому пути и запланировали несколько участков, ослож­нявших забег, со спусками по снегу, где нельзя было ехать на лыжах. У нас с Якобом сложилось идеальное взаимопонимание, хотя мы вместе участвовали в соревнованиях только второй раз. Прежде чем начать последний этап, мы лидировали с преимуществом чуть больше чем в три минуты и ощущали себя все более сильными, потому что видели, что у соперников силы заканчиваются. Этим утром мы вышли в спокойном темпе, но поскольку понимали, что поднимаемся с легкостью, решили делать это быстрее — чтобы не рисковать на спусках. Без особых усилий мы обошли соперников на последнем подъеме на три минуты. Шел сильный снег, но это не мешало терпению и стойкости тысяч зрителей, которые ежегодно приезжают в это место, чтобы подбодрить бегунов. Мы подняли руки — и децибелы криков и аплодисментов удвоились.

Мы начали спускаться широкими виражами, не слишком быстро и не слишком медленно. И вдруг на одном из виражей лыжа будто зацепилась под снегом, застряла. Я рухнул вбок, сразу поднялся и снова начал двигаться вниз, но как только перенес вес тела на ногу — ах, как же больно! Я спустился как мог, практически не наступая на левую ногу, и когда добрался до нижней точки, Якоб уже готов был подниматься. Пока он помогал мне закрепить камус из «тюленьей кожи», я рассказал, что повредил ногу и пока не понимаю, сильно или не очень, — но с ногой явно что-то не то. Когда я встаю, боль стреляет через всю ногу. Колено? Кость? Связки? Я пытаюсь идти, не слишком страдая, и какое-то время боль вытесняется жаром усилий, но после примерно двухсот метров набора высоты начинается участок с виражами; теперь при повороте ноги невозможно опереться на нее, при каждом шаге слышны щелчки и при переносе веса тела на эту ногу внутри что-то каждый раз деформируется. Якоб хочет помочь, но тщетно.

— Хочешь, все бросим?

— Нет, — отвечаю я. — Идем дальше, я думаю, от движения нога разогреется; до вершины осталось всего сто или двести метров.

Я продвигаюсь еще немного. Остальные пока нас не нагнали, но уже видны вблизи. Каждый шаг провоцирует крик от боли, хотя я пытаюсь глотать эти крики. Еще через несколько метров я понимаю, что теперь точно не могу идти дальше. Нога уже не выдерживает нагрузки, а меня тошнит от боли. Мы в нескольких метрах от нашей мечты, но одновременно до нее — как до звезд. Я схожу с трассы в сторону и смотрю, как идут другие спортсмены, каждый к своей личной победе.

Впервые я приехал на четырехдневные соревнования Пьерра-Мента в двадцать лет. Это был первый сезон, когда я соревновался в абсолютной категории, сил было полно, а вот контроля не хватало. Я начал, заняв четвертое место на своем первом Кубке мира, — так получилось, что я задал темп более опытным бегунам, и на последнем спуске они меня сделали. Я остался у подножия подиума. На вторых соревнованиях, в швейцарском Вале, я сильно всех удивил, потому что опередил местного лидера Флорана Тройе на последнем подъеме; тогда я впервые удостоился лаврового венца, превзойдя двух моих кумиров, Флорана Перье и Гвидо Джакомелли. После гонки Флоран Тройе подошел ко мне и спросил, готова ли у меня команда для участия в Пьерра-Менте. Я не понял, что это завуалированное предложение, и ответил, что мне бы очень хотелось поехать и что я, возможно, найду кого-то из Франции или Испании, кто хотел бы поучаствовать вместе. Флоран — стеснительный и немногословный парень, а мне всегда нравилось это в людях; наверное, поэтому в следующие годы мы образовали такую хорошую команду. Он ничего не ответил, и повисла неловкая тишина, когда ты ждешь, что другой наконец что-то скажет, а он смотрит тебе прямо в глаза. Только через минуту он спросил, хочу ли я поехать с ним. Я запрыгал от радости, в переносном смысле, конечно: один из лучших бегунов современности хочет участвовать в важнейшей гонке мира вместе со мной!

Когда я приехал в Ареш-Бофор, был сильный снегопад, и мы с Флора­ном сразу вышли покататься на лыжах, чтобы растянуть мышцы ног. Через час он стал прощупывать почву:

— Ты не против, если я поделаю ускорения?

И что я мог ответить? Конечно, да! Ускорения! Мы вместе пробежали четыре или пять спринтов, а потом спустились в номер, где нам предстояло вместе прожить несколько дней. На следующее утро вышло солнце, которое за следующие четыре дня не спряталось уже ни на секунду.

Мы почти не разговаривали, даже на этапах гонки, где иногда произносили максимум что-то вроде «Идем спокойно и потом ускоряемся» в начале очередного подъема. Мы особо не общались и долгими вечерами в номере отеля. Могли рассказать друг другу забавный случай, что-то любопытное из тренировок, могли поделиться мыслью, время от времени прерывая молчание… Иногда, чтобы хорошо себя чувствовать с другим человеком, разговоры не нужны.

С первого дня мы оба чувствовали, чего хочет другой, не обмениваясь словами. Понимали, когда другому нужно чуть замедлиться или повысить темп, когда ему нужно попить воды или проглотить гель. Нужна ли ему помощь и готов ли он сам помочь. Хочет ли он побыть в тишине или поговорить. Ветераны спорта говорят очень правильную вещь: на горнолыжную гонку приходят друзьями, но финишируют братьями. Под этой идеей мы готовы подписаться.

Без особых восторгов и сами того не осознав, мы выиграли первый этап; на следующий день — второй, а потом и третий. Однако на четвертый мы вышли без особой уверенности — это столь длинная гонка, что в конце, несмотря на любые преимущества, может произойти что угодно. Но, к счастью, ничего не случилось, и когда мы в последний раз увидели финишную арку, то просто не поверили своим глазам. Я почувствовал на-сто-я-ще-е счастье! Это чувство, которое может проявляться по-разному. Как будто по ногам бежит, поднимаясь, множество мурашек, которые добегают до сердца — и в нем взрываются адреналином. Ты можешь сломать малоберцовую кость и не почувствовать боли. И даже если ударишь кулаком по каменной стене, больно не будет. Из сердца волна поднимается к голове и растекается по всему телу. В командных соревнованиях счастье — особенная штука. Несмотря на огромное собственное эго, ты понимаешь, что адреналин смешивается с любовью — потому что ты разделил с другим важные моменты и, что еще важнее, помог ему стать счастливым. Это было началом двух прекрасных лет. Мы с Флораном сформировали грозную команду, а на индивидуальном уровне я начал выходить на любые соревнования — от лыж до бега.

Сейчас мне не хватает всех этих ощущений. Впервые я прожил их за год до той самой гонки Пьерра-Мента, когда отказался в последний раз выступать в юношеской категории и вышел на Кубок Европы в абсо­лютной. Той неожиданной победой я сообщил миру, что далеко пойду и что способен побеждать в гонках высокого уровня. Я вновь ощутил это счастье в швейцарском Валеретте на своем первом Кубке мира. Потом была первая Пьерра-Мента, первый год, когда я соревновался на Кубке мира по скайраннингу, а еще Сегама, где я участвовал, только-только выйдя из подросткового возраста, и еще кое-какие забеги в следующие годы.

Но, несмотря ни на что, постепенно возбуждение, которое я испытывал, разрывая финишную ленту, стало снижаться. Завершая забег, я не ощущал такого прилива адреналина. Меня не опьяняло всеобъемлющее счастье; все чаще я чувствовал только удовлетворение — и не больше. Во многих случаях удовлетворения вполне достаточно, но когда такие яркие чувства превращаются в рутину, счастье становится чем-то обыденным и скучным. Этого не хватает. Как хорошо сказал в своей песне Мазони: «Нам мало счастья, нам нужна эйфория».

В какой-то момент после попыток найти утраченные ощущения я понял, что лучше оставить все как есть и прекратить этот поиск. Сейчас я уверен, что, вспоминая, как хорошо было в прошлом, мы упуска­ем возможности настоящего. Как всегда бывает, приятные воспоминания оставляют приятный привкус, и наш мозг отодвигает на задний план все, что мешает им наслаждаться. Чтобы как следует выложиться на соревнованиях, не обязательно чувствовать постоянный экстаз — особенно если знаешь, что на финише, даже если придешь к нему после борьбы не на жизнь, а на смерть, ты почувствуешь удовлетворенность тем, что сохранил форму, и ничего больше. Этого более чем достаточно, чтобы выкладываться.

Когда начинаешь это понимать, то одновременно ощущаешь, что гора падает с плеч: ведь если не будет эйфории побед, то и при поражениях не будешь разочарован. Ох, как же я плакал в Бакейре на первом Кубке мира, когда на последнем спуске, лидируя, повредил ботинок и уже не смог подняться на подиум. Зато, как я тогда и подумал, больше ни разу на соревнованиях мирового уровня я не поднимал высоко голову, идя с преимуществом более чем в две минуты, — помнил, как из-за этого на первом вираже сломалось крепление. Как же я тогда злился! Я провел целую неделю, проклиная все на свете. И с каким теплом я вспоминаю эти переживания теперь!

На самом деле к этому паломничеству из года в год меня побуждает не эгоциональность, а ежеминутные радости — запах сыра бофор и солнечные вечера на террасе VTF, подъем по гребню Гран-Мон, опасному и дикому, и гул голосов вокруг.

То, чего мы на самом деле ищем и ради чего приезжаем снова и снова, — сочетание всех этих и многих других маленьких радостей. Победа — это вишенка на торте. Но не стоит забывать, что самое важное в торте — влажный бисквит и отличный джем. В конце концов, вишенка всего одна, и когда разрезают торт, она достается кому-то одному. С годами ее привкус забывает даже он — а вот сладость джема остается в памяти каждого.

Нет, в Олимпийских играх я не участвовал

Однажды в будущем...

Шел один из таких дней, когда ты возвращаешься домой жутко голодный, проведя много часов на улице. За пару минут я приготовил тосты с сыром и начал есть, еще не сев за стол. Компьютер я оставил включенным и теперь слышал, как начинается трансляция:

— Добрый день, уважаемые зрители! Вот-вот начнется увлекатель­нейшее событие этого дня, и мы, как обычно, готовы приступить к прямой трансляции на канале NBC. Добрый день, Кристина! Этот прекрасный олимпийский стадион в Дохе сегодня переживает невероятные эмоции. Остается несколько минут до финала, и уже готов даже флажок. После целой недели разговоров об этом моменте он наконец настал!

— Да, Мэтт, так и есть. Мы здесь, на канале NBC, готовы рассказать обо всех деталях, что и делаем ежедневно на Олимпийских играх. Через несколько минут начнется финальная гонка в скимо. И, думаю, она будет одной из самых неоднозначных, что мы когда-либо видели.

Перед нами финалисты, которые уже выходят на дорожки для разминки. Сейчас все начнется. Пока лыжники выполняют последние элементы подготовки, у нас в студии один из самых преданных любителей этого спорта, Уильям Доп, счастливый победитель нашего конкурса в инстаграме, который сможет следить за финалом прямо отсюда, из нашей студии, расположенной у подножия олимпийского стадиона. Где именно? Конечно, в VIP-секторе «Макдоналдс», главного спонсора Игр и, как многие знают, нашей программы. Поприветствуем Уильяма, который уже у микрофона!

— Привет, Кристина, большое спасибо за такую возможность. И за бургеры, ха-ха! Я таю от эмоций!

— Уилл, прости, что перебиваю. Ты из Техаса, верно? Как такое возможно, что техасец стал одним из главных фанатов горнолыжного спорта?

— Знаешь, Мэтт, я и правда в жизни не видел ни лыж, ни снега, но однажды, четыре года назад, я случайно посмотрел на YouTube финал по горным лыжам на Олимпийских играх — и просто влюбился! Какие же эти ребята крутые! Если можно, скажу одну вещь: именно они — настоящие спортсмены. Чтобы делать такое, нужны очень интенсивные тренировки.

— Ты когда-нибудь пробовал прокатиться на горных лыжах, Уильям?

— Ха-ха-ха! Кристина, ты меня видела? Конечно, нет! Я не смогу преодолеть ни одно из препятствий! Честно говоря, сегодня я впервые смотрю соревнования живьем. Но я посмотрел все, что нашел в интернете, слежу за всеми спортсменами в соцсетях, знаю их тренировки и их слабые места.

— И как тебе, с таким опытом, видится этот финал? Как ты думаешь, кто больше других способен выиграть олимпийское золото?

— Мэтт, я думаю, что этот финал будет очень жестким, но, по моим ощущениям, победить должен Реирреп. У него сезон идет по нарастающей, он с каждым разом все сильнее, и уверен, что он максимально подготовлен к Играм… Ги тоже в великолепной форме, но я не вижу его чемпионом, ему не хватает опыта. Он слишком резко начал на первом этапе сезона.

— Большое спасибо, Уилл. Оставим тебя в секторе «Макдоналдс», чтобы ты мог следить за финалом, не упустив ни одной детали.

— Кристина, смотри, спортсмены уже выстраиваются на линии старта. Можешь представить их зрителям?

— Конечно. На первой дорожке — Фрэнсис Реирреп, представитель Соединенных Штатов. Это его вторые Олимпийские игры, и хотя он скромно начал сезон, его уровень продолжает постоянно расти. Это один из бегунов с максимальными перспективами. Будем надеяться, что он сможет превзойти результат, которого достиг четыре года назад, — олимпийскую бронзу.

Слева от него, на второй дорожке, надевает рюкзак Ги Одьюг, молодое дарование из Италии; он блестяще начал сезон своего первого года на элитном уровне. Шесть побед в восьми соревнованиях делают его фаворитом гонки, но не испортят ли ситуацию усталость и скромный опыт?

Этих проблем точно не возникнет у Юаня Жэмлэ, стоящего на третьей дорожке, китайского бегуна-ветерана и текущего олимпийского чемпиона. Несмотря на то что ему уже тридцать шесть лет и он весьма скромно начал сезон, он вновь сумел выйти в финал. Это его четвертая Олимпиада подряд! Он также держит мировой рекорд по числу баллов за один сезон — в 2030 году он набрал 13 530 баллов.

— Прости, что перебиваю, Кристина, но я хочу напомнить, что он также участвовал в аутдор-соревнованиях, когда они только появились, и, как ты сказала, в 2030 году блестяще закрыл сезон. Он победил во всех соревнованиях мировой лиги!

— Именно так, Мэтт. Юань был первым спортсменом, которому удалось добиться постройки искусственного ландшафта для спорта, который тогда называли ски-экстримом. Построили его в специальном павильоне в Пекине. Это позволило ему отточить движения и язык жестов, необходимых на переходах, — и соперники почувствовали, что он обошел их по уровню подготовки на много световых лет. Только в сере­дине кампании соперники узнали о его стратегии; с тех пор в крупных городах стало появляться все больше стадионов, где практикуют лыжные виды спорта в горном ландшафте. Безусловно, Юань — один из главных изобретателей в этом спорте.

— Раз уж мы заговорили об истории, напомню, что в двадцатом веке это был непопулярный вид спорта, называемый ски-альпинизмом, а в двадцать первом его назвали ски-экстримом. Именно тогда эта дисциплина начала переходить из естественных горных ландшафтов на специальные лыжные треки. Безусловно, это был важнейший шаг на пути к сегодняшнему скимо, соревнования по которому можно провести на любом стадионе большого города.

— Мэтт, предлагаю отвлечься от истории и вернуться к кандидатам на победу. До старта остается совсем немного времени. На дорожке четыре Фах Идларем, местный спортсмен, который, несомненно, благо­даря поддержке поклонников нашел силы дойти до финала. Первый раз в своей карьере он стал финалистом — и в мировом первенстве, и в Играх. Думаю, что для него это уже большой успех, хотя в этом виде спорта все очень непредсказуемо.

Один из спортсменов с самым большим количеством подписчиков в соцсетях стоит на пятой дорожке. Это Йоханес Эссорб, норвежец, победитель первенства мира прошлого года. В этом сезоне он на шаг отстает от Ги, но у него больше опыта, и в этот раз он наверняка выйдет вперед.

Наконец, последний финалист — Джош Регехир из Германии, очень сильный спортсмен. Может быть, он выступает не слишком эффектно, но в его послужном списке восемнадцать побед на мировых турнирах. Не хватает только олимпийской медали. Посмотрим, не получит ли он ее сегодня!

— Кристина, спасибо за такой подробный анализ финалистов. Мы должны помнить, что сегодня, впервые за всю историю финальных гонок, у каждого из них накоплено больше 10 000 баллов. Это что-то невероятное!

Остались считаные секунды. Тем, кто не знаком с маршрутом, который предстоит сейчас спортсменам, предлагаю посмотреть на него. После начального спринта на сто метров участники столкнутся с первым препятствием — подъемом с уклоном в пятьдесят процентов; это взрывная нагрузка на квадрицепсы. Второе препятствие — ледопад, десять метров которого спортсмены должны будут преодолеть, используя силу рук. Затем их ждет третье препятствие — еще один подъем, на этот раз с уклоном в тридцать процентов, но здесь снег больше похож на лед, и атлетам придется продемонстрировать техническую ловкость и работу мышц корпуса, чтобы удержать равновесие и не упасть. Четвертое препятствие — это участок, который нужно пробежать на ногах, с лыжами за спиной, а значит, очень быстро переобуться и, используя взрывную энергию, бегом подняться до вершины. Далее будет пятое препятствие, одно из самых сложных: спортсмены должны будут пробежать по узкому подвижному гребню, а равновесие легко потерять из-за сильного ветра. После этого они окажутся в самой высокой точке, и нужно будет как можно быстрее снять с лыж камусы, чтобы приступить к стометровому спуску. На этом спуске находятся три последних препятствия: лесной участок с опасностями и сюрпризами, ски-кросс с изогнутыми стенками, откуда можно вылететь на вираже, и, наконец, прямо перед финишем финалистов ждет биг джамп — прыжок с десяти­метровой высоты.

Я хочу очень четко проговорить важное: только суператлеты способны преодолеть все эти препятствия. И к тому же чуть больше чем за тридцать минут!

— Отлично сказано, Мэтт. Пока мы ждем выстрела стартового писто­лета, давай вспомним, какие изменения пережил этот спорт десять лет назад, когда под влиянием известной программы «Воин-ниндзя» была создана вот такая трасса. Хоби Хёрли был настоящим мечтателем, который преобразил антикварный горнолыжный спорт в сего­дняшний, вдохновляясь успешными историями и спортивными зрелищами, набиравшими популярность в соцсетях. Благодаря ему этот вид спорта из нишевой практики, которой занимались только в отдаленных районах, стал не просто олимпийской дисциплиной, но и самым популярным зимним видом спорта на YouTube. За прямой трансляцией каждых соревнований следит больше десяти миллионов зрителей!

А сегодня с нами на канале NBC наверняка намного больше поклонников спорта. Мы вместе с нашим спонсором «Макдоналдс» просим тишины. Еще чуть-чуть… И мы начнем! Мэтт, слово тебе!

— Стартовый пистолет! Отличный старт Ги Одьюга! Вот это мощь! Он почти на метр опережает соперников. Он подходит к первому препятствию, и… ого! Зигзаги почти не видны, он прыгает с ноги на ногу. За его спиной идет кровавый бой между Реиррепом, Эссорбом и Регехиром. Этот быстрый старт тяжело дается Жэмлэ, а Идларем, кажется, начинает отставать. Одьюг подходит к ледопаду. Вот это переодевание, с ума сойти! Он надел кошки за четыре целых тридцать пять сотых секунды! Два прыжка — и он наверху. Чистая мощь. Ой-ой, как жалко. У Реиррепа возникла проблема с одной из кошек, и он потерял пару драгоценных секунд. Возможно, это будет стоить ему медали. Его обгоняет Жэмлэ. Ги остается лидером и подходит уже к третьему препятствию — ледяной горе. И на подъем уходит всего сорок четыре секунды. Как он вонзает канты лыж в лед! Я никогда не видел ничего подобного. Внимание! Реирреп атакует и обходит Регехира, уже обошел! Теперь он вот-вот обгонит Эссорба, который идет вторым. Невероятно, Одьюг будто вообще соревнуется отдельно от всех. Еще не дойдя до сере­дины маршрута, он создал себе преимущество в пять метров. Атлеты приблизились к пешеходной части. Быстрее! Впечатляющая атака Эссорба, который, как и Реирреп, кажется, все ближе к Ги.

— Да, они вырвались на две секунды вперед. Ги опережает всего на три секунды!

— Продолжаем… Осторожнее с этим препятствием, гребнем горы, его сложность скорее не в физике, а в технике. Ги начинает очень быстро и… Ой! Чуть не падает от первого порыва ветра. Он продолжает медленнее, подстраховываясь, и не может избежать приближения американца и норвежца… Вот это да! Вот это демонстрация способностей, вот это техника! Опыт Жэмлэ не прошел даром — он обошел немецкого лыжника, набрал преимущество в три секунды и идет за тремя лидерами.

Он уже переодевается! Эссорбу понадобилось всего четыре секунды, чтобы приступить к спуску! Но соперники уже дышат ему в затылок. Что случилось? Все кричат. Что случилось, Кристина?

— Идларем, местный кумир, только что упал с гребня. Он не сможет завершить гонку, несмотря на прекрасные показатели до этого момента.

— Очень жаль! Но гонка продолжается, и самое интересное происходит ближе к финишу. У каждого из оставшихся спортсменов все еще есть шанс на победу. Так, мне сообщают из службы видеослежения, что Реирреп сделал какой-то маневр против правил. Мы можем это подтвердить?

— Мэтт, похоже, так и есть. Реирреп одной из четырех точек пересек голубую линию зоны переодевания, не до конца закрепив привязь на лыжной палке. Очень жаль, потому что из-за штрафных четырех секунд он, похоже, окончательно теряет шанс на победу.

— Впереди бег продолжает Эссорб, а Ги идет в нескольких сантиметрах позади его лыж. У Жэмлэ тоже все еще есть возможность победить. Похоже, что он спускается по лыжне. Эти трое преодолели лес без проблем! И… Ах! Почти! В ходе маневра Ги рискует, чтобы обойти Эссорба, и почти падает, но теперь он вышел в лидеры! Судя по всему, Жэмлэ достанется третье место. Ги или Йоханес, Йоханес или Ги? Оба подходят к биг джампу. Кто станет новым олимпийским чемпионом? Мы узнаем об этом через несколько секунд. Оба спортсмена прямо в эту секунду идут параллельно, начиная большой прыжок. Внимание, они взлетают в воздух… Кажется, что их плечи соприкасаются… Ги на земле! Ги упал! Этого не может быть! Эссорб выигрывает олимпийское золото! Невероятно, новый мировой рекорд — три минуты и двадцать две секунды! Вот это класс… Жэмлэ получает серебряную медаль прямо перед Одьюгом — тот очень старался, бесстрашно вышел и шел с невероятным, действительно невероятным темпом с самого старта. Очень жаль, что на последнем прыжке он потерял равновесие. Вероятно, устал из-за начального высокого темпа. Но парень точно впишет золотую страницу в историю этого вида спорта. Я уверен. Потрясающий финал, просто потрясающий! Несомненно, самый быстрый и эмоциональный из тех, что я видел!

Я еще не доел первый тост, но уже был готов намазать джемом следующий.

Сьерре — Зеналь, самый красивый горный маршрут

Еще немного — и забрезжит солнце; в холодных и нагоняющих сон предрассветных сумерках слышен неясный шум быстрых шагов и сонных голосов. Эти шаги — в том числе мои. Как и каждый год, я задумался на остановке, и пришлось постараться, чтобы успеть вскочить в автобус, прежде чем его двери закроются. На мне спортивная форма и куртка, я ищу свободное место, чтобы сесть. Сажусь в задней части автобуса, который практически в ту же секунду трогается. Стоит тишина, не слышно ни вздоха, но бесконечные виражи шоссе на сто восемьдесят градусов между скалами не дают подремать. Несмотря на опыт водителя, на двадцать четыре километра у нас уходит пятьдесят минут. Эта дистанция отделяет поселок Зеналь в конце ледника, где умирают долины, от Сьерре, города в долине Вале, в котором виноградники, производство, средневековые замки и шум автострады контрастируют с зеле­ными полями, тут и там увенчанными крошечными деревеньками, и тишиной, прерываемой только реками, спускающимися с высоких заснеженных гор. Я сел в этот автобус впервые десять лет назад. Как же я тогда нервничал! Я так боялся неудачи, что за всю ночь не сомкнул глаз. Любопытно видеть, как за эти годы спорт изменил мою личность. Сейчас я спокоен, а когда-то был клубком нервов.

Когда мне было семнадцать лет, чемпионаты Европы по ски-альпинизму проводились в Андорре. Поскольку это недалеко от дома, а я, к своему удивлению, годом раньше стал чемпионом мира среди юниоров, мне захотелось поучаствовать; да и все вокруг этого хотели. Я тщательно готовился и тренировался как никогда. Однажды я вышел из Монтельи с лыжами за спиной, доехал до долины Льоса на велоси­педе, а дальше пешком и на лыжах добрался до Андорры через Монмалю, чтобы пересечь Канильо и пару раз потренироваться на вертикальном маршруте, прежде чем вернуться домой.

Настал день соревнований, и я, не сомкнув глаз ночью, явился на старт вместе со всеми, на час раньше. Разогревшись в очень высоком темпе, я был готов начать. На этой вертикальной гонке спортсмены стартовали по одному, и потому позже я не мог понять, иду ли с достаточной скоростью, — применить какую-либо стратегию не удавалось, так что я просто выложился на полную катушку, с самого начала и до финиша. Очередь к старту становилась все короче. Хотя я снял наушники и не слышал ни одной из десяти песен, которые выбрал для собственной мотивации, мне никак не удавалось понять, что происходит вокруг. Я различал только писк, который с интервалом в минуту сообщал о старте других молодых лыжников, что стояли передо мной. Сердце билось все сильнее, и с каждым сигналом я подпрыгивал. Когда бегун, стоявший передо мной, удалился на большой скорости и я остался один перед красной линией, нарисованной на снегу, мне показалось, что сердце остановилось. Его удары постепенно замедлялись, и с каждым из них мне казалось, что внутри взрывается бомба. Я не знаю, что сказал мне арбитр, я ничего не понял. «Пип!» Я первый раз посмотрел вперед, пытаясь оценить скорость, с которой двигались соперники. «Пип!» Было холодно, но у меня вспотели руки, и с каждым ударом пульса я вздрагивал. «Пип!» Раздался сигнал старта, и я почувствовал, как из ног уходит сила; я боялся, что рухну на месте. Но нет. Я сам не осознал, как мои конечности отреагировали на сигнал; мышцы активировались и сократились, как делали это всегда. Я вышел быстро. Очень быстро. Слишком быстро. На первом спринте в тысячу метров я выложился по полной, но соревнования подразумевали и тысячу мет­ров набора высоты — и вскоре я начал расплачиваться за это глупое и ненужное чрезмерное усилие. К счастью, в конце концов я немного восстановился и смог исправить ошибки, связанные со столь скоростным стартом, который был направлен не мозгом, а нервами и чуть не лишил меня шанса на победу.

Сейчас, в автобусе, мне трудно не уснуть. Хотя я люблю и хочу соревноваться, от нервного напряжения, которое я испытывал несколько лет назад, не осталось и следа. Чтобы немного проснуться и начать погружение в гонку, я мысленно прохожусь по маршруту, с которым отлично знаком, поскольку участвовал восемь раз.

Если бы меня попросили описать горный маршрут, который меня не привлекает, я бы точно сказал, что он будет коротким, с очень небольшим спуском и длинным или широким промежутком для бега, а еще плоским на много километров. Без камней, валяющихся на дороге, без пересеченной местности; вблизи вершин, которые зовут тебя подняться, но находятся тут просто для красоты — потому что бежать придется у их подножий, не поднимаясь выше. Но если существует забег с такими параметрами, то это Сьерре — Зеналь. И самое странное, что я безумно его люблю.

Думаю, что в этих соревнованиях именно простота меня и привлекает. Они проводятся на рельефе, где я не чувствую себя комфортно, где я как бегун сталкиваюсь с собственными слабыми сторонами и где должен бороться против этих слабостей, чтобы победить. И именно это, как мне кажется, придает соревнованиям смысл. Искать труд­ности и идти им навстречу. Именно потому, что маршрут противоречит всему, что нравится мне, для меня он остается задачей со всеми компонентами, способными меня очаровать. Организация забега всегда превосходная, качественная, отработанная долгой историей. Лучшие в своих дисциплинах спортсмены мира встречаются здесь каждый год — и это необычная компания из бегунов по горам и по асфальту, скайраннеров и спортивных ориентировщиков. Они собираются, чтобы пробежать по маршруту, благоприятному для одних и сложному для других. Слишком плоскому для тех, кто, как я, счастлив на самых высоких горных гребнях. Слишком рельефному для тех, кто пробегает сорок два километра меньше чем за два часа и десять минут. Слишком длинному для бегунов по горам и тех, кто занимается спортивным ориентированием. Слишком короткому для стайеров. Думаю, уже понятно, что с таким спектром участников мы получаем отличный сценарий для спектакля: тут будет битва, и для каждого найдется что-то, что ему не понравится. Именно поэтому момент, когда каждый прикрепляет к футболке стартовый номер, наполнен смыслом.

На линии старта в воздухе витает смесь положительных эмоций и нер­возности. Одни улыбаются, другие напряжены и пытаются продвинуться на несколько сантиметров, поближе к первому ряду. Я не люблю становиться впереди всех; обычно я стартую из первого ряда, только если предвижу сложности на старте, — например, дорога быстро сужа­ется или я понимаю, что рискую упасть. Но в целом я предпочитаю оставаться во втором или третьем ряду. Другие стартуют слишком быстро, и частенько бывает, что кто-то может и толкнуть, — а в случае лыжных соревнований и случайно сломать тебе лыжную палку или ободрать камус с лыжи. К тому же в первом ряду волнение спортсменов особенно сильное. Важность предстоящих действий там как-то пре­увеличена, и обязательно найдется журналист, который ждет, что ты будешь позировать с натянутой улыбкой или скажешь какую-нибудь глупость в камеру.

Раздается стартовый гудок, и начинается давка. Из третьего ряда я оказываюсь в шестом или седьмом, все меня обгоняют, толкаясь локтями. Я слегка раздвигаю руки и создаю себе пространство, чтобы не потерять равновесие; разбегаюсь и нахожу комфортный темп. Через сто метров большинство бегунов, что были впереди меня, заметно снижают скорость; я обхожу их и догоняю лидирующую группу.

Мы пробежали чуть больше километра и оказались на дороге из земли с крутым подъемом. Нас около десятка, и это спортсмены, которые знакомы по предыдущим соревнованиям. Впереди мы остаемся одни: пара кенийцев, два колумбийца, Петро Маму из Эритреи, Робби Симпсон из Великобритании и еще кое-кто из европейцев и американцев. Посреди серьезного подъема Петро, который всего две недели назад победил в чемпионате мира по бегу по горам Международной ассо­циации альпинистских федераций (IAAF, по первым буквам англий­ского названия), начинает делать короткие и мощные ускорения, чтобы отделиться от группы. После пары таких атак мы позволяем ему уйти вперед. Я думаю: «Остается еще много километров, и такие усилия на раннем этапе позже могут дорого обойтись». Один из кенийцев, Джеффри Ндунгу, специалист в беге по горам, который не раз пробегал марафон за два часа и восемь минут, и Уильям Родригес из Колумбии, привычный участник Сьерре — Зеналь, следуют за ним. Наша группа идет на максимальном усилии: голени ноют, а легким нужно все больше места в груди. Трио лидеров идет с преимуществом чуть больше минуты, но не увеличивает разрыв.

После подъема начинается долгая и относительно плоская дорога по лесу. Обычно именно там мои усталые ноги бегуна по горам заставляют меня чувствовать себя улиткой, окруженной газелями, привыкшими к асфальту. Но, к моему удивлению, мы продвигаемся вперед все вместе и даже приближаемся к трем лидерам. Это происходит прямо перед деревушкой Шандолен, экватором нашего маршрута. Мы оставляем деревню позади и после десяти километров равнинного бега оказываемся в самой высокой точке маршрута, у отеля «Вайсхорн», на высоте почти двух с половиной тысяч метров. Здесь ноги напоминают мне, что в подобной местности я не быстрый бегун, а скорее мощный трактор, и ничего не поделать — другие спортсмены делают такие большие шаги, как будто летят. Я игнорирую мудрый внутренний голос, который рекомендует снизить темп и остаться в зоне комфорта, и продолжаю бороться с тяжестью в ногах, пытаясь хоть немного удлинить шаг и отталкиваться каждый раз чуть быстрее. Я борюсь одну или две минуты, зная, что после отеля местность станет для меня более благоприятной. На небольшом подъеме прямо перед самой высокой точкой я обгоняю Уильяма и Петро, которые, похоже, расплачиваются за излишние усилия, приложенные на старте.

Я пробегаю перед отелем «Вайсхорн» и вижу, что передо мной с преимуществом в минуту движутся трое. Поднять голову некогда, но краем глаза я вижу силуэты гор вокруг. Это идиллический пейзаж, типичная открытка из Швейцарии, с деревянными домиками посреди ярко-зеленых полей, на которых тут и там пасутся коровы. Я узнаю тонкий гребень, соединяющий вершины Цинальротхорн и Обер-Габельхорн, и правильную пирамиду Маттерхорн, которая виднеется за ними. Слева всю долину ослепляет великолепная стена Вайсхорна, горы, давшей имя отелю, а слева падает тень Дан-Бланша. Вспоминая приятные моменты, пережитые на этих вершинах, я стараюсь не потерять концентрацию. «Вот это мне действительно нравится… Что я тут забыл и почему мучаюсь, пытаясь догнать это стадо газелей?» Но ноги знают, зачем я здесь. Я продолжаю бежать, с каждым шагом стараясь ускориться и выиграть время. В глубине души я знаю, что обожаю соревнования, эту простую и глупую игру. Я вновь концентрируюсь, потому что приближаюсь к самому благоприятному для себя участку маршрута, где моя техника бегуна по горам дает мне преимущество перед другими.

Постепенно дистанция между нами сокращается. Я обгоняю Джеф­фри Ндунгу, потом колумбийца Хосе Давида Кардону и, наконец, за три километра до финиша на единственном участке резкого спуска за весь маршрут опережаю шотландца Робби Симпсона — одного из молодых и талантливых британских бегунов с большой перспективой как на асфальте, так и в горах.

Начиная с этого момента все чувства мне знакомы: нужно бежать без отдыха, уверенно, до самого финиша.

Гонка завершена. Дыхание восстановилось, нас — первых, кто финишировал, — сфотографировали. Я направляюсь на допинг-контроль и по пути несколько раз останавливаюсь, чтобы дать автограф или попозировать для тех, кто хочет сделать селфи.

— Поздравляем! Ты такой молодец! — говорит одна из зрительниц.

Это женщина лет сорока. Я вижу, что она в шортах и явно вспотела от бега, и спрашиваю, как все прошло.

— Ну как сказать, мне было очень тяжело. Все заняло пять часов, в два раза дольше, чем у тебя, но дело в том, что я учительница и не могу часто тренироваться. Получается только по выходным и иногда вечером в будний день.

Я искренне поздравляю ее, двигаюсь дальше в направлении контроля, но через несколько метров меня опять перехватывают.

— Чувак, отличная работа! — говорит мне парень примерно моего возраста, но с обрисованным футболкой пузцом. — Для меня это слишком длинная дистанция. Я никогда в жизни не занимался спортом, а в прошлом году, пока строил с коллегой один дом наверху, мы увидели эти соревнования, и я поспорил, что поучаствую в них. После двадцатого километра я уже не мог бежать и шел пешком. Но ты… чувак, ты просто инопланетянин!

Я наконец добираюсь до здания, где проводится допинг-контроль, и приземляюсь на стул с бутылкой воды. Пока я пью, чтобы заставить свое обезвоженное тело выдать девяносто миллилитров мочи для контроля, я задумываюсь о людях, которых только что встретил, об этих неизвестных и, в определенном смысле, медленных бегунах.

Для меня бег — это легко, и быстрый бег — тоже. Выигрывать, конечно, труднее, и это подразумевает много часов тренировок и определенные усилия. Но признаюсь (хотя и не хочу хвастаться), что с годами победы для меня тоже стали чем-то относительно простым. По большому счету я целыми днями не делаю практически ничего другого и редко думаю о других вещах. Я только бегаю и зарабатываю этим деньги. Сегодня я победил и получу сколько-то тысяч евро; благодаря победам у меня появились спонсоры — производители спортивной одежды. Напротив, эту учительницу и этого строителя не покажут в выпуске новостей по телевизору и не попросят дать автограф. И это парадокс: в конце концов, без бегунов мир продолжал бы функционировать точно так же, а вот без тех, кто учит нас читать, и тех, кто возводит стены наших домов, жизнь была бы намного труднее.

Я раздражаюсь сам на себя. Сегодня я заработал деньги, делая что-то бесполезное. Я монополизировал внимание и обожание взрослых и детей, хотя все, что я делал, — это ставил одну ногу перед другой быстрее остальных. Я понимаю, что с точки зрения внутреннего развития бег дал мне все. Но внешне это, наоборот, бесплодное занятие.

«Не надо так все упрощать, Килиан. Перестань!»

Нельзя сказать, что у спорта совсем нет социальной функции. Еще со времен Древнего Рима он служил для развлечения. В наше время, когда жизнь стала более благоустроенной, появилась концепция здорового образа жизни, с полезными пищевыми привычками и практикой физической нагрузки; стали известны закономерные связи между активностью, дисциплинированной работой и положительными результатами. Но несмотря ни на что, сейчас спорт, кажется, возвращается к своим истокам — он вновь становится зрелищем, шоу в древне­римском театре. В современной версии зрителей уже миллионы — через экраны они следят, как несколько спортсменов совершают те или иные трюки, а сами могут пить пиво или есть какой угодно фастфуд.

К тому же соревновательный спорт переоценен, и его темная сторона становится все заметнее. Монетизация и мифологизация спорта привели к упрощению, к появлению классической атрибутики шоу и к иерархическому восприятию результатов. В олимпийской модели важна итоговая позиция, подиум, где лидер даже визуально располагается выше занявших второе и третье места, а о существовании кого-то помимо этих трех вообще забывают. Зрители запоминают только результаты и победителей. Государства, в свою очередь, пользуются успехами спортсменов, чтобы укрепить дискурс национального достоинства, хотя на политической арене могут выступать слабо. Как символом восхождения в альпинизме остается флаг на вершине горы, так на чемпионатах мира или в Олимпийских играх эмблема каждой страны — инструмент пропаганды.

В свою очередь мы, спортсмены, пришли к уверенности, что если выиграли в гонке — значит, мы лучше тех, кто занял второе место, потому что все аплодируют и поздравляют именно нас, мы подписываем контракты и радуемся, становясь в той или иной степени знаменитыми. При этом спорт перестает быть спортом и превращается в одержимость победой во что бы то ни стало. Конечно, техника у всех разная, но очевидно, что возможность смошенничать выглядит все более соблазнительно. Всегда найдется тот, кто нарушит правила игры, чтобы повысить свои шансы стать знаменитостью, — хотя это по определению банальная цель.

Виды спорта, которыми занимаюсь я, к счастью, все еще сохраняют существенный элемент любительства. Они не запятнаны мрачными периодами, когда репутация и слава на уровне страны или большой команды были важнее истинной спортивной результативности и из-за этого активно использовался допинг.

И если альпинизму все-таки досталось больше известности и в нем часто прибегали к амфетаминам и кортикостероидам или к использованию кислорода, трейлраннинг и экстремальные горные лыжи — это малопопулярные, маргинальные виды спорта, информация о которых долго не выходила за пределы узкоспециализированных СМИ. В какой-то степени именно это их спасло. Бум горных забегов, ультратрейлов и, в меньшей степени, горнолыжных видов спорта в первые десять лет этого века привел к некоторым изменениям — вместо традиционных средств массовой информации задавать тенденции начали соцсети, где нашлось место и для малоизвестных видов спорта. Но в ходе этой эволюции возобновилась и мифологизация чемпионов, сиюминутных ощущений славы и власти, и некоторые начали нарушать правила.

Через несколько месяцев после гонки Сьерре — Зеналь федерация легкой атлетики на полгода отстранила от соревнований Петро Маму за употребление запрещенных медикаментов на чемпионате мира, за две недели до швейцарского забега. Тот факт, что кого-то поймали на допинге, не волнует меня с точки зрения ситуаций, когда «должен был победить я». Что меня очень расстраивает — так это итоговая лживость результата; такой показатель не может служить ориентиром для других и остается плохим примером спортивной практики.

Поэтому надо относиться к делу серьезно и поддерживать анти­допинговые кампании. Не любой результат хорош; что по-настоящему важно — так это знать собственный предел и собственные ограничения. Но, возможно, лучшим оружием против допинга и мошенничества было бы развенчание спортивного мифа, отказ от подиумов. Героев не существует.

Мир не черно-белый. Хотя олимпийские стандарты и сегодняшняя орга­низация спорта действительно исказили истинные ценности соревнований, они и значительно помогли с прогрессом. В спорт вкладывается много денег, и речь не только о появлении спортсменов очень высокого уровня. Изучение биомеханики тоже очень сильно продвинулось, появились великолепные новые методы подготовки. Скалодромы стали базовым инструментом, позволяющим довести технику скалолазания до совершенства. Обычные спринты превратились в круговые тренировки, на которых можно отработать даже скоростное снятие и надевание камусов на лыжи. Подготовленные вертикальные маршруты на лыжных базах позволили улучшить методологию, чтобы прогрессировать с точки зрения физиологии и выносливости, — в горах это невозможно, ведь требуемая там техника не позволяет использовать весь физический потенциал. Но все эти штуки, интересные в плане демонстрации результатов и важные для развития, не стоит путать с природой спорта. Если однажды, услышав словосочетание «горные лыжи», мы подумаем первым делом о трехминутном круговом индор-маршруте, а на слове «трейлраннинг» нам в голову придет забег по парку с искусственными препятствиями в большом городе, это будет значить, что все очень плохо, что мы выбрали совсем не тот путь. И раз вид спорта, который изначально подразумевал пробег из одной точки в другую, уже переизобрели так, что спортсмены бегают кругами по ярко освещенному стадиону, то я бы не питал особых надежд.

Я хочу четко проговорить одну вещь: мне очень легко поддерживать такую точку зрения. Или даже не мне, а нам, большинству людей западной цивилизации. Понятно, что нам повезло — мы можем заниматься спортом просто ради удовольствия, которое он приносит, а когда соревнуемся, то во многом делаем это из соображений эгоизма. Но в мире есть много мест, где спорт — не самоцель, а средство, чтобы заработать деньги, на которые можно жить. В таких менее благополучных странах соревнования — путь к выживанию. Если кто-то становится знаменитым, то слава нужна не для того, чтобы удовлетворить собственное эго, а чтобы купить ферму и дать семье возможность работать. Но не будем обманывать себя: слава сладка, а деньги аппетитны, и любой может потерять из виду то, ради чего именно он занимается бегом.

Мне не стыдно признаться, что я достаточно зарабатываю благодаря соревнованиям, но я и трачу на спорт очень много. Да, я родился в Европе, и мне повезло заниматься спортом в удовольствие; изначально я не думал, что смогу зарабатывать им деньги, хотя было бы нечестно заявлять, что так вышло случайно. Особенно если вспомнить, что, когда я еще подростком начинал спортивную карьеру, денег у меня практически не было. Но в глубине души я знал: если ничего не получится, я смогу зарабатывать каким-то другим способом или продолжу учиться, а там уже выберу следующее направление. Что тут скрывать — я живу в стране первого мира.

Именно поэтому я всегда сам себя считал любителем. В испанском это слово (amateur) происходит из галисийского, а то, в свою очередь, возникло от латинского amator, то есть «тот, кто любит». И я, без сомнений, влюблен в спорт, которым занимаюсь. Если сегодня я профессиональный спортсмен, то для меня профессионализм — это скорее не факт участия в соревнованиях с хорошими показателями. Просто спорт стал для меня работой, которая подразумевает участие в мероприятиях, фото- и киносъемки, выступления на конференциях, помощь в создании снаряжения и сотрудничество со спортивными брендами.

Я всегда задавался вопросом: чему бы я посвятил свою жизнь, если бы не связал ее со спортом? Если честно — понятия не имею. Кажется, соревнования заняли важное место в моей жизни по нескольким причинам.

Я рос в сельской местности, где было мало людей, и учился в школе, где и учителя, и родители других детей были типичными хиппи. В старшую школу я пошел в маленьком городке — но достаточно крупном, чтобы социальные стереотипы были более выраженными, а отличия — менее приемлемыми. До этого момента я даже не знал, что был стесни­тельным ребенком, интровертом, который редко понимал других детей; они, в свою очередь, не понимали меня. Я увидел контраст между тем, что считалось нормальным и ненормальным. Я относился ко второй группе. Единственным интересом, который я демонстрировал, была моя страсть к горным видам спорта. В школе крайне по­пулярной стала песня, которую начинали напевать другие ученики, когда видели, как я приближаюсь: «Ни-ни-ни, скачет с горы на гору, перепрыгивая долины, Килиан уже здесь, ла-ла-ла-ла-л-а-а-а-а-а!» Мелодию они взяли из сериала, который, похоже, был хитом телевидения тех лет.

Я подозреваю, что начал участвовать в соревнованиях в подростковом возрасте потому, что нуждался в признании и был в поисках самого себя. Мне нужно было сориентироваться на карте жизни, чтобы понять, кто я такой, и чтобы остальные тоже это поняли. Поскольку я с детства не любил проигрывать, стеснительность не помешала — она даже стала преимуществом в борьбе, когда надо было трудиться в поте лица. Соревнования стали моим способом заявить: «Эй, я здесь! Это — я!»

В первые годы каждая победа становилась сюрпризом и приносила мне внутреннее удовлетворение, потому что никто ничего от меня не ждал и, пытаясь соревноваться то там, то сям, я просто развлекался. Я сам не заметил, как меня стали приглашать на соревнования и просить, чтобы я прогрессировал. Это перестало быть игрой. К счастью, хотя и моя мама, сопровождавшая меня везде, и мои тренеры радовались, когда я побеждал в гонке, они практически не придавали результатам значения и не строили ожиданий. Думаю, именно такой их подход меня спас.

Когда я вышел из подросткового возраста, потребность в признании исчезла. Я мог перестать соревноваться, потому что уже заметил, как мне не нравится эстетика подиумов, иерархия результатов, мифологизация… Но когда ты относительно легко побеждаешь, от этого трудно отказаться. Верно сказано: каждая победа подкармливает твою эйфорию, ты чувствуешь себя сильным и нужным. Кто, имея возможность выбрать эйфорию, будет довольствоваться простым счастьем?

Наконец, если спуститься с волны сантиментов, я вижу, что дают мне соревнования на самом деле: они всегда ставят задачу, заставляют усомниться в своих способностях, запрашивают, в хорошей ли я форме. Я никогда не знаю, достаточно ли интенсивно тренируюсь; поскольку мне хочется быть лучшей версией себя, я ищу и анализирую каждую маленькую деталь, чтобы прогрессировать, чтобы отодвигать пределы возможного все дальше. Когда тебя ждут другие знаменитые спортсмены, мотивировать себя на тяжелые тренировки легче. Что на самом деле меня стимулирует — это попытка выиграть соревнования, на которых я максимально сомневаюсь в возможности победить.

Да, несомненно, мне нравится побеждать, но мне нравится и проигрывать. Я люблю быть рядом с новыми спортсменами, более мотивированными, чем я, лучше подготовленными, сильнее жаждущими познать мир. Соревноваться рядом с ними — это подзарядка моих батареек. Мне хочется больше знать о них, чтобы, если смогу, задать им жару в борьбе. В общем, соревнования отчасти становятся чек-листом, по которому я проверяю, могу ли поддерживать свой уровень и приносят ли мои тренировки и их изменения те плоды, которых я ожидаю. И еще одна деталь: кто-нибудь знает лучший способ потренироваться на износ, чем участие в чемпионате мира, UTMB или Сьерре — Зеналь?

Эверест осенью

В Европе начинаются дожди, а дни становятся более короткими и серыми. А в Гималаях тем временем облака нехотя прощаются с вершинами, и на их место приходит солнечный свет. Осень в Непале — красивейший сезон. Можно взять небольшой рюкзак с самым необходимым, бегать от одной долины к другой, есть и спать в деревнях и каждый день подниматься на вершины.

Мы съездили в Тибет в начале сентября 2016 года. Потом, вернувшись домой и проведя пару пробежек, чтобы понять, нормально ли работает тело после месячной экспедиции, я почувствовал объятия осени. На севере это серые дни, когда люди сидят дома и ждут. Снаружи идет дождь или снег. Ночи становятся все длиннее — и, чтобы они стали короче, можно подниматься в горы. Для меня это момент, когда начинается и заканчивается год, когда я рефлексирую и анализирую соревновательный сезон. Что я делаю? Тренируюсь. Тренируюсь и тренируюсь. Это регулярная, простая, тяжелая работа, которой этот сезон отличается от всех остальных, — ведь большую часть года я провожу в переездах между соревнованиями и вершинами.

Вернувшись с Эвереста, я столкнулся с разными реакциями, как всегда бывает после того или иного проекта. Одни из этих реакций — непонимание и непринятие. Всегда есть кто-то, кто меня не принимает: одни просто не могут понять, чем я занимаюсь, другие думают, что это невозможно без хитростей, допинга и мошенничества. Я встречаюсь и с обожанием: даже если люди точно не понимают, что я сделал, они впечатляются громкими словами вроде «Эверест» и цифрами, ведь их способен понять и сравнить (не зная с чем) кто угодно. Еще есть те, кому все равно (пожалуй, самые мудрые), и, наконец, небольшая группа тех, кто понимает каждую деталь и разрабатывает собственные сумасшедшие теории, чтобы повысить мотивацию или под новым углом посмот­реть на свои проекты. Ну что ж, все люди разные.

Когда ты довольно долго был один, а потом возвращаешься в социум, адаптироваться непросто. В моем случае приходится снова становиться Килианом Жорнетом — не человеком, а именем, персонажем. Жизнь, где меня узнают на улицах, пугает меня и провоцирует панику, которую трудно объяснить. Моему самому асоциальному «я» хорошо жилось, и я не хочу возвращаться в кабалу жизни в обществе.

Еще в базовом лагере, когда меня начали беспокоить эти мысли, пока мы собирали палатки и упаковывали снаряжение, в голову пришла идея:

— Эй, Себ, слушай! А давай отправим сообщение, что я погиб? Это мгновенно взорвет твиттер и станет правдой. Потом скажем Эмели, моим родителям и сестре, что это не так и что я объявил о своей смерти ради свободы и анонимности.

Хотя эта идея казалась мне и правда гениальной, Себ не разделил моего энтузиазма.

— Чувак, ну не надо быть такой уж тварью, а? Ты, наверное, не подумал, что, сам того не желая, многим людям причинишь боль.

— Да пошли они в задницу! — подскочил я. Какое-то время я переваривал его ответ и в конце концов завершил диалог, хотя и не полностью убежденный: — Ладно, хорошо, согласен, может, сейчас не лучший момент для этого…

Опустив голову, я продолжил собирать вещи, разбросанные по территории нашего лагеря, и размышлял, что очень скоро мне придется привыкнуть к мельтешащим вокруг людям. Да, вы правы, в старости я буду невыносимым. Если в тридцать лет я уже такой, то в будущем точно превращусь в одного из дедов, которые, когда мимо проходит незнакомец, чуть отодвигают занавеску, чтобы недоверчиво посмотреть одним глазом, или, когда знакомый звонит в дверь, замирают, чтобы он подумал, что никого нет дома. Ух, какой ужас, меня же никто не сможет вытерпеть рядом!

Когда я завершаю забег, мне нужно несколько секунд или минут на восстановление. Точно так же, когда я возвращаюсь из важной экспедиции, необходимо определенное время, чтобы все переварить и усвоить. Но ни людям, ни средствам массовой информации не хватает терпения. Они хотят немедленно знать, что я пережил, что чувствовал. «Да я сам еще не понял все, что почувствовал и пережил!» Когда меня атакуют с вопросами — и мне неловко в этом признаваться, но так и есть, — иногда получается только сказать какую-то глупость с претензией на изящество или выдать банальный автоматический ответ, совершенно неинтересный, который может показаться даже пре­небрежительным. У меня возникает ощущение, будто мне в горло суют пальцы, чтобы вызвать рвоту, не дав переварить съеденное.

В экспедициях мне больше всего нравится как раз возможность отключиться от мира, от всего и от всех, возможность общаться только с теми, кого я люблю, и с горами. Возможность знать, что мне в затылок не смотрит пара глаз, наблюдающих и анализирующих каждое мое слово или движение. Поэтому, когда я снова погружаюсь в реальный мир, мне нужно время на адаптацию, на акклиматизацию.

Мне пришла в голову другая гениальная идея: я рассказал Эмели и своему агенту, что хочу исчезнуть. Хотя они не стали имитировать удивление, когда об этом услышали, они встретили идею со скепсисом и сказали, что моя задача — жить и мотивировать других на занятия спортом, на общение с природой… В общем, уговорили.

Я не выбирал быть чьим-то кумиром. И, если честно, иногда меня это отталкивает. Я никогда не хотел быть примером; сожалею, но выбора мне не оставили. В то же время я не хочу, чтобы мне когда-либо пришлось начать или перестать чем-то заниматься под давлением других.

Листья, планируя в воздухе, опускались с веток на землю, по поверх­ности гор проходилась снежная кисть. Постепенно я снова, укрывшись в Норвегии, привык к людям. Мне опять стали сниться горы — те, что каждый понимает по-разному. Горы, в которых ищут не препятствия, высоты или эстетику, а самих себя. Форма каждой горы разная для каждого, кто хочет подняться. Одиночное восхождение — это не ощущение камней под пальцами, а то, что бьется внутри, когда тело борется с внешними препятствиями. Далеко от шума, где вершина — лишь точка на географической карте, мы проживаем целую жизнь. Каждый покоренный пик, каждый потерянный друг и каждое прерванное восхождение оставляют на нашей коже шрамы.

Возможно, старость будет именно такой: на теле не останется места ни для одного нового шрама. Смогу ли я тогда подниматься в горы с чувством настоящей, зрелой свободы? Когда пойму, что любовь — это отказ от свободы, а свобода — принятие безусловной любви? Наступит момент, когда тело перестанет слушать приказы мозга, а кожа в шрамах будет скучать по молодости. Я хочу и в восемьдесят лет остаться ребенком, который прислушивается к сиюминутным желаниям, не думая о необходимости строить будущее. Я хочу прожить каждый этап своей любви к горам на полную катушку, с горящими глазами и диким сердцем, бесконтрольно, с дрожью в ногах от восхождений на вершины. До тех пор, пока окончательная старость не погасит мое тело.

Отправить