10

Пробирались сначала вдоль озера, держа ушки на макушке, потом взяли восточней, отходя от воды. Лес был редким, хорошо просматривался. Изредка в нем встречались островки густого кустарника. Их изучали с особым вниманием, потому что каждый мог скрывать неприятный сюрприз.

Наступила ночь, потянуло холодным ветром. Собрались тучи, и повисла тяжелая тишина. Гобломант освещал путь тусклыми левитирующими шариками, которые повсюду следовали за подпехами. Они передвигались по воздуху, давая возможность видеть, что творится в ночном лесу.

Крот нес Этайн на плечах. Рыжая спала, навалившись телом на его каску. Пели сверчки, ухали ночные птицы, какое-то зверье ворочалось в темных борах, заставляя держать оружие наготове. Гобломант успокаивал: лоси, олени, одинокий медведь, страдающий от бессонницы. С этим все ясно, но думал о звурах, мантикорах и прочей дряни.

Час за часом взбирались подпехи на пригорки, поросшие густой травой, спускались в низины, пересекали ровные участки. Сказочник рассматривал на ходу карты, указывая, что где-то неподалеку должна быть грунтовая дорога, ведущая на восток. Получалось, они шли в стороне от нее.

Звуки боя, не такого уж и далекого, хотя и непродолжительного, заставили подпехов спрятаться. Гобломант погасил огни. Переждали грохот в сыром яру, потом вылезли, шепотом ругаясь. Этайн проснулась и дала знак, что может идти сама.

Дорога показалась из-за гряды кустов. Сказочник велел остановиться – где-то поблизости зарычал мотор. Гоблины мигом нырнули в темноту. Через пару минут с востока вспыхнули фары, а вскоре показался и сам источник света. На приличной скорости, словно удирая от кого-то, на запад, в сторону озера пронесся «онагр», эльфийский бронетранспортер-полутрак. Камуфляжные борта покрыты грязью, гусеницы взрывают и так размягченный недавним проходом войск грунт, мнут подсохшие колеи. Бронированная машина с тремя огневыми точками – сверху и по бортам – прокатилась в трех метрах от подпехов. Крот еще ни разу не видел ни одного «онагра», но сразу узнал по описанию, которое слышал. Машина поддержки пехоты способна вместить в себя взвод вооруженных до зубов солдат.

Качаясь, полутрак укатился в ночь. Был виден силуэт сидящего за верхним гвоздеметом эльфа в каске, украшенной тонкими веточками с листвой. Свет фар вскоре пропал во мраке. Рокот стих.

– Разведка, – сказал Сказочник. – Наверное, нарвались на наших, потому и удирают. – Сержант выбрался из кустов. – Идем вдоль дороги. Крот с… ней… вы позади меня. Хилый и Шершень по левой обочине. Гробовщик впереди – нюхаешь и слушаешь. Если повезет, выйдем к нашим.

Через несколько метров Этайн споткнулась, упала, слабо пискнув. Крот наклонился над ней. Эльфка сообщила шепотом, что не в состоянии больше идти, и попросила прощения. Подпех молча посадил ее на себя.

И снова – ходьба, бесконечная, через тьму и свистящий в кронах деревьев ветер.

Подпехи добрались до места недавнего боя: перевернутый вверх колесами мотоцикл, пять мертвых тел. Оружия у эльфов не было. Сказочник сделал вывод, что зеленые успели забрать все, что может пригодиться, и отошли на позицию. Только вот где она была, оставалось неясным. Сказочник хотел объявить привал до утра и остановиться где-нибудь в низине, чтобы дождаться рассвета, но гобломант сказал, что чует впереди костер. Подпехи остановились, после чего чародей исчез. Канул в пустоту – по-другому не назовешь.

Крот и пленница уселись под деревом. Эльфка дрожала. Теперь, пользуясь темнотой, она держала его за руку, не боясь, и льнула к гоблинскому боку. Подпех молчал.

Через несколько минут нарисовался Гробовщик и сказал, что метрах в ста находится перекресток, а за ним городок. Гобломант видел у въезда мешки с песком и блокпост, на котором сидят зеленые. Все при оружии. Гвоздемет смотрит в сторону леса. Так что, по словам гобломанта, идти надо осторожно, чтобы не получить на орехи.

Сказочник приказал выдвигаться. Теперь гоблины шагали, не скрываясь.

На блокпосте суеты не было. Из сооруженного из подручных средств «домишки» вышли пятеро солдат, увешанных оружием. Встали поперед проезда, с двух сторон ограниченного мешками с песком. Ждут. На гвоздеметной точке гоблин приник к мушке трофейного «эльронда».

– Стоять! – рявкнул голос.

– Реконкиста! – рыкнул в ответ Сказочник, поднимая руку.

Со стороны леса выдвинулся дозор размером со взвод. Подпехи тут же оказались в кольце мрачных фигур.

– Принесла же вас нелегкая, – сказал подошедший к Сказочнику пехотинец с лейтенантскими шевронами. Левая рука висит на перевязи, на щеке еще незажившая рана. Ее сшили, концы нитей торчат в разные стороны, словно лапки паука. – Назовитесь. Кто и откуда.

Сказочник объяснил. Крот слушал, повесив гвоздемет на плечо, как ворчат пехотинцы, чувствовал, как смотрят они на маленькую худую фигурку Этайн. Ему это не нравилось. Рыжая стояла близко от него – искала защиты.

– Да, чего только не бывает, – сказал лейтенант, представившийся Злыднем, командиром роты Десятого Пехотного Полка. – Секретная миссия… Ладно, спрашивать не буду, раз секретная. Потрепало вас, видно. Идемте. Тут есть где остановиться. У нас тут рота, держим Хлоп с позавчерашнего дня. Эльфов вышибли, но они все равно валандаются в окрестных лесах, твари остроухие. Сорок минут назад прищучили кое-кого на дороге, вы их и видели. Остальное отродье смылось, но зуб даю, что вернутся.

Злыдень повел подпехов в центр городка. Ночью развалины казались зловещими. Темные остовы разбомбленных домов, кучи мусора, воняющие гарью мокрые доски и бревна. Трупный запах долетал из ям, куда гоблины сбросили тела убитых во время боев перворожденных. То же, что и везде.

Этайн шла рядом с Кротом, как можно ближе, слабина цепи волочилась по земле, усеянной мелкими каменными осколками.

Тут и там на перекрестках укрепленные позиции, минометные расчеты, заграждения из колючей проволоки; в более-менее уцелевших зданиях – тоже зеленые, снайперы, наводчики. На самых высоких точках – наблюдатели и связисты. В Хлопе было тихо, но солдаты в основном не спали, ожидая в любой момент новой вылазки.

Злыдень привел подпехов в штаб, сказал располагаться. Потом распорядился насчет ужина и щедро накормил гостей. В здании, где обосновалось командование роты, было почти уютно и почти цивилизованно. Насколько позволяла обстановка. Горел камин, возле которого Крот и усадил рыжую. Ее трясло. Подпех подумал, стащил с себя куртку и набросил ее на плечи Этайн. Злыдень понаблюдал за его хлопотами, хмуро посопел и почесал лоб. У лейтенанта нашлась гоблиновка, крепкая, аж слезу вышибало, и он охотно поделился ею с подпехами. Хотел услышать последние новости и получил их целый ворох. А потом некоторое время он и Сказочник обсуждали ситуацию в Зоне Твельнех, в которой подпехи находились со вчерашнего дня.

Побормотали над картами. Злыдень дал несколько советов и сказал, что войска сейчас развивают наступление на северо-западе, как раз за озером Слеза. Канонада, которую подпехи слышали, означала бой за Мшистые Высоты. Результатом столкновения стало то, что перворожденные, хотя и при серьезной поддержке танков, были отброшены на двадцать километров и отошли за линию, образованную рекой Гнилушкой.

– Сейчас наши наступление приостановили, – сказал Злыдень. – Обмениваются с кукляшками артиллерийскими посылками. Но куда этим недопыркам? Когда наши «фрекен» начинают петь, тут спасайся, кто может. Переправиться через реку, конечно, не враз и получится, но если наши отдохнут, так их не остановишь. Тут главное – давления не снижать. А эльфы, говорят, драпанули! Танки, что не на ходу оказались, не успели подорвать. Бросили кучу боеприпасов, оружия, транспорт, полевой госпиталь со своими ранеными, даже несколько самолетов. А все почему? Подземная пехота вышла у них в тылу. Диггеры пробились через холмы и выпустили роту из Отдельной Вырвилльской Бригады. Знаешь?

– А то, – сказал Сказочник. – Кореша у меня там.

– Вот-вот. Такие же бешеные берсерки, что и в «Смердящем», – крякнул Злыдень, разливая гоблиновку. – Эй, вашей красотке тоже дайте, а то неважно выглядит, – добавил он. – Что твой зомбак.

Гобломант передал Кроту дополнительный стакан, чтобы он попотчевал Этайн с хозяйского плеча. Тот вручил выпивку рыжей. Та сначала отказывалась, но подпех взглядом, как мог, дал понять, что быть дурой сейчас не самое лучшее занятие.

– В общем, зашли подпехи ваши куклам в тыл и давай крушить и ломать, а тут и остальные поднялись. Навязали эльфюгам рукопашную, опрокинули две линии, захватили траншеи, блиндажи, гвоздеметные точки прикрыли, а там уж, считай, как через распахнутые ворота можно было переть. Давайте, бойцы-освободители, за нашу победу! – Злыдень поднял стакан. Другие тоже подняли. Этайн не подняла, но выпила вместе со всеми, задохнулась. Крот, ворча, похлопал ее по спине.

– Так вы что, «языка» прихватили? – спросил Злыдень.

– Вроде того, лейтенант, – ответил Сказочник. – Будь добр. Не спрашивай. В общем-то, «язык» и есть «язык». Не обижайся.

– Да ладно. Мне-то что? Просто поболтать о том о сем охота. Давай выпьем за Ржавого. Не знал я его, но все одно – толковый был мужик.

– Согласен.

Эльфка сопела и дышала через рот. Крот удивленно скосил глаза, принял у нее пустой стакан, соображая, что рыжая наверняка никогда не пила такого крепкого. Через минуту ее щеки зарумянились. Огонь от потрескивающего камина также помогал расслабиться. Через несколько минут под рычащее бормотание гоблинов она уснула. Как сидела на полу, так и съехала набок, привалившись к боку Крота. Подпех стиснул зубы – от необъяснимой злости, – но не шевелился. В разговоры командиров он не вслушивался. В его голове бродило тенью что-то страшное – не рассмотришь, не потрогаешь, не спросишь, зачем пришло; сиплое дыхание, отдающее мертвечиной, и холод.

Тяжелая тень смотрела на него и, может быть, о чем-то спрашивала, но вопросов ее Крот не слышал, а потому ответить не мог. И сомневался, что его ответы пришлись бы этому по душе.

Тень смерти.

Крот открыл глаза, глядя сквозь дымку на сидящих за столом Злыдня и Сказочника. Шершень, пользуясь моментом, закемарил в углу. Компанию ему составил гобломант.

Смерть ищет тебя, Крот.

Я давно ее вижу.

Но ты не бойся.

Не найдет.

Он четко слышал этот призрачный голос, складывающийся из потрескивания угольков, из эха, порожденного свистом ветра, из криков ночных птиц в лесу.

Не бойся, Крот.

Подпех открыл глаза. Сердце билось сильно и болезненно. Крот сглотнул, обнаружив, что рот полон горькой тягучей слюны.

Этайн спала. Поглядев на ее волосы, выглядывающие из-под берета, на эти отросшие яркие локоны, ощутил, как что-то внутри него начинает знакомо рваться и подвывать, словно раненый волк. Это чувство было на самой грани возможного. На грани.

Крот зажмурился от ужаса. Ему казалось, сейчас он сорвется – и тогда может произойти что-то непоправимое.

Тень смерти.

Он знал теперь, что давило на его утомленное сознание, что передвигалось в холодном мраке. Ответ был самым простым. Смерть. Банальная. Смердящая отвратительна тварь, всегда стоящая за спиной у солдата. Иногда она близко, иногда далеко, но она всегда есть.

Ворох знал о ней. Знал, какие у нее глаза.

Глаза Этайн. Всего-навсего.

По крайней мере в чем-то Ворох оказался прав. Свой конец он себе напророчил.

Чья-то тень упала на Крота, и подпех поднял глаза.

Сказочник с гвоздеметом на плече стоял над ним. Слегка пошатывался от выпитого.

– Идем. Нам выделили отдельный дом. Целую гостиницу, мать ее так… – глухо сказал сержант. – Надо отдохнуть и утром двигать дальше. Подъем, боец.

Шершень, Хилый и Гробовщик топтались в стороне, потирая глаза и зевая, как дети, которых подняли ни свет ни заря.

Крот разбудил и поднял Этайн. Поймал себя на том, что забывает о данном себе обещании ничем не выдавать своего отношения к пленнице. Видел ли кто-нибудь? Замечал его нечаянную заботу? Подпех бросил взгляд по сторонам. Сказочник и остальные успели выйти на улицу, Злыдень стоял там же на крыльце и дымил длинной самокруткой. Никому не было дела…

Ночь висела над городком.

От штаба «гостиница» находилась в двадцати метрах. В тусклом свете костра, разожженного на ближайшем перекрестке, Крот увидел небольшой эльфийский особнячок, почти не пострадавший от боев. Со стороны улицы каменная ограда почти вся упала, гвозди изрешетили фасад с правого края, изгрызли белые колонны, вышибли стекла, но в целом домик остался невредимым.

Сказочник приказал располагаться. Не уточнил где, и подпехи разбрелись по комнатам, шатаясь во мраке разграбленных собратьями помещений, точно призраки. В конце концов упали, не особенно заботясь о комфорте. Крот поднялся на второй этаж – туда его потянула рыжая – и остановился на пороге одной из спален. Здесь все еще пахло чужими, эльфами, жилье впитало в себя запах перворожденных. Он въелся в стены, и, казалось, сами хозяева до сих пор здесь. Крот хотел вернуться вниз, но Этайн воспротивилась.

– Лучше здесь, – сказала она шепотом. – Пожалуйста. Это как дома. Почти… Похоже.

– Но это не мой дом, – проворчал он, глядя на приоткрытое окно с одним уцелевшим стеклом. Ночной ветер задувал внутрь комнаты, раскачивая занавеску, которая терлась о резной подоконник с тихим шелестом.

– Сними наручники, – попросила эльфка. – Я не убегу.

Крот снял, сам не зная для чего. Ни о чем думать не хотелось. Подпех надеялся, что сон поможет ему вылечиться, разогнать тьму, в которой он оказался. И понимал, что надежда слабая.

В спальне сохранилась кровать, на ней лежал матрац, исполосованный ножом. Мебель стояла на своих местах, но ее успели обшарить сверху донизу, выбросив на пол то, что сбежавшие хозяева не успели утащить с собой.

– Иди туда, – сказал гоблин, указав на кровать. – Спи. Завтра идти.

Этайн стояла в темноте и смотрела на него.

– Что?

– Ничего.

Занавеска шелестела, качаемая ветром. Внизу поскрипывали половицы. Кто-то из подпехов пытался устроиться на полу.

Крота захлестнуло тяжелое чувство чуждости всего окружающего.

Не обращая внимания на Этайн, гоблин забрался в угол возле окна и постелил на пол гобелен, когда-то украшавший стену. Еще один, чудом уцелевший, висел над его головой и изображал белого единорога с пышной гривой. Зверь стоял на задних ногах на пригорке, а позади него блестел зеркальный овал озера, на противоположном берегу которого виднелся замок, выстроенный, сплетенный, сотканный из росы, дымки и солнечных зайчиков.

Крот нарочно не стал присматриваться к гобелену. Ему не нравилось это внезапное чувство непоправимой утраты, чуждое простому гоблину.

«Мне говорили, что эльфьи штучки могут быть заразны, – подумал он, кладя под голову ранец в качестве подушки. – Нас предупреждали на занятиях на учебной базе. Проникновение в чужую культуру – начало разложения, опаснейшего для армии. Мы идем воевать, чтобы вернуть свое и вычистить мусор, говорил инструктор. Большего гоблин не может и желать».

Инструктор был одноглазым, и, видимо, знал, что говорит. Во всяком случае, его рычание звучало весьма убедительно для зеленых во всех смыслах новобранцев.

И вот свершилось. Крот, боец могучей Армии Освобождения, превратился в мягкотелого рефлектирующего слизняка. Тяжелый диагноз, братья…

Крот лег и закрыл глаза, нарочно игнорируя пленницу. Та стояла посреди комнаты, словно ей приказали не двигаться ни в коем случае. Подпех раздраженно выдохнул, но не знал, что сказать. Зло стиснул кулаки, засовывая их под мышки. Думать о доме, невзирая на все старания, не получалось. О Маргаритке Крот не вспоминал несколько дней, и только сейчас до него дошло, что письмо так и осталось незаконченным.

Мысленно выругался. У него был выход – отказаться от участия в миссии. Пойти на конфликт, но не бросать батальон. Так нет, дурень, мечтал именно об этом и распустил восторженные сопли, когда удача похлопала его по плечику.

Тревожимый рваными беспорядочными образами и воспоминаниями, Крот начал засыпать. Втайне наделся, что эльфка сбежит, что наконец воспользуется предоставленным шансом. Свои не так уж и далеко, достаточно дунуть в лес, где шастают вражеские диверсионные группы. Вернувшись в регулярную армию, может быть, получит медаль, орден или еще что-нибудь.

Этайн не сбежала. Не воспользовалась шансом.

Крот обнаружил это вскоре. К своей ярости и отчаянию.

Ветер влетает в окно, качает занавеску. Единорог вот-вот зашевелится на гобелене, вскинет голову и понесется вскачь. Ему не хватает какой-то секунды, мгновения решимости, чтобы прервать свой иллюзорный покой.

Этайн лежит на изуродованном ножами матраце и смотрит на темно-серый оконный проем. Дыхание спящего гоблина иногда прерывается судорожными вздохами, словно ему что-то снится. Рыжая видит его неясный силуэт, слышит, как подергиваются его руки и ноги.

Ветер влетает в окно, качает занавеску. Занавеска тихо шелестит.

Этайн обхватывает голову руками, стараясь быть как можно меньше, а то и вовсе исчезнуть, превратиться в призрак. Раствориться в воздухе. Улететь с ветром и никогда не возвращаться на эту политую кровью землю.

В конце концов она начинает всхлипывать, закрывается лицо руками, полой Кротовой куртки, пахнущей грязью и резким, почти звериным потом.

Ей не хватает какой-то секунды, мгновения решимости, чтобы прервать свой иллюзорный покой. Точнее, чтобы изгнать страх и неуверенность.

Слова? Слова ничего не значат, поэтому им нечего друг другу сказать. Молчание красноречивей всего. После того разговора в блиндаже не было ни минуты, чтобы Этайн не жалела о сказанном, и теперь понимала, что ничего не вернуть. И хотя слова бессильны что-либо выразить, они в состоянии ранить и убить.

Этайн казалось, что она умирает. Здесь и сейчас. Безысходность сковывает прочнее всяких кандалов и причиняет саднящую докучливую боль, которая хуже натертой железками кожи на запястьях. Много хуже.

Ветер влетает в окно, качает занавеску.

– Зачем ты уходишь? Разве тебя кто-нибудь заставляет? Ответь, не молчи!

– Я должна, мама. Я должна, и все.

– Кому и что ты должна, глупая дочь?

– Сама знаешь… все идут… Сражаться. Я не могу стоять в стороне.

– Ты хочешь убивать?

– Я ненавижу их. Они пришли на нашу землю, чтобы нас уничтожить, они уже подписали нам приговор. Они давят сапогами нашу родину, нашу землю. Как я могу оставаться в стороне, мама!

– Смерти ищешь?

– Нет участи почетней, чем смерть за родину.

– Где ты вычитала это? Где услышала?

– Все говорят. Прямо сейчас эти грязные твари убивают мой народ… Мама, почему ты молчишь?

– Думаю о выборе.

– Выбора нет. Свобода или смерть!

– Что ты знаешь о свободе? О справедливости и… чести?

– Моя почетная обязанность…

– Почетная! Ты хочешь оставить нас с отцом, бросить. Это тоже для тебя почетно? Предать нас?

– Я не понимаю тебя.

– Я знаю. И ты все равно уйдешь, забив себе голову всякой патриотической дребеденью. Ты все равно не послушаешь меня – по глазам твоим вижу, глупая дочь. Ты пойдешь проливать кровь, убивая грязных животных. Тех самых, которые хотят всего лишь справедливости.

– О чем ты говоришь, мама?

– Я помню, как все было… я помню.

– Что ты помнишь?

– Вряд ли ты готова к правде.

– Не понимаю. Они собираются уничтожить Шелианд, нашу землю…

– Она никогда не была нашей!

– Что? Ты врешь!

– Нет. Я знаю. Видела. Наши корабли атаковали злоговарское побережье и предали его огню и мечу, как было задумано. Сокрушающий удар смел неприятеля, после чего войска двинулись в глубь континента. Почти без остановки. Зиаркена осталась позади, земля белых башен и золотых дворцов, и мы, пресытившиеся разбойники, посчитали, что имеем право вмешиваться всюду, где якобы есть наши интересы. Мы пошли по трупам, сжигая и топя в крови всех и вся. Резня в Осколке, побоище в Глубокой Меже. Потом были Трещина, Шепот, Гусиное Перо. Мы не брали пленных, мы сооружали на площадях гоблинских поселений башни из отрезанных голов. Мы жгли, рубили и калечили магией, которая была во сто крат сильнее, чем у них… этих грязных тварей. После нас оставалась только выжженная земля, очищенная, как мы думали, от скверны. На ней мы рассчитывали создать собственный мир, полный гармонии и добра. Как понимали эти вещи сами. Мы подняли на знамена серебряные ладьи, белые древа и лики Ларны, Аэрниэн, Феалиссы Звездоокой, тех, кто никогда бы не понял того, что мы делали. Мы посчитали, что имеем право. И считаем до сих пор. Во всяком случае, те, кто играет во владык Шелианда… Мы заигрались. Пришло время платить по счетам. Ты слышишь меня, глупая дочь? Пришло время отдавать долги, с процентами.

– Мама…

– Хочешь правды? Вот она. Как есть. За каждую мечту, которая осуществилась, приходится платить. То, что происходит, мы заслужили.

– Ты врешь! Мама, ты сошла с ума. Ты… ты просто предательница. Мы отвоевали Шелианд у грязных варваров, которые насиловали и оскверняли его многие века!

– Это ложь. Ложь имеет свойство умножаться с течением времени, и сейчас она достигла своего апогея. Я не хочу в этом участвовать. С меня довольно. Спроси у отца, он тоже знает. Спроси у тех, кто участвовал в той войне. Они расскажут, какое это было освобождение и от чего… Мир знает о том, что было на самом деле, но только мы живем ложью. Мы построили Шелианд на мифе, который родился в нашем больном воображении, взрастили древо из порченого семени. Хотели мира и гармонии, но вместо этого на его ветвях выросла ненависть и злоба. Все, к чему мы прикасаемся, изменяется, и если когда-то чудо творения позволяло нам возделывать и созидать, то теперь – лишь сеять смуту, ложь и боль.

– Ты… Ты лжешь, я тебе не верю! Зачем тебе это?

– Зачем? Не знаю. Но я готова к тому, чтобы оплатить предъявленный мне счет. Были сны – и в них я видела… Словом, война не стала для меня новостью. Так же, как твой выбор…

– Я не могу поступить иначе.

– Да. Многие так думают. Сражаться за то, что логично, близко тебе по духу, за то, что отвечает твоим принципам, – это нормально. Отделять правду от лжи трудно и в критической ситуации кажется самым обыкновенным предательством и трусостью. Об этом трезвонят на каждом углу, но, поверь, многие думают так же, как я и отец. Речь идет о справедливости.

– Какой справедливости?

– Точнее говоря, о шансе. Для нас, Детей Цветов. Начать все заново. По-другому. Не так. Не позволить себе жить во лжи, а в конечном итоге в рабстве, которое хуже всяких кандалов.

– Ты не права! Я не хочу тебя слушать. Я знаю, что такое долг. Знаю, что когда зовет родина, когда она приказывает, я не могу оставаться в стороне… а ты, вы… Когда-нибудь вас спросят, почему вы не стали с оружием в руках против тьмы…

– Я смогу ответить. А ты сможешь? Сможешь сказать, для чего ты воевала? Для чего… умерла?

– Да!

– В таком случае я тебя не задерживаю. Ты отъезжаешь завтра утром?

– Да…

– Попрощайся с отцом.

– Я вас ненавижу! Я проклинаю вас обоих! Вы для меня не существуете! Если я умру, то знаю за что. И это не ложь! Молчи. Тебе нечего мне сказать… лучше прислушайся к тому, что трезвонят на каждом углу. А вдруг они правы?

– Прощай. Пожелаю тебе удачи.

– Я тебя ненавижу!

Ветер влетает в окно, качает занавеску. Занавеска тихо шелестит.

Сквозь тяжелый, мутный, но поверхностный сон Крот чувствует прелые запахи. Трава, мокрая от дождя земля. Листва, поющая еле слышно свою зловещую колыбельную. А потом ветер меняется, и ноздри гоблина улавливают смрад войны и смерти. Вонь сгоревших жилищ, вонь тлена, в который превратились ухоженные сады.

Подпех открывает глаза. Даже сквозь сон он чувствовал, что она рядом, очень близко. Реальность не обманывает. Этайн лежит возле него, притаилась, словно мышка.

– Уходи, – сказал Крот.

– Нет. Мне холодно. – Шепот.

– Возьми этот гобелен со стены и завернись, все теплее.

Рыжая молчала. Крот лежал не шевелясь, окаменел, точно от волшебства. Глыбой себя чувствовал неповоротливой, но внутри что-то билось и пульсировало, больно было и страшно.

– Я видела сон, – сказала эльфка, – о нас.

– Чего? Не мели ерунды. Какой еще сон про нас?

– Повсюду огонь. Мы в огне, но нам почему-то не больно. И никуда не уйдешь, потому что за пределами огненного круга – смерть. Как в лесу, когда Гробовщик щит из пламени сотворил.

– Ну и что? Что это значит?

– Были разрушенные башни, упавшие стены, мраморная лестница и опрокинутые статуи.

– Иди на кровать и спи. Нечего голову забивать всякой дрянью! – прошипел Крот.

– Делай, что хочешь, не уйду…

– Упрямая!

– Да.

– Если кто-нибудь увидит нас, знаешь, что будет?

– Да.

– Странно. Не шипишь, не брызгаешь слюной. Добренькая стала, Морковка.

– Не надо.

– Чего не надо? Чего ты добиваешься?

– Сама не знаю. Не знаю, почему я здесь, не знаю, почему хочу быть возле тебя, не знаю, как могу… предать то, во что верила. Ты ведь мой враг.

– Враг.

– Считай, что мы встретились на мосту, перекинутом через пропасть.

– Боюсь, мосточек этот мою тушу не выдержит, – осклабился гоблин.

Этайн нашла его руку, погладила шершавую кожу на костяшках.

– Значит, погибнем оба.

– Будто я этого хочу. Надо было спросить.

– Думаю, ты меня не прогонишь. Может быть, только здесь и сейчас. Над пропастью. Единственная встреча без ненависти… Возможно? Крот?

– Понятия не имею, – вздохнул он. – Если бы я отказался от задания, то было бы все по-другому. Сейчас я не торчал бы в этой эльфьей дыре, а сражался на передовой.

– Почему?

– Хм… там тебе некогда думать. Ты дерешься, выживаешь, выполняешь свое предназначение. Твоя правда в том, что ты солдат, твоя задача – проливать кровь, свою и чужую. Тут все ясно, демон меня задери! А здесь – это словно по минному полю с повязкой на шарах разгуливать, да еще и под мухой. До сих пор не понимаю, почему подо мной не рвануло и не разметало на миллион крошечных гоблинов.

Этайн сжала его большие пальцы. Крот не отвечал. Голос готов был сорваться.

Накатило, накрыло с головой, заставляя кровь кипеть и бежать по жилам с бешеной, убийственной скоростью. Крот ощутил нехватку воздуха, хотя ветерок так же задувал в приоткрытое окно.

– В моем сне мы были вместе до конца.

– Так где именно? О чем ты?

– Только не смейся, зеленый. Было что-то такое, в этой боли и огне… невозможно описать… Я знала, что могу что-то сделать для тебя… и я сделала. Помню, что потом мне стало хорошо, спокойно, я уже не боялась, ибо не видела смысла.

– Не понимаю, – ответил Крот, помолчав. – Хочу понять, но не понимаю. Боюсь, что этот мост рухнет. А там пропасть. Наверное, я слишком тяжелый.

В ответ Этайн только прижалась к его груди. Он боялся, что она услышит, как бухает сердце.

– Моя мать… она из тех, кого называют пятой колонной. Когда я уходила из дома, я сказала ей, что ненавижу ее. Она считала, что за все надо платить и что пришло наше время вернуть долг – с процентами. Мне было невыносимо жить с мыслью о ее предательстве. Она говорила такие вещи, невозможные, убийственные… а в то же самое время тысячи эльфов шли добровольцами в армию, чтобы защищать Шелианд… в то же самое время зеленые жгли и убивали моих соплеменников.

– И что? Ты пошла – и теперь жалеешь?

– Надо знать, за что сражаешься и умираешь, Крот.

– Ну… на твоем месте я бы сделал то же самое.

– Почему?

– Но ты ведь видела цель.

– А если эта цель неправильная?

Крот засопел.

– Откуда мне знать? Каждому свое. Я не философ, не мыслитель или что-то в этом роде. Я сделаю все, чтобы освободить Великий Злоговар и снова сделать его гоблинским. А эльфы дерутся за то, чтобы оставить все как есть.

– Но разве правильно?

– Этайн… кхе… не раскачивай мост.

– Я не хотела бы сражаться за ложь, Крот. Моя мать сказала, что, если ты вооружен ложью, выходя на поле боя, ты не имеешь права драться за свободу.

– Мудрено.

– Но гоблины дерутся. У них есть право. И многие из наших переходят на вашу сторону. Я лично расстреляла бы всякого перебежчика, будь на то моя воля. Еще вчера. Я бы поступила так еще вчера, Крот. Теперь мне непонятно, ради чего все, что мы делаем. Для чего сопротивляемся неизбежному.

– Я не дам тебе совета, если ты просишь его, – сказал подпех.

– А что ты говорил тогда в блиндаже? Ты смеялся над нашими убеждениями.

– Не назвал бы это смехом. Они меня в ярость приводят. Это мне чуждо.

– И я?

– Боги! Вот в чем проблема. Ты – мой враг, но у меня к тебе ненависти нет. К другим эльфам есть, но к тебе нет. Это меня убивает наповал. Как дубиной по башке… Что тут поделать? Я – гоблин, и мне не вылезти из своей зеленой шкуры!

Замолчал. А потом Этайн сделала то, чего он боялся едва ли не до обморока. Взяла его руку и положила на свое плечо.

– Ты думаешь о смерти, – сказала рыжая. – О том, что болтал Ворох. Не отрицай. Но я вижу другое – она не коснется тебя, пройдет мимо, подарив долгую жизнь. Айлеа часто пророчат, их слова сбываются. Поэтому не бойся, верь мне.

– Я не боюсь! Я солдат, который знает, на что идет!

– Тише… Разбудишь других, – сказала Этайн. – Не надо. Пускай здесь и сейчас, на хрупком мостике мы побудем вдвоем. Я выбрала свой жребий.

– Какой?

– Даже если бы ты вывел меня за пределы городка и выпустил, я бы не вернулась к своим. Ты считаешь, что это лучший выход. Однако я не хочу. Не знаю, есть ли мне место среди гоблинов, но среди своих… среди своих уже нет. Пришло время платить по счетам, Крот.

– Почему все эльфы просто обожают высокие слова? – проворчал подпех. – Какой в них смысл? По-моему, это чушь собачья.

– Нет смысла. Есть вещи, которые невозможно назвать, они всегда будут слишком непонятными.

– Ага. Как то, чем мы тут занимаемся.

– Не гони меня.

– Не буду.

Ветер влетает в окно, качает занавеску.

В настороженной, тяжело раскинувшейся ночной тиши они старались стать невидимками. Искали тропу туда, где никто и ни при каких обстоятельствах не мог бы им помешать ни взглядом, ни звуком. Кажется, в конце концов, после многих осторожных попыток, им это удалось. Они шагнули за грань, существовавшую только в их воображении, но им было достаточно и этого. А потом недолгие минуты полного освобождения изменили стоящих над пропастью, готовых сорваться во тьму существ. Вопросы остались вопросами, ненависть ненавистью, любовь любовью – однако было и еще что-то. То, что невозможно назвать. Что навечно останется слишком непонятным. Несбывшимся. Мимолетным. Ярким. Как сто тысяч солнц.

Крот посмотрел на гобелен над своей головой. Единорог, готовый сорваться с места, все так же вскидывал голову. Ему не хватало какой-то секунды – осуществить мечту.

Подпех закрыл глаза.

Им хватило – мгновения, украденного у вечности. И хотя она не упустит шанса предъявить им свой счет, ни тот, ни другой не жалели. Они были готовы платить.

Этайн пошевелилась, потянулась. Наверное, улыбается, подумал Крот, чувствуя восторг вперемешку со страхом. В какое-то мгновение хотелось бежать куда глаза глядят, но он не дрогнул. Обеими руками, неуклюжими руками, привыкшими к боям и тяжелому труду, Крот держал Этайн. Она казалась невесомой тенью, призраком, которого без труда прогонит свет утра, росой, умирающей после восхода солнца.

Но она была настоящей. Этайн дышала, втягивала воздух забитым носом, вытирала ладошками слезы. Крот молчал. Боялся, что мост рухнет; ведь он такой тяжелый и неуклюжий увалень.

В конце концов Этайн успокоилась и уснула, уткнувшись лицом в его шею и обняв руками. Дыхание у нее было горячим. Крот хранил ее сон, боясь сомкнуть глаза, и так пролежал до самого рассвета. Только услышав, как внизу заскрипели половицы и заворчали подпехи, он сообразил, что реальность вернулась на свое законное место.

Время идти дальше.

Они спустились на первый этаж быстро, чтобы не вызывать подозрений. Сказочник злобно рычал, поднявшись не с той ноги, другие тоже были не в настроении. Не разговаривали.

Наскоро перекусив, подпехи вышли в туман, в котором утопал разрушенный городок. Было сыро и зябко. Этайн куталась в Кротову куртку, которая доходила ей до колен. Подпех вел ее на цепи, и оба продолжали играть свои роли.

Все как всегда. Все по-другому.