В Париже дождь, на площади Бастилии начинаются торжества, но верхушка социалистов еще в штабе партии, на рю Сольферино, где разряды радости пробегают по наэлектризованным рядам партийных сторонников. Победа в политике – всегда итог и в то же время начало, вот почему возбуждение от нее переходит в головокружительную эйфорию. Алкоголь между тем льется рекой, растут горы канапе и птифуров. «Ничего себе!» – наверное, мог сказать Миттеран.

Жак Ланг по пути без конца пожимает руки, целует щеки, попадает в чьи-то объятия. Улыбается Фабиусу, который после объявления результатов заплакал, как ребенок. На улице, под дождем, песни и крики. Сон наяву и исторический момент. Лично он уже знает, что будет министром культуры. Моати размахивает руками, как дирижер. Бадентер и Дебре исполняют импровизированный менуэт. Жоспен и Килес чокаются за здоровье Жана Жореса. Молодежь лезет на решетку перед зданием. Щелчки и вспышки фотоаппаратов – как тысячи маленьких молний в великой буре Истории. Ланг не знает, за что взяться. Его окликают: «Месье Ланг!»

Он оглядывается и оказывается нос к носу с Байяром и Симоном.

Ланг удивлен и сразу понимает, что эти двое пришли не праздновать.

Начинает Байяр: «Не могли бы вы уделить нам пару минут?» Он уже достал удостоверение. Ланг видит триколор.

– По какому поводу?

– Насчет Ролана Барта.

Имя скончавшегося критика для Ланга как невидимая пощечина.

«Послушайте, э… Нет, правда, сейчас неудачный момент. Как-нибудь позже, на неделе, ладно? Обратитесь в секретариат, вам обязательно назначат встречу. Извините…»

Но Байяр удерживает его за рукав: «Я настаиваю».

«Что-то не так, Жак?» – спрашивает проходящий мимо Пьер Жокс.

Ланг высматривает полицейских, которые дежурят у ограды, перед входом. Не знает, как поступить. До этого вечера полиция служила их соперникам, но теперь он запросто может потребовать, чтобы этих двоих выпроводили.

На улице звучит «Интернационал», ритм дружно задают клаксоны.

Симон задирает правый рукав и произносит: «Пожалуйста. Это ненадолго».

Ланг уставился на культю.

– Жак? – произносит Жокс.

– Все хорошо, Пьер. Сейчас приду.

Он находит свободный кабинет – на нижнем этаже, с окном во двор между оградой и зданием. Выключатель не работает, но там достаточно света от огней снаружи, так что все трое стоят в полумраке. Садиться ни у кого нет желания.

Теперь говорит Симон: «Месье Ланг, как вам в руки попала седьмая функция?»

Ланг вздыхает. Симон и Байяр ждут. Миттеран – президент. Можно рассказать. И конечно – Симон уверен – Ланг хочет рассказать.

Он организовал обед с Бартом, потому что узнал, что к нему попала рукопись Якобсона.

– Как? – спрашивает Симон.

– В смысле – «как»? – переспрашивает Ланг. – Как рукопись оказалась у Барта или как я узнал, что она у него?

Симон невозмутим, но знает, что Байяру часто бывает трудно сдержать нетерпение. Он совсем не хочет, чтобы его друг-полицейский сунул Жаку Лангу ложку под глаз, и спокойно произносит: «И то и другое».

Жак Ланг не знает, как рукопись оказалась у Барта, но уникальная сеть своих людей в культурных кругах себя оправдала: ему сообщили. В том, что документ представляет интерес, его убедил Дебре, пообщавшийся с Деррида. Они решили пригласить Барта на обед, чтобы выкрасть текст. За столом Ланг незаметно вытащил лист, который был в пиджаке Барта, и передал его Дебре, прятавшемуся в вестибюле. Дебре бросился с документом к Деррида, который, пользуясь текстом оригинала, придумал заведомо ложную функцию, Дебре отнес ее Лангу, а тот положил в карман Барту, прежде чем обед завершился. Время было рассчитано по секундам, Деррида за рекордное время должен был создать фальшивую функцию из настоящей – так, чтобы она выглядела правдоподобно, но не работала.

Симон, удивлено: «Зачем? Барт знал текст. Он сразу бы все понял».

Ланг объясняет: «Мы исходили из того, что раз уж нам стало известно о существовании этого документа, мы наверняка не одиноки, наверняка кто-нибудь еще захочет его заполучить».

Байяр перебивает: «Вы предвидели, что Соллерс и Кристева украдут функцию?»

За Ланга отвечает Симон: «Нет, они думали, что ее попытается прибрать к рукам Жискар. И действительно не ошиблись, ведь именно это он поручил тебе. Разве что, вопреки их домыслам, когда Барта сбил грузовик, Жискар мог еще не знать о седьмой функции. (Симон поворачивается к Лангу.) Надо полагать, что его агентурная сеть в культурных кругах сработала не так эффективно, как ваша…»

Ланг не скрывает сдержанной тщеславной улыбки: «Должен признать, расчет в этой операции был довольно смелым: ставили на то, что поддельный документ украдут у Барта раньше, чем он обнаружит подмену, и похититель будет думать, будто у него настоящая седьмая функция, а мы при этом останемся вне подозрений».

Байяр добавляет: «Так и вышло. Только похищение заказал не Жискар, а Соллерс и Кристева».

Ланг, уточняет: «Для нас это мало что меняло. Нам, конечно, хотелось подставить Жискара – пусть бы он считал, будто у него в руках тайное оружие. Но седьмая функция, настоящая, была у нас, и это было важнее всего».

У Байяра вопрос: «Но почему Барта убили?»

Ланг не думал, что все зайдет так далеко. Они не собирались никого убивать. Им было все равно, владеет ли ею кто-нибудь еще и пользуется ли – главное, чтобы не Жискар.

Симон это понимает. Задача Миттерана была краткосрочной: победить Жискара на дебатах. Зато Соллерс в каком-то смысле метил выше… или, во всяком случае, заглядывал дальше. Он хотел отнять у Эко титул великого Протагора в «Клубе Логос», и седьмая функция была ему нужна, потому что давала решающее преимущество в риторике. Но, получив титул, его еще надо было удержать, сделать так, чтобы о функции больше никто не узнал и, в свою очередь, не бросил ему вызов. Вот Кристева и наняла болгарских головорезов, чтобы выследить копии: седьмая функция могла оставаться только у Соллерса и ни у кого больше. Поэтому Барт должен был умереть, как и все, кто владел документом и имел возможность либо им воспользоваться, либо передать дальше.

Симон спрашивает, была ли операция «Седьмая функция» одобрена Миттераном.

Ланг не дает прямого ответа, но он очевиден, так что и отрицать бесполезно: «До последнего момента Миттеран сомневался, что это сработает. Ему понадобилось некоторое время, чтобы освоить принцип действия. Но в конце концов он разбил Жискара в пух и прах». Будущий министр культуры гордо улыбается.

– А Деррида?

– Деррида желал поражения Жискару. Он был согласен с Якобсоном и предпочел бы, чтобы седьмая функция не досталась никому, но помешать Миттерану овладеть ею он не мог, а идея лжефункции ему понравилась. Он попросил меня взять с президента обещание, что пользоваться ею будет только он один, ни с кем не делясь. – Ланг снова улыбается. – Уверен, сдержать это обещание президенту не составит труда.

– А вы прочли? – спрашивает Байяр.

– Нет, Миттеран попросил нас с Дебре не открывать документ. Я бы в любом случае не успел, ведь, вытащив бумагу у Барта, я тут же передал ее Дебре.

Жак Ланг помнит эту сцену: ему пришлось одновременно следить за приготовлением рыбы, подогревать интерес к беседе и незаметно выкрасть функцию.

– Что касается Дебре, не знаю, послушался ли он президентского указания, но и ему рассуждать было некогда. Он лоялен, и я бы сказал, что инструкции были выполнены.

– Значит, скорее всего, Миттеран – последний из ныне живущих, кто имеет представление о функции? – с сомнением спрашивает Байяр.

– И Якобсон, разумеется.

Симон молчит.

Снаружи крики: «К Бастилии, к Бастилии!»

Дверь открывается, в проеме возникает голова Моати:

– Ты идешь? Концерт начался, говорят, на площади Бастилии яблоку негде упасть!

– Иду, иду.

Ланг хотел бы вернуться к друзьям, но у Симона еще вопрос: «А что фальшивка, которую состряпал Деррида, столкнет с катушек того, кто ею воспользуется, – на это рассчитывали?»

Ланг задумывается: «Я точно не знаю… Главное – документ должен был выглядеть убедительно. В этом смысле Деррида совершил подвиг – за такое короткое время сделал правдоподобную имитацию седьмой функции».

Байяр вспоминает речь Соллерса в Венеции и говорит Симону: «По-любому Соллерс тогда… э… и правда малость съехал с катушек, да?»

Со всей куртуазностью, на какую Ланг только способен, он просит позволения откланяться, раз уж их любопытство удовлетворено.

Все трое выходят из неосвещенного кабинета и попадают в гущу праздника. Перед бывшим вокзалом Орсе под общее улюлюканье какой-то пошатывающийся мужик горланит в сложенные рупором ладони: «Жискара на фонарь! Танцуем карманьолу!» Ланг предлагает Симону и Байяру дойти до площади Бастилии вместе. По пути они встречают Гастона Деффера, будущего министра внутренних дел. Ланг всех знакомит. Деффер, обращаясь к Байяру: «Мне нужны такие люди, как вы. Встретимся на неделе».

Дождь льет как из ведра, но площадь Бастилии переполняет ликующая толпа. Хоть и ночь, люди кричат: «Миттеран, солнца нам! Миттеран, солнца нам!»

Байяр спрашивает Ланга, будут ли, по его мнению, у правосудия вопросы к Кристевой и Соллерсу. Ланг морщится: «Откровенно говоря, сомневаюсь. Теперь седьмая функция – государственная тайна. Президенту нет смысла ворошить это дело. А Соллерс и так немало заплатил за безумные амбиции, верно? Знаете, я с ним не раз встречался. Он очень милый. Имел наглость льстить».

Ланг повторяет свою широкую улыбку. Байяр жмет ему руку, и будущий министр культуры может наконец вернуться к своим приятелям – праздновать победу.

Симон смотрит, как человеческая река наводняет площадь.

– Все псу под хвост, – говорит он.

– Как псу под хвост? – удивляется Байяр. – Получишь пенсию в шестьдесят – ты не этого хотел? Свои тридцать пять часов. Пятую неделю. Национализацию. Отмену смертной казни. Что тебе не нравится?

– Барт, Хамед, его дружок Саид, болгарин на Новом мосту, болгарин из DS, Деррида, Сёрл… Все умерли зазря. За то, чтобы Соллерс лишился яиц в Венеции, потому что к нему попала фальшивка. Мы с самого начала гнались за химерой.

– Не совсем. Дома у Барта была копия оригинала, заложенная между страниц Якобсона. Если бы мы не засекли болгарина, он передал бы ее Кристевой, и она увидела бы подмену, сравнив оба текста, которые попали бы к ней. Запись на кассете Слимана также была сделана с оригинала. Она не должна была попасть не в те руки. (Дурак, – думает Байяр, – хватит о руках!)

– Но Деррида хотел уничтожить запись.

– А Сёрл – прибрать к рукам (дурак, идиот!), и неизвестно, чем бы все кончилось.

– Зато на Мурано – известно.

Гнетущая тишина посреди поющей толпы. Байяр не находится, что ответить. В юности он видел фильм «Викинги», в котором увечный Тони Кертис одной рукой убивает Кирка Дугласа, но сомнительно, что Симон готов к такой аналогии.

Что ни говори, а расследование было проведено хорошо. Они шли за убийцами Барта по пятам. Но как догадаться, что документ – не тот? Симон прав: они с самого начала шли по ложному следу.

– Не будь расследования, ты не стал бы тем, кем стал, – говорит Байяр.

– Калекой? – усмехается Симон.

– Помню, как я тебя в первый раз увидел: хилая библиотечная крыса, хипарь-целочка, а теперь посмотри на себя: костюм – зашибись, с девками шуры-муры, восходящая звезда «Клуба Логос».

– Я лишился правой руки.

На большой сцене сменяют друг друга исполнители. Люди танцуют, обнимаются, вот молодая компания, чьи-то светлые волосы развеваются на ветру (в первый раз их можно видеть распущенными) – Симон узнает Анастасью.

Каковы были шансы снова встретить ее в тот вечер в толпе? В этот момент Симон говорит себе, что либо он в руках очень скверного романиста, либо Анастасья – супершпионка.

На сцене группа «Téléphone» исполняет хит «Ça (c’est vraiment toi)».

Он ловит взгляд Анастасьи – она танцует с каким-то косматым пареньком и едва заметно дружески машет Симону.

Байяр тоже ее заметил; и говорит, что ему пора идти.

– Не останешься?

– Это не моя победа: сам знаешь, что я голосовал за второго лысого. Да и не по возрасту мне все это. (Он показывает на компании юнцов, которые скачут под музыку, надираются, пыхтят косяками и целуются взасос.)

– Да ладно, дедуля, в Корнелле ты так не говорил, когда закинулся шишками по самое не могу и кого-то там дрючил, пока твоя подружка Юдифь таранила тебе задницу.

Байяр делает вид, что пропустил это мимо ушей:

– Не говоря о том, что у меня все шкафы забиты бумагами, которые надо запихать в шредер, пока твои дружки не протянули к ним свои… в общем, пока не прознали.

– А если Деффер предложит тебе пост?

– Я госслужащий. Мне платят за работу на правительство.

– Понял. Похвальная гражданская сознательность.

– Заткнись, придурок.

Оба смеются. Симон спрашивает Байяра, неужели ему не любопытно услышать, что думает об этом деле Анастасья. Байяр протягивает ему руку (левую) и, глядя на танцующую русскую, отвечает: «Потом расскажешь».

Затем комиссар, как и другие персонажи, растворяется в толпе.

Когда Симон оглядывается, Анастасья уже рядом, разгоряченная, вся в каплях дождя. Неловкий момент. Симон замечает, что она разглядывает пустоту там, где должна быть рука. Чтобы отвлечь внимание, он спрашивает: «Ну и что думают в Москве о победе Миттерана?» Она улыбается: «Кто, Брежнев?..» И протягивает ему бутылку пива, из которой пила.

– Новая сила – это Андропов.

– А что этот силач думает о своем болгарском коллеге?

– Об отце Кристевой? Мы знали, что он работает на дочь. Но не могли понять, зачем им функция. Это благодаря тебе я узнала о «Клубе Логос».

– Что теперь будет с папой Кристевой?

– Времена изменились, сейчас не шестьдесят восьмой. У меня указаний нет. Как в отношении отца, так и дочери. А вот агента, который пытался тебя убить, в последний раз видели в Стамбуле, но потом мы его упустили.

Дождь припускает с удвоенной силой. На сцене Жак Ижлен поет «Champagne».

«Почему тебя не было в Венеции?» – спрашивает Симон с тоской в голосе.

Анастасья опять убирает волосы и достает из размякшей пачки сигарету, которую не может зажечь. Симон отводит ее в сторону, под дерево над Арсенальной гаванью. «Я шла по другому следу». Она выяснила, что Соллерс доверил копию Альтюссеру. Но не знала, что это фальшивка, поэтому обыскала всю его квартиру, пока он находился в лечебнице, – работала долго, там были горы книг и бумаг, а документ мог быть спрятан где угодно, так что искать пришлось очень старательно. Но она ничего не нашла.

– Жаль, – говорит Симон.

Позади них на сцене Рокар и Жюкен, держась за руки, поют «Интернационал», и пение подхватывает толпа. Анастасья мурлычет слова на русском. Симон задается вопросом, могут ли левые действительно прийти к власти в реальной жизни. А точнее, можно ли в реальной жизни эту самую жизнь переделать. Но не успевает вновь запутаться в смертоносных силках своих онтологических рассуждений, потому что слышит, как Анастасья тихо произносит: «Завтра я возвращаюсь в Москву; на сегодня служба окончена». И, словно по волшебству, достает из сумки бутылку шампанского – Симон без понятия, где и каким образом она сумела ее раздобыть. Они пьют из горлышка по очереди большими глотками, Симон целует Анастасью и думает, не воткнет ли она ему в сонную артерию шпильку для волос, и не упадет ли он бездыханно от ядовитой губной помады, но девушка отвечает на поцелуй, и губы у нее не накрашены. Из-за дождя и ликования на заднем плане сцена напоминает киношную, но он решает об этом не думать.

«Миттеран! Миттеран!» – скандирует толпа. (Новый президент не появляется.)

Симон подходит к уличному лоточнику, который продает напитки из переносного холодильника (сегодня он даже запасся шампанским), покупает еще бутылку, откупоривает ее единственной рукой перед Анастасьей, которая улыбается в ответ, ее глаза блестят от алкоголя, и она снова распускает волосы.

Они чокаются, бутылки со звоном ударяются друг о друга, и Анастасья кричит громко-громко, перекрикивая грозу:

– За социализм!..

Молодежь вокруг одобрительно улюлюкает.

Парижское небо зигзагами прочерчивает молния, и Симон подхватывает:

– …в реальности!