1988

1988-й – третий год перестройки. На этот, третий год выходит наружу, становится очевидным, неприкрытым жесткое противостояние в главном руководящем органе страны – в Политбюро ЦК КПСС.

На высшем партийном уровне главным оппортунистом считается Александр Николаевич Яковлев.

Сам Яковлев по праздникам вместе с остальными членами Политбюро стоит на трибуне Мавзолея. Яковлев вспоминает:

«Член Политбюро, секретарь ЦК, власти – хоть отбавляй. Я даже не помню, что чувствовал, когда, стоя на трибуне Мавзолея, смотрел на колонны людей, на лозунги, зовущие на труд и подвиг во имя партии. Сказать, что торжествовал или радовался, пожалуй, не могу. Любоваться с трибуны на собственный портрет было как-то неловко. Но резкого нравственного отторжения не было. Я не один раз пытался как-то сформулировать свои трибунные чувства, но ничего путного, хотя бы для себя, не получалось».

Именно этот человек, Александр Николаевич Яковлев, со смешанным чувством смотревший на собственные портреты с трибуны Мавзолея, автор идеи гласности, с которой началась новейшая история на территории СССР. Именно он в декабре 85-го года в записке на имя Горбачева изложил собственное представление о том, каким путем должны пойти преобразования в стране. В этой записке – о гласности, о реальных выборах, о независимой судебной системе, о правах человека. Яковлев говорит, что в той записке он писал, что все это приведет к укреплению социализма и партии, хотя понимал, что радикальные изменения приобретут собственную логику и одновластию партии и сталинистскому социализму места точно не останется. Революционный текст о гласности в доклад Горбачева на XXVII съезде напишет Яковлев.

Яковлев продолжает:

«Если бы знали делегаты съезда, чему они аплодируют, знала бы номенклатура, что гласность – мощнейшая мина под тоталитарный режим, но нет, тогда не поняли. Как говорится, сладко проглотили, да горько выплюнули».

Гласность как книжное, газетное, журнальное, кинематографическое, телевизионное раскрепощение страны Горбачев и Яковлев смогут запустить. Они это сделают в связке с широкими слоями интеллигенции. Консервативная часть высшего руководства, выражая интересы широких слоев номенклатуры, поведет сопротивление старым испытанным способом, т. е. не гнушаясь ничем.

Помощник Горбачева Черняев вспоминает, что по старой советской традиции якобы в адрес Лигачева поступило письмо от какого-то инженера. Инженер возмущается передачей «Взгляд», в которой «несимпатичные молодые люди еврейской национальности» навязывают свои сомнительные взгляды «общесоюзной аудитории».

Программа «Взгляд» – знаковая для нашей новейшей истории. Идея программы принадлежит ныне легендам российского телевидения Эдуарду Сагалаеву и Анатолию Лысенко. «Взгляд» начал выходит в октябре 87-го. Эта идея поддержана Яковлевым.

Лигачев, получив письмо по поводу «Взгляда», немедленно разослал его секретарям ЦК и поручил своим людям в Отделе пропаганды ЦК и в Отделе культуры ЦК «разобраться и принять меры».

Черняев пишет, что «Горбачев узнал о происходящем, никак не отреагировал. Потом вдруг стал говорить: «Я же Лигачева знаю много лет. Всякое видал. Он честный. Но культурки не хвата… Уровень. Что поделаешь?»

Горбачев скажет, что знает, как решить проблему: он «определит» Лигачева на сельскохозяйственный отдел. В самом Горбачеве нет ни капли национализма. Но Горбачев аппаратный и природный противник жесткого размежевания в своем ближайшем окружении. Это не снимает и не может снять противостояния, которое чем дальше, чем больше будет переходить в войну, пока не дойдет в 91-м непосредственно до путча с танками.

В 88-м году противостояние в высшем эшелоне власти не могло не проявиться, потому что в предыдущем, 87-м году были официально провозглашены намерения, которые не могут не затронуть основы существования партийной номенклатуры. В январе 87-го года на Пленуме Горбачев заявил: надо превращать КПСС из госструктуры в политическую партию. Других партий на тот момент в стране нет. И речь не идет о том, чтобы КПСС с кем-то конкурировала.

Разговор о другом. Партийные структуры по всей вертикали всегда неусыпно и непрофессионально руководили экономикой. Отделы ЦК КПСС всегда управляли всеми без исключения министерствами. Так вот теперь КПСС должна прекратить терзать экономику. Это страшная угроза для партийной бюрократии.

Кроме того, предлагается выдвигать на руководящие посты беспартийных. Это тянет на подрыв устоев. Кроме того, Горбачев вспомнил о существовании Советов – власть вообще-то в стране называлась советской. Так вот теперь оказывается, что Советы должны быть подлинными органами власти. А для этого намечено провести выборы в Советы на альтернативной основе. Это вообще неслыханно.

С 1918 года выборы заключались в голосовании за единственного кандидата на каждое место. И кандидат этот определялся в партийных структурах.

То есть все это, вместе взятое, ломает игру, отлаженную десятилетиями. И тут есть за что биться.

Кроме этого, принципиального для номенклатуры, есть еще один момент. Менее жизненный, но все же. Гласность вынесла на поверхность, на всеобщее обсуждение советское прошлое. Открылся страшный сундук, стоявший все время в углу, к которому детям не давали притронуться и не говорили, что в нем. Да и мало кто членораздельно смог бы сказать, если б захотел.

У многих семейные истории вообще не доступны для понимания нормальными, психически здоровыми детьми. Как рассказать им, что их прадедушка собственноручно ради идеи вышвыривал малых детей и стариков на мороз, или выламывал иконы в церкви, или, не дрогнув, давал срока женщинам, которые подобрали жалкие колоски в разгар голода, чтобы спасти своих детей. Что прадедушка, верный солдат партии, готов был на все, и выбился в начальники, и получил две комнаты в Ленинграде. И мы верили и были счастливы. А потом вдруг твоего прадедушку ночью арестовали, увезли, и больше мы его не видели. А его сын, то есть твой дедушка, отрекся от своего отца. Ему так велели в школе, если он честный пионер. Но нас все равно выселили из квартиры. На прадедушку твоего написал донос его приятель, они вместе то ли раскулачивали, то ли с троцкистами боролись. Через двадцать лет твоего прадедушку реабилитировали. А теперь, еще через тридцать лет, сейчас вот, в 88-м, мы стали читать и о раскулаченных, и о погибших священниках, о погибших поэтах. И нам их жалко и себя жалко.

Советское общество в массе пребывает в растерянности. Оно впервые на своей земле столкнулось с тем, что в политике, в культуре существует многообразие. Это делает картину жизни более сложной, люди к этому не подготовлены, за годы советской власти они привыкли к тяжелому, но простому. Консервативная часть высшего партийного руководства, озабоченного собственным будущим, не может не поиспользовать эту социальную растерянность.

В 88-м консервативная часть Политбюро мобилизует реакционную, сталинистскую часть низовых партийных организаций. Классикой этой мобилизации становится статья преподавателя Ленинградского технологического института Нины Андреевой.

Первоначально было письмо на полторы страницы, которое Андреева вместе с мужем написала в ЦК. Письмо глянулось. В Ленинград направили завотделом науки газеты «Советская Россия» с бригадой редакторов. Они встретились с Андреевой, текст письма переработали в статью.

Андреева надежный автор. В свое время специализировалась на анонимках и даже была исключена из партии. Но впоследствии восстановлена в партии по рекомендации из КГБ. То есть действительно подходящий для дела человек. Заказчик статьи Андреевой – член Политбюро Лигачев. Статью одобрили на узком совещании секретарей ЦК КПСС. Далее – указание о перепечатке статьи в местных газетах. Все это в отсутствие в Москве Горбачева и Яковлева. Статья Нины Андреевой под заголовком «Не могу поступиться принципами» выходит в газете «Советская Россия» 13 марта 88-го года. Статья начинается рассуждением о том, на какие только темы не приходится преподавателю вести разговоры со студентами. Сразу уточняется, что многие проблемы подсказаны западными радиоголосами и теми соотечественниками, кто не тверд в своих понятиях о сути социализма.

Итак, пишет Нина Андреева: «Ходим со студентами по аллеям, любуемся знаменитыми дворцами, статуями – и спорим. Спорим! Особенно много споров среди студентов возникает о прошлом страны». Нина Андреева задушевно пишет: «Смотрю на своих юных разгоряченных собеседников и думаю: как определить им верное понимание недавней нашей истории».

Главное, конечно, И. В. Сталин, его место в истории нашей страны. Нина Андреева убеждена, что, несмотря на происки Запада, Сталин в будущем получит однозначную оценку. А разговоры о страхе, о терроре только дезориентируют молодежь.

Драматург Шатров с его пьесами о большевиках и писатель Рыбаков с его антисталинскими «Детьми Арбата» обвиняются в фальсификации истории.

Дальше в статье то, что Нина Андреева с мужем вряд ли могли прописать. Это любимая работа штатных авторов. Они актуализируют тему. От Сталина переходят к Троцкому, от Троцкого, естественно, к национальному вопросу, а дальше непосредственно к тому, что кто-то теперь, в 1988 году, уезжает из СССР. В лучших советских традициях слово «евреи» не употребляется. Отъезд из СССР раньше был крайне затруднен. Перестройка дала право на свободу выбора места жительства и передвижения. В статье Нины Андреевой выезд из страны расценивается как классовая и национальная измена. Естественно, это прикрывается ссылкой на Маркса и Энгельса, которые называли некоторые нации «контрреволюционными». Подчеркивается: да, именно целые нации. Дальше нельзя не процитировать текст, потому что люди старались: «Маркс с Энгельсом давали нелицеприятные оценки ряду наций, в том числе русским, полякам, а также и тем национальностям, к которым принадлежали сами».

Yes! Авторам удалось выкрутиться, не сказать, что Маркс был еврей. Правда, при этом тень страшного подозрения бросили на Энгельса. Да кому он нужен, этот Энгельс.

В конце статьи ясный вывод. Не надо разговоров о разделении власти, парламенте, свободных профсоюзах, автономных издательствах. Главное – руководящая роль партии, со всеми вытекающими выводами для политики, экономики и идеологии.

Лигачев проводит совещание с руководителями средств массовой информации. Лигачев держит над головой газету со статьей Нины Андреевой и говорит: вот линия партии.

В Доме политпросвещения на Трубной собрали пропагандистов и сказали им, что статья – директивная. Тут же Лигачеву из обкомов и райкомов пошли благодарности от запаниковавшей было номенклатуры: «Спасибо! Дождались наконец слова партии. Пора кончать с очернителями!»

Потом в Москву вернулся Горбачев. Немного выждал, не сразу, но завел разговор про статью Нины Андреевой с членами Политбюро. Дело было в перерыве съезда колхозников в Кремле. Пили чай. Громыко говорит: «Хорошая статья. Ставит все на свои места. Воротников говорит: «Настоящая, правильная статья». Лигачев говорит: «Хорошо, что печать стала давать по зубам этим. А то совсем распустились».

Тут Горбачев говорит: «А у меня другое мнение».

В ближайшие дни разговор продолжился на Политбюро. Лигачева и статью защищает Лукьянов, университетский товарищ Горбачева, и для Горбачева это неожиданность. Против статьи выступил Яковлев, подробно говорил, что статья Андреевой направлена лично против Горбачева, что эта статья – «антиперестроечный манифест». Яковлева активно поддержали министр иностранных дел Шеварднадзе, секретарь ЦК Медведев и очень эмоционально – премьер-министр Рыжков. Он предложил освободить Лигачева от руководства идеологией. Но Горбачев Лигачева не тронет, базовые разногласия загнаны внутрь.

Это в старом добром стиле Политбюро. Все загонять под ковер и разбираться под ковром. Этот ковер – важнейший атрибут непубличной, ненормальной, нецивилизованной политической жизни страны.

Но при этом в стране перестройка. 5 апреля 88-го года в «Правде» выходит статья «Принципы перестройки: революционность мышления и действий». Статью готовил Яковлев. Это контрудар против сторонников сталинизма. Вслед за этим Горбачев сам поддержит антисталинистскую линию на совещании с секретарями обкомов и республиканских компартий. Разговор опять будет по поводу статью Нины Андреевой. Горбачев скажет: «Сталин – преступник, лишенный всякой морали. Такой социализм, как при Сталине, нам не нужен». Секретари обкомов в массе едва ли готовы были поддержать этот тезис по одной простой причине. Горбачев предлагает черт знает что: первый секретарь должен быть одновременно председателем Совета. И в этом качестве его должны избирать. Не изберут – он лишается и партийного поста.

Это ломка привычной неподотчетной системы власти, установленной со сталинских времен. Именно такая закрытая форма власти с присущими ей привилегиями и рычагами и есть сталинизм. Поэтому – вернуть Сталина на номенклатурное знамя.

Если бы в Политбюро вместо Александра Николаевича Яковлева ввели Андрея Дмитриевича Сахарова, партийная верхушка хмыкнула бы, и не больше. Потому что Сахаров – чужой. Яковлев – по всем признакам карьерный партийный работник. Но при этом он все больше и больше изменяет партийным взглядам. Это хуже, чем чужой. Это отдает фракционностью, разномыслием в партийных рядах. А со сталинских времен известно, что это недопустимо, это каралось смертью. Потому что отсутствие единомыслия сеет сомнения, подрывает основы. Обычно этим занимаются шпионы. И при Сталине сторонники правого и левого уклонов были расстреляны именно как шпионы. И вот теперь Яковлев демонстрирует очередной уклон.

Откуда это вдруг у честного коммуниста на 70-м году советской власти! Родился в 1923 году в деревне Королево под Ярославлем. По отцу Яковлевы – из крепостных крестьян помещиков Молчановых. По матери – из крепостных помещиков Майковых. И родители Яковлева – крестьяне.

В школу ходил сначала в соседнюю деревню Василево, потом единственный на деревню после семилетки пошел в среднюю школу. За 8 километров, через лес, в поселке Красные ткачи. Мать, сама неграмотная, была против средней школы. Говорила: «Хватит учиться, иди работать в колхоз». Говорила: «Если долго учиться, ослепнешь или дураком станешь». Правда, она же, устав на работе за день, говорила: «Что же это за жизнь такая? За что же такое наказание? Смертушка, а не жизнь». Школу Яковлев закончил в 1941 году. В армию призвали в августе 1941-го. Два месяца пробыл в Удмуртии курсантом эвакуированного Ленинградского стрелково-пулеметного училища. Правда, стрелять там не учили – патронов не было. Получил звание лейтенанта. Ему 18 лет. Потом две недели готовил к фронту немолодых людей, никогда не служивших в армии. С ними поехал на фронт. Яковлев в книге воспоминаний «Сумерки» пишет, что

«… уже тогда, в свои 18 лет, понял, что везу на фронт пушечное мясо. Да и все мои товарищи, молодые офицеры, говорили то же самое».

Через полвека.

Воевать Яковлев начал под Ленинградом в роте автоматчиков. Как многие фронтовики, пишет:

«Война как война. Дуреешь и дичаешь».

О первой весне на фронте пишет: «Да тут еще началось таяние снегов. Стали вытаивать молодые ребята, вроде бы ничем и не тронутые, вот-вот встанут, улыбнутся и заговорят. Они были мертвы, но не знали об этом».

Яковлев пишет:

«Пленных мы не брали, как и немцы нас. Полное озверение».

Он получит четыре пули. Три в ногу, одну в грудь. Домой вернулся на костылях. Пишет, что мама, увидев его, заплакала и сказал: «Что же я делать-то с тобой буду?» У нее на руках трое маленьких детей, голод, а тут еще инвалид. Яковлев сам больше всего боялся судьбы инвалида и поехал в Ярославль учиться. Хотел идти на филологический факультет, ему, как фронтовику, рекомендовали на исторический.

Вскоре предложат ехать в Москву, в Высшую партийную школу. Правда, через год школу расформируют, и он вернется в Ярославль. Оказался в областной газете. Вспоминает:

«Обязанность сдавать определенное количество строк к нужному сроку приучала, во-первых, к ответственности, к быстроте соображения, а во-вторых, к цинизму».

Яковлев напишет, что работа в газете была опасна в нравственном отношении. Писатель Юрий Нагибин, откровенный и жесткий, в те же времена работавший в газете, скажет:

«Понимаете, если ты в то время не совершал предательства, не доносил – устно, письменно, телефонно, – если нет хоть одного человека, которому ты принес хоть какое-то зло, то в конце концов ты лишь растлевал свою собственную душу, а писанина в газетах… Мы писали в газетах черт знает что, а они это за чистую монету принимали».

Яковлева позвали в обком замзавотделом пропаганды. А вскоре сделали заведующим отделом школ и высших учебных заведений обкома. Это уже номенклатурная должность. От обкома в числе прочих Яковлева направят обеспечивать сдачу картошки. Это 1947 год, год второго сталинского голода, о котором вообще редко вспоминают. В Ярославской области – неурожай и еще дождь все время. То немногое, что выросло, сгнило. Но обкомовским работникам приказано было гонять по области, шарить по домам. Яковлев напишет: «Смотреть в глаза колхозникам было бесконечно стыдно. Детей кормить нечем, а мы о советском патриотизме несем редкую околесицу. Зимой ребята в деревнях пухли от голода, а в детских домах – умирали. Местные чекисты получили указание арестовывать тех, кто говорил о голоде». В воспоминаниях Яковлев откровенно пишет: «Работа в обкоме резко улучшила мое материальное положение. К 1500 рублям официальной зарплаты добавился пакет с 3000 рублей, с которых не надо было платить ни налоги, на партийные взносы». Деньги в конверте – нормальная советская практика еще со сталинских времен. Яковлев пишет:

«Постепенно начинаешь привыкать к своей личной особости».

Это как раз к разговорам о том, что в сталинские времена никакого социального расслоения не было.

Весной 53-го года Яковлева переводят в Москву, в ЦК, в отдел школ. Мама отговаривала его, говорила: «Лексан, не езди туда».

В Москву, в ЦК, Яковлев приезжает уже после смерти Сталина, при Хрущеве. Яковлеву еще нет тридцати лет.

Для него социальный лифт сработал отлично. Фронтовик, инвалид, идеологическое образование, с родственниками порядок, замечен Москвой еще во времена учебы, обкомовский опыт. Его социальный лифт поднялся без помех на самый верх.

Он, молодой провинциал, – в ЦК. Жизнь прекрасна. И тут XX съезд с антисталинским докладом Хрущева.

«Я буквально похолодел от первых же слов Хрущева о злодеяниях и преступлениях Сталина, – пишет Яковлев. – Конечно, у меня, как и у многих других, шевелились в голове какие-то смутные сомнения, неудобные вопросы, но я уговаривал себя, что эти проблемы не так уж важны. А Хрущев приводил факт за фактом, один страшнее другого. Шок был невероятно глубоким».

«В ЦК работать расхотелось», – говорит Яковлев. Попросится на учебу в Академию общественных наук. Предложат кафедру истории КПСС. Откажется. Пойдет на кафедру международного коммунистического и рабочего движения. После XX съезда работник ЦК Яковлев – свидетель реакции аппарата на доклад Хрущева, развенчивающий Сталина. Яковлев вспоминает: «Шушукались по углам, говорили: такой удар партия может и не пережить. Под партией аппарат имел в виду себя». То есть и в 56-м дело было не в Сталине. Развенчание Сталина – это удар по системе и по ее основе – партийно-силовой номенклатуре, которая хочет безнаказанно и обеспеченно оставаться у власти до конца жизни. Яковлев позже напишет: «Точно так же аппарат повел себя и в период перестройки».

Яковлев в своей жизни уже видел, как после XX съезда, после короткой хрущевской оттепели проходило тихое возвращение Сталина. Сам Яковлев к началу ресталинизации успел получить дополнительную антисталинскую прививку. Он увидел большой мир за пределами СССР. От Академии общественных наук он получил год стажировки в Соединенных Штатах, в Колумбийском университете. Такую учебу в СССР можно получить только по номенклатурной линии. Само собой, Яковлев напишет очерк под названием «10 рассказов об Америке», и в этом очерке будут обязательные классические слова:

«Когда вы идете по вечернему Нью-Йорку и смотрите на сверкающие огни рекламы, танцующие в каком-то исступлении свой дьявольский танец, на яркие витрины магазинов, на бесконечные вереницы машин, вас охватывает глубокое раздумье. Как же так, в богатейшей стране мира кто-то взял да и украл людское счастье?».

Несмотря на этот штамп, несмотря на забавные теперь рассказы о фильмах ужасов, о нудистах, о том, как американцы сетуют на отставание от СССР, у цэковского стажера Яковлева нет антиамериканизма, он свободен от этого комплекса советского руководства. Он учит язык, свободно работает в библиотеке с разной, ранее не виданной литературой. Ему довелось поездить по Америке, пожить в разных семьях. Потом напишет, что после дней, проведенных у фермера в Айове, «окончательно и на всю оставшуюся жизнь понял, что сталинская коллективизация была величайшим преступлением перед народом России, уничтожившим крестьянство. Фермер из Айовы работал с утра до вечера, но зато и жил хорошо».

Уже в Штатах понял, «насколько заранее агрессивно» он был настроен перед поездкой. «Дома при подготовке нас настолько пугали разными страхами, что хотелось остаться дома, – пишет Яковлев. – Уже в Штатах у меня создалось впечатление, что чиновники больше всего боялись, что мы останемся там, за рубежом, а им придется расставаться с карьерой».

Яковлев вернется из Америки в ЦК КПСС во второй половине правления Хрущева. Начнет работать в секторе газет. Он изнутри знает все властные разговоры о том, что пресса извращает факты, не показывает работу парторганизации, игнорирует достижения, увлекается недостатками. Потом напишет:

«Большевики душили печать всегда, начиная с Ленина».

Потом Яковлев станет завсектором радио и телевидения. Инициирует строительство нового, Останкинского телецентра. На самом деле мотив, по которому удалось пробить телецентр, чисто политический. Наверху смертельно боялись западного спутникового телевидения. Именно поэтому решили в первую очередь развивать собственное телевещание. То же самое с радио. Точнее, радио первично. В СССР население слушает западное радио. Вражеские голоса глушат, но, несмотря на треск, все слушают.

Яковлев говорит: «Руководство страны догадывалось, что свобода информации подорвет основания политической системы. Люди предпочитали слушать чужое радио, ибо наше гнало «сладкую жвачку» и «восторженную белиберду». Идеология тогда уже не работает, в нее никто не верит. Ни власть, ни население.

Яковлева включают в спецгруппу для подготовки докладов высшего руководства. Он вспоминает:

«Работали на дачах ЦК. Ели, пили, всего было вдоволь. Играли в домино, на бильярде. Так и я попал, вместе со многими моими товарищами, в мутный водоворот бессмыслицы, на высшем уровне полный цинизма и лжи».

Тем же спичрайтерством занимаются Александр Бовин, Георгий Арбатов, Федор Бурлацкий – все антисталинисты, люди, которые впоследствии горячо поддержат перестройку.

Яковлев в бытность замзавотделом пропаганды ЦК в 1966 году командирован на процесс писателей Синявского и Даниэля. Он по должности отвечает за пропагандистскую поддержку этого дела.

Суслов остался недоволен тем, как процесс освещался в печати. От присутствия в суде Яковлеву удалось уклониться. Яковлев вспоминает, что «коллеги из Отдела культуры ЦК ходили на суд над Синявским и Даниэлем и этот якобы независимый суд произвел на них впечатление мерзкого спектакля – глупого и вульгарного».

Когда пойдут дела Солженицына, Ростроповича, Сахарова, Яковлева в ЦК не будет. В 72-м он написал статью под названием «Против антиисторизма», где позволил себе высказаться против шовинизма и антисемитизма в журналах «Октябрь» и «Молодая гвардия». Руководство этих журналов имело поддержку в определенных кругах КГБ, кроме того, сочетало национализм с защитой сталинизма. Яковлев с поста исполняющего обязанности начальника Отдела пропаганды отправлен послом в Канаду. По меркам брежневского времени – это ссылка. В Канаде через 10 лет познакомится с Горбачевым.

В конце перестройки многие будут задавать вопрос: как же так, они работали в ЦК КПСС, были советскими послами, а потом вдруг резко перековались, стали говорить о демократии, о свободе слова? Вот так. Жили в стране, где родились, за которую воевали, где была тоталитарная власть, где делали карьеру, но хотя бы внутри себя старались не путать белое и черное. Часто полагали, что лучше они на этом месте, чем сталинисты и черносотенцы. Да, не шли в дворники, в диссиденты, тешили себя мыслью – и, как оказалось, обоснованно, – что если возможны изменения, то только сверху.

Именно из их рядов – Яковлев, который на II Съезде народных депутатов СССР в 89-м году впервые официально подтвердит факт наличия секретных протоколов к Договору между Сталиным и Гитлером, которые в 39-м году фиксировали договоренность о разделе Восточной Европы между двумя диктаторами и существование которых долгие годы отвергалось. Яковлев тогда долго продумывал конструкцию своего доклада, вспомнил весь свой аппаратный и дипломатический опыт, чтобы оглашенная им информация не была с ходу отторгнута депутатами. Его, Яковлева, большая личная историческая заслуга в том, что преступные сталинско-гитлеровский договоренности осуждены на съезде и объявлены недействительными с момента подписания.

В 1987 году после ремонтно-восстановительных работ открывается Толгский женский монастырь в Ярославле, закрытый и загаженный в годы советской власти. Монастырь возвращен Церкви и отреставрирован при содействии Яковлева.

Как раз в это время, в июне 1987 года, в газетах националистического толка публикуется текст под заголовком «Остановить Яковлева!». Основной посыл: Яковлев – главный враг русских патриотов. Цель Яковлева-капитуляция перед империализмом. Он давит на Горбачева, стремясь заставить его восстановить дипломатические отношения с фашистским Государством Израиль. С благословения Яковлева журналы печатают произведения сомнительного идейного содержания. Яковлев – национальная опасность! Остановить Яковлева!»

В 88-м, 89-м антияковлевские листовки приобретают откровенно черносотенный характер: «Нужно вспомнить опыт партизанской войны. В борьбе хороши и морально справедливы все средства. Создать отряды защиты от еврейских оккупантов. Смерть еврейским оккупантам и их овчаркам!»

Точно такие же тексты выходили во времена сталинской борьбы с космополитизмом.

После победы над фашизмом, в конце жизни Сталин вслед за Гитлером назначает главным врагом этнических евреев.

Сталину всегда был нужен какой-то враг. Наличие врага наилучшим способом сплачивает. Врагом могут быть крестьяне, недобитые дворяне, писатели, режиссеры, дети. И лица любых национальностей в зависимости от ситуации. Яковлев в воспоминаниях цитирует указание начальника НКВД по Ленинградской области Карпова своим подчиненным: «Вы должны запомнить раз и навсегда, что каждый нацмен – сволочь, шпион, диверсант и контрреволюционер».

В 88-м году фундаменталисты из партаппарата, КГБ, армии в целях защиты собственной власти берут на вооружение эту идею. Националисты будут выходить с плакатом, на котором – мишень, в центре мишени – портрет Яковлева, в которого стреляет солдат. Короткий текст: «На этот раз промаха не будет».

Яковлев напишет:

«Кампания по сплочению националистических сил была частью работы КГБ, чтобы демагогически отделить патриотизм от демократов, разделить общество на патриотов и непатриотов».

Яковлев пишет, что поддержал в 88-м году выдвижение Крючкова на пост главы КГБ, что «попался на удочку холуйских заискиваний» и что это «была непростительная кадровая ошибка периода перестройки», за которую он, Яковлев, несет свою часть ответственности.

В 1990 году, в разгар травли, доносов Крючкова Горбачеву о несанкционированных встречах Яковлева с иностранцами, слежки, прослушки, в поддержку Яковлева на имя Горбачева напишут письмо Окуджава, Ефремов, Лихачев, Аверинцев, Адамович, Бакланов, Быков, Искандер. Напишут, что травили Твардовского, травили Сахарова. Теперь на очереди – Яковлев. Напишут, что Яковлев – авторитет, что листовки против него фашистские, что действия против Яковлева скоординированы. И это нельзя оставить без реакции со стороны общественности и власти. Письмо напечатано не было, реакции власти не было.

Яковлев в мае 91-го года напишет Горбачеву:

«Все говорит за то, что партия перерождается на сталинистской основе. Это стопроцентная гарантия катастрофы. До сих пор только общее дело, личное доверие и лояльность к Вам удерживали меня на позициях выдержки. Но играть унизительную роль «козла отпущения» не хочу, поищите кого-нибудь другого. Я не вижу возможности продолжать свою деятельность по демократическому преобразованию общества в рамках КПСС и заявляю о своем выходе из ее рядов. Я буду искать достойные формы борьбы с нарождающимся новым фашизмом и партийной реакцией. У меня осталось не так уж много времени».

Яковлеву принадлежала идея президентства в СССР. Он был убежден, что главе государства необходимо оставить пост Генсека ЦК КПСС. Ему самому предлагали выдвинуться в президенты. Он отказался. На фоне антиперестроечной активности в партийном руководстве у Яковлева появляется идея создания партии или движения демократических реформ. Эта партия, по мнению Яковлева, смогла бы составить конкуренцию КПСС. Яковлев писал об этом Горбачеву. Горбачев не заинтересовался. На самом деле спокойная социал-демократия едва ли смогла бы в конце 80-х удовлетворить страну. Запрос страны был другой и в прямом смысле очевидный.

Страна выдавала демонстрации в полмиллиона человек, и у нее был уже другой лидер.

Зоологические антисемиты поедут в родную деревню Яковлева выяснять, нет ли у него еврейских корней, полагая, что выходец из ярославской крестьянской семьи не может быть сторонником прав человека, независимого суда, многопартийности и вообще обладателем собственного взгляда на родную историю. Исключается сама возможность трансформации взглядов человека, исключается способность принять новую информацию, попытаться переварить ее, просто впустить в себя, ужаснуться, испытать сострадание.

Александр Николаевич Яковлев возглавлял комиссию по реабилитации жертв сталинских репрессий. Эту работу он назвал главным делом жизни. Он прочувствовал, продумал, отдал себе отчет в происшедшем и дал ответ на вопрос «Кто виноват?». В конце жизни он напишет:

«Для меня после прочтения тысяч и тысяч документов по убиению людей этот вопрос раздет до его страшной, прокаженной наготы. Это мы, позабыв о чести и совести, травили и расстреливали себе подобных, доносили на соседей и сослуживцев. Виноваты мы сами. Но ощущаю ошеломляющее равнодушие к тому, что произошло в России».