Самуэль
В комнате Зомби-Юнаса нестерпимо жарко, но ему, видимо, пофиг.
Лежит без движения в кровати, как манекен с витрины.
Мне кажется, он исхудал. Кожа на лице совсем прозрачная. Вены просвечивают сквозь прозрачную, как пищевая пленка, кожу. Лицо бледное. Губы сухие и потрескавшиеся.
Я тянусь за бальзамом рядом с вазой на столике.
Это очень трогательно. Каждое утро Ракель ставит свежую розу в вазу в комнате Зомби-Юнаса, хотя ему до нее нет никакого дела, потому что он превратился в овощ, и положи ему говно на столик, ничего бы не заметил.
Я нагибаюсь и смазываю ему губы жирным бальзамом.
Он не реагирует.
Я приоткрываю окно, насколько позволяет решетка. Напуганные шумом, полевые воробьи взлетают с кустов перед окном.
Passer montanus.
Мама так и не научилась различать серых и полевых воробьев, хотя я сто раз объяснял ей, что у серых воробьев черный нагрудник, а у полевых – черные пятнышки на щеках.
Оставив окно приоткрытым, я вытираю пот со лба и возвращаюсь в просиженное кресло.
Мне сложно сконцентрироваться на чтении в такую жару, и я подумываю, не включить ли музыку. Я так делаю, когда чтение надоедает, а это случается частенько, потому что книга крайне нудная. Но сегодня кое-что еще не дает мне сконцентрироваться. Пришедшее ночью эсэмэс от мамы.
Она забрала деньги.
Моя мать – самая назойливая, скучная и порядочная мать на свете – ради меня выкопала деньги Игоря. Хотя раньше боялась даже перейти дорогу на красный свет. Думала, что попадет сразу в ад. Она забрала деньги.
Верится с трудом.
Завтра мы встретимся в Стувшере, и пока-пока, зомби-Юнас.
Будет классно смыться отсюда, хоть мне и жаль Ракель. Она мне нравится.
А Юнас?
Я смотрю на него.
Он лежит тихо. Дышит бесшумно, поверхностно. Простыня сползла вниз, обнажив бледную безволосую грудь.
Разве можно к нему как-то относиться? Его нельзя любить или не любить. Он просто есть.
Как муравьи или жуки под камнем.
Смотрю на лежащую на коленях книгу. Страницы желтые и погнувшиеся от влаги, как будто она долго лежала на улице. Я листаю книгу, вдыхая запах мокрой бумаги и плесени. В конце на последнем развороте что-то написано. Это штемпель. На нем значится «Гимназия коммуны Нака, школьная библиотека».
Наверно, Юнас там учился.
Я закрываю книгу и взвешиваю ее в руке, пытаясь определить вес.
Четыреста грамм. Точно больше, чем триста, но максимум четыреста пятьдесят. Будь она сделана из кокаина, книга стоила бы около трехсот тысяч крон, но никто не готов платить столько за какие-то буковки.
Цена за грамм и рядом не стоит с восемью сотнями крон.
Я открываю книгу и хочу вернуться к чтению, но останавливаюсь. Слова застревают во рту, перемешиваются, запутываются и выходят не в том порядке.
Я пролистываю несколько глав, чтобы узнать, не станет ли она интереснее под конец. Но нет. Двинутая баба сошлась с девятнадцатилетним матадором по имени Ромеро, что меня не удивляет – этого стоило ожидать. Конечно, мне жаль главного героя, который явно не может забыть эту стерву.
Перед глазами встает лицо Александры. В ее взгляде – обвинение.
Да, я жалею, что так поступил с ней.
Если бы я только подумал, прежде чем делать, использовал мозги, как говорит Лиам, я бы предположил, что случится, начни я флиртовать с Жанетт. Не нужно быть физиком-ядерщиком, чтобы понять, что если мутить с лучшей подругой своей девушки, ничего хорошего из этого не выйдет.
Но только ты не умеешь думать, Самуэль. Вот почему никто тебя не любит. Ты просто дебил, который сначала делает, а потом думает…
– Заткнись! – говорю я вслух.
Может, Юнасу лучше подойдет другая книга. Что-нибудь развлекательное, что сможет его расшевелить и заставит двигать пальцами или что-то в таком духе.
Все что угодно, лишь бы он отреагировал.
Раздается стук в дверь, и входит Ракель.
– Привет, – здоровается она. – Все хорошо?
Я молча киваю.
У нее усталый вид. Волосы собраны в небрежный пучок. Кожа на лице и груди блестит от пота. Она в футболке, шортах и вьетнамках.
И все равно она поразительно красива.
Я не перестаю думать, как это было бы оказаться с ней в постели, целовать эти тяжелые груди. Я так давно не занимался сексом, что мигом возбуждаюсь.
Я кладу книгу на колени, чтобы скрыть свое возбуждение.
– Я поеду за покупками, – сообщает она. – В гавань.
– У кемпинга?
– Ты там был? – хмурится она.
– Нет, я только…
– Держись от них подальше. Там самый настоящий притон. Наркотики, шлюхи и бог знает что еще…
С тех пор, как мы нашли следы на клумбе, Ракель сильно нервничает. Несколько раз она спрашивала, мог ли это быть Игорь. Я ответил, что нет, потому что его я бы узнал.
Думаю, она боится, что нарики с кемпинга были тут на разведке и теперь планируют кражу.
– Хорошо, – отвечаю я.
Она кивает.
– Я вернусь через несколько часов.
Она улыбается.
– Слушай, ты так добр к Юнасу. Я рада, что ты теперь живешь с нами. Хотела, чтобы ты знал.
От смущения я не знаю, что сказать.
Ракель машет рукой и закрывает дверь, оставляя нас с Зомби-Юнасом одних. Еще через минуту я слышу, как хлопает входная дверь и заводится машина.
– Пойду поищу книгу повеселее, – сообщаю я Юнасу.
Не знаю, зачем я начал с ним разговаривать, он все равно ничего не соображает.
Может, я с ума схожу от этой работы.
Выхожу из спальни и закрываю дверь за собой. Ноги сами несут меня наверх по винтовой лестнице и дальше к рабочему кабинету Улле. Солнце заливает комнату ярким светом. Через окно видно бесконечное море, сверкающее в солнечных лучах.
Я дергаю за ручку.
Чертова дверь заперта.
Но люди такие предсказуемые. И Ракель в их числе.
Раз ключ от медицинского шкафа лежал наверху, то и этот будет там же. Подхожу к книжному шкафу и провожу рукой по верхней полке.
Через минуту ключ у меня в руках. Он лежал справа, перед книгой о маяках.
Ключ легко входит в замок, и через секунду я внутри.
Комната распашная, окна выходят в две стороны. Из мебели тут только книжный шкаф, несколько папок и большой старинный стол с креслом. На столе стоит принтер. Рядом пачка бумаги и фотографии в рамках.
Я подхожу к столу, наклоняюсь и рассматриваю снимки.
На них Юнас в детстве. На одной он позирует с мячом в руке, на другой – перед мопедом.
Я осматриваюсь.
Перед шкафом лежит синяя сумка. Похожа на сумку для спортивной одежды. Или на сумку, которую берут с собой, когда уезжают на выходные.
Открыв сумку, вижу мужскую одежду – футболки, свитера, джинсы, все чистые и аккуратно сложенные. Внизу под ними обнаруживается коричневый конверт. Достаю его. Не больше ста пятидесяти грамм. Открываю.
Внутри паспорт на имя Улле Берга. Тридцать один год. Сто восемьдесят два сантиметра. Под паспортом нахожу кредитку.
Я рассматриваю фото.
Он похож на меня. Русые взъерошенные волосы, темные глаза.
Только у него борода. И он на тринадцать лет старше. Но отрасти я бороду, я тоже сойду за тридцатилетнего.
В голове начинает формироваться план. Он еще расплывчатый, как яйцо на сковородке, но я знаю, что я на верном пути.
Паспорт, одежда – то, чего мне не хватало.
Я кладу конверт на место, застегиваю молнию и встаю. Подхожу к столу и смотрю на стопку бумаг рядом с принтером.
Сверху старая газетная вырезка.
Молодого человека нашли в полночь в критическом состоянии на шоссе 53 в районе замка Спаррехольм. Прохожие вызвали полицию. На данный момент неизвестно, как молодой человек получил эти травмы. Полиция просит свидетелей связаться с ними.
Я кладу обратно вырезку и достаю следующий лист.
Это распечатка текста под названием «Оцепенение».
Я окидываю взглядом листы. На одних – заметки, сделанные вручную, на других – стихотворения.
Улле писатель, наверное, это его рук дело.
Я думаю о зомби-Юнасе внизу.
Что, если я почитаю ему что-то, что он знает или уже читал? Например, что-то из написанного Улле?
Может, это запустит какую-нибудь реакцию в его несчастном мозге, и тот снова включится, как включается компьютер.
Что, если это поможет ему проснуться?
Я закрываю дверь и сажусь в кресло. Оно скрипит под моей тяжестью, но Юнас не реагирует.
Прокашливаюсь, раскладываю листы на коленях и начинаю читать.
Ты был голубкой, я – ягненком,
Рай был нашим домом,
Нашим поросшим терновником кладбищем.
Каждый день ты отдалялся от меня
Своей игрой, как бурей, ты закрыл солнце,
Своей надменностью, как сажей, наполнил воздух,
Своей изменой, как стрелами, нанес раны…
Ты был голубкой, я – ягненком,
От моих предостережений ты отмахнулся,
Мои слова высмеял,
От моей любви отвернулся,
Твои перышки дрожали от волнения,
Твой рот повторял «Нет».
Твои мысли витали повсюду,
Но только не со мной.
Я делаю паузу.
Что это за херня?
Я думал, Улле пишет романы, а не идиотские стихи.
С кровати доносится звук.
Зомби-Юнас стонет. Веки у него подрагивают. Пальцы дрожат, одна рука напряжена. Указательным пальцем он показывает на тумбочку, как в тот первый раз, когда он очнулся.
Он меня понимает? Он узнал текст?
Он тянет и тянет руку. Она всего в паре сантиметров от следов от ногтей на стенке тумбочки.
Со стремительно бьющимся сердцем я продолжаю читать:
Ты был голубкой, я – ягненком,
О скалы сломались твои крылья,
Солнцем обожгло твои перья,
От лжи почернел твой клюв.
Я пал, я умер, я не проснулся,
Но в горе ко мне явился лев…
– Махххр…
Из горла Юнаса раздается клокотание, мое сердце начинает биться еще быстрее.
Ты был голубкой, я – ягненком,
Я врачевал твои раны,
Я поил тебя своими слезами,
Я вывел тебя из оцепенения
В наш рай.
Я сказал, что прощаю тебя,
Но все, что ты хотел,
Это вернуть себе крылья…
В эту секунду раздаются шаги на крыльце, и я слышу, как поворачивается ключ в замочной скважине.
Я вскакиваю и прячу листы под матрасом Юнаса, но успеваю засунуть их лишь наполовину. Другая половина торчит наружу.
Дверь в спальню распахивается, и заглядывает Ракель:
– Привет! У вас все хорошо?
– Да, – отвечаю я, косясь на Юнаса.
Ракель подходит, поправляет простыню и целует Юнаса в лоб.
Раздается шуршание бумаги, и Ракель замирает.
Мое сердце останавливается, а желудок сворачивает узлом.
Но Ракель выпрямляется и улыбается мне:
– Проголодался?
