1989

В 1989 году в феврале завершается вывод советских войск из Афганистана. Безрезультатно закончена десятилетняя война, начавшаяся в 79-м, когда Советский Союз ввязался в сложнейший гражданский конфликт в Афганистане. Премьер-министр эпохи перестройки пишет: «О бесценности тысяч жизней погибших советских ребят и сломанных судьбах сказано лучше меня. Я экономист. Я – все о деньгах. В 85-м году Афганистан стоил нам 2,6 млрд рублей, или 7,2 миллиона рублей в сутки. В 87-м – соответственно 5,4 млрд и 14,7 млн рублей в сутки. Я должен назвать эти страшные цифры».

Рыжков – глава правительства с 85-го года. В 89-м, 7 июня, в должности премьер-министра Рыжкова утверждает I Съезд народных депутатов СССР. Съезд народных депутатов – абсолютно новое начинание, возникшее в результате поправок к Конституции. Этот съезд не имеет ничего общего со съездами КПСС. Это новый высший государственный орган. Съезд народных депутатов – практическое начало парламентаризма в стране, которая понятия не имела, что это такое и насколько он необходим. Впервые за долгие десятилетия советской власти в стране состоялось подобие выборов, т. е. на одно место теперь был не один кандидат, как все привыкли, а несколько. Эта неожиданная альтернативность тут же активизировала самые разные политические силы. Кандидаты напрямую шли к избирателям. На митингах, в подземных переходах, у метро раздавали листовки с программами. Я сам так агитировал за своего приятеля. Избирали по территориальным и национально территориальным округам и от общественных организаций по определенным квотам. Большинство депутатов – члены партии. Но это уже не означает, что КПСС сохраняет прежние позиции. Результаты первых же альтернативных и конкурентных выборов вызывают панические настроения в руководстве страны.

Из 160 первых секретарей обкомов не прошли 32. В Ленинграде не избран ни один партийный и советский руководитель, даже командующий военным округом. В Москве – также поражение партработников. Большинство голосов в Москве отдают за оппозиционного политика Ельцина. В числе 2250 депутатов съезда масса людей, которые никогда не имели доступа к общественной политической трибуне. Теперь, в результате выборов, они ее получили. Из этих людей сформируется новая политическая элита, которая во многом настроена более радикально, чем сам Горбачев, а тем более большая часть Политбюро.

Формирование этой элиты идет в прямом телевизионном эфире. Заседания Съезда народных депутатов транслируются по телевидению. Впервые целиком в прямом эфире идет разговор о том, что происходит в стране. В домах по всей стране постоянно работают телевизоры. В коротких паузах люди обсуждают происходящее по телефону. Кто на работе – съезд слушают по радио. Обсуждают везде – в семьях, в транспорте, на улицах. Депутатам граждане шлют телеграммы, которые тут же зачитываются. На этом съезде говорят свободно, к микрофонам – очередь. На этом съезде символом – академик Сахаров. Треть депутатов настроена независимо и критически, две трети – так или иначе под контролем партийного руководства. Эти две трети кричат и хлопают, когда Сахаров зачитывает свой проект «Декрета о власти», в котором предлагается отменить 6-ю статью Конституции о руководящей и направляющей роли КПСС. Сахарова пытаются захлопать, но это не меняет сути происходящего. Сахаров еще перед съездом говорил: «Неизвестно, сколько вся эта оттепель продлится. Нужно под любым предлогом выходить к микрофону и говорить правду. Если мы сможем делать это хотя бы несколько дней, у нас будет другая страна».

Премьер-министр Николай Рыжков пишет в воспоминаниях: «Я с восторгом вспоминаю эти первые в истории страны истинно демократические выборы. Впервые в жизни каждого гражданина появилась действительная свобода выбора власти. Хотя бы даже в том свобода, что он мог никого не выбирать, коли его не устраивал ни один из кандидатов». Рыжков здесь имеет в виду впервые ставшее возможным в 1989 году фактическое голосование «против всех». То есть когда гражданин под собственной фамилией может открыто выразить свое неприятие власти и недовольство условиями жизни. То есть у гражданина нет своего кандидата, но существующая жизнь вызывает у него протест, и он это не скрывает. Раньше, в СССР, это было исключено.

Рыжков говорит, что

«партия, по сути, выборы проиграла. После выборов начался массовый выход из КПСС, а руководство продолжало уверять: пусть, мол, крысы бегут с корабля». Про старые советские выборы говорит: «Показушные, все было расписано заранее: кто, куда и за кем».

Отношения Рыжкова с партией определяются его профессиональной принадлежностью. Рыжков – не партийный функционер, человек с огромного советского завода, с Уралмаша, прошедший там все ступени до генерального директора, бывший замминистра тяжелого машиностроения СССР, потом зампредом Госплана. Он – человек, долгое время под разными углами зрения наблюдающий советскую экономическую систему. Он знает, что цивилизованный мир устроен по-другому. Он знает, что у нас возможности своевременных реформ упущены, и знает, почему упущены.

В воспоминаниях Рыжков напишет:

«У нас партия руководила всем. Это бессмысленная и вредная монополия».

Через пять страниц воспоминаний – снова:

«Я опять о гипертрофированной роли партии, это – боль моя…

Экономическую политику определяют обкомы и парткомы. А отбери у них экономические рычаги – с чем они останутся? С набором лозунгов о руководящей роли партии? Пе-ет, они замечательно понимали, что вся их руководящая роль только и держится на том, что они давно влезли в экономику».

«У меня в семье, – пишет Рыжков, – не было членов КПСС. Отец работал в шахте. Он о членстве в партии не думал. Брат тоже не вступил».

Рыжков пишет, что он вступил в партию после XX съезда.

Рыжков с неприкрытым раздражением поминает 6-ю статью Конституции о руководящей роли КПСС. Ту самую 6-ю статью, против которой на первом съезде депутатов в 89-м выступал Сахаров, против которой в том же 89-м году в Москве на демонстрацию выходит почти 500 тысяч человек. У Рыжкова к 6-й статье свой счет:

«Она легализовала право секретарей и работников ЦК командовать правительством СССР, причем командовать беззастенчиво… В Совет министров частенько приходили на подпись постановления Совета министров, но подготовленные в ЦК. И не дай бог какому-нибудь совминовцу возмутиться, что без него его женили».

У Рыжкова не раз в воспоминаниях попадается однозначно окрашенное словечко «цэкисты». Точно так же, как словечко «гэбисты».

Рыжков абсолютно адекватно, зряче воспринимает происшедшее. Четко формулирует: «Былые вожди превратили идею партийности в идею государственности, а саму партию – в государство, экспериментировали, как хотели, и только ради одного – удержать власть». И дальше Рыжков пишет: Ленин и Троцкий ввели уравниловку. Сталин создаст «равенство нищих». А ведь Маркс говорил о равенстве стартовых возможностей. И именно такие общества богато живут в Европе и в Америке.

Коллективизацию Рыжков называет уничтожением деревни. Про властные структуры, занятые сельским хозяйством, Рыжков говорит, что они «работали против народа». Слово «крестьянин» давно вызывает грустные ассоциации: «некто грязный, полуголодный, косноязычный и малограмотный».

В связи со всем этим инженер и экономист Рыжков напишет о Сталине с большим чувством, чем любой политик: «Скверным он был экономистом, «вождь и учитель». Он всегда знал, как надо, «товарищ Сталин И. В.». И его вина (а наша беда), что история развивается вопреки его прогнозам и предначертаниям. Наше социалистическое хозяйство осталось у разбитого корыта».

У Рыжкова исчерпывающе простые формулировки в отношении Сталина: «довел, как говорится, до ручки». Для Рыжкова очевидно: придуманная Сталиным замкнутость, зашоренность, закрытость страны – это отличный способ сохранения власти.

Теперь в стране – перестройка. А он, Рыжков, – премьер-министр ядерной супердержавы в период ее экономического краха. Экономику, у руководства которой он оказался, Рыжков оценивает в следующих выражениях:

«… наша допотопная, скверно организованная экономика, куда ни кинь – всюду клин».

Плюс к этому на премьерство Рыжкова выпадает авария на Чернобыльской АЭС в 86-м и землетрясение в Армении в 88-м. В Чернобыль Рыжков ездил через несколько дней после аварии. Позже еще раз ездил. На вопрос, почему о Чернобыле сразу не дали информации, отвечает: «Может, зря не дали». Но это, говорит, в советском порядке вещей, гласности в мае 86-го еще в помине не было. Говорит, что в Москве у него сразу же возникло беспокойство, все ли достоверно известно о том, что творится в Чернобыле. Это беспокойство точно отражает реальные советские отношения между центром и регионами. Именно поэтому, из практических соображений, премьер-министр СССР сам лично должен быть в зоне ЧП. Иных способов выяснения ситуации нет.

«Но, – напишет Рыжков, – из того, что надо было тогда в первейшую очередь сделать, все было сделано. Мы бросились закрывать эту амбразуру так, будто все это в последний раз, будто другого ничего не существует. Но почему мы не умеем трудиться на совесть в покое и мире? Что это?»

В 88-м Рыжков будет в Армении на следующий день после 10-балльного землетрясения. Разрушены 4 города, один, Спитак, полностью. Рыжков пишет: «Службы спасения людей в экстремальных условиях в СССР не было. Только горноспасатели. Мы поражались, когда видели оборудование спасателей, прибывших из-за рубежа. И собак, умеющих чуять людей под развалинами, у нас не было». Рыжков о себе тогда скажет: «Я всего лишь премьер-министр многострадальной и бедной страны. Я шел по разрушенному Ленинакану, шел и плакал, не стесняясь собственных слез». Позже, в 90-м году, и по другому поводу Анатолий Собчак, тогда председатель Ленсовета, назовет Рыжкова «плачущим большевиком». В Армении Рыжков своих слез не стеснялся, в своих воспоминаниях пишет: «Действительно, плачущий большевик». На самом деле большевиком он не был. Не в смысле членства в КПСС. А в том смысле, что Рыжков не был политиком, тем более политиком периода революции. Экономическое звено в руководстве страны не имело веса, адекватного ситуации, и силами Рыжкова этот вес взять не могло. Горбачев Рыжкову – не опора. У Горбачева свои проблемы: социальная динамика в стране активнее, чем перестройка в его, горбачевском, понимании. Он держится за партию, а страна уже против партии, и его авторитет быстро падает. Так что Рыжкову Горбачев точно не опора.

Из всех Генеральных секретарей Рыжков любил Андропова. Андропов позвал его из зампредов Госплана в ЦК, где сделал его начальником Экономического отдела и секретарем ЦК. Андроповское предложение дает Рыжкову ощущение неожиданной востребованности. Это особенно яркое ощущение, если учесть общий фон в стране, который Рыжков воспроизводит в воспоминаниях: «К 83-му году «душность атмосферы» в стране достигла, по-моему, максимума: дальше – смерть. Прекратился рост жизненного уровня людей. Остановился рост доходов государства. А самое страшное – нравственное состояние общества. Оно описывается словами старой песни: «Последний нонешний денечек». Тем и жили, как в самый «последний денечек», завтрашнего не ждали. Ни черта не делали толком, пили по-черному, воровали у самих себя, брали и давали взятки, врали в отчетах, в газетах и с высоких трибун, упивались собственным враньем. И над всем этим раздольем на миллионах транспарантов написано: «Верным путем идете, товарищи!»

Вот в это время Рыжков был зампредом Госплана. Госплан – это то место, откуда трудно не увидеть реальное положение дел в экономике. Именно поэтому Рыжков и говорит, что его должность располагала к экономическому диссидентству и высказыванию крамольных для того времени мыслей. Подобралась компания, которая в госплановских кабинетах по вечерам обсуждала возможные варианты экономических действий. И тут вдруг Андропов вызывает Рыжкова, задает вопросы по состоянию советской экономики и предлагает возглавить экономический отдел ЦК, т. е. вроде дает шанс на какие-то изменения. Через год создается Комиссия Политбюро по совершенствованию Управления народным хозяйством.

Егор Гайдар, который работал в Комиссии, будучи сотрудником Института системных исследований, вспоминает: «Формально руководил Комиссией председатель Совмина Тихонов. Ее реальным мотором был секретарь ЦК КПСС по экономике Рыжков. Для части партийного руководства это был способ выпустить пар, для другой части – надежда сформулировать программу, которую можно будет воплотить в жизнь, если они придут к власти. Позиция Тихонова была первой, позиция Рыжкова – второй». Комиссия имела две секции. В первую входили ключевые заместители министров экономического блока. Во вторую – директора экономических институтов. Вторую секцию возглавляет Джермен Гвишиани, директор института, в котором работал Гайдар. В рамках этой секции Комиссии Политбюро возникают контакты с молодыми экономистами из Ленинграда, в числе которых Анатолий Чубайс, Сергей Васильев, Сергей Игнатьев, Оксана Дмитриева, которые впоследствии станут действующими лицами новейшей истории России. Гайдар вспоминает:

«Нами была подготовлена программа умеренных, постепенных реформ советской экономики, основанная на гипотезе, что у власти есть желание провести их до наступления катастрофы. Это была комбинация венгерских и китайских реформ».

Научная секция Комиссии Политбюро полностью одобрила программу. Ее представили руководству. Руководство сказало: «Вы что, хотите рыночный социализм построить? Забудьте! Это за пределами политической реальности». Это было весной 85-го, когда Горбачев только пришел к власти и никто в стране и мире не знал, что скоро начнется перестройка и как она пойдет. В десятилетиями зажатой стране на первый план с открытием гласности вырвалась политика. Экономика не стала мотором перестройки. Рыжков говорит, что экономика была Золушкой. Гайдар с ним согласен, говорит: «Руководство страны не хотело проводить системные и постепенные реформы. К 1991 году дошло до полномасштабной экономической катастрофы. К этому времени говорить о постепенных реформах по китайско-венгерской модели могли только клинические идиоты».

Рыжков про 91-й год пишет:

«Экономика грозила развалиться до того, как начнет действовать любая дальноприцельная программа».

Более того, и про 89-й год Рыжков говорит:

«1989 год стал видимым началом крушения всех моих премьерских надежд».

Он вообще эмоциональный человек, Николай Иванович Рыжков. Он с чувством вспоминает, как его поцеловал умирающий Андропов. А так как Рыжков сам мечтал об экономических реформах, то принял андроповский поцелуй за благословение, а Андропова стал называть реформатором.

Более естественным выглядит душевный подъем Рыжкова, когда он вспоминает о самом начале их совместной работы с Горбачевым: «Запирались в кабинете Горбачева, сидели с утра до ночи, а вернее, ходили и даже ползали, поскольку документы, справки, статьи, записки не умещались на длиннющем столе, мы раскладывали их на полу и ползали между ними, отыскивая нужную идею, нужную цифру».

По воспоминаниям Управделами Совмина СССР Михаила Смиртюкова, изначально на должность премьер-министра рассматривались два кандидата – Николай Рыжков и Владимир Долгих. Оба в прошлом руководители крупнейших предприятий: Рыжков – Уралмаша, Долгих – Норильского горно-металлургического комбината. Но Долгих к 85-му уже 13 лет был секретарем ЦК, имел большой вес в партаппарате. По мнению Смиртюкова, «Долгих, получив пост премьера, со временем мог стать конкурентом Горбачева. Рыжков же – человек более мягкий». Экономист академик Абалкин (бывший замом Рыжкова), напротив, считает Рыжкова упрямым в отстаивание собственной позиции. Оба мнения при этом не исключают эмоциональности в его восприятии происходящего. Вплоть до инфаркта в прямом медицинском смысле.

Рыжков хотел постепенности, поэтапности перестройки экономики. Этого же хотели и советские ученые-экономисты, включая молодых Гайдара с Чубайсом. Но советская экономическая классика, с ее иллюзией вечной стабильности, в середине 80-х начинает быстро отходить на задний план. Падают цены на нефть.

Нефть – единственная настоящая валютная опора экономики СССР. На доходы от продажи нефти давно закупается зерно, потребительские товары, обслуживается внешний долг, финансируется армия и ВПК. От цен на нефть зависит весь советский бюджет. Когда в 1979 году советское руководство вводило войска в Афганистан, оно, судя по всему, не думало о том, что цены на нефть могут измениться. Хотя хорошо известно, что цены на нефть зависят не только от экономических, но и политических факторов.

Более того, очевидно, что и КГБ во главе с Андроповым не выполнил своей первейшей обязанности по обеспечению безопасности страны.

В 1981 году руководитель ЦРУ США Кейси совершает визит в Саудовскую Аравию. Саудовская Аравия воспринимает советское вторжение в Афганистан как потенциальную угрозу для себя. Вследствие этого меняется отношение Саудовской Аравии к Соединенным Штатам, т. к. поддержка супердержавы оказывается крайне существенной в новой ситуации. Штаты, в свою очередь: нуждаются в низких ценах на нефть.

По совокупности интересов Саудовская Аравия втрое увеличивает добычу нефти – и это оборачивается беспрецедентным в истории обвалом цен. Получается, что КГБ проспал ответственный момент в мировой политике, что странно, потому что именно Андропов неоднократно участвовал в манипуляциях нефтяным рынком. Так, в 1974 году КГБ содействовал Народному фронту освобождение Палестины в ведении нефтяной войны против союзников Израиля. В частности, КГБ поставлял специальные технические средства для диверсионных действий, а именно для ударов по крупным нефтехранилищам и супертанкерам в различных регионах мира. Либо в КГБ знали, что идут переговоры между США и Саудовской Аравией, сообщали об этом в Политбюро, но там были слишком увлечены игрой в Афганистане, а сам Андропов был слишком близок к высшей власти, чтобы ломать свою игру давлением на Брежнева. То есть ни в каком смысле не просчитанная советская авантюра в Афганистане к 1985–1986 гг. обваливает советский бюджет.

Рыжков, только ставший премьером в 85-м, не скрывает эмоций: «Как будто специально, нарочно, именно в 1986 году на мировом рынке произошло резкое снижение цен на нефть и газ». Его можно понять. Рухнула основа экспорта, и ее абсолютно нечем заменить. Рыжков говорит:

«Наши товары на мировом рынке не конкурентоспособны. Продукция машиностроения шла практически только в социалистические страны. «Капиталисты» брали менее 6 %».

И дальше Рыжков с досадой:

«Если что и было у нас конкурентоспособное на мировом рынке, то это оружие. Поставляли соцстранам и некоторым странам Азии и Африки. По политика не позволяла нам торговать с теми, кто не исповедовал социализм. Яна собственной шкуре почувствовал, что такое торговать оружием с так называемыми друзьями. Это постоянно растущий долг за наши же поставки. Одно только общение с несгибаемым вождем Ливийской Джамахирии Муаммаром Каддафи, с легкостью опаздывающим навстречу аж на полчаса, чего стоило!»

Рыжков бесконечно может вспоминать о советской экономике. «Вот, – говорит, – было такое понятие: «экспортная продукция». Мол, что для себя – можно похуже, а для зарубежных партнеров уж расстараемся. Стонали, но старались». К Рыжкову, директору Уралмаша, приходили начальники цехов, жаловались «Николай Иванович, давайте откажемся от экспорта. Ведь мука-же, а не работа! Каждую гайку прокрась». Рыжков говорит:

«При всеобщей разболтанности и при отсутствии конкуренции на внутреннем рынке экспортная продукция худо-бедно поддерживала уровень производства. И только. Другую выгоду от нее я, директор завода, не видел».

Валюту за проданные изделия получало Министерство внешней торговли, а директор Рыжков ходил и клянчил валюту на приобретение нового оборудования». Говорит: «Хорошо, коли давали, а могли и послать подальше». И тут же продолжает: «Как мы все тянулись к импортному оборудованию. Выпрашивали, выскандаливали то, что нами же было заработано. Побеждал тот, у кого больше пробивной силы, лучше связи».

В 86-м, при Рыжкове, выходит постановление ЦК и Совмина, которое позволяет предприятиям самостоятельно выходить на внешний рынок. Это ломает советскую монополию внешней торговли. То есть теперь продал – получил. Валютная прибыль – в карман предприятия. Дальше можешь покупать оборудование по собственному усмотрению. Кроме того, на часть валюты можно покупать потребительские товары для работников предприятия. То есть схема прекрасная. В реальной жизни все пошло по-другому.

Иного и не могло быть. Удивляться нечему. Советская власть не могла пройти даром для страны. 30 лет интенсивного сталинского руководства воспитали презрение к собственности, презрение к закону, отбили самостоятельность, инициативность и навыки ведения собственного хозяйства и полностью исчерпали трудовой энтузиазм. Следующие 30 лет советской власти, по сути, были массовым отдыхом от сталинизма и у руководства, и у народа. Это была заслуженная пенсия целой страны. Чисто советская радость от иждивенчества. Первые экономические возможности основная масса людей использует в соответствии с историческим воспитанием, т. е. не верит, что оттепель надолго, и поэтому стремится урвать клок с давшего слабину государства.

Все начали продавать все подряд, все, что на предприятиях было ликвидно, пусть дешево, по демпинговым ценам, главное – продать. Очень быстро пошел бартер – прямой товарообмен. Больше всего все хотели приобрести товары народного потребления. Советский дефицит на все всех достал. Поэтому в ход шло дефицитное сырье, цветные металлы, любое оборудование – только чтобы получить взамен одежду, обувь и еду.

Кроме того, в 86-м принят Закон об индивидуальной трудовой деятельности, разрешавший частную деятельность в создании кооперативов по производству товаров народного потребления и оказанию услуг.

Кроме того, в 87-м принят Закон о государственном предприятии. Закон дает свободу в распоряжении прибылью, позволяет создавать советы трудовых коллективов, разрешена выборность директоров. Это первые спустя 65 лет после НЭПа шаги в направлении либерализации экономики. Рыжков на Политбюро в феврале 87-го говорит:

«Десятки лет мы отвергали кооперацию. И может быть, многих безобразий не было бы, если бы мы шли от Ленина, как начато было в 20-х годах».

Вне стен Политбюро до Ленина никому нет дела. По-крупному в кооперативную деятельность с ходу включается Комитет государственной безопасности. Под его крылом создается государственно-кооперативный концерн, который начинает торговлю оружием. В 89-м дело вскроется. Будет скандал, который затронет и Рыжкова. Рыжков оправдывается, говорит, что в КГБ вроде как «жуликов меньше, чем в других структурах, и что «в деловых качествах гэбистов» он не сомневался. Потом Рыжков скажет, что его «откровенно дурили».

Уровнем ниже – та же история. Полученную самостоятельность члены советов трудовых коллективов воспринимают буквально. Раз в ход пошел революционный лозунг «заводы рабочим», значит, в первую очередь следует поднять работникам зарплату. В кооперативах зарплата растет еще быстрее и в 1989 году вдвое превысила зарплату рабочих и служащих. Но тенденция и в кооперативах, и на госпредприятиях одна и та же: люди одни и те же. Более того, большинство кооперативов создается при государственных предприятиях. Кооператив берет сырье у госпредприятия по госцене, изготовляет, условно говоря, вареные джинсы из этого сырья и продает по рыночной цене. Или просто перепродает продукцию госпредприятия, а прибыль делится между руководством предприятия и кооперативом. Это и есть начальный период сколачивания будущих состояний.

Рыжков объективно оценивает то, что получилось после начала экономической либерализации:

«Да, люди стали получать больше денег, к этому мы стремились. Но деньги появились, а товаров не прибавилось. Это называется «неудовлетворенный спрос».

То есть денег у людей стало больше, но в оборот они не идут, их не на что потратить. У советского государства нет товаров. И купить за границей не на что, потому что нефтяные цены упали. А на закупку самого необходимого пущены валютные резервы, которые быстро истощаются и не пополняются. При этом сохраняются высокие оборонные расходы, расходы на содержание просоветских режимов, траты на лоббистские проекты, до 89-го года на войну в Афганистане, плюс растущие внешние долги. Сочетание старых советских экономических привычек с несистемными шагами по либерализации экономики вводит страну в финансовый кризис.

Рыжков в курсе, что следует безотлагательно делать в этой ситуации. Он прямо говорит: «Реформы в экономике – или их надо проводить полностью, или не проводить вовсе». Это Рыжков о том, что надо было проводить реформу ценообразования. «Осенью 87-го, – говорит Рыжков, – мы настойчиво ставили вопрос о реформе цен. Давайте от слов к делу пойдем, хватит болтать о реформах. А нам в ответ: подождите, не спешите, еще не время, народ нас не поймет». Рыжков говорит: «Я не настоял. И это была крупная ошибка». Горбачев не поддерживает Рыжкова с реформой ценообразования. У него, Горбачева, начинает падать рейтинг, и он боится любых действий, которые могут усугубить это падение. Ни в 87-м, ни в 88-м никаких изменений в ценообразовании не происходит.

В 89-м на II Съезде народных депутатов премьер Рыжков делает доклад: «Крайне сложное экономическое положение страны. Бюджетный дефицит. Мы жили не по средствам. Валютный дефицит. Сырьевая зависимость. Хронически больная инвестиционная деятельность, монополизация производства, порочная ориентация на развитие тяжелой индустрии, крайне неблагополучная экология. Отсталый технический уровень, невосприимчивость народного хозяйства к техническому прогрессу».

В этом же докладе Рыжков скажет:

«Без реформы ценообразования экономическая реформа невозможна. При сохранении старой системы цен главные проблемы решить нельзя».

Потом в воспоминаниях напишет:

«Уверенно считаю, главной ошибкой для нас – реформистов – было то, что мы разорвали реформу как раз на этом, самом принципиальном для нее вопросе».

Денег у людей на руках все больше, цены старые, неизменные, советские. Товары исчезают на глазах. То, что будет после 89-го года, Рыжков называет «начинающимся хаосом». Тем не менее действия другого правительства, правительства Ельцина-Гайдара вызовут у Рыжкова активное отторжение. В этом много личного. Он и не скрывает, говорит: «Нам не дали попытаться. Мы не успели».

Обида Рыжкова, в сущности, в том, что не достался ему президент, который подтолкнул бы его и прикрыл бы. И положил бы на это свой рейтинг.

Он оценил выступление Ельцина на 19-й партконференции. «Я уважаю Ельцина за то, – пишет Рыжков, – что он смог сказать в лицо участникам партконференции то, что он думал о них». И тут же добавляет: «Позже, на совещании в ЦК, я тоже говорил о катастрофической потере авторитета партии. Я говорил о замшелости руководящей структуры партии. Я никогда не дорожил казенным креслом. Если о каком кресле и жалею, то лишь об уралмашевском. Напрасно поддался я на уговоры и ушел с завода. А в Политбюро мои коллеги мне руки выкручивали».

В оппозиционной среде сильных политических союзников Рыжков не искал. Более того, в 91-м Рыжков окажется конкурентом Ельцина на президентских выборах в РСФСР, хотя в воспоминаниях пишет, что «упрямо отказывался от выдвижения своей персоны в президентскую должность». Пишет, что «никогда не рвался к власти». Историческим фактом является то, что Ельцин однозначно победит на выборах в 91-м и они с Гайдаром будут делать то, что другие по разным причинам не сделали в свое время.

Рыжков, что бы он ни говорил потом, отлично знает факторы, которые усугубят положение тех, кто пойдет на отложенные при нем, но неизбежные реформы.

Знает, как население хочет немедленно получить результаты реформ. Но как премьер-министр понимает, что быстрые результаты нереальны. Говорит, что наши условия «дремучие», «экономика бедная и неповоротливая». А люди хотят увидеть результат. В 89-м при нем, при Рыжкове, начинаются шахтерские забастовки. Первая – в Норильске. Потом – по стране. В Кузбассе, в Донбассе, в Караганде. Потом бастовать начнут уже не только шахтеры. Рыжков напишет: «В 90-91-м бастовали все, кому жилось и работалось скверно, а скверно в нашей стране по-своему было всем».

Рыжков знает цену Верховному Совету, его деятельности в период реформ: «Мы стремились уменьшить дефицит бюджета, ограничить расточительность в столь сложный период реформ. Но именно депутаты Верховного Совета требовали введения в госбюджет все новых и новых статей расходов. Многие стремились решить свои отраслевые, региональные, политические проблемы».

А помимо всего этого на премьерство Рыжкова приходится начало фактического развала страны. Отдать должное Рыжкову: в своих воспоминаниях он не говорит: почему? как же так? это злой внешний умысел. Нет, он пишет: «Национальный вопрос не был решен. С приходом гласности нации и народности должны были заявить о своих национальных проблемах. Сколько же ненависти накопили мы за долгий совместный путь к «зияющим высотам»!»

У Рыжкова – личные впечатления от одного из локальных конфликтов.

В июле 1989 года Рыжков был в Узбекистане после трагических событий в Фергане, где произошло кровавое столкновение между узбеками и турками-месхетинцами. Рыжков сам только сейчас узнал о предыстории этого конфликта. Поэтому в воспоминаниях так подробно пишет о ней. В 1944 году турки-месхетинцы по решению Сталина были депортированы из Грузии, где жили в Месхетии. Турок-месхетинцев выселяют из Грузии в Казахстан, Киргизию и Узбекистан. Точно так же, как выселяли из других мест другие народы – чеченцев, ингушей, балкарцев, карачаевцев, калмыков, крымских татар, курдов, немцев.

Рыжков подробно пишет: «Когда турок изгнали из Месхетии, на их земли насильно переселили грузин из других районов, хотя в Месхетии мало пахотной земли. И мало кто хотел туда ехать. В годы перестройки турки-месхетинцы начали требовать возвращения на Родину. Они прожили в Узбекистане более 40 лет. Они благодарны узбекам, что не дали умереть с голоду после депортации по сталинскому решению. Но они, турки-месхетинцы, никогда не чувствовали себя равными в Узбекистане. Не могли получать высшее образование, только работа на земле».

Рыжков вспоминает: «Я сидел на лавке, на жаре, в лагере десантников, куда вывезли месхетинцев после кровавого конфликта в Фергане. Я сидел на лавке и слушал этих бесконечно усталых людей. Они спрашивали меня: разве мы виноваты в том, что сорок с лишним лет назад нас выкинули с родной земли? И я отвечал им: нет, вы не виноваты».

«Еще в 88-м году, – говорит Рыжков, – с обострением национального вопроса по всей стране был дан необратимый толчок к распаду государства. А экономика не выдержала общей нестабильности».

То есть бывший премьер знает, каково это – проводить реформы, когда государство не функционирует. Когда оно дряхлое – как при нем или нарождающееся – как в 91-м. Рыжков будет искать себе оправдания: «Если существует государство – возможно решение сложных экономических проблем. А тут уж, когда государства нет, продвигайся вперед, не продвигайся – результат все равно отрицательный». Но возьмет себя в руки и скажет:

«Время казарменной экономики все-таки действительно и навечно кончилось, это я вам как бывший премьер говорю».