Как мы деменцию вылечили

(из воспоминаний о старой скорой)

Тут Ирина Единарова написала про старушку, и мне вспомнилась история, произошедшая много лет назад.

Итак, дело было то ли в конце 90-х, то ли в начале 2000-х, когда на «скорой» можно было крутить любые дела – и правые, и левые. И вот позвонила мне моя подруга Ирка, гинеколог одной из московских больниц, и попросила помочь коллеге госпитализировать маму.

Ну как коллеге не помочь! Однако когда эта коллега позвонила, то выяснилось, что задача вовсе не так проста, как представлялось сначала. Маму надо было госпитализировать в психиатрический стационар. При этом мама на учете не состояла, к психиатру никогда не обращалась. Причиной же такого обращения дочери служило явно неадекватное поведение старушки, которая тащила мусор в комнату, отказывалась мыться, была агрессивна к дочери и зятю (с которыми проживала) и при этом, как водится, забывала выключить газ.

Дочь сообщила, что мама всю жизнь проработала в одном из специальных строительных министерств, бывшем изначально главком НКВД, начинала там еще в 30-е и всю жизнь была очень подозрительна. Доработала она в должности начальника управления до 80 с лишним лет, последние годы уже мало что понимала и не удерживала мочу, однако ее не увольняли – она была легендой министерства, а министр и вся верхушка были ее учениками.

Отправить на пенсию старушку удалось только когда она стала теряться в метро (великовозрастная коммунистка отказывалась от служебного автомобиля), кроме того, ей сказали, что здание продали, а министерство перевели на окраину. На пенсии она стала конфликтовать со всеми окружающими, собирать мусор и плутать по улицам. Лечиться она, естественно, не хотела.

Выяснив, что единственная жалоба у нее на больную ногу, я придумал план. Задачей дочери было объяснить маме, что ногу надо лечить в условиях больницы, мы же должны были приехать и доставить бабушку в психосоматическое отделение, где бы ее полечили немного, а потом отправили в психбольницу. Обычная скорая в психбольницы не возит, а вот в первичное сосудистое отделение (ПСО) в те годы возила.

Я договорился со знакомым заведующим ПСО одного из крупнейших стационаров, что бабушку он положит. Но он попросил, чтобы сначала старушку посмотрел хоть какой-нибудь психиатр. Психиатр знакомый у меня был (точнее, была), и в качестве коллеги она навестила семью и посмотрела больную. Вердикт был неутешительным – глубокая деменция с кучей осложнений.

В назначенный день мы приехали за больной. Однако вместо дементной старухи ко мне выплыла старая дама в бархатном халате, безукоризненно по-старомодному вежливая, прекрасно поддерживающая любую беседу.

Я посмотрел на дочь. Было видно, что та сама ничего не понимает. Да и психиатру я доверял на 200 %.

Осмотрев ногу, я заключил, что надо ехать в больницу. Однако дама отказалась, заявив:

– Понимаете, Сергей Валентинович, я тут подумала, я старый человек, вылечиться уже не вылечусь, а в больнице мне будет тяжело, я там даже сама помыться не смогу. Поэтому я не поеду. А сейчас – она победно посмотрела на дочь – я, с вашего позволения, отправлюсь в ванную. И отправилась.

Дочь была в ужасе: «Мы ее силком затаскивали, из душа омывали, а она кусалась. Впервые за много лет она пошла в ванную сама!»

Нам оставалось только откланяться. Потом я звонил дочери. Мама осталась столь же подозрительной и суровой, однако стала мыться, дала убрать комнату и даже как-то собралась и стала закрывать газ. Умерла она через пару лет вполне спокойно.

Мы дружно решили, что в ее проблемах была виновата сенсорная депривация (частичное или полное лишение органов чувств внешнего воздействия. – Прим. ред.), а визит нескольких человек за пару дней выбил ее. Но в целом это, конечно, ничего не объясняет.

Разговор в ординаторской: имидж против гендера

или Как заработать бабки, сменив бриллианты на сапфиры

Дело было в начале 2000-х. Мы сидели с Татьяной в ординаторской отделения нейрореанимации и вели беседу. Таня – моя коллега, реаниматолог, эффектная брюнетка 45 лет. Можно даже сказать, красивая, но слово «эффектная» характеризовало ее лучше. «А сама-то величава, выступает будто пава» – это про нее.

Тема нашей беседы была вполне прозаическая – деньги. Лавэ, бабки, тугрики… в общем, деньги, получаемые сверх зарплаты. Я, как старый скоропомощник, отстаивал идею, что получение этих самых тугриков зависит в первую очередь от имиджа доктора. Татьяна мне не верила и возражала:

– Никак это от имиджа не зависит! Тебе дают, а мне – нет. Потому что ты мужик, а я женщина.

Я демонически захохотал.

– Я знаю массу женщин, которым дают денег гораздо больше, чем мне. И не за то, о чем ты подумала, а исключительно за работу. У нас на подстанции одна фельдшерица с мешками денег со смены уходит, не вымогая. Имидж такой. Разговаривать умеет.

– Ну и в чем же моя проблема по-твоему? Мне ведь ни тут, ни в инфекции (Татьяна совмещала нейрореанимацию с реанимацией в инфекционной больнице) никто никогда даже не предлагает. Я бы и не взяла, но ведь и не предлагают.

– А ты на себя посмотри! Выходит такая фря в очках и бриллиантах и заявляет: «Ваш больной безнадежен» или даже надежен. Как тебе что-то предложишь, если ты на работу в бриллиантах ходишь? У людей денег столько нет, чтоб тебе предложить. Да и говоришь ты безапелляционно. Надо мягко. Мол, ваш больной крайне тяжелый, прогноз очень сомнительный, но мы делаем все, что возможно (тем более это правда). Да и вообще, надеяться надо на лучшее, а готовиться к худшему. В общем, меняй брюлики хотя бы на сапфиры.

– Ой, Сергей Валентинович, а мне что нужно, чтоб деньги на скорой давали?

Интерн-невролог Ирочка, оказывается, примостилась в углу дивана и внимательно слушала наш разговор. Тогда интернам разрешали работать на скорой врачами, и это было полезно и для службы, и для интернов, вот Ирочка и подрабатывала.

– А ты на какой подстанции работаешь?

– На 35-й.

Тридцать пятая – это север Москвы. Спальный рабочий (скорее, лимитный) район на месте бывших деревень. Бывших деревенских там тоже много.

Я посмотрел на Ирочку. Крепкая фигура, рост 165–168, копна русых волос, простые черты лица.

– А тебе, Ирочка, наоборот, надо золото носить. Простое, крупное, но не очень массивное. Чтобы сразу было видно, но не кричаще. И разговаривать четко, с чувством превосходства, можно даже иногда и с матерком, но не грубить. К пожилым – уважительно, но по-простому. Не «эй, ты, дед!», а «послушай, Михал Иваныч!» И все придет само собой.

Я и забыл об этом разговоре, но недели чрез две мы встретились в ординаторской в том же составе.

– Слушай, сработало! – Татьяна смотрела на меня восхищенно. – Поменяла брюлики на сапфиры, сказала эту твою фразу про надеяться на лучшее, а готовиться к худшему – и сразу сотню баксов сунули. И потом пошло.

– Ну что, не берешь? – съехидничал я.

– Когда как. То есть отказываюсь всегда, но некоторые прямо отказываются забирать!

– И даже то, что ты не мужчина, не мешает?

– Странно, но нет.

– Ой, и у меня работает. Я бабушкин гарнитур надела, и тут же деньги посыпались! – присоединилась к разговору Ирочка. – Не по сто баксов, конечно, но зато регулярно. А почему?

– Понимаешь, Ирочка, – важно начал я, – тут очень важно соответствовать ожиданиям. Вот ты практикуешь в простом районе, там люди простые. Ты к ним по-простому, и они тебя за свою принимают. А то, что вся в золоте, значит, приличный доктор, зарабатываешь хорошо и себе цену знаешь. Но и не в брюликах, без понтов. Главное, девочки, имидж. А гендер – дело двадцать пятое.