Манфред
Меня будит стук по клавишам.
Жалюзи опущены, в комнате темно. Здесь жарко и душно, как в машине, оставленной на открытом солнце.
Я смотрю на часы.
Половина шестого.
Что такого важного подняло ее в такую рань?
– Что ты делаешь? – грубее, чем хотел, спрашиваю я.
– Пишу кое-что.
– Это я вижу. Но почему сейчас? Знаешь, который час?
– Могу пойти в гостиную.
Я со стоном откидываю одеяло. Я весь в поту, простыни тоже мокрые.
– Не надо. Я все равно уже проснулся.
Афсанех не отвечает, только пальцы быстрее бегут по клавишам.
Я поворачиваюсь на один бок, чтобы посмотреть, что она делает.
Ноутбук у жены на коленях. На экране улыбающийся лысый ребенок с уродливой кошкой на руках.
– Что это за хрень?
Пальцы жены замирают, она поворачивается ко мне. Взгляд напряженный.
– Это Юлия. Ей шесть лет, и у нее острый лимфобластный лейкоз.
– А зачем ты ей пишешь?
Афсанех тяжело вздыхает и хлопает крышкой ноутбука.
– Не ей. Ее маме. Мы познакомились на форуме для больных детей.
– Ты все еще торчишь на этих форумах?
Афсанех ставит ноутбук на пол.
– Да, торчу. И знаешь что? Тебе тоже стоило бы. Полезно общаться с людьми, оказавшимися в похожей ситуации. Людьми, которые понимают. Действительно понимают. Я не знаю, что ты делаешь со своим страхом, но мне необходимо с кем-то говорить о Наде.
Я не отвечаю, чувствуя себя незрелым юнцом на фоне моей мудрой не по годам жены.
Незрелым, бесчувственным… и безумно желающим закурить.
Понятно, что не стоит ей запрещать общаться с этими людьми, если это дает силы. Надя до сих пор не проснулась, и все, что помогает нам не сойти с ума, стоит того.
– Прости, – шепчу я. Афсанех гладит меня по щеке. – Но можешь объяснить мне кое-что? – продолжаю я. – Это ведь понарошку.
– Что значит понарошку? – искренне удивляется жена, явно не понимая вопроса.
– Ты ведь не знаешь этих людей, ты никогда не встречалась с ними в реальности и скорее всего никогда не встретишься. Вы переписываетесь в чате или по электронной почте, но это не реальные друзья или родственники.
Афсанех качает головой.
– Я не понимаю, к чему ты клонишь. Они такие же люди из плоти и крови, как мы. С детьми, больными детьми, как наша Надя.
– Но ты же их не знаешь. Ты не знаешь, правду они говорят или нет.
– Но зачем им лгать?
Я пожимаю плечами.
– А зачем им говорить правду? Это же все не в реальности.
– А что для тебя реальность?
Я не знаю, что ответить на этот странный вопрос. Философия не входит в число моих сильных сторон.
– То, что можно потрогать. Люди из плоти и крови. Вещи.
– Так пожары в Калифорниях в новостях – это не в реальности происходит?
– В реальности, но…
– Тогда в чем разница?
Голос у жены спокойный, но по сжатым кулакам и красным пятнам на шее видно, что она в бешенстве.
– Да, но… Новости, телепередачи… Их все-таки делают профессионалы, они проверяют факты перед тем, как их обнародовать. А в Интернете любой идиот может утверждать все что угодно. Ни слова правды. Полная анархия.
– Я так не считаю, – возражает Афсанех.
– Это не реальность. Это Интернет. Фальшивка.
– Это новая реальность, – спокойно отвечает жена, но кулаки еще сжаты. – И в ней все люди связаны между собой. Здесь нет границ, нет стен между людьми.
– Это только нули и единички. Электрические импульсы, сгенерированные анонимными лицами, которых ты не знаешь, а не коллективное сознание.
– Почему ты всегда злишься, когда чего-то не понимаешь?
– Ладно, – бормочу я. – Прости. Мне сложно это понять. Я, наверное, староват.
Афсанех качает головой. Но успокаивается, делает глубокий вдох и смотрит на меня таким взглядом, словно считает совершенно безнадежным, и не понимает, по какой необъяснимой причине меня любит, за что я должен быть бесконечно ей благодарен.
– Да, – произносит она после небольшой заминки. – Наверное, ты староват для этого.
– Совсем старик?
Она улыбается, но ничего не говорит.
Пальцы снова начинают стучат по клавишам, и я иду в душ.
Малин заедет за мной около восьми.
На улице уже жарко, кожа покрылась испариной. На остановке так сильно воняет дорожной пылью и гниющим мусором из корзины, что я отхожу в сторонку.
Малин приезжает со стороны Лидингё, резко тормозит у остановки и улыбается мне.
– Как дела? – спрашиваю я, садясь в машину.
– Все хорошо, – отвечает она.
Мы сворачиваем на Банергатан и едем в направлении Нарвавэген.
– Амели Карлгрен. Что нам о ней известно? – спрашивает она.
– Старшая сестра жертвы номер два Виктора Карлгрена. Двадцать один год. Учится в Стокгольмской школе экономики и живет в однушке на Лунтмакаргатан.
– Откуда средства? – спрашивает Малин, прибавляет газу, объезжает велосипедиста и сворачивает на Страндвэген.
Перед нами открывается вид на набережную, залитую солнцем. Баржи, рестораны, паромы. Люди уже выстроились в очередь, чтобы отправиться в Гринду или Сандхамн.
– У семьи деньги водятся. Наверное, родители купили ей однушку.
– Везет кому-то, – бурчит Малин.
Покачивая головой, она сворачивает к Норрмальмсторг.
Я не озвучиваю свои мысли, но думаю, что Амели Карлгрен была бы счастлива расстаться с этой квартирой в центре города, если бы это могло вернуть ей брата. Иногда требуется, чтобы ребенок выпал из окна или умер брат, чтобы понять, что деньги – не самое главное в жизни.
Амели Карлгрен приоткрывает дверь. Сквозь проем виднеется ненакрашенное лицо, обрамленное светлыми волосами.
– Доброе утро, – здоровается Малин и показывает удостоверение. – Мы из полиции. Это я вам звонила вчера.
Дверь захлопывается, раздается звук снимаемой цепочки, и дверь снова открывается, но на этот раз полностью.
– Входите, – шепчет Амели.
Одета она в серые пижамные штаны и белую футболку с портретом Дэвида Боуи. В этой одежде и без косметики она кажется совсем юной.
Мы снимаем обувь, проходим сквозь единственную комнату с диваном, столом и постелью.
– Нам лучше поговорить в кухне, – предлагает Амели. – Там три стула. Выпьете что-нибудь?
Малин качает головой.
– Стакан воды, – прошу я.
Окна крохотной кухни выходят во двор. Под окном откидной столик и три стула. Мы садимся, а Амели наливает воды.
Малин достает блокнот, а Амели подает воду и садится напротив окна.
– Сперва мы хотели бы выразить соболезнования по поводу кончины вашего брата, – говорю я. – Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы узнать, кто это сделал и что именно произошло. – Амели кивает и опускает взгляд. – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, – продолжаю я.
– Конечно, – отвечает Амели. – Спрашивайте. Я хочу, чтобы тот, кто убил моего брата, понес наказание. – Она моргает. – Моего младшего брата, – добавляет девушка, уставившись в стол.
– Как вы, наверно, уже знаете, наши коллеги общались с вашими родителями. Но мы хотели бы услышать от вас о Викторе и его последних неделях.
Амели всхлипывает и вскакивает из-за стола.
– Простите, – бормочет она. – Это слишком тяжело.
Она идет к раковине, отрывает бумажное полотенце и высмаркивается. Потом возвращается назад и садится, продолжая сжимать полотенце в руке.
– Каким он был? – спрашивает Малин.
Амели качает головой.
– Добрым, милым, сообразительным. Он хорошо учился. Хотел стать юристом, как мама.
– У него были враги? – спрашивает Малин.
– Нет. Он был совершенно безобидным, если так можно сказать. Все обожают Виктора, никто не желает ему зла.
Она хмурится и поправляет себя:
– Обожали. Черт. Не могу поверить, что его нет. Он был моим любимцем.
Она снова рыдает и сморкается.
Малин выжидает, прежде чем продолжить:
– А какие у него были отношения с родителями?
Амели делает глубокий вдох, успокаивается и отвечает:
– Хорошие. Конечно, они порой ссорились, с кем не бывает. Но только по мелочам.
– А в тот день? – спрашиваю я осторожно.
– Мы поссорились, – шепчет Амели. – Из-за чертова «Нетфликса». Я хотела посмотреть один фильм, а он не хотел. Это так нелепо. Он разозлился и уплыл на лодке. Он часто так делал, когда злился.
Пауза.
– Если бы тогда на него не наорала, он был бы сегодня жив, – добавляет она.
– Вашей вины в том, что произошло, нет – говорю я, но она молчит.
– У вас есть какие-нибудь предположения о том, что могло случиться?
Амели качает головой. Прядь волос прилипает ко рту, она отводит ее пальцем. Ноготь обкусан до крови.
– Нет. Наверно, он встретил какого-то психопата. Маньяка-убийцу. Никто не желал Виктору зла.
– Хорошо, – кивает Малин и смотрит на меня.
Я знаю, о чем она думает. Для родных и близких жертва всегда невинный агнец. Они просто не способны даже подумать, что что-то с ним могло быть не так.
Малин склоняет голову набок и подается вперед.
– Какая красивая сережка, – отмечает она.
– Спасибо, – благодарит Амели, поднося руку к мочке уха. – Это божья коровка. У Виктора есть… была такая же. Они принадлежали бабушке, я их унаследовала. А потом Виктор проколол ухо. Мама пришла в ужас, но я отдала ему одну сережку, чтобы у нас были одинаковые.
Малин кивает, разглядывая сережку.
Сережка сделана в виде божьей коровки, и сходство настолько поразительное, что кажется, будто она настоящая. Судя по всему, это эмаль.
– Он часто ее носил? – спрашиваю я.
– Всегда.
Малин едва заметно кивает. Мы оба знаем, что на Викторе не было сережки, когда обнаружили тело.
– Можно сфотографировать? – спрашивает Малин.
Амели поводит плечами.
– Конечно.
Малин достает мобильный и фотографирует. Потом откидывается на стул и смотрит Амели прямо в глаза.
– Последний вопрос. Виктор или кто-то из его друзей принимали наркотики?
Амели отводит глаза.
– Я прошу ответить честно, – продолжает Малин. – Мы не собираемся сажать за решетку за бурные вечеринки, мы только хотим знать все, что может иметь значение для расследования.
Амели по-прежнему молчит. Пальцем она теребит крышку стола.
– Да, – наконец отвечает она.
– Что они принимали?
– Кокс. Но только пару раз. На вечеринках.
– Вам известно, где они его покупали? – спрашиваю я.
Амели качает головой.
– Нет. Точнее, да. Думаю, кто-то из приятелей Виктора покупал у типа по имени Монс или Мальте. Не помню имени.
– Который из приятелей? – спрашивает Малин, отложив ручку.
Амели вздыхает.
– Не знаю. Он мне не говорил.
Мы с Малин встречаемся взглядами. В ее глазах читается: «Мы должны поговорить с Мальте Линденом».
