1987

В январе 1987 года в прокат выходит фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Фильм-символ. О нашем прошлом, с которым мы не знаем, что делать. Извлекать на поверхность, изучать или прятать подальше и держать как скелет в шкафу. Тогда мы много спорили – хорошо или плохо, что фильм весь из символов. Прошлое было жестоким и натуралистичным. Многим хотелось, чтобы первый фильм был стилистически адекватен пережитому прошлому. На самом деле мы мало что представляли себе из этого прошлого. В 87-м еще не опубликованы ни Солженицын, ни Шаламов, ни Гроссман. И публикация документов будет очень не скоро.

В 1987 году Михаил Горбачев третий год у власти. Он пришел после дряхлых, еще сталинских выдвиженцев: Брежнева, Андропова, Черненко, которые к тому же умирали один за другим. Уход первых лиц по естественным причинам происходил так быстро, что возникло смутное массовое ощущение близости перемен. Хотя никто не знал, каких именно, и даже предположить ничего не мог. Политика на массовом уровне давно никого не интересовала. Население от власти давно отчуждено, настолько, что до нее вообще не было никакого дела. Все занимались поисками пропитания, скупкой дефицита, устройством детей в институт по блату, за границу не ездили, кто ездил в командировку за рубеж – тому завидовали. Взятки давали редко деньгами, чаще продуктами или встречными услугами, пили, защищали диссертации, читали запрещенные книжки – в общем, жили как умели и как хотели в рамках советских вариантов. Все было привычно, предсказуемо, стабильно, а дальше хоть трава не расти. И наверху такую стабильность ценили. «Стабильность». Именно с таким ударением на первом слоге любовно выговаривал это слово брежневский завотделом науки ЦК Трапезников.

Горбачеву в момент прихода к власти было 54 года. По меркам брежневского Политбюро он совсем молодой человек.

Для мирного советского времени, т. е. без войны и без террора, когда работает свой особый социальный лифт, Горбачев сделал быструю блестящую карьеру, пройдя от и до знаменитую советскую аппаратную школу. К власти он приходит абсолютно традиционным, советским аппаратным способом.

Но сразу после прихода Горбачева к власти выясняется, что ситуация гораздо сложнее.

В мае 85-го года Горбачев приехал в Ленинград. Выступил в Смольном перед активом городской парторганизации. Говорил без бумажки. Уже этим поразил всех присутствующих. Потом в городе произошло вообще черт знает что. На углу Невского и Лиговки Горбачев остановил кортеж, вышел на тротуар. И шагнул в толпу. Он толком не знал, о чем говорить с людьми, люди стояли обалдевшие. Кто-то зачем-то поднимал детей, кто-то вдруг истерично выкрикнул: «Да здравствует КПСС!». Охранники предынфарктно ощутили свою профнепригодность в новой ситуации. Такого не было никогда.

Выкрик «Да здравствует КПСС!», донесшийся из толпы, не случаен. Он на тот момент выражает представления и власти, и населения: необходимы перемены под руководством партии в рамках существующей системы. Другой системы, другой партии никто не знает. Всякие изменения – только сверху.

Наверху в этот момент самые радикальные силы – это шестидесятники, т. е. антисталинисты, убежденные, что Сталин извратил ленинские идеи, которые были, безусловно, прекрасны. Эти настроения однажды при Хрущеве ненадолго возобладали, но тогда оттепель была короткой, робкой. Горбачев – шестидесятник. Сам из семьи, перенесшей репрессии. Один дед Горбачева принял советскую власть, был председателем колхоза, в 37-м его арестовали. Горбачев вспоминает, что даже соседские мальчишки избегали общения с ним. Деду повезло, его через год освободили. Горбачев в воспоминаниях воспроизводит рассказ деда о пребывании в тюрьме: «… следователь слепил меня яркой лампой, бил, ломал руки, зажимая их дверью. Напяливали на меня сырой тулуп и сажали на горячую плиту». Второй дед Горбачева советскую власть не принял, в колхоз не вступил, в голод 33-го года у него умерло трое детей. Самого его арестовали в 34-м, был в лагере, и тоже повезло – вернулся. Горбачев искренне голосовал на XXII съезде за вынос Сталина из Мавзолея. На XXII съезде КПСС Горбачев оказался как глава Ставропольского крайкома ВЛКСМ. Он был ночью на Красной площади, когда Сталина перезахоранивали у Кремлевской стены. Позже про Хрущева Горбачев напишет совершенно правильно:

«… с одной стороны, смелость, решительность, готовность пойти против течения, с другой стороны – ограниченность политического мышления, неспособность вскрыть причины явлений, с которыми он вел борьбу».

Сам Горбачев в 85-м начинает с повтора хрущевского пути.

Необходимы изменения. Но систему не трогать. Горбачев хочет начать с научно-технической модернизации.

Корни горбачевской антиалкогольной кампании в уверенности, что модернизацию страны можно провести простыми, испытанными способами. Быстро отучить людей пить. Они протрезвеют и начнут работать с высокой производительностью труда. Горбачев рассчитывает силовым, внеэкономическим способом победить пьянство. Это андроповский способ.

Тот, чтобы заставить людей работать, отлавливал их днем в банях, кинотеатрах и в магазинных очередях за продуктами, которых не бывает вечером. Это ничего не решало. Даже в закрытых военных НИИ с жесткой пропускной системой люди выстраивались в очередь к проходной часа за полтора до окончания рабочего дня. Это не вариант итальянской забастовки, это норма советской жизни. Антиалкогольная кампания Горбачева – его последний, прощальный привет Андропову. С которым у Горбачева связан решающий жизненный этап. Именно Андропов примет участие в перемещении Горбачева из Ставрополя в Москву, в ЦК.

Горбачев был первым секретарем крайкома ВЛКСМ, потом первым секретарем Ставропольского горкома КПСС, потом вторым секретарем крайкома КПСС, потом стал первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС. Ему – 39. Он самый молодой на такой должности в стране. Горбачев в воспоминаниях говорит о роли первых секретарей:

«… их роль можно сравнить разве что с положением царских губернаторов. Вся полнота власти на местах – в их руках. Все выборные органы они подгоняют под себя. Ни одно мало-мальски руководящее назначение не проходит мимо них. Свою власть они получают не в результате альтернативных выборов, народ их не выбирает, они получают власть от Москвы – Политбюро, генсека. То есть власть огромна, в регионе безгранична, но он может лишиться должности в случае изменения настроения в Москве».

Это нормальная феодальная система. И Горбачев десятилетия спустя скажет про эту систему: «Безотказный, крепостнический механизм».

Брежнев сам тщательно отбирал людей на должности первых секретарей. Правда, до этого шел долгий сбор информации из разных источников. Как раз один из таких источников, по Горбачеву, – глава КГБ Андропов. Они познакомились весной 1969 года. Андропов приехал отдыхать в Железноводск на территории Ставропольского края. Горбачев был тогда вторым секретарем крайкома. Андропову не нравился тогдашний первый секретарь, и на встречу был направлен второй – Горбачев. Горбачев вспоминает, что позже раза два отдыхали в одно время, семьями совершали совместными прогулки. Иногда сидели у костра, жарили шашлыки. Прекрасная южная ночь, тишина, костер и разговор по душам. Офицеры охраны привозили магнитофон. Горбачев в воспоминаниях пишет, что Андропов особо выделял Высоцкого, любил его песни и сам неплохо пел. Лирическая сцена – Андропов, поющий летней ночью песни Высоцкого, – нисколько не усложняет образ Андропова: советская номенклатура любого уровня живет по элементарному правилу – что позволено нам, совсем не следует позволять народу. Концерты Высоцкого запрещены и в то время, когда Андропов слушает его с Горбачевым, и потом, вплоть до самой смерти Высоцкого, и диски, и книги которого будут запрещены до смерти Андропова и до прихода Горбачева.

Андропов не был сторонником прихода более молодого поколения в высшую власть. О старых и молодых во власти у них с Горбачевым на Ставрополье был разговор еще в 75-м году. В изложении Горбачева это был откровенный разговор. Горбачев спрашивает Андропова: «Вы думаете о стране или нет?» – «Что за дикий вопрос? – реагирует Андропов. «Но ведь в течение ближайших трех-пяти лет большинство членов Политбюро уйдет. Просто перемрет. Они уже на грани», – продолжает Горбачев. Андропов в ответ смеется: «Ну, ты уж нас совсем». – «Да я не о вас лично, но надо ведь думать об этом», – продолжает Горбачев. Андропов отвечает: «Когда двигаешь человека в годах, за его плечами опыт, и нет у него амбиций. Делает свое дело без всяких карьеристских замашек. А все эти молодые только и думают о карьере, о том, чтобы перескочить повыше».

При этом Андропов заинтересован в том, чтобы привести наверх своих людей, он ищет возможность расширения собственной опоры для прихода на первую должность в стране. Возможности шагнуть на вершину Андропов готов ждать долго. Он учит Горбачева: главное – терпение и лояльность.

В 78-м году Андропов откровенно протежирует Горбачева. Предлагает совместить по времени их отпуска, встретиться в Кисловодске. Горбачев вспоминает, что в тот отпуск много говорили о ситуации в стране.

На время их совместного отдыха придется приезд Брежнева в Минводы. Брежнев едет в Баку и по дороге делает остановки, общается с трудящимися, с местным руководством. В Ставропольском крае Брежнева встречают Горбачев с Андроповым. Едут они на вокзал в одном ЗИЛе. Это была та самая встреча, когда на перроне вокзала собрались сразу четыре генеральных секретаря – в смысле, один действовавший на тот момент и три последующих: Брежнев, сопровождавший Брежнева Черненко, Андропов и Горбачев. Вскоре после этой встречи Горбачев станет секретарем ЦК по сельскому хозяйству. После избрания Горбачева поздравит премьер-министр Косыгин: «Поздравляю вас с избранием, рад вашему появлению среди нас». Эта мелочь не скроется от Андропова. Андропов при первой же возможности скажет Горбачеву: «Ты понимаешь, Михаил, сейчас самое главное – единство. И центр его – Брежнев. Запомни это. А то, я смотрю, тебя уже Косыгин начал обхаживать. Держись».

Наряду с Горбачевым Андропов переводит в Москву главу Ленинградского обкома Романова. Горбачев пишет: «Андропов прекрасно знал личные качества Романова, знал, что это ограниченный и коварный человек с вождистскими замашками, видел, что на Политбюро от него редко можно дождаться дельной мысли. И тем не менее перевел его в Москву, рекомендовал избрать секретарем ЦК по оборонной промышленности». После смерти Андропова Романов станет конкурентом Горбачева. Но в 83-м генсеком изберут совершенно больного Черненко, который был не жилец и потому устраивал всех: появлялось время для подковерной борьбы. Горбачев пишет: «Все проголосовали за Черненко, в том числе и я». При новом генсеке Черненко Горбачеву удается сохранить позиции. Он ведет заседания Секретариата ЦК и Политбюро.

Насколько возможно, не отпускает генсека Черненко, играет против Романова. За время правления Черненко умирает министр обороны Устинов, который поддерживал Горбачева. Но еще жив министр иностранных дел Громыко, в прошлом, как и Устинов, политический партнер Андропова, а следовательно, союзник Горбачева.

Одно время после смерти Андропова Громыко сам стал проявлять активное стремление к власти. Но с Громыко, через его сына, наладили отношения по линии КГБ. Очень серьезным фактором к тому же была позиция ряда первых секретарей обкомов, которые не желали прихода очередного старика. Уже возникло некое ядро из этих региональных первых секретарей. В свое время одни обкомовские секретари обеспечили победу Хрущева над Молотовым и Маленковым. Потом другие помогли Брежневу свалить Хрущева. Потом новые составили опору Андропова. Теперь они идут к Горбачеву с тем, чтобы он взял на себя обязанности генсека. В результате именно Громыко предложит кандидатуру Горбачева на Пленуме ЦК. А Пленум ЦК с ядром из первых секретарей обкомов единодушно проголосует за Горбачева.

В соответствии с накопленным опытом Горбачев сразу же меняет баланс сил в Политбюро. Он вводит в его состав своих – Лигачева, Рыжкова и главу КГБ Чебрикова. Через пару месяцев Горбачев удаляет из ПБ Романова. Тогда же он делает Громыко Председателем Президиума Верховного Совета, должность почетная, формальный глава непартийной власти, но в СССР – пустая. К тому же Громыко лишается привычной возможности курировать МИД. Министром иностранных дел Горбачев делает Шеварднадзе. Появляются новые секретари ЦК. В частности, Ельцин. Вскоре он возглавит вместо Гришина Московский горком партии. Завотделом пропаганды в ЦК становится Яковлев, зав. общим отделом – Лукьянов. Кроме того, в ближайшем окружении – выходцы из международного отдела ЦК Черняев и Шахназаров. То есть Горбачев очень быстро, откровенно формирует свою команду. Это аппаратный переход в новейшую историю.

Начало правления Горбачева лишено всякой программы действий. Идут беспорядочные большие совещания. Сначала по подъему машиностроения. Потом по сельскому хозяйству. Горбачев едет на Украину. Это лето 85-го. На встрече с украинским руководством Горбачев заговорит о плачевном экономическом положении, о том, что хлеб на Украину уже давно приходится завозить, что ведущие промышленные отрасли республики в скверном состоянии. Местная власть удивлена непривычным тоном разговора.

Потом Горбачев поедет в Восточную Сибирь. В СССР, сидящем на сырьевой игле, к 85-му году падает добыча нефти и газа. Практически после той поездки Горбачева в отрасли ничего не изменится. Внеэкономическое «ручное управление» на месте бесполезно. Но у него остаются впечатления. В Уренгое все население города вываливает на улицу. Люди впервые заговорили: «Как же так, живем в вагончиках, всего не хватает. Газ нужен Союзу, а мы никому не нужны. Привозят залежалый товар, который нигде сбыть не могут, молока нет. Оборудование привозят в россыпи. Кое-как тут собираем. Для этого новых людей везут, а снабжения, жилья нет».

Год с 85-го по 86-й внешне проходит без явных изменений. Горбачев пишет: «Работяги только стали посмелее высказываться». Себе Горбачев позволил примерно то же, что и работяги. Он дал интервью журналу «Тайм». Помощник Горбачева Черняев пишет об этом интервью:

«Поражает откровенностью и ясностью. Философия простая: живи и давай жить другим. Вот так мы понимаем мирное сосуществование. Говорит, что у нас – полная открытость. Что у нас недостатки, слабости отставания. Те, кто брал интервью у Горбачева, этого не ожидали, давно привыкнув к нашему хвастовству и шапкозакидательству».

Незадолго до интервью «Тайм» на Политбюро обсуждали итоги молодежного фестиваля в Москве. Весь разговор сводился к выяснению, были идеологические диверсии или нет. Потом взял слово Горбачев и вдруг сказал:

«Нужны прямые контакты советских людей с иностранцами. Не надо бояться: пусть ездят и те, и другие».

Это август 1985 года. Всего два года назад у власти был Андропов, и полгода назад Черненко – и тут вдруг пусть советские люди общаются с иностранцами.

Горбачев на Политбюро продолжает:

«МГИМО готовит касту, а не кадры. Туда рвутся люди, чтобы обарахляться за границей, а не воевать за идею».

Слова Горбачева насчет общения советских людей с иностранцами и его же слова о том, что надо воевать за коммунистическую идею, взаимоисключающие. Но именно это противоречие отражает позицию Горбачева в 85-м году и в начале 86-го. Он хочет исправить, усовершенствовать ту систему, которая ему досталась. И уверен, что это можно сделать. Он так и говорит:

«Мы ищем в рамках социализма, а не за его пределами».

Последующее изменение его личных представлений об устройстве страны будет происходить на глазах у всех.

Первые изменения проявляются во внешнеполитической части доклада Горбачева на съезде КПСС в феврале 86-го. Горбачев с трибуны партийного съезда говорит, что народы мира и даже разные общественные системы объединены общими универсальными ценностями. Эта нормальная мысль, по советским меркам, – чистая крамола. Потому что означает, что мы не особенные, не самые правильные и что хватит нам отгораживаться от всего мира.

Делегаты XXVII съезда к разговору об общечеловеческих ценностях во внешней политике равнодушны. Внешняя политика – отдельно, внутренняя – отдельно. Во внутренней политике чувствительных для номенклатуры изменений нет. Общение Горбачева с населением – пустяки. Хрущев тоже себе это позволял.

Перестройка начнется неожиданно. И будет быстрой. Ровно такой, как эволюция взглядов Горбачева. Горбачевская перестройка – культурно-политическая. Когда в конце 80-х пойдет экономика, Горбачев отойдет на второй план. Но фокус вот в чем: пока первое лицо в стране не прошло свой путь политического развития, экономика должна была ждать. Горбачев проходит свой курс экстерном, за три года. Это сложно при его бэкграунде. Он окончил юрфак МГУ, но попал он в университет из Ставропольской станицы, о юриспруденции представления не имел, просто, как он сам говорит, ему импонировало положение судьи или прокурора. Он был принят на юрфак по крестьянскому происхождению, наличию трудового стажа и ордена Трудового Красного Знамени, который он получил в 17 лет за ударную работу на комбайне. В университете в учебе был упорным, но, судя по воспоминаниям, чувствовал себя в Москве провинциалом. Три года учился при позднем Сталине. Сохранил отчетливое воспоминание о борьбе с космополитизмом в стенах университета. Потом два года учился в оттепели. Ближайший приятель, сосед по общежитию – Зденек Млынарж. Млынарж, молодой человек левых взглядов, но европеец, – несомненное впечатление для парня из станицы. В 67-м Млынарж заезжает к Горбачеву на Ставрополье, вместе в горах ловят жуков, которыми увлечен Млынарж. Не могут не разговаривать.

В 68-м году Млынарж – секретарь ЦК КПЧ и один из идеологов Пражской весны, автор политического манифеста под названием «К политической организации общества на основе демократических принципов». Горбачев в это время второй секретарь Ставропольского крайкома КПСС. В свое время в крайкоме он начинал в должности заведующего отделом партийных органов. Горбачев в воспоминаниях пишет: «В компетенции отдела находились кадры, та самая номенклатура, в которую входили все значимые должности, начиная с партийных и кончая директорами предприятий, председателями колхозов. То, что называлось «подбор, расстановка и воспитание кадров». Именно это обеспечивало крайкому реальную власть». Правда, при этой номенклатурной работе у Горбачева есть постоянная собеседница, жена, склонная к анализу. С ней они ведут бесконечные разговоры. Горбачев уточняет в воспоминаниях, что серьезные разговоры после переезда в Москву ни в доме, ни на даче не вели. Только вне стен. Говорит, что в ночь перед назначением генсеком сказал жене: «Так дальше жить нельзя». Вся последующая политическая трансформация – за три года.

Как человек, прошедший советскую аппаратную школу, Горбачев уверен, что любую проблему можно решить путем смены кадров. Меняет. Выясняется, что прока нет. Люди заточены под систему, которая не терпит самостоятельности. В июне 86-го года Горбачев на Политбюро будет говорить:

«Люди так привыкли к указаниям сверху, что их, может быть, придется принуждать к самостоятельности».

При этом Горбачеву хорошо известно о других навыках бюрократии. Хрущев был смещен именно аппаратом, для которого хрущевская политика была слишком беспокойна. Отсутствие опоры в лице бюрократии может обернуться потерей власти.

Вероятно, и по этой причине тоже Горбачев начинает говорить о необходимости перестройки партии, о том, что «без этого ничего не выйдет, кроме говорильни». Горбачев все чаще настаивает на возвращении к ленинским принципам и при этом уже говорит об изъянах однопартийной системы, которую именно Ленин оставил стране в наследство. В июле 86-го года Горбачев говорит:

«Мы постоянно должны помнить об издержках однопартийной системы. Если контролировать некому, партработник превращается в чиновника».

И дальше:

«Везде нужна перестройка. Это касается и партии, и армии, и милиции, и МВД, и КГБ. Но начинать надо с партии».

В партии, из которой он вышел, он не чувствует опоры. Вероятно, и поэтому тоже в августе 86-го во время поездки на Дальний Восток Горбачев скажет:

«До сих пор мы говорили о демократии, а теперь надо ее внедрять и с ней считаться. Не надо бояться своего народа.

Гласность – это и есть социализм».

Несомненно, в этот момент, говоря «гласность», Горбачев не имеет в виду свободу слова в ее настоящем смысле. И тем не менее гласность – это абсолютная новость для страны. Несколько поколений выросли, не зная, что такое бывает.

Летом 86-го года Горбачев скажет:

«Перестройка – это революция. Мы проходим период, равнозначный тому, как двигалась Россия от царской к социалистической».

Он не уточняет направление движения и, скорее всего, не мог бы этого сделать. Так же, как и никто в стране.

Но в конце 86-го года прекращена горьковская ссылка Сахарова, куда он был отправлен Андроповым еще при Брежневе. Горбачев, решив вернуть Сахарова, скажет: «Нужны все патриотические силы». То есть Сахаров, который шесть лет был главным врагом государства и которого неусыпно пас КГБ, назван патриотической силой. Правда, на Политбюро опытный Горбачев предлагает другую трактовку: вроде как Сахаров отсиживается без дела в Горьком, «когда вся страна пришла в движение». Сахарову в Горьком срочно устанавливают телефон, по которому ему звонит Горбачев. Стране ситуация с Сахаровым будет представлена так, что он сам попросил о возвращении в Москву. Но формулировка в сообщении ТАСС никому не интересна. Жену Сахарова Е. Г. Боннэр Верховный Совет СССР решает срочно помиловать. И в стране, и в мире освобождение Сахарова воспринято как знаковое, как подтверждающее глубину намерений Горбачева в смысле демократизации. Да чего там говорить, возвращение Сахарова из Горького – это мировая сенсация.

Дальше, в январе 87-го года, на Пленуме ЦК Грбачев заговорит ни много ни мало про выборы:

«Возьмите наши выборы. Выборы должны быть выборами, а сейчас их нет».

Горбачев говорит, что политическая реформа «не может не затронуть избирательную систему». На том же Пленуме ЦК выступает народный артист Ульянов: «Гласность, демократизм, самоуправляемость – три кита, которые могут вытянуть наши огромные проблемы». Он отвечает ткачихе, Герою Соцтруда Голубевой, которая сетует, что мало освещается положительного опыта, что много критики. Ульянов, игравший и оттепельных секретарей райкомов, и послевоенных председателей колхозов, и маршала Жукова, со всем своим темпераментом настаивает: «Что же писать, что у нас все хорошо? Бояться кого-то обидеть? Уже было. И мне кажется, скромные вроде бы намеки – не очень ли газетчики размазались, не нужно ли их немного поприжать – очень опасны». И искренне завершает: «Вот в этом и есть партийная правда».

87-й год – последний год романтического периода перестройки. Система еще сохраняется, об исчезновении КПСС никто не помышляет, жизнь еще базово прежняя, но гласность эту жизнь несказанно расцветила и создала иллюзию, что все можно изменить так же быстро, как выпустить в свет ранее немыслимые газетные статьи и десятилетиями запрещенные книги. 1987-й – это год советской интеллигенции, которая упивается этой иллюзией, взахлеб читает день и ночь и поэтому впервые пребывает в единении с человеком, находящимся у власти.

Это блаженное время чтения «Московских новостей», «Огонька», толстых журналов. Чтение дома, на работе и на улицах, на газетных стендах. В августе 87-го впервые начинается безлимитная подписка на газеты и журналы.

В 87-м в журнале «Знамя» – впервые «Собачье сердце» Булгакова. В «Новом мире» – «Котлован» Платонова. В «Неве» – «Реквием» Ахматовой. В «Огоньке» – главы мемуаров Эренбурга «Люди, годы, жизнь».

Сменен главный редактор в органе ЦК КПСС журнале «Коммунист». «Коммунист» становится перестроечным. Именно тогда Егор Гайдар становится в «Коммунисте» завотделом экономики.

Наконец, в «Огоньке» – публикация письма эмигрировавшего большевика Федора Раскольникова Сталину. Я отлично помню то воскресенье, когда почтальон принес «Огонек» с письмом Раскольникова. Я тогда занимался репетиторством. У меня дома сидела группа ребят. И я читал им это письмо образца 1939 года со словами: «С жестокостью садиста вы избиваете кадры, полезные, нужные стране. Они кажутся вам опасными с точки зрения вашей личной диктатуры. Накануне войны вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражданской войн, ‹…› С помощью грязных подлогов вы инсценировали судебные процессы, превосходящие вздорностью обвинения знакомые вам по семинарским учебникам средневековые процессы ведьм.

… Вы растлили, загадили души ваших соратников. Вы заставили идущих за вами с мукой и отвращением шагать по лужам крови вчерашних товарищей и друзей. ‹…› Вы сковали страну жутким страхом террора, даже смельчак не может бросить вам в лицо правду».

Я помню, как дети слушали. И помню свое ощущение. Этого не может быть. Ведь еще вчера этого не могло быть никогда. А теперь это напечатано. И значит, все возможно.

На фоне свежих публикаций в «Правде» появляется статья под названием «Историзм мышления» – разгромная по отношению ко всем, кто пытается отойти от сталинистского взгляда на советскую историю. Помощник Горбачева Черняев говорит, что статья «паскудная». Подписка на «Правду» катастрофически падает.

В жизни уже появляются Замятин, Набоков, Бунин, Алданов.

Черняев вспоминает, как Горбачев в 87-м говорил: «Одна только гласность поддерживает перестройку. Другие механизмы перестройки не налажены». Это – чистая правда. Даже не ясно, какова социальная опора перестройки, насколько она широка. Интеллигенция находится в приподнятом состоянии духа от общения с новым печатным словом, но она выступает только в роли читателя. Остальное население пребывает в состоянии зрителя. Во время поездки Горбачева по стране люди у него прямо так и спрашивают: «Михаил Сергеевич, а когда будут результаты перестройки? Когда жить станем лучше? Вы там давайте, мы за вас». Ни у кого в стране нет никакого опыта участия ни в политической жизни, ни в экономической. В провинции, в отличие от столицы, даже гласность в 87-м очень ограничена. Местная власть привычно все давит. В экономике до 87-го года также никакого движения. В мае 87-го впервые произнесены слова о надвигающемся на страну экономическом кризисе. Правда, без слова «кризис». Финансы в тяжелейшем состоянии. «Финансовая система расстроена», – фиксировал Горбачев на Политбюро еще 30 октября 86-го года. Берем деньги из вкладов населения и затыкаем дыры в бюджете. Зарплата вошла в разрыв с производительностью труда. Денег развелось больше, чем товаров. Товаров – дефицит. Люди перестали работать. В самом деле, если нечего купить на заработанные деньги, зачем трудиться. 25 % предприятий не справляются с планом. 13 % убыточны.

Что делать? Сам же отвечает:

«На повышение цен не пойдем. Если мы повысим цены, можно себе представить политические последствия: мы дискредитируем всю перестройку».

Через месяц позиция Горбачева меняется. Совет министров настаивает на повышении цен. Горбачев соглашается. Другого выхода нет. Цены на нефть уже падают. Но тут начинается ожесточенная дискуссия. Помощник Горбачева Черняев вспоминает: «Горбачев пытается доказать, что перестройка не состоится, что загубим все замыслы, если пойдем на поводу у тех, кто привык жить на иждивении у государства, толком не работая. Ему возражают, говорят, что поднимать цены недопустимо, так как в стране 25 миллионов человек живут на доход ниже 50 рублей, 50 миллионов – ниже 80 рублей».

Спор на Политбюро тогда приобрел крайне ожесточенную форму. Горбачев прекращает его со словами «иначе дойдем до драки». Цены, вопреки крайней экономической необходимости, не поднимают. Сегодня интересен не столько результат той промежуточной дискуссии, сколько приведенные тогда цифры. К 87-му году в СССР 25 миллионов человек имеют доход ниже 50 рублей в месяц, 50 миллионов – ниже 80 рублей. То есть треть населения страны к 70-летию советской власти живет за чертой бедности или едва удерживается на ней.

Про рыночные отношения до 87-го года в руководстве страны вообще разговора нет. Горбачев резко отреагирует на экономические публикации в «Новом мире», где главредом Залыгин. Горбачев скажет:

«Вот Сергей Павлович Залыгин, я его очень уважаю. Но что получается: один за другим вылезают в его журнале то Попкова со своим «господством рынка», то другой, Шмелев, предлагающий нам безработицу. Если Сергей Павлович против социализма, то нам не нужен такой редактор. Все, что укрепляет социализм, ко всему будем прислушиваться. Когда нам пытаются подсунуть вместо социализма капитализм, буржуазную идеологию – это совсем другое».

А потом добавит: «Но я против замены редакторов». И никто Залыгина не снимет.

И вот, несмотря на все это неприятие рыночных отношений, в феврале 87-го года принято решение, позволяющее создавать кооперативы общественного питания, по производству товаров народного потребления и по бытовому обслуживанию. Кооперация, которой с большим успехом и прибылью в ранний НЭП занимался будущий советский премьер Косыгин, через 60 лет, в 87-м году, выглядит совершенной новостью. В кооперативах делают и продают вареные джинсы, кофточки с накладными плечами, в кооперативных магазинах появляется колбаса, в кооперативных ресторанах, по отделке напоминающих бордель, кормят мясом и неплохими пельменями. Но главное, в этих местах другие цены и там зарабатывают другие деньги. Еще нет банков, нет биржи, поэтому кооператоры покупают сырье по госценам, а продают товар – по рыночным. Это дает и руководству кооперативов, и директорам предприятий огромные доходы. И оплата труда работников в кооперативах вдвое выше, чем у основной массы рабочих и служащих.

Через четыре месяца принят Закон СССР о государственном предприятии, дающий хозяйственную свободу предприятиям. Поэтому предприятия вольно обращаются с финансами. На предприятиях созданы советы трудовых коллективов. Они на радостях, ясное дело, принимают решения о повышении зарплат.

Денежные доходы растут бешеными темпами. Товаров под них нет. Деньги идут в сберкассы, государство их изымает и печатает новые деньги во все возрастающих объемах. Денег на руках все больше. Финансовая система летит к черту.

У советских людей невероятное желание делать деньги. После 70 лет советской власти нет никакого представления о том, что деньги совсем необязательно связаны с воровством и использованием госимущества. Но механизмов нет, законов нет, частной собственности нет, а есть желание: быстрее-быстрее и больше. Потому что все знают, что сегодня так, а завтра могут запретить. Другая часть населения уже ненавидит тех, кто занимается предпринимательством, хотя идет и покупает вареные джинсы, и все в них, куда ни глянь. На этом фоне празднуется 70-летие советской власти. Горбачев произносит доклад. Говорит, как не прав был Троцкий и что надо было развенчать троцкизм. И что Зиновьев с Каменевым были не правы вместе с Троцким.

Потом Горбачев говорит, что и Бухарин был не прав. Что все они навязывали дискуссию партии и очень этим мешали быстрому движению вперед.

В 87-м году практически никто в стране не знает ни Троцкого, ни Зиновьева с Каменевым, ни Бухарина. Они стерты еще при Сталине. Их портреты в учебниках замазаны еще до войны. Да и Горбачев вспоминает толком не о них, а об их внутрипартийной дискуссии. И ненавидит их. Потому что сыт по горло своими бесконечными спорами в Политбюро. И получается, что от собственного бессилия хватается за Сталина. И говорит, какая отличная была коллективизация, хотя много народу погибло. Говорит это, хотя знает, в каком дерьме сельское хозяйство. И свое детство в Ставрополье помнит. От работы в колхозе никакого достатка. На приусадебные участки огромные налоги. На каждое фруктовое дерево налог, независимо от урожая, и крестьяне вырубают сады. Убежать из колхоза нельзя, крестьянам паспорта не дают. Чем же это отличается от крепостничества? Думает, что ему, Генеральному секретарю, не на что сейчас закупать для страны хлеб. И все время обсуждают, что надо вводить карточки, и люди в 87-м году хотят жить по карточкам, но их будет нечем отоваривать. И поэтому, противореча предыдущей части доклада, он с трибуны говорит, что в 30-е годы сложилась командно-административная система, которая отразилась на всей общественно-политической и экономической жизни страны. Горбачев переходит к массовым репрессиям, потом, собственно, к Сталину. Горбачев помнит, как его отправили разъяснять решения XX, антисталинского, съезда. Он тогда совершенно не знал, что ему делать, потому что люди отказывались принимать осуждение культа личности. В лучшем случае говорили: «Зачем сор из избы выносить?» Большинство верило, что Сталин о беззаконии не знал. И поэтому с трибуны Горбачев, почти без внешней логики, говорит:

«Иногда утверждают, что Сталин не знал о фактах беззакония. Нет, Сталин знал. И вина Сталина и его окружения перед народом огромна и непростительна».

И что вновь будет работать Комиссия по реабилитации. Больные вопросы истории нельзя замалчивать, нельзя делать вид, будто ничего особенного не произошло.

Уже в начале следующего, 88-го года будет реабилитирован Бухарин, которого Горбачев недавно обвинил в излишней склонности к внутрипартийным дискуссиям. Это нормально. Так же как и то, что на октябрьском Пленуме 87-го года Ельцин открыто вступил в полемику с Горбачевым. Горбачев сам объявил ранее невиданный плюрализм мнений. Поступок Ельцина в духе именно этого плюрализма. Это начало политической конкуренции, начало публичной политики. Это естественный ход истории.