8

Только к вечеру девятого погода наладилась. Массивы туч нехотя отползли на юг, подул теплый ветерок. Пахло листвой, травой, землей. От этих запахов у Крота кружилась голова. Вспоминался Ширебой, ферма Гриммы, теплое, чуть кусачее сено в сарае, мычащие за перегородкой коровы. Решительные прикосновения Маргаритки. Ее рыжие волосы. Они струились, словно резвый ручей, в его руках…

Крот очнулся то ли от дремы, то ли от транса, когда зацепился ногой за древесный корень. Видения исчезли. Последние пару часов он шел, не отдавая себе отчета куда и зачем. Усталость брала крепко, сковывала мышцы, давила на плечи. Крот вспомнил марш-броски на учебной базе – тогда все казалось легче; во всяком случае, было весьма мало шансов, что из-за ближайшего угла выскочит эльф с мечом наперевес и бросится на тебя.

Куда шли, Крот не знал. Ему было все равно. Ржавый и Сказочник, бодро шагающие в голове маленькой колонны, разрабатывали собственные планы. А их ставить под сомнение рядовой права не имел.

Когда Крот открыл глаза, небо над головой почти полностью очистилось. Солнце зашло примерно час назад. На местности начал преобладать лес. Холмы исчезли, земля выровнялась. Рощицы разрастались, образуя большие неправильные лесные острова. Следы боев встречались на каждом шагу. Где-то больше, где-то меньше. Вдоль разбухших от дождя изъезженных дорог попадалась разбитая техника, дыры от снарядов, громадные воронки от попадания бомб. Вздыбленные пласты земли, точно их рвала когтями исполинская лапа.

Крот заметил в сумерках два гоблинских танка, один без башни, которая валялась метрах в двадцати; севернее – три эльфийские с изображением черной барки на пыльной броне.

– Танковая дивизия «Бараэль Кенфоэр». Стальной Легион, – тихо ответил Хилый на вопрос Шершня. Дальше – молчание.

Лес, где шли бои, был повален, сожжен, разворочен. Тут била артиллерия. Настильным огнем, подавляющим пехоту, искавшую укрытия. Сотни мертвых эльфов – ветер приносил сильный запах разложения. Вороны сидели черным покровом на поваленных, расщепленных осколками мин и пальбой из крупнокалиберных гвоздеметов стволах. Птицы смотрели на бредущих в сумерках подпехов, обожравшиеся, ленивые, наглые.

Прошли сто метров, огибая лес, и наткнулись на брошенные укрепления. Окопы, блиндажи, пустой наблюдательный пункт, полевая кухня, штаб. Земля разъезжена колесами грузовиков, вдавлена ногами слонопотамов, волокущих с позиций орудия стоявшего здесь не так давно артиллерийского дивизиона. Воронки. Особенно много возле утопленных в грунт, сооруженных по всем правилам фортификации площадках для дальнобойных мортир. Торчащие столбы, на которых крепилась маскировочная сетка. Сейчас ее нет, и позиции кажутся голыми.

Ржавый дал приказ остановиться. Наконец-то привал. Ворох прошипел сквозь зубы, что давно надо было уже кинуть куда-нибудь свои кости.

Брошенные Армией Освобождения полевые укрепления оказались как нельзя кстати. И еще в кассу пришлось очевидное открытие – гоблины не бежали, сокрушенные натиском «защитников родины», а ушли вперед. Наступали. Только это имело значение. Если наступают, значит, хорошо. Все идет по плану.

Хотя не для всех. Об Отвертке вслух не вспоминали. Друзей громила тут не завел, не успел, но все-таки свой парень был. Кто как мог, так и отдал ему дань.

Стояли, озираясь. Крот посмотрел на Морковку. Последние часы она шла на автомате, так же как он. Но впервые подпех подумал, как тяжело ей поспевать за их широкими шагами да еще по пересеченной местности. Не сто метров пройти, а топать постоянно. Сейчас рыжая стояла с низко опущенной головой и покачивалась; кажется, ее мог свалить даже ветер, дунет посильней – и готово. Крот протянул руку и взял эльфку за подбородок, поднял голову, чтобы поглядеть в глаза.

Они были как две стекляшки. Рот приоткрыт, губы в ободе грязи и засохшей слюны.

– Эй, Шершень! – сказал Крот. – Шершень, иди-ка сюда!..

Голова Морковки откинулась назад, и сама она повалилась набок. Подпех еле успел поймать. Гоблины повернулась. Крот почувствовал себя полным дураком. И еще больше – всю эту миссию дурацкой.

– Погляди, чего с ней! – сказал подпех подходящему – не слишком резво – санитару.

– Положи на землю, – ответил Шершень.

Крот так и сделал. Остальные, выжидая, подошли и остановились посмотреть. Хилый присел на корточки.

– Выдохлась, – сказал он.

Шершень склонился над рыжей, проверил пульс, заглянул в глаза, потом обернулся к Гробовщику, стоящему рядом.

– У тебя есть эликсир для восстановления сил?

Гобломант кивнул и полез в свой ранец.

– Ты ведь давал ей еду, Крот? – спросил санитар.

– Да.

– Ее не стошнило?

– Нет.

– Все равно – слишком ослабла. И долго шла. Ей такой ритм не выдержать.

Гобломант протянул Шершню пузырек со снадобьем. Перед тем как влить немного в рот пленнице, санитар дал ей понюхать нашатыря. Рыжая зашевелилась, тихо застонала, кривясь, а потом заплакала. Костоправ попотчевал ее отваром, зажал рот, чтобы проглотила. Морковка подчинилась, не имея сил сопротивляться. Потом откинулась, тяжело дыша, потная, и закрыла глаза.

– Если мы не хотим, чтобы наш «груз» пришел в полную негодность, то ее надо в тепло. Накрыть чем-нибудь. Накормить и напоить горячим, – сказал Шершень.

– Так я и думал, – проворчал Ржавый. – Теперь нам с этой бабой возиться… Проклятье!

Ворох отвернулся, строя зверскую рожу.

– Ладно. Все равно мы собирались тут на ночь остановиться, – сказал лейтенант. – Думаю, найдется сухой блиндаж. Да и нам пожрать не мешает. Гробовщик, Шершень – чтобы все было сделано в лучшем виде. Медицина и магия должны здесь и сейчас служить делу восстановления здоровья нашей важной матроны. Чего смотрите? Я не заставляю вас похлебку варить. Станете для нее родной матерью, а также отцом, братьями и сестрами… ну и прочими родственниками. Не вижу энтузиазма, бойцы!

Энтузиазм появился. Когда надо, даже самый уставший рядовой находит в себе силы показать, что он огурчик. Лишь бы начальство отвязалось.

– Тогда вперед – обживать гостиницу! – Ржавый махнул рукой и отправился к пустым траншеям.

Все сильнее темнело. Почти половина двенадцатого. Длинный день завершался, и Крот был этому рад. Ему хотелось забиться в какую-нибудь темную дыру. Не видеть ее, лежащую на земле. Или сделать что-нибудь, чтобы все изменить.

Шершень потряс его за плечо. Крот моргнул.

– Бери ее и пошли. На открытом месте плохо стоять, а засядем в блиндаж, так и сам балрог нам не брат.

Подпех наклонился и поднял рыжую. Слезы расчертили ее грязное лицо мокрыми дорожками. Она сделала рукой вялый жест, машинально пытаясь отмахнуться, но не стала усердствовать. Крот почувствовал, как ее тело, такое маленькое, обмякло в его ручищах. Не как раньше, когда пленница прикидывалась и делала назло. Теперь все было по-настоящему.

Крот пошел, ступая наугад. Рыжая уткнулась головой ему в грудь, спряталась, вцепилась пальцами правой руки в грязную куртку. Затихла.

Шершень обогнал его и резво поскакал через воронки.

Подпех радовался.

Темноте.

Из-за облаков выглянул месяц.

Крот испытал дикое желание завыть.

Крота Ржавый поставил в караул первого, за ним должен был нести вахту Хилый. После того как подпехи соорудили ужин и поели, на позициях, где они жили теперь на правах призраков, стало совсем тихо. Почти все уснули.

Сидя в пустой гвоздеметной точке, Крот вытащил сигарету и закурил. Машинально прикрыл огонек ладонью, опасаясь снайперов. Как учили. Глухо и очень тихо гремело впереди. Далеко. В тылу можно было ничего не опасаться, теоретически, но все равно – подпех прислушивался к ночным звукам. Лес казался темной громадой, разлегшейся к северо-востоку. Оттуда, чудилось гоблину, постоянно смотрели за позициями чьи-то глаза. У линии фронта часто шатались отбившиеся от своих частей полудикие, свихнувшиеся солдаты. В основном эльфы, у которых с нервами было не так хорошо, как у зеленых. Иногда шатуны сбивались в группы и, вооруженные трофейными стволами, могли доставлять войскам немало хлопот. В их вылазках не было системы, они даже не назывались партизанами, потому как больше не помышляли о своих благородных целях. Их влекла еда. Крот еще не встречал таких, но слышал от бывалых подпехов. Голодный и одичалый эльфюга может преспокойно напасть на взвод гоблинов; его не пугает численное преимущество и почти нулевые шансы завалить кого-нибудь из громил. Ради куска хлеба и горькой солонины бродяга пойдет на все. Об этом и говорил лейтенант, когда распорядился выставить охрану.

Гоблины успели облазить и изучить позиции. Ничего особенного не нашли, кроме нескольких банок тушенки и двух-трех кристаллов для гвоздеметов и карабинов, стреляющих каменными пулями. Съезжая, зеленые прихватили с собой все ценное.

По траншее кто-то шел. Крот уловил знакомый ритм поступи и даже не обернулся. Шершень.

Гоблин приблизился, постоял, зевнул и уселся на пол окопа.

– Она спит. Гробовщик усыпил ее чарами, я дал несколько таблеток. Поела, попила бульона. Ноги стерла сильно, хотя обувь у эльфов удобная. Пришлось перебинтовать, обработать…

– Ну так доложи это Ржавому. Мне-то что? – отозвался Крот из темноты.

Шершень появился не вовремя. Крот как раз пытался думать о Маргаритке. Он все сильнее чувствовал, как мир, который он оставил, из которого ушел на войну и в который хотел вернуться, начинает рушиться. Точнее, тот образ, что Крот создал в своей голове. Краски меркли. Ощущения стирались. Все это уходило далеко. За высокие хребты забвения.

Кроту казалось, что чем чаще он будет вспоминать, тем лучше.

А еще казалось, что это все несусветная чушь.

– Да так, – сказал Шершень. – Думал, тебе важно знать.

– Почему?

– Без понятия, – устало ответил костоправ. – Похоже, ты единственный, кому ее судьба небезразлична.

– Бред. Вороху небезразлична. Он мечтает ее прикончить, прежде чем все мы отправимся землю грызть.

– Но тебе-то по-другому…

– Не мели. Я точно так же не понимаю, ради чего этот сыр-бор, как все другие. Я так же недоволен, как Ржавый и Сказочник… Она и правда чародейка?

– Может быть. Не стали бы с ней так возиться. Тот же Гробовщик. Когда укладывал ее спать, все бормотал заклинания. Ничего не понять. А когда я спросил, он ответил, что они нужны, чтобы бомба не взорвалась. Я спросил, какая на хрен бомба, а он улыбается. Морда страшная. Ну а я любопытный. Насел на него. Гробовщик и отвечает: наша рыжая вроде как смертница. Не какая-то там магичка, которая чарами бросается, а самая настоящая. Айлеа. Ласточка по-эльфьему. Как так, спрашиваю. А он оглядывается и шепчет, чтобы я не трезвонил об этом, но если мне уж очень надо узнать, он скажет.

– И?

– Бомба и есть бомба. Эльфы используют таких девчонок на передовой. Недавно додумались. Каждая из них несет в себе мощный чародейский заряд, а приводится он в действие каким-то особым заклинанием. Сами айлеа их не знают. Ну и вот. Чтобы разгадать секрет, нужны сильные колдуны. Те, что в Особом Корпусе. Туда и премся.

– Такого не бывает, – сказал Крот.

– Раз Гробовщик говорит, значит, бывает.

– Да он наплел тебе, чтобы отвязаться.

– Зачем ему свистеть?

– Он же гобломант. У них у всех с головой нелады. Магия, понимаешь.

Помолчали. Над позицией дул ветер. Иногда приносил запах горелого. В тридцати метрах от наблюдательного пункта, у леса, лежала большая груда сгоревших тел. Всех убитых эльфов гоблины перед уходом сволокли в большую кучу и предали огню. А потом воткнули в груду пепла и костей колья с двумя отрезанными головами. Так головы и торчали, обгладываемые птицами, дождем и солнцем.

– Так ты хочешь сказать… она взрывается, что ли? – спросил Крот.

– Гробовщик так объяснил: огромный выброс силы происходит. Радиусом в километр. И вроде бы на фронте такое уже случалось. Всех накрывало – и наших, и ваших. Ласточки, мать их…

– Где ж там это все скрывается? – спросил Крот. – Она ж величиной с кролика!

– Сам же сказал – магия, – осклабился в темноту Шершень. – Тут размер, поди, роли-то и не играет. Сила, она может и в зернышке малом храниться, запрятанная, сложенная до поры, запечатанная. Как дерево растет, Крот? Семечко падает в землю, а земля сама ему ключик-заклинание подбирает. Проклевывается росток, тянется вверх к солнцу, пьет его жадно. Вот Сила, брат. Ее эльфы хорошо понимают. Эльф, он что? Он – тень древесная, как говорили в моих местах.

– Слышал бы тебя Ржавый, – сказал Крот. – Или сержант Мордоворот.

– А я что, сочиняю? Эльфы когда-то держали в своих руках первозданную магию земли, знали ее, учились у нее, впитывали, умели направлять…

– Ну если и были они деревом или тенью, – прервал подпех, – то, видать, гнильцо дали. И дальше пошло. Сейчас аж смердит, как пенек болотный, как трясина, из которой газ выходит.

– Ты прав.

– И нечего было в Злоговар лезть. Сейчас бы мы с тобой, брат, сидели где-нибудь в пабе и тянули холодный портер. У нас в Ширебое умеют портер делать… туда бы я тебя пригласил, погудели бы… Эх! А теперь торчи здесь и вшей лови, да отбивайся от этих бешеных кукол. Им бы по уму взять да капитулировать, пока мы тут все их трупами не завалили. Зачем сопротивляются? Не их земля. Гоблинская. Остальное, как говорят люди, компромисс.

– Ты прав, – повторил Шершень, чиркая спичкой. – Иногда деревья вдруг начинают расти вкривь-вкось. А почему? Потому что попадает изначально зернышко в аномалию, где токи силы неправильно идут или где естественная магия в минусе. Опять же некрофора или еще какая дрянь. Что в итоге? А то, что растет дерево потом скрученное, больное. И когда семена даст само, то будут они уже порчеными. Так и эти куклы – порченые они. Презирают всех и вся, ненавидят. Выросло в их среде гнилое семя и дало всходы, чтобы дальше свою наследственность распространять. Что их из Зиаркены выгнало? Кому-нибудь за эти века они правду сказали? Посчитали нужным поговорить по душам и объяснить? По-моему, история не знает такого…

– А ты ученый, – заметил Крот. – Откуда столько знаешь?

– Не один Хилый у нас с мозгами, – ответил Шершень, затягиваясь. – Гоблин другой сейчас. Времена меняются. Потому и воюем. Осознали силу корней.

– А эльфы? Знают ее?

– Кто ж разберет? Попробуй спросить – плюнут в рожу, будто ты самим вопросом их оскорбляешь.

– Так и есть. И ладно бы только гоблинов ненавидели. Всех. И зачем им власть над миром? Что они делать с ним будут? Ты такой же башковитый, Шершень. Скажи.

– Не знаю. Мир велик. Говорят, что очистить от скверны они его хотят. Значит, только себя в нем и видят, они, значит, и не скверна, а остальные что дерьмо слонопотамье. Но… будь я на месте Харкплюя Брода, я бы пытался договориться. Сначала слово, а уж потом пушки. Так оно вернее, потому что жизни зеленых сохранить помогает.

– Бесполезно с ними договариваться. Пока все не подохнут эти куклы, война не закончится. В общем, за это их можно уважать: дерутся за свое до конца. Не думают на попятную идти.

– История говорит, что бывало и по-другому. Даже самый фанатичный эльф может сдаться.

– Значит, принудим. Нам только до Крутизны доползти да штурмом взять, – сказал Крот. Старался говорить уверенно, но смутно представлял себе, как это будет. И даже будет ли вообще.

Нехорошие мысли. Недостойные бойца Армии Освобождения.

Такие точно не приходят в голову, когда приезжаешь в учебный лагерь. На них нет и намека, когда тебя сажают на десантный корабль и отправляют за море, где уже бьются твои соплеменники, добывая штыками свою прежнюю родину.

Крот помнил собственное воодушевление. Теперь от него мало что осталось. В этом была вся беда.

– Так что за зернышко наша рыжая? – спросил подпех. – Что за дерево из него вырастет?

– Я стараюсь не думать. Это магические дела. Если даже Гробовщик не может подобрать ключик к ней, то нам-то что рыпаться?

– Ты смог бы ее убить? – спросил Крот.

Шершень помолчал.

– Убить? Будет приказ… пожалуй, да. Мы все встречали эльфов до войны, жили рядом с ними… Я думал, перед тем как попасть на передовую: что будет, когда я отправлю своего первого в сыру землю?

– Ну и что было?

– Ничего. Я – врач. Во всяком случае, здесь считаюсь им. Я должен вроде как спасать, но у меня нет особенной жалости к шелиандским бандитам. Я их не понимаю. Других понимаю, или же они не вызывают у меня особенного напряга, так, безразлично, а эти…

– Даже гражданские? Эльфюги пишут в своих газетенках, что наши истребляют мирное население.

– Не знаю про это. Не видел. А зачем их убивать? Мы воюем с регулярной армией и недвусмысленно указываем остальным, что им тут больше не место. Пускай уходят те, кто не поднимает на нас оружия. Гражданских я терплю. Если кто-то из них возьмет камнемет, я его прикончу. Я солдат, а не палач.

– Но кто-то из наших, может быть, и сжигает их в сараях.

– Пропаганда есть пропаганда. Ей нельзя верить. Даже собственную дели на два, потому что уж больно много там мишуры, которая суть дела затмевает. Про вражескую и не говорю. Ее пишут совсем больные на голову, хотя, надо признать, цели у нее вполне четкие: поднять боевой дух, особенно в отступающей армии. И поддерживать горение ненависти… Кстати, в порте Щепка копятся беженцы-эльфы. Слышал? Командование выделило транспортные корабли, которые вывозят их в любые другие королевства по желанию. Не в Зиаркену, конечно, но проблем с этим нет. Зачем, спрашивается, если гоблины поставили себе целью уничтожить каждого шелиандского эльфа? К чему тратить такие деньги, рисковать солдатами, кораблями?

– Ничего себе!

– Гоблин кровожаден и должен быть таким, однако для всего существуют свои рамки. Кто уходит добровольно, кто не сбивается в отряды и не партизанит по лесам, нам не враг…

Крот вздохнул. Были и раньше такие разговоры. В основном на учебной базе. Ухари, подкованные идеологически сверх меры, принимались умничать и сыпать идеями, которые, как им казалось, родились в их собственной головушке. Слушая Шершня, Крот подумал, что оба они до сих пор не до конца избавились от всего довоенного. До сих пор притягивали новую реальность к старой, считая, что из этого может выйти что-то путное.

– Это ты так думаешь, – ответил Крот, помолчав, – приснопамятный Отвертка и Ворох другого мнения. Такие пройдут по любым головам. Я бы тоже не стал… ни в сарай, ни как-то там еще. К чему? Когда завалишь врага, тут все ясно, а этих убогих? Даже противно, как подумаю.

– Так мы с тобой завязнем, – засмеялся Шершень. – До утра протрезвоним, словно те же самые эльфюги-декаденты. Гоблину не следует забивать себе голову всяким этаким, да?

– Мы кровожадные, – оскалился Крот, глухо хихикая. – И бойся, эльф, подходить к нашим рамкам… Не то на корабль не попадешь!

Зеленые ржали, прикрывая рты.

– Да ладно тебе, Крот, хватит. Серьезный вроде разговор был…

– Каждому надо выболтаться. Даже Отвертке, будь он жив, тоже в один прекрасный день понадобилось бы излить душу, – сказал подпех. – Ни в жизни не поверю, что есть такие, кто топает по Злоговару с Первого Десанта и не ломал бы себе черепушку вопросами. Ты прав, Шершень, гоблин нынче другой пошел. Горазд языком чесать. А ответов-то баран начихал.

– Ага. Будем утешаться тем, что мы самые обычные герои. Мы делаем свою работу. И знаем, чего хотим добиться.

– Да, за это надо выпить.

– О! Не напоминай, Крот, иначе я слюнями захлебнусь.

Мысли о выпивке – то, что действительно объединило подпехов и не на шутку взволновало. Каждый вспоминал свое, где что и когда пробовал и боялся делиться с другом. Слишком тяжелые воспоминания…

Крот некоторое время глотал слюну. Смотрел на звезды. Иногда это помогало отрешиться.

Не сегодня. От выпивки – таких соблазнительных мыслей – он скатился к прежнему: думал о том, что сказал Шершень. В особенности о кораблях, отправляющих беженцев в разные уголки мира. Раньше бы никогда в такое не поверил, но Шершень не стал бы врать.

Костоправ еще какое-то время распространялся на отвлеченные темы. Совсем не по-гоблински. Ну человек и есть человек. Словно заколдованный.

Крот слушал вполуха и удивлялся. Наверное, их всех, и его тоже, такими сделала война. Мягкими. Протопанные километры, килограммы съеденной пыли, окопные вши. Дожди, зной, голод. Взятые укрепления. Бой за Смерть Зеленым и Бляху. Пролитая кровь. Убитые враги.

Много чего.

– Кстати, теперь моя очередь дежурить. Иди спать, Крот.

– Что?

– Да ты уже дрыхнешь! Давай-давай!

Шершень хлопнул подпеха по плечу, и тот двинулся в сторону наблюдательного пункта.

Ржавый, Сказочник и другие расположились в главном блиндаже. Под камеру для пленницы отвели другой, поменьше, вырытый в пяти метрах от входа в основной. Настоящая землянка, укрепленная изнутри плотно пригнанными обрезками бревен. Тут было сухо, чисто, пол застлан соломой. В углу гоблины оставили целую печку с трубой, выведенной наружу. Теперь там теплился огонь. В его тусклом свете Крот увидел Гробовщика, спящего на рогожке возле входа, и рыжую. Она лежала возле печи, без наручников. Кто-то накрыл ее одеялом, из которого выглядывало изможденное, но спокойное лицо.

Подпех вошел и остановился. Приказ Ржавого предписывал ему стеречь пленницу как зеницу ока, значит, его место здесь. Но как же Гробовщик? Гобломант избавил Крота от колебаний. Сев, он зевнул, потянулся.

– Явился…

– Шершень меня сменил.

– Шершень – толковый мужик, хотя и салага.

Чародей посмотрел на Крота блестящими глазами и сказал:

– Принимай пост.

– Ага.

Гобломант засобирался. Крот сел в углу, приставил гвоздемет к стене.

– Гробовщик, – шепотом позвал подпех, когда тот уже подполз к выходу в обнимку со своим барахлом.

– А?..

– Правда, что ты говорил костоправу?.. Ну… про…

– Правда.

– Расскажи…

– Некогда. Я спать иду.

Гобломант выскользнул в ночь и исчез. Крот остался. Посидел несколько минут в тишине, а затем попытался прилечь на то место, где спал Гробовщик.

– Крот?..

– А?..

Подпех напрягся, прислушиваясь. То, что пришло ему в голову в первый момент, не могло быть правдой. Однако же было. Повернувшись, он увидел, что эльфка сидит, завернувшись в одеяло, и смотрит на него своими громадными глазами.

– Что… ты сказала?

– Позвала по имени…

Гоблин помотал головой.

– Это не сон, не кошмар, – сказала рыжая тихо. – Только не поднимай шум, я ничего тебе не сделаю.

– Чтоб я сдох… Ты не спишь, несмотря на чары и таблетки… – пробормотал Крот, отбрасывая каску. – Значит, по-нашему говорим? Так, выходит? Комедию ломали?

– Никто не спросил меня, знаю ли я гоблинский, – ответила эльфка. – За меня решили. А я знаю. Переводчиком была.

Крот замычал, не зная, что сказать.

– Ну? – спросил он, видя, как пленница изучает его. От этого взгляда было неуютно, от него кровь бросалась в голову.

– Меня зовут Этайн Риорфейн. Ты ведь хотел знать.

– Хотел. Все хотят.

– Ты был добр ко мне. Хотя ты враг, которого я обязана ненавидеть… и, надо сказать, не изменила своего чувства… – Рыжая поежилась. – Я думала, что такие истории не происходят в действительности, но ошибалась. Происходят. Ты и твоя братья пришли на мою землю убивать. При всем при этом я вижу, что вы отличаетесь от тех, кого нам описывает пропаганда.

– Погоди. Ты что, решила открыть мне свой секрет только для того, чтобы поспорить? Прямо сейчас? Ночью?

– Вы отличаетесь, – сказала Этайн. – Вы еще хуже…

– Чего? Слушай, по-моему, ты наглеешь…

– Мне терять нечего, – ответила эльфка.

– Ну и чем это мы хуже?

– Вы считаете себя правыми.

– Здрасьте, приехали. А что, надо считать виноватыми?

– Вы – оккупанты. Вы пришли в Шелианд с огнем и мечом, вы давите гусеницами танков мирных жителей и поднимаете на штыки наших детей…

– Погоди-погоди, Морковка, осади…

– Я не Морковка. Я Этайн Риорфейн, дочь Фиама…

– Меня это не интересует. Зато хочется узнать, почему это ты начала с наезда? Долго терпела, невмоготу сделалось?

– Да.

– Хорошо. Говори. Отыграем эту сцену – два непримиримых ворога на поле боя. Выскажи все, что думаешь. И посмотрим, сможешь ли меня удивить.

Этайн долго молчала, глядя на Крота исподлобья. Научилась такому взгляду в гоблинской среде.

– Моих родственников убило, когда ваши самолеты бомбили Виатрейн, у побережья, западнее вашей зоны высадки. У меня никого нет, я осталась одна. Впрочем, это уже не важно. Все больше моих соплеменников гибнет. Вы шагаете на север по колено в крови, зеленые.

– Надо полагать, когда-то и вы шагали по Злоговару так же. Когда пришли отобрать его у моего народа.

– Лжешь.

– Не так, значит?

– Не так. Мы отвоевали свою землю. Вся земля – наша, данная нам по праву перворождения!

– О-хо-хо! Эльфюга завела свою старую волынку!

– Не скаль зубы, животное! – прошипела Этайн. – Меня тошнит от одного твоего запаха!

– Ничего не могу поделать. Родился гоблином, гоблином и помру. Такой есть.

– Вот именно!

– Однако же ты преспокойно берешь жрачку из рук животного, да? Желудок, он не разбирает, чья еда. Он не различает рас и народов.

– Ты и твои братья – убийцы. Я видела, что вы делаете с эльфами.

– А я видел, что вы делаете с гоблинами, – сказал Крот. – Все наши действия только в ответ.

– Вы вторглись в мою страну!

– Это ничего не значит, тем более она не ваша. У вас есть Зиаркена и прочие милые эльфьему сердцу места. Я не путаю? Почему бы вам не жить там и не отстать от всех остальных? Кто вам сказал, что все прочие хотят жить по вашей мерке?

– Мы знаем, как надо! – ответила Этайн. – Если бы не перворожденные, весь мир давно бы превратился в гигантскую помойку, на которой бы кишели крысы. Мы несем вам порядок. Мы противостоим хаосу. Только мы способны поставить заслон на пути тех, кто его распространяет. В первую очередь гоблинов! В конце концов каждый гоблин, ступивший на землю Шелианда, будет убит. Как захватчик. Ему воздастся за его преступления. Никто, слышишь, никто из вас не вернется домой! А потом мы ответим своим ударом и сотрем в порошок вашу расовую гордость! И над Вырвиллой будут реять стяги эльфов, а имя вашего племени мы навсегда сотрем из истории и… предадим анафеме…

– Да ты еще дурнее, чем я думал минуту назад, – сказал Крот. – Ты, похоже, рехнулась на своем эльфизме… Правда так думаешь?

– Да!

– Ну и дура, – пожал плечами подпех.

Он сам не понимал, почему так спокойно реагирует на эту идеологическую труху. Может быть, потому, что наслышался ее в исполнении гоблинской пропаганды еще до отправки на фронт. А может, по какой-то причине был уверен, что Этайн лишь храбрится и показывает, какая она крутая. Вон, глаза горят, словно у кошки. Того и гляди – бросится с когтями на врага.

Не бросилась. Спокойный тон подпеха охладил ее пыл. Она ждала бурной реакции, но ее не последовало.

– Чего смотришь? – спросила Этайн мрачно. – Хочешь прирезать меня?

– Нет, не хочу.

– Почему?

– У меня приказ.

– Приказ и желание – разные вещи.

– Здесь они совпадают. Ты отправишься туда, куда тебе предназначено отправиться судьбой. И все дела.

– Не все, – сказала Этайн.

– В смысле?

– Дай мне нож, я разрежу себе вены. Потом ты скажешь, что я стянула его у тебя. Я хочу умереть.

– Нет, точно рехнулась. Слушай, пигалица, я еще в своем уме… И вообще, с какой стати?

– С такой! Чтобы сохранить честь!

Крот причмокнул.

– В общем, весомый аргумент. Но не могу.

– Ты знаешь, что останется от меня после того, как ваши колдуны со мной поработают?

– Понятия не имею. Да и что мне?

– Не прикидывайся, – сказала пленница, пряча голову в одеяло. – Я не могла не заметить, с первой минуты, как ты нашел меня в бункере… ты мне симпатизируешь. Я не могу этого понять. Не знаю, почему ты это делаешь и с какой целью. Чего хочешь добиться?

Крот промолчал. Уж если от парней он не смог скрыть своего отношения к ней, то от самой рыжей и подавно. Нечего было и думать.

– Я твой враг, Крот. Этого ничем не изменить. Я убью тебя при первой же возможности. Вряд ли, конечно, она мне представится, но все-таки – помни…

– Да уж понял… Ничего хорошего от тебя ждать не приходится.

– Хочу, чтобы некий солдат-оккупант в этом блиндаже знал: между нами пропасть. А перед пропастью еще и стена до самого неба. Ни то, ни другое преодолеть нельзя. Однако… если в тебе есть хотя бы капля чести и совести, хотя бы капля, ты позволишь мне умереть. Нельзя ждать от chulaine, что он станет эльфом, но…

– Что?

Этайн боролась с чем-то таким, чего гоблин не понимал.

– Дай мне нож. Или сделай это сам… пожалуйста…

– Нет.

– Понимаешь ли ты хоть что-нибудь?! – простонала Этайн. – СМЕРШ пытает эльфов раскаленным железом, вырезает живьем куски плоти, ваши палачи выдавливают пленникам глаза. А потом заклинания, они не позволяют умереть, держат жертву в этом мире достаточно долго, чтобы она получила как можно больше страданий… После же глубокого зондирования мозга от эльфа остается лишь аморфный кусок мяса!

– Ты это сама видела? – спросил Крот.

– Это все знают.

– Вот если бы видела сама, то я бы поверил. Но я тут понял кое-что: на войнушке верь только тому, что видишь своими глазами. Остальное дели на сорок восемь. Пропаганда. Мы все в ней барахтаемся, как свиньи в грязи. Не так, скажешь? В конце концов от нее тянет блевать. Делай свое дело и не грузись, иначе съедешь с катушек.

– Ты так ничего и не понял…

– Понял, Морковка. Ты боишься смерти, боли, боишься стать этим… аморфным куском мяса… Боишься на заклинаниях продержаться дольше, чем положено. Да? И я должен пожалеть тебя и дать зарезаться, чтобы ты сохранила честь, в том числе и девичью, потому как все знают, что зеленые с утра до вечера насилуют эльфийских женщин. Ничем ты меня не удивила, рыжая. Не удивила и не переубедила. Ты думаешь так, как положено думать перворожденному из Злоговара. Я, в свою очередь, думаю как гоблин-оккупант, убийца и садист, о которых пишут в ваших боевых листках. В «Вечном Свете», к примеру. Все в порядке вещей. Между нами пропасть и стена. Я убью тебя, если мне отдадут приказ, ты убьешь меня, если представится такая возможность. Хорошо, так и запишем. Я считал, что ты можешь сообщить мне что-то другое, когда заговорила, и ты меня разочаровала…

– Ну и подавись!

– Я думал, что, вероятно, нечто другое заставило тебя говорить, – добавил подпех. Вынув нож, он принялся чистить ногти. Эльфка уставилась на лезвие. – Но мы оба ошиблись. Ты – брызгающий слюной защитник родины. Ты ненавидишь тех, кто вторгся в твою страну, невзирая на предлог вторжения. Это понятно. На твоем месте я бы тоже отбрасывал доводы разума, ибо в таком вопросе он, кажется, не работает. Оба ошиблись. Я – убийца, мне неведома жалость, и я не собираюсь давать тебе шанс избежать твоей судьбы.

– А я думала иначе… – прошептала Этайн.

– Напрасно… Морковка…

Лицо ее дернулось.

– Наши пути разойдутся. Я отправлюсь дальше убивать эльфов, а ты – в застенки СМЕРШа или еще куда. Мне безразлично. И тебе, должно быть, тоже, ведь ты сказала, что терять тебе нечего. Но, быть может, если бы этот разговор начался по-другому… Кто знает теперь?

– Ты хотел, чтобы я стлалась перед тобой и лизала твои ботинки? Вы ведь этого добиваетесь?

– По-моему, этого во всем мире добиваетесь вы. В знак благодарности от захлебывающихся слюнями восторга народов, которых вы избавили от нашествия хаоса.

Этайн стиснула зубы.

– Дай мне нож. Я убью тебя, тварь.

– Держи!

Сталь просвистела в воздухе и вонзилась в деревянную стенку блиндажа. Вошла больше, чем наполовину. Этайн вздрогнула.

– Сумеешь вытащить – убей меня, – сказал Крот.

Эльфка выскользнула из-под одеяла и вцепилась в рукоять. Дернула, повисла на ней, потянула, попыталась раскачать в сыром бревне. Не получилось. Гоблин спокойно наблюдал за ее потугами, пока Этайн, всхлипывая, не сползла на пол. Уткнулась в стену под ножом, пряча лицо и голову. Замолчала.

Гоблин поднялся, подошел, выдернул нож одним движением и спрятал в чехол. Потом присел на корточки, перевернул Этайн и прижал к стене. Взял левой рукой за горло. Ее щеки блестели от слез, зато глаза метали ярость, бросали щедрыми порциями. Ярость обжигала.

«Можно согнуть, – подумал Крот, – но не сломать. Во всяком случае, далеко не сразу».

– Послушай, – сказал он тихо и с угрозой. – Почему бы тебе не привести в действие свой чародейский механизм или что там у тебя внутри спрятано? Ну давай! Выплесни свою магию, ведь тебя для этого готовили, учили! Ты ненавидишь меня и моих братьев. Для тебя гоблины – грязные твари. Chulaine. Кстати, что это такое?..

– Недоэльф, несущество… тут нет прямого перевода… – прошептала Этайн. Крот не сжимал ей горло, хотя за шею держал. Еще удивился, какая она тоненькая и гладкая. Хрупкая. Сожми он пальцы посильней – все, каюк «ценному грузу».

– Ага. Стало быть, ты вполне можешь заставить всех нас, несуществ, отправиться в сыру землю. Так почему этого не делаешь?

– Не могу! Не могу! – зашипела Этайн. – Отпусти!

Ярость возобладала. Эльфка пнула Крота в колено. Было не больно, просто неожиданно. Подпех отпустил рыжую, встал, отошел на шаг.

– Что дальше? – спросил он.

– Я не могу… сам будто не знаешь… Я не стала бы просить у тебя нож. – Этайн цедила слова сквозь слезы. – Я не знаю заклинания-ключа.

– Значит, все правда? Ты – смертница!

– Что значит «все правда»?

– Ну, я все ж надеялся, что брехня. Что сама цену себе набила!

– Идиот! Ваши вонючие колдуны все пронюхали – как бы я их обманула? Меня бы давно расстреляли за блиндажом еще в Скарвехе!

– Что такое Скарвех?

– Сам штурмовал и не знаешь? Смерть Зеленым, как вы его называли!

– Это вы называли!

– А вы первые придумали!

– Ладно, наплевать. Ты не ответила. Ты – смертница?

– Да. Ласточка.

– И как дошла до такой жизни? Сама взяла и направилась… на курсы, что ли?

– Много ты понимаешь? Тебе какое дело? – Этайн завернулась обратно в одеяло, придвинулась к печке.

– Хочу повысить свой интеллектуальный уровень.

– Ты завтра же разнесешь это среди своих, – сказала эльфка.

– Нет. Буду молчать.

– Издеваешься?

– Ни в коем случае. Ночью принято рассказывать сказки, если не спится. Ладно… давай забудем трения и все прочее. – Крот сел, уже гораздо ближе к Этайн, и вытянул ноги. – Закуришь?

– Нет.

– А я да.

Гоблин чиркнул спичкой, выпуская под потолок струю дыма. Затем потянулся и подбросил в печку пару дров.

Эльфка молчала, вытирая лицо рукавами большой гоблинской куртки. Подпех не торопил, чувствовал, что броня ее начинает разъезжаться.

– Ладно. Как вы там говорите – пес с тобой. Но рассказывать много не придется, – проговорила Этайн. – Ничего занятного в этой истории нет, а если растреплешь, то хуже мне уже не будет…

– Странно. Я чего подумал… Смертница, а смерти боится.

– В бою – одно умереть. А в руках мясников – другое. – Она повернулась к нему. Крот делал вид, что не замечает и смотрел на темный дверной проем. Сверчок, обосновавшийся за печкой, завел свою песню.

– Все верно, Морковка…

– Не Морковка.

– Этайн Риорфейн, дочь кого-то там…

– Не смейся. Что ты понимаешь? Ваши бомбы лишили меня семьи. Последний близкий мне эльф погиб при взятии Скарвеха.

– Да? Так, стало быть, ты за любовником туда побежала, на передовую? Правду, выходит, мололи.

– Не побежала. Приехала. Хотела в последний раз его увидеть, нарушила приказ. Мы с другими… другими девушками остановились… в общем, в храме Ларны. Нас было пятеро. Всех уже распределили кого куда – по участкам фронта. Там мы должны были… Ну ты понял, зеленый, о чем речь.

– Вроде.

– Я узнала, что он там, в Скарвехе, недалеко. Ночью убежала, подделала пропуск, приехала в укрепрайон, но меня арестовали солдаты из «Следопыта». Им уже сообщили, что я могу быть здесь. Хотели посадить под замок, но не успели. Ваши начали штурм. Я видела… его… всего лишь минут десять. Лейтенанта привели ко мне, задали несколько вопросов. Контрразведка убедилась, что никакой диверсии не намечается и дело сугубо личное…

– А что такое бывает?

– Что?

– Диверсии? Кто-то из ваших может…

Этайн повела головой.

– В общем, это не военная тайна. Есть среди нас предатели.

– Сейчас небо на землю упадет… Чтобы эльф эльфа предал, гоблинским захватчикам продался?!

Этайн нахмурилась.

– Есть. В тылу их все больше, так, по крайней мере, нам говорили. Они хотят заключить перемирие, остановить войну, договориться. Считают, что вы… имеете право на свои претензии. И даже что мы должны уйти из Шелианда… Таких ловят и судят по законам военного времени. Было уже несколько показательных процессов. Ты разве не слышал о тех, кто переходит на сторону оккупантов?

– Нет. – Крот не врал. Эта новость его слегка огорошила. До сего момента такое ему в голову не приходило.

– Предатели, – сказала Этайн. – Им всем место на суку.

– Твоя правда. Только, значит, они и не эльфы вовсе, по-вашему-то.

– Не знаю. С виду, может, и эльфы, только внутри – выродки, твари ползучие. Говорят, их поддерживают из-за рубежа, с ними сносятся шпионы из эльфийских организаций, что стоят вне королевств. Эти бродяги не живут вместе со всеми, но они богаты и имеют влияние. Люди и гномы считают их за своих, потому что эти doifarre потеряли свою идентичность. Стали как все. Через них действуют наши враги, те, что помогали гоблинам снаряжать армию для уничтожения Шелианда. Одновременно с этой идет и другая война, Крот. На другом фронте. Наши doifarre – те, кто сражаются на стороне врага.

– Значит, когда контрразведка сообразила, что ты и твой жених самые что ни на есть пламенные защитники Шелианда… они что сделали?

– Не язви. Я и так устала. Надоело отбиваться от твоих нападок, зеленый…

Зеленый ухмыльнулся: «Нападки!»

– Нам дали небольшое свидание, с моим пехотным лейтенантом. Оно не закончилось, когда… начался штурм. Он сказал мне быть возле него, мы оборонялись, пока гоблины не захватили бункеры. Он не пережил бойню в подземелье. В последний момент успел оттолкнуть меня в угол, и там ты меня и нашел. – Этайн посмотрела на подпеха, на этот раз он не отвел взгляда. – Кто знает, а вдруг ты прикончил моего жениха…

Гоблин пожал плечами.

– Война. Обернись все по-другому, твой пришил бы меня.

Этайн помолчала. Крот думал об эльфах, воюющих в составе Армии Освобождения против своих же. Не укладывалось в голове. Подпех поворачивал эту мысль и так, и этак, и все равно, она не желала вставать на место.

Никто в батальоне о перебежчиках не упоминал. Возможно, просто до «Смердящего» не дошли последние новости. Кто знает? Но ведь пехтура проходила через позиции батальона, принесла пару тонн слухов, однако о такой сенсации – ни слова.

– Меня должны были сбросить на парашюте в Rette Snox. Кажется, вы называете этот порт Дубовая Бочка. Там базируется часть вашего флота, там склады с боеприпасами, продовольствием, штаб Сороковой Пехотной Дивизии, штаб Второй Бомбардировочной Авиабригады. Это была моя цель. Сброс должен был быть ночью – с планера, с высоты восемьсот метров.

– Зачем ты мне это говоришь? Ты знаешь, что мне могут башку оторвать за то, что я знаю такие ценные сведения и не сообщаю. А я обещал тебе никому не рассказывать!

– Сам напросился, – буркнула Этайн.

– Разведка у вас работает хорошо, – заметил подпех.

– Это магия. Внедрять резидентуру туда, где сплошные зеленые, трудно. Положение обычно спасают оборотни, но их быстренько вычисляют. Деталей не требуй, я не так много знаю. Этими делами занимается Военная Разведка. В общем, где-то пятнадцатого числа я должна была десантироваться в Дубовой Бочке. А там…

– Звучит по-идиотски, но… ты должна была взорваться?

– Да. Идиотски выражаясь, так. Я же бомба.

– Не понимаю. Как же ты стала такой?

– Жрицы Ларны разыскивают девушек по всему Шелианду. Где-то забирают силой, где-то выкрадывают, где-то просто вербуют, предлагая семье немалые деньги. От обстоятельств зависит. А потом кандидаток отвозят в храмы, в те, где их уже ждут специалисты. Начинаются тесты, испытания. Многие не проходят. Только две девушки из пяти способны стать айлеа… Выживших допускают на следующую ступень – там все гораздо серьезней.

Гоблин не комментировал.

– Мы почти все время лежим в трансе. Мы видим сны, иногда они бывают пророческими. Нас спрашивают о них и записывают, это важно, потому что может случится, что кто-нибудь из ласточек получит ценную информацию.

Подпех молчал.

– Во время сна жрицы приводят многоступенчатые процедуры. Какие, не знаю. Нам не положено. Секретно. Методики эти существуют тысячи, если не десятки тысяч, лет. Нам дают сильнодействующие эликсиры, которые усиливают, оттачивают и направляют токи Силы в нужное русло. Потом, когда управление над ними установлено, Силу начинают накапливать. Испытуемая при этом становится как бы линзой, которая концентрирует энергию в пучок. Задача наставниц – поймать ее и не дать рассеяться.

Этайн наблюдала за реакцией гоблина, но тот сидел неподвижно, глядя перед собой.

– Многие не выживают. Слишком большие изменения происходят в организме после этого. Перестройка способна убить слабого, и убивает. Из той партии, что прибыла в храм, из двадцати кандидаток, только шестеро стали ласточками. Ты либо умрешь, либо дойдешь до финишной черты, другого не дано. После многих дней транса, эликсиров, чар, снов и видений – я слышала слухи о том, какие бывают побочные эффекты, – ты просыпаешься. Три дня отдыха, а затем последнее. Ты выпиваешь Белой Воды…

– Что за дрянь?

– Особое снадобье. Точнее – вода из Священного Источника Ларны. Она напитана Силой, ее концентрация такова, что способна сдвинуть с места и горный хребет, если не целый континент. Туда добавляют еще какие-то порошки, и, говорят, любую другую они красят в разные цвета, но Белая Вода всегда остается прозрачной, словно чистейший алмаз…

– Мне вас не понять. И вся эта возня для того, чтобы какую-то сопливую девчонку отправить на передовую, где смердит мертвечиной, и взорвать? Не проще ли использовать обычное бомбометание и тяжелую артиллерию?

Этайн молчала.

– Понятно. Это надо спрашивать у ваших стратегов. Ты маленький винтик в большой машине.

– Не трогай того, чего не понимаешь, – фыркнула рыжая. – Есть вещи, которые… невозможно объяснить…

– Ага. Потому что они слеплены из первостатейного дерьма. Хоть убейся – ни капли смысла.

– Умник нашелся…

– В профессора не гожусь, но знаю твердо: вот мы, зеленые, никогда бы над своими женщинами так издеваться не стали.

– Да что ты понимаешь? Кто ты такой, чтобы судить?

– Понятно. Никто. Всего лишь оккупант. Убивец я.

– Эх, могла бы, давно уже стерла вас в порошок. Тебя особенно.

– Почему особенно?

Этайн громко скрипнула зубами, стукнула себя ладошками по коленкам. Выругалась по-эльфийски, цветасто. Крот подумал, что звучит красиво.

– А как ты попала в число кандидаток?

– Сама пошла. Как стала видеть сны, решила попробовать. А незадолго до того узнала о смерти родителей и родственников. Они не успели покинуть город, когда их накрыло бомбами… Ты понятия не имеешь, в каком я была состоянии. Потом жрицы сказали мне, что во время сильного стресса дремавшие до того способности могут проявиться. Иногда это опасно для окружающих. Я вовремя обратилась к наставницам. Жрицы оформили все бумаги, какие нужно: я ведь работала в штабе секретаршей-переводчицей, занималась текстами. Ну а потом… мы поехали… Об одном жалела – что обманываю надежды своего лейтенанта…

– Все-таки не вижу, чтобы ты была какая-то особенная, – сказал гоблин. – Ты самая обыкновенная эльфка. Я таких видел.

– Сила во мне. Жрицы поставили блокаду, и если ее снять, то произойдет выброс. Я почти ничего не ощущаю, только сны иногда снятся. И еще могу чувствовать, что думают другие. Ваш гобломант все время пытался пробиться в мои мысли, я отвечала своими уколами. Никогда раньше не пробовала, но вдруг стало получаться.

– Так вот почему он ходил как в трансе. А я-то думал, что он просто валится от усталости. Получается, мысли читаешь?

– Нет. Чувствую. Могу заблокировать проникновение в свой мозг, но против сильного зонда вряд ли устою. Ваши псы из СМЕРШа и гобломанты пытались что-то сделать, но опасались, что их вмешательство сорвет блокаду. А уж тогда…

– Как, по-твоему, поступят колдуны из Особого Корпуса?

Этайн пожала плечами.

– Откуда мне знать? Но ничего хорошего меня там не ждет. Вот если бы ты мне помог…

– Сказал же, не могу. Извини, Морковка. Никак.

Подпех игнорировал ее взгляд, опасаясь, что может и не устоять.

– С другой стороны… может быть, дело и не дойдет… – пробормотала пленница.

– Что?

– Сны… понимаешь? Странные. Никогда раньше не верила в пророчества, однако потом сама начала видеть. Так говорили жрицы. Видеть. Они расспрашивали меня об их содержании, я ничего не могла скрыть. Невозможно… Когда попадаешь в руки наставницам, ты не просто открыт со всех сторон, ты стеклянный. Это жутко.

– Видать, мало отличаются твои извергини от нас, зеленых. Значит, ничего нового для тебя не будет, если попадешь к гобломантам. Но мы не воюем с женщинами, Морковка. Чем дракон не шутит. Может, с тобой ничего не случится.

Этайн покачала головой.

– Так что говорят твои сны?

– Ничего, – ответила она через некоторое время. Эльфка легла на бок, накрывшись одеялом. – Ничего такого, о чем стоит говорить.

– Темнишь, – сказал подпех, зевая. – На самом деле я не знаю, что ты задумала. Втерлась ко мне в доверие, это понятно. Решила, что я тебе симпатизирую. Наплела с три короба, выставила меня и моих корешей как только могла. Часом, не писала пропагандистские тексты в своем штабе?

Этайн не ответила.

– Вот не было печали, – проворчал Крот, поднимаясь. – Не знаю, почему я с тобой вожусь и трачу на тебя время…

– Она ведь тоже рыжая? – спросила пленница.

– Что?

– Та, которая ждет тебя за морем?

– Откуда ты…

– Я ее видела. Во сне. А потом поймала образ, когда ты о ней думал. Ее имя – цветок.

– Маргаритка.

Крот чуть не врезал себе по лбу. Зачем он это говорит?

– Да. Я так и думала.

– Рыжая она, – сказал Крот и вышел из блиндажа. Этайн смотрела, как его фигура падает в ночь.

Гоблин топал по траншее, заглатывая воздух здоровенными ломтями. И все равно было плохо, душно, голова кружилась. Крот поднялся на утоптанный защитный вал и выпрямился в полный рост. Помочился, ничего не имея против того, чтобы сейчас его снял какой-нибудь снайпер. Даже закурил, чтобы указать ему местонахождение мишени. Ничего. Здешние леса молчали.

Крот не спешил возвращаться. Выкурил три сигареты, посидел на бруствере. Он совсем забыл про Шершня. Эскулап окликнул его, когда подпех, бесцельно валандаясь из стороны в сторону, прошел мимо бывшей пулеметной точки. Крот отбрехался, сказав, что надоело торчать в духоте. Погулять вышел. Больше костоправ не приставал.

Когда почти через час гоблин вернулся в блиндаж, Этайн все еще была там.

– Почему ты не убежала? – тихо прорычал он.

Эльфка шевельнулась, но не ответила.

– Почему ты не убежала?

Он посмотрел на свой гвоздемет, на гранаты и запасные магазины, разложенные на обломке ящика. Этайн не тронула ничего.

– Почему…

– Не хочу, – был ответ. Крот стиснул кулаки, но через какое-то время расслабился. – Это ничего не изменит, – добавила рыжая.

Подпех сел на пол, устланный шуршащей соломой. Обсуждать это дальше не имело смысла, а потому спустя пять минут он лег поперек дверного проема и закрыл глаза.

Ему казалось, он не спал, но утром его разбудили пинком. Сказочник. Сержант обругал его и назвал сонной тетерей. Ржавый тоже поднялся не в духе и требовал, чтобы собирались быстрее. После завтрака вышли. На Этайн снова надели наручники. Кроту досталась ее цепь, и теперь лейтенант не настаивал, чтобы ведомые менялись. Все как-то само собой сошлось на Кроте. Он не возражал.

Взвод собрался в путь под моросящим дождем и тем же, что и вчера, тяжелым серым небом.

Двигались теперь медленней. Ржавый был вне себя от злости и бросал горящие взгляды в сторону эльфки. Ее это не волновало. Этайн снова погрузилась в себя, смотрела только под ноги, слегка прихрамывая.

В то утро впервые за все время Крот по-настоящему захотел оказаться дома. Бросить все. Внутри что-то ныло, иной раз резко, остро. Словно незаживший перелом.