Немного имиджа на практике
Вообще, имидж врача может быть разным, и зависит от него не только финансовое благополучие доктора. Кто читал роман И. Ефремова «Лезвие бритвы», тот, наверное, помнит, как Гирин лечил истерический паралич. При этом он брал за образец своего профессора – психиатра, обладавшего «магической» внешностью – длинные седые волосы, черные демонические глаза, летящая походка и т. д. И повелительный крик: «Встать!» Больной, пролежавший много лет, встал и пошел.
Мне приходилось общаться с такими докторами (психиатрами, и не только). Подобной внешностью обладал покойный профессор-невролог Л. О. Бадалян, известный психотерапевт В. Л. Леви тоже выглядит нестандартно, как и покойная психиатр Людмила Мочкина. Все это были и есть очень успешные врачи.
С другой стороны, многие мои друзья-педиатры успешно пользуются имиджем доктора Айболита (если их цель – войти в доверие к детям) или, наоборот, актера Клуни из сериала «Скорая помощь» (если их цель – убедить родителей), а женщины – имиджем Тети. Все это помогает находить контакт с пациентами и родственниками.
Естественно, что хирургу-мямле приходится преодолевать первичное недоверие (даже если он очень хороший хирург), в кардиологических клиниках практически везде существует официальный дресс-код – белая рубашка и галстук, а неврологи сверкают навороченными молоточками. Это вызывает доверие.
Однако на скорой часто приходится пользоваться имиджем от противного. Если в клинике больной чаще всего априори ждет от врача исцеления, то на своей территории он чувствует себя хозяином. И приходится применять нестандартные методы, чтоб убедить пациента, например, поехать в больницу.
Дело было году в 2007-м. Нашу реанимационную бригаду вызвала «на себя» врачебная линейная бригада. Повод – мужчина 42 года, инфаркт миокарда, кардиогенный шок, отказ от госпитализации. Повод настораживал: при кардиогенном шоке обычно не до отказов.
Но когда мы приехали, все стало понятно. На кровати лежал здоровенный 42-летний поддатый мужик. Рядом стояла бригада – две женщины средних лет, взирающие на нас с надеждой. В углу всхлипывала жена.
Доктор обрисовала ситуацию. Впервые возникший приступ загрудинных болей после баньки с возлияниями, еле добрался до дома за рулем, боли держатся уже часа три, на ЭКГ – циркулярный инфаркт, давление снижено до 80/40, периодически прихлебывает коньяк, ехать никуда категорически не хочет. Наркотики усилили эйфорию и несколько притупили боль, но ЭКГ, естественно, не изменили.
Мужик с порога заявил, что мы можем проваливать откуда пришли, потому что никуда он не поедет, а коньяк его спасет. Я попытался убедить его, что инфаркт (тем более с низким давлением) – штука опасная. На что получил ответ:
– Подумаешь, инфаркт! Не втирай мне! У моего деда пять инфарктов было, а он до 90 лет дожил!
И потянулся к рюмке.
– Понятное дело, у деда на фоне пяти инфарктов мозги отлетели. Вот он в деменции столько и прожил. Только странно, слабоумие такого типа по наследству обычно не передается. А ты, видать, унаследовал…
– Как вы со мной разговариваете? – мужик от возмущения перешел на «вы».
– А я с трупами вообще не разговариваю… Ребят (это я фельдшерам), грузим!
– Да я… Я жалобу напишу!
– Ага! Сначала выживи! Выживешь – напишешь. Только я подозреваю, что жалобы не будет.
– Что, действительно так все плохо?
Хмель с пациента сошел, в глазах появился страх.
– Нет, я тут тебе цирк показываю. Я что, клоун Олег Попов? Тут тебе доктора уже час объясняют, нас дернули.
Пациент затих, был погружен на волокушу и быстро доставлен в кардиореанимацию. Жена пыталась целовать руки, но была перенаправлена к умотанной линейной бригаде, честно лечившей мужика.
А бумага на подстанцию все-таки пришла. Благодарность. В ней пациент просил премировать доктора, нашедшего правильный подход к нему. Премировать не премировали, но приятно было.
И это был не единичный случай.
Лихие девяностые в медицине
(записки медицинского бандита – 1)
Девяностые не зря назвали лихими. Тогда в самом расцвете была не только деятельность «лихих людей», но и люди совершенно обычные отличались молодецкой удалью.
История эта произошла то ли в самом конце 90-х, то ли в начале 2000-х. Работал я тогда в нейрореанимации одной крупной клиники. Отделение наше было очень неплохим, коллектив дружным, а левые деньги мы не тырили по карманам, а сдавали в общий котел, откуда в конце месяца каждому сотруднику выдавалась небольшая премия, а часть денег шла на закупку отделенческого оборудования и нужных медикаментов. Так что лечили мы хорошо.
Прошла у нас ординатуру некая девочка, но не осталась, а ушла в крупный научный центр кардиологического профиля. Однако контакта с нами не потеряла. Как-то раз звонит она и просит помочь коллеге, у которой родственник попал под поезд в Тульской области. Коллега приехала, поговорила с заведующим и пропала. Мы думали, что пациент умер, но через две недели доктор приехала снова, держа в руках выписку.
В выписке значилось: «Сочетанная травма. Ушиб головного мозга. Массивная субдуральная гематома. Травматическая ампутация правой голени и правого плеча. Тупая травма живота. Разрыв печени. Разрыв селезенки. Спленэктомия (хирургическая операция по удалению селезенки. – Прим. ред.)» и что-то еще по мелочи.
Доктор рассказала, что родственник ее, дорожный мастер, упал с дрезины и попал под нее. Прооперировали, чувствует себя намного лучше, и она просит принять его к нам. Также она сообщила, что железная дорога готова оплатить не только транспортировку, но и лечение, причем наличными и неформально.
Я в те годы активно осваивал систему неформального вывоза пациентов из городов всей нашей необъятной Родины. Существовавшие тогда коммерческие скорые меня не устраивали – некоторые из них были очень дорогими, а большинство – абсолютно непрофессиональными. Поэтому были у меня договоренности с самыми разными структурами, с бригадами которых (или на машинах которых) я лично вывозил пострадавших.
Заведующий позвал меня и сказал: «Смотри, не привези гной! С гноем мы не отобьемся от начальства».
С этим напутствием я позвонил в госпиталь одной правоохранительной структуры и договорился, что в ночь мы едем в Тульскую область.
В назначенное время у служебного хода клиники затормозил реанимобиль. Бригаду я знал. Прапорщик Вася улыбался за рулем, а на переднем сиденье сидела капитан внутренней службы Танечка – старший фельдшер этой бригады. Посадив коллегу-родственницу, мы полетели по трассе «Дон».
В железнодорожную больницу небольшого городка мы приехали в полночь. Что-то настораживало. В приемном отделении сестры испуганно показали дорогу в реанимацию, сидевшая там же старушка (как потом выяснилось, мать пациента) бросилась к нам с криком «Спасите!», а из коридора вышел пьяный лысоватый мужик в распахнутом халате. Как оказалось, это был главврач. Он обратился к нам с нечленораздельным спичем, из которого можно было понять только одну фразу «Надо спасать!»
Дело пахло керосином. Коллега тоже явно недоумевала.
Наконец мы вошли в реанимацию. Медсестра средних лет провела нас в палату. Там на ИВЛ лежал пациент в атонической коме, на приличных дозах вазопрессоров (группа препаратов, основной задачей которых является повышение среднего артериального давления. – Прим. ред.) с забинтованными культями.
«Ничего не понимаю, – пробормотала родственница. – Я его сегодня утром видела – уже думали с аппарата снимать».
Пожилой реаниматолог подошел к постели. По виду доктора было понятно, что он не только прошел огонь, воду и медные трубы, но и сожрал несколько собак на заморачивании головы проверяющим, консультантам и начальникам.
– Коллега, что тут произошло? – вежливо спросил я.
– Понимаете, взяли на реампутацию. Там флегмона (острое разлитое гнойное воспаление клетчаточных пространств. – Прим. ред.) культи, а тут – септический шок.
В септический шок я, естественно, не поверил. Он и начинается не так, и протекает не так, да и сама по себе идея была нелепой. Но вот куда мне девать больного с флегмоной? К себе не привезешь, да и в больницах, где есть гнойные отделения, у меня либо нет связей, либо там нет нейрохирургии.
И что все-таки случилось с больным?
В отделение заехала каталка. Молодой анестезиолог с анестезисткой привезли из операционной какую-то бабулю.
– О! Анестезиолог! И молодой! Вот он-то и расколется.
– Коллега, а наркоз этому больному вы давали?
– Я, – ответил доктор без задней мысли.
– А что там произошло?
– Мы переложили его на стол, и тут я увидел, что давление ползет вниз.
– То есть до разреза?
– Да, но я поднял, и хирурги закончили нормально.
– А в кому он когда влетел?
– Мы уже после заметили.
Картина начала проясняться. Я попросил историю болезни. Из анализов были общий анализ крови, биохимия, время свертывания. Коагулограмму здесь не брали, газы крови тоже.
Операция по удалению субдуральной гематомы в первые сутки была описана неразборчиво. Была и вторая, написанная тем же почерком.
– А кто гематому удалял – нейрохирург или травматолог?
– У нас нейрохирурга нет. Травматолог.
– Синус сильно кровил?
– Да.
– А как кровотечение останавливали?
– Тряпкой (тампоном).
Я попросил пробирку, набрал 5 мл крови и посмотрел упрощенную пробу Ли – Уайта. Тромб стал формироваться на второй минуте, но очень быстро лизировался. Все стало ясно: ДВС (диссеминированное внутрисосудистое свертывание – критическое расстройство системной коагуляции, характеризуемое распространенным кровотечением и тромбообразованием. – Прим. ред.). Когда больного резко переложили, синус закровил снова. Вот и причина – повторное кровотечение из синуса.
Надо было что-то решать. В 7:00 машина должна была стоять в гараже. Оставить больного было нельзя, возник бы скандал. И конечно, я мог остаться без гонорара, но бригада свои деньги должна была получить. А сидящие в коридоре начальник отделения железной дороги и его главбух, в портфеле которой лежали деньги, явно не готовы были платить за простую поездку.
Я принял решение ехать. Мы погрузили больного и помчались. Вопрос – куда? К нам нельзя. Но едем. На хвосте – железнодорожная «Нива» с начальством и деньгами. Впереди – неизвестность. Больной тяжеленный, прессоры льются рекой, аппарат пыхтит, Вася давит на газ.
Встает августовская заря. Думаю, если умрет, то хоть останавливайся и копай могилу под кустом. Я умею легализовывать трупы, но не в реанимобиле правоохранителей, который должен мирно стоять в гараже.
– Вась, у тебя лопата есть?
– Есть. А зачем тебе?
– Обернись на больного.
Вася все понял и надавил еще сильнее. Вот на горизонте появились московские многоэтажки.
– Ребята, я придумал. Завозим в семерку, как-нибудь выкрутимся.
Седьмая больница носила неформальное название «Комбинат здоровья». Больница огромная, а реанимация там принимает с эстакады.
Подъезжаем. На счастье, дверь отделения открыта – проветривают. На часах 05:10. Захожу в дверь. В шоковой палате никого.
– Таня, срочно завозим! Вася, спускай кислород до нуля.
Хорошо, когда водитель прошел горячие точки и понимает тебя с полуслова. Кислород зашипел, а мы с Таней вкатили пациента в шоковую палату. Там никого не было. Мы быстро переложили его на койку, подключили к аппарату ИВЛ и монитору, переставили шприцы на их инфузоматы…
Татьяна повезла каталку, я быстро забрал деньги за перевозку у главбуха и пошел искать персонал. Никого не было. Где-то далеко слышались голоса. Я увидел ординаторскую, зашел туда. Доктор тихо спал, обняв подушку.
– Коллега, мы больного привезли! Он уже в шоковой на ИВЛ.
Доктор заворчал:
– Что за больной, рассказывайте.
– Мы – скорая МПС. Переводили из Тульской области к себе, а кислород кончился. Пришлось к вам завозить…
– Какой еще кислород! Где?
Доктор вскочил, помчался к машине, влез туда и начал остервенело крутить вентили баллонов. Кислорода не было – Вася постарался на славу. Доктор немного затих и пошел смотреть выписку. Увидев слово, «флегмона» он возбудился снова.
– У нас гноя нет! Увозите немедленно!
– Куда я повезу без кислорода? У меня аппарат только от баллона работает.
– Стойте. Сейчас позову ответственного хирурга!
Ответственный хирург был администратором.
Не знаю, что он сказал, но ответственный хирург, дама средних лет, появилась почти сразу, и тут же попыталась на меня наехать.
– Забирайте больного!
– Как? Без кислорода?
– Это ваши проблемы!
– Не мои, а больного!
– Да кто вы такие?
– Мы – скорая МПС, везли больного к себе… – снова начал я свою песню.
Хирургиня поняла, что от меня ничего не добьешься и стала звонить в скорую. Она объяснила старшему врачу оперотдела ситуацию. Старший врач потребовала доктора бригады.
Я взял трубку. О ужас! На том конце была Ангелина, которую я прекрасно знал. Если бы и она меня узнала, была бы катастрофа. Но она не узнала.
– Что случилось?
– Мы – реанимобиль Главного врачебно-санитарного управления МПС. Перевозили больного к себе. Кислород кончился… – я снова заныл.
– Дайте телефон, где вас ждут.
Я сориентировался и дал телефон замглавврача Первой клинической инфекционной больницы. В полшестого его явно на работе не было.
– Но там не отвечают.
– А я причем? Какой есть телефон, тот и даю.
Старшие врачи раньше умели принимать нестандартные решения.
– Сейчас приедет наш реанимобиль, а вы поедете с ними, чтобы у них приняли.
– Хорошо! Номер наряда.
И Ангелина на автомате выдает номер нашего отдела. Я кладу трубку и важно объявляю: «Сейчас приедет реанимобиль и увезет. Мы обо всем договорились. Вот номер наряда».
Мы быстро сматываемся.
Через три дня, встретив меня в коридоре нашей клиники, доктор Женя из соседней реанимации, подрабатывающий на реанимобиле, хитро глядя на меня, сообщил:
– Знаешь, у меня тут был прикольный вызов в «семерку». Кто-то туда из Тульской области сочетанную травму привез, якобы в МПС везли. Всем голову заморочили и смылись. А нас вызвали перевозить.
– Ну и куда ты его дел?
– На месте оставил. Куда его везти? Но ты знаешь, мне кажется, что на всю Москву лишь один доктор мог проделать такое.
Пациента никуда не перевели. Железнодорожники договорились с администрацией, и ему выделили реанимационный бокс. Лежал пациент долго, его даже сняли с ИВЛ, но в конечном итоге он все-таки умер. Родственница потом рассказала, что парень не сам упал, была пьяная драка и его столкнули. Поэтому сначала дело хотели замять и на перевод добро не давали, а когда состояние ухудшилось, испугались и решили от греха подальше отправить в Москву.
Вот такая история.
