Глава 7. Глядите-ка, я тоже не как все!

Миф о велосипедной культуре

При подготовке к гонкам нет ничего лучше доброго фазана, шампанского и женщины.

Жак Анкетиль

Когда читаешь о велоезде, часто натыкаешься на термин «велокультура». Должен признать, что меня всегда интриговало это понятие. Велоезда – бóльшая часть моей жизни. Во многом это и есть моя жизнь. И сама мысль, что где-то есть целая культура, к которой я мог бы принадлежать, мне всегда нравилась. В некотором смысле мы все хотим иметь местечко, где нам уютно и можно быть самим собой. Всем хочется в метафорический бар «Будь здоров», где все знают тебя по имени.

В конце концов, у любой альтернативной культуры есть дом и место, где она стала собой. Если у велокультуры есть дом, это означает, что существует не только метафорический «Будь здоров», но и прямо-таки настоящий «Будь здоров» – в каком-нибудь дружелюбном к велосипедистам городе, где, независимо от того, из какого города я сам, мои колесные собратья примут меня с распростертыми объятиями. Важнее же всего, что у меня к тому же появится глубинно значимое чувство, что я – часть чего-то важного, чего-то масштабнее меня самого. К сожалению, сколько б ни искал бестрепетно эту самую велокультуру, я ее, в общем, не обрел. Нашел я лишь группки велоэнтузиастов, которые называют велокультурой самих себя. А поскольку никакого официального управляющего органа, регулирующего употребление этого понятия, у велосипедистов нет, они обходятся с ним так же, как «знаменитая» пиццерия на углу, которой на самом деле, чтобы пользоваться этим званием, не нужно доказывать, что она знаменита. Это может вводить в заблуждение. Паршиво считать, что перед тобой – кусок вкуснющей «знаменитой» пиццы, а потом обнаруживать, что это всего лишь ошметок мокрого, резинового, заветренного хлеба. В той же мере обескураживает, когда хочешь влиться в велокультуру и обнаруживаешь, что это попросту сборище людей с дизайнерскими курьерскими сумками, посиживающих в барах и глазеющих, как один из них фокусничает на велике. Это не велокультура, это заветренный хлеб. И если мне, бывалому велосипедисту, это видится таковым, новеньких оно должно расстраивать неимоверно: им мир великов представляется бескрайним непостижимым миром крутизны.

Правда же такова: настоящие культуры редко именуют себя таковыми, как и по-настоящему знаменитые штуки едва ли называются знаменитыми. Быть знаменитым означает полную отмену необходимости именоваться знаменитым. Том Круз знает, что он знаменит, и мы тоже это знаем. Он просто Том Круз, а не «знаменитый Том Круз». Люди, именующие себя знаменитыми, просто хотели бы такими быть, а общности, называющие себя культурами, просто рвутся ими стать.

Вот лишь несколько примеров того, что частенько именуют «культурами» их энтузиасты:

Кроссовочная культура

Культура айфонов

Тату-культура

Культура видеоигр

Велокультура

Культура стиля

А вот кое-какие «культуры», которые и в самом деле они:

Культура хопи

Арабская культура

Американская культура

Полинезийская культура

Буддистская культура

Культура вируса простуды

Обратите внимание: первый список состоит из того, что у людей есть, а второй – из того, что они есть (за исключением последнего пункта – об этом вам сообщают врачи). Люди из второго списка используют то и се из первого, но это не делает их тем, чтó они есть. Если у вас есть кроссовки, айфон, татуировка и игровая консоль, вы можете быть частью американской культуры, но совершенно не факт, что вы мультикультурный человек. Даже культуры, которые считают татуаж священным, не определяются им. Вообще-то быть мультикультурным гораздо сложнее, чем питать нежность к Nike или GTA. В Америке то, что люди именуют «культурой», на самом деле «стиль». Что придает «культуре стиля» особенно нелепое звучание. Стиль – это не культура, это ее противополож ность.

Тем не менее мы так сильно отождествляемся со своими пожитками, что отдались им целиком. Наша готовность именовать телефон «культурой» означает, что наши телефоны владеют нами. Им надо скармливать приложения и облачать в защитные чехлы по запредельным ценам. Наши модные наряды – сектантские робы. Наша «культура», само собой, – стиль.

Так что же это значит? Ну, это значит, что если вы не поклонник стиля как стиля жизни, то, уловив где-нибудь термин «велокультура», уносите оттуда ноги – или очень разочаруетесь. Сидеть на околице могучей компанейской шуточки и проходиться по списку имущества с людьми, которые выглядят неотличимо друг от друга, – сплошное «фу».

Что есть, то есть: велоезда – это в основном катание на велике, но имеется кое-что и помимо. Нет ничего зазорного в том, чтобы упиваться историей, экипировкой или даже эстетикой того, чем вам нравится заниматься. Это может быть познавательно и вдохновляюще, – а также вполне разумно желать выразить свою страсть к чему-то. «Велоезда» – больше, чем просто велик или просто езда. «Велоезда» – это всё сразу. И да, это еще и большая часть нашей культуры. Словом, пусть и не существует велокультуры, субкультура велоезды, несомненно, есть.

Субкультуры велоезды. Неизбежное зло или избегаемая тупость?

В отличие от «[вставьте сюда какую-нибудь разновидность имущества]-культур», «субкультуры» – обычно не порожняк, хотя этот не-порожняк зачастую не имеет никакой ценности для кого угодно вне этой субкультуры. Попросту говоря, существуют группировки с заявленной миссией. В той же мере, в какой сырые подвалы гостеприимны к плесени, а аквапарки привлекают людей с прическами «маллет» и скверными татуировками, велоезда – среда, питательная для субкультур, и – хотите верьте, хотите нет – кое-какие из этих субкультур отказываются взаимодействовать друг с другом на основании почти исключительно разницы в отношении к высоте носков. Часть ли это притяжения или же причина, почему не-велосипедисты считают велосипедистов шизанутыми, – трудно сказать.

Есть на белом свете множество людей, которым хватает мудрости и уверенности в себе, чтобы не путаться с субкультурами. Так исторически сложилось, что я к числу таких людей не принадлежу. Помимо велоезды, самой значимой для моей жизни субкультурой стало то, что я для простоты именую «панком». Когда впервые увидел панковскую одежду и услышал панковскую музыку – немедленно завелся. В точности как в сцене из «Придурка», когда Нэвин Джонсон впервые слышит музыку белых людей: «Это такая музыка, из-за которой хочется пойти и стать кем-нибудь!» Конечно, пойти и стать кем-нибудь в основном означало записывать названия музыкальных групп у себя на одежде перманентным маркером, но в те поры казалось вполне значительным.

Панк был заявлением против власть имущих, рожденным на лихих улицах Нью-Йорка и Лондона в 1970-х. К 1980-м, впрочем, панк явно подустал от улиц и взялся разжигать мятежи в летних лагерях по всей Америке, потому что именно там я его для себя и открыл. Тем не менее насущность панка едва ли угасла, поскольку всего через несколько часов, проведенных с моим безы мянным «уокменом» и взятой напрокат кассетой, я не только природнил эту музыку как свою, но и поклялся воевать против властей. Конечно, в моем случае власти олицетворял директор лагеря, милый очкастый человек, сильно похожий на Вуди Аллена и поклонник панамок, по имени Эрик «Шкряб» Скоблёнко. Пьяный от власти (и, вероятно, от антибиотиков) Шкряб не разрешал нам кататься по лагерю на скейтах и заставлял хранить их на балках до конца лета – под угрозой изъятия. Ну так вот, когда я снял наушники, никто – вот прямо никто – уже не мог запретить мне кататься по лагерю на скейте. И никто не мог отнять у меня скейт – пусть только попробуют.

В общем, выяснилось, что личина робости у Шкряба скрывала стальную неумолимость, и пусть я и осмелел благодаря хардкору 1980-х, но Шкрябу оказался не ровней. Он возвратил мне скейт в последний день смены, и я вернулся домой и с ним, и с новым гардеробчиком. (Вообще-то гардеробчик был старый, но на нем появилось всякое понаписанное.) Более того: я привез с собой и самоопределение. Оказавшись дома, я погрузился в этот восхитительный новый мир еще глубже. Вскоре я уже был всюду, всё повидал и даже закупился футболочкой (на Сент-Маркс-плейс, где ж еще?). Для своих одноклассников я сделался непостижим и таинствен, а от других подобных мне даже удостоился вожделенного едва заметного одобрительного кивка.

Но вскоре я обнаружил, что основывать свое самоопределение на субкультуре – штука хитрая, поскольку в пазы других субкультур оно входит не всегда. Так получилось, что я увлекся тогда еще и гонками на «би-эм-иксах» и примерно тогда же совершил свой первый заезд на треке «Ньюбридж-роуд» в Бельморе. Естественно, выбор облачения был чрезвычайно важен, и потому, чтобы явить свою крутизну, заработанную в лагере «Уикила»-транзитом-через-Нижний-Ист-Сайд, я выбрал не самые целые джинсы, самые убитые кроссовки и даже по такому случаю от руки расписал свеженькую футболку. Довершил наряд «про-тековым» скейтбордическим шлемом с щитком-пузырем и защитой для подбородка – и приготовился будить благоговение в собратьях по гонке.

К несчастью, оказалось, что гоночная субкультура «би-эм-икс» отличалась от моей панковской, и когда я занял свое место на старте, мои соседи по гонке не только не возблагоговели, но и имели наглость ржать надо мной, словно вид у меня нелепый. Конечно же, я выглядел нелепо – в потасканной одежде и шлеме я, вероятно, смотрелся как бездомный каскадер, изготовившийся рвануть на своей магазинной тележке сквозь огненный обруч, но сам я так, понятное дело, не считал. Мои соседи смотрелись в равной мере несуразно, поскольку все были облачены в полную мотокроссовую выкладку, вплоть до разноцветных нейлоновых штанов с громадными логотипами по всей поверхности. Они выглядели в точности как детишки, ошивающиеся при «Вел-о-раме Чака» в «Большом приключении Пи-Ви».

Вот так мы, банда ухмыльчивых двенадцатилеток, уже оценивающих друг дружку, ждали, когда падет створ и начнется гонка. В те поры я не догадывался, что этот миг исполнен значения. Штука в том, что, очутившись на треке, я уже весь дрожал от нервов: приложи вы камертон к моему лбу, он, возможно, резонировал бы вслух. Напряжения во мне было больше, чем в спицах, соединявших обода «Арайя» и втулки «Перегрин» подо мной. (Велосипедисты всегда помнят, какие у них комплектующие.) Моя нервозность накалялась, пока не упал створ. А дальше произошло удивительное. Нервозность испарилась, осталась лишь полная ясность. Вся гонка длилась секунд тридцать, но в эти секунды не существовало ничего, кроме трека и меня. Я не тревожился о своих кроссовках, потому что очутился в возвышенном состоянии сознания, где никаких кроссовок нет. Я не тревожился о домашке по природоведению, потому что не было никакого «ведения», а природа делала свое дело независимо от того, обращают на нее внимание или нет. И я не тревожился, подходят ли рукоятки руля к седлу на моем велике, потому что не было никаких рукояток и никакого седла (фигурально выражаясь, конечно. Участвуй я в гонках без седла, моя велокарьера завершилась бы – бессчастно и безвременно.) Мой велик просто гнал туда, куда я хотел, и я засекал своих соперников, не тревожась о них. Те секунды были ближе всего к безупречнейшим в моей жизни. Я влип.

Как это ни прискорбно бывает с мгновениями просветления, ключевая мысль во мне не осела. Через несколько часов я – вынужден признаться, увы, – уже листал журналы и вожделел гоночную экипировку. Разумеется, я неплохо катался в джинсах, но мне нужны были те штаны. Впрочем, я ни на миг не забывал, до чего великолепным было то чувство, и, в отличие от других кратких мгновений упоения, я смог воспроизвести радость гонки не раз и не два. И по сей день я это делаю – и чувствую нервозность, а за ней – упоение, почти в каждой гонке. Это ощущение никуда не девается, и сколько вам беспокоиться за экипировку и снаряжение – считайте, вопрос выбора. Разумеется, эта штука должна работать и всё такое, но в определенной точке это равносильно тревогам о том, в каком костюме лечь в гроб.

Субкультуры – не все сплошь дурные. Иногда увлекает какой-нибудь прикид или автомобиль, и открываешь для себя нечто впоследствии любимое. И всё-таки иногда субкультура существует только лишь бы заманить, и тогда сама она – попросту ловушка. Возня с приманками не только не позволит вам получать удовольствие от того ценного, что скрывается под вашей же субкультурой, но и не даст вам исследовать другую. Хуже одержимости собственным гоночным великом – одержимость собственным гоночным великом, на котором вы никогда не поучаствуете в гонке. Все равно что настраивать инструмент, на котором вы не собираетесь играть. И клясться, что вы будете ездить лишь на велосипеде одной-единственной разновидности («фикс навеки!»), почти так же плохо, как не кататься вообще. Как физическое предприятие, велоезда требует кое-какой вдумчивости относительно снаряжения и экипировки, а где снаряжение и экипировка – там субкультуры. Но помнить следует самое главное: никто не повелевает радостями велоезды и не властвует над ними. Обращайтесь с любой рисовкой как с гонками на «би-эм-иксах» – всякая чепуха испаряется в ту секунду, когда падает створ.