1980

22 января 1980 года Андрей Дмитриевич Сахаров на академической машине едет на семинар в Физический институт АН.

На Краснохолмском мосту машину Сахарова останавливают. Везут в прокуратуру.

Приводят к зам. Генпрокурора Рекункову, который зачитывает Указ Президиума Верховного Совета. Смысл указа: Сахаров А. Д. занимается деятельностью, наносящей ущерб интересам государства. Президиум Верховного Совета СССР постановляет лишить Сахарова А. Д. звания Героя Соцтруда, орденов, медалей, званий лауреата Ленинской и Государственной премий и выслать в место, где будут исключены преступные контакты с иностранцами.

Сахаров расписывается в ознакомлении с указом и приписывает: «Ордена, медали вернуть отказываюсь». Сахаров звонит жене, говорит: «Я звоню из прокуратуры. Мне сказали, что меня высылают из Москвы в Горький». Она в ответ: «А я?» – «Ты сможешь ко мне приезжать». – «Нет, я поеду с тобой». Жена академика Сахарова Елена Георгиевна Боннэр об этом эпизоде пишет:

«Он очень «сахаровский». Он мог сам сказать Рекункову, что я поеду с ним. Но Андрей никогда ничего не решал за других. И никто никогда ничего не мог решить за него».

Андрей Дмитриевич Сахаров женат на Елене Георгиевне Боннэр с 72-го года. Они знакомятся после смерти первой жены Сахарова и после отлучения Сахарова от работы на Объекте, где он провел 19 лет.

Елена Боннэр – дочь руководящего сотрудника Коминтерна, члена партии с 17-го года Геворка Алиханова. Он расстрелян в 37-м. Ее мать, Руфь Боннэр, член ВКП(б) с 24-го года, в 37-м арестована. Елена Боннэр в 41-м уходит на фронт медсестрой, ранена на Волховском фронте. Заканчивает войну в звании лейтенанта медицинской службы. Инвалид второй группы по зрению в результате ранения. Заканчивает Ленинградский медицинский институт. Работает участковым врачом, врачом-педиатром в роддоме, в командировке в Ираке. Отличник здравоохранения СССР. Печатается в литературных журналах.

В 70-е годы активно участвует в правозащитной деятельности. Член Хельсинкской группы.

День своего знакомства они с Сахаровым отмечают 26 декабря. Это произошло в 70-м. У них была поздняя деловая встреча. Потом – неожиданный ночной разговор на ступеньках Центрального телеграфа. Он спрашивает: «Люся, а сколько вам лет?» – «Сорок семь», – отвечает она. «А я думал, что меньше».

Сахаров провожает ее до дома и едет к себе.

У Сахарова трое детей. Летом 71-го он отдыхает с детьми на Кавказе, под Сухуми. У Боннэр – двое детей. Сахаров, вернувшись с моря, дает Елене Георгиевне адрес своей хозяйки. Боннэр вспоминает: «Когда я стала объяснять женщине, кто дал нам ее адрес, она сказала: «Как же, тихий такой старичок». Эта фраза вошла в наш семейный лексикон, и ее все в нашем доме повторяли при каждом общесоюзном или общемировом шуме вокруг Сахарова: «Как же, тихий такой старичок!»

Квартира Сахарова в Москве прослушивается по инициативе Андропова и с санкции Брежнева.

Тов. Суслову от председателя КГБ Андропова: «Направляется справка о поведении академика Сахарова А. Д. В личной жизни Сахарова в последнее время произошли изменения. Он вступил в интимную связь с преподавательницей Второго медицинского училища Боннэр Е. Г., 1922 года рождения, членом КПСС. Боннэр поддерживает негативные проявления и деятельность Сахарова в качестве члена Комитета прав человека». То есть в момент написания записки, 2 октября 71-го года, Андропов еще адекватно отражает суть идейной и политической близости в паре Сахаров-Боннэр. Вскоре КГБ сочтет целесообразным разработать собственную версию отношений двух исключительно неординарных людей. Эту версию будут внедрять, она внедрится и обретет широкое распространение.

В версии, созданной КГБ, есть все, что отвечает массовому спросу: желтизна, сплетни о семейных отношениях, дети, деньги плюс связь с Западом. И, наконец, все это полито густым слоем антисемитизма, что уж безоговорочно обеспечивает съедобность предложенной версии.

Формально высылка Сахарова в Горький следует за его интервью по поводу ввода советских войск в Афганистан.

Сахаров дал интервью по Афганистану корреспонденту «Нью-Йорк таймс» Тони Остину 2 января 80-го года. Интервью передали все западные радиостанции, ведущиеся на СССР. 15 и 16 января – интервью под камеру корреспонденту Эй-би-си. Интервью показывают по телевидению в США и Европе.

На самом деле справка КГБ на Сахарова была готова до начала событий в Афганистане. Совершенно секретно:

«Академик Сахаров на протяжении более 10 лет проводит подрывную работу… предпринимает меры по организационному сплочению антисоветских элементов в стране».

На основании этой справки 3 января 80-го года Политбюро принимает решение о высылке.

22 января 80-го года Сахарова из прокуратуры везут прямо в аэропорт Домодедово. Там он ждет жену. Елена Георгиевна успевает по цепочке через знакомых передать информацию о высылке иностранным корреспондентам.

Сахаров вспоминает: «В самолете мы сидели рядом с Люсей и были счастливы, что вместе, Люся была очень красивой».

Условия режима Сахарова в Горьком следующие: не имеет права выезжать из города, не имеет права на встречи и телефонные разговоры с иностранцами, а также на телефонную и почтовую связь с заграницей.

Когда Сахаров слышит о последнем пункте ограничений, он реагирует: «Как же так, ведь там мои близкие!» За границей, а именно в Соединенных Штатах, – дети Елены Георгиевны. Их отъезд – составляющая истории Сахарова.

В 72-м, вследствие правозащитной деятельности Сахарова, дочь Боннэр Татьяну выгоняют с вечернего отделения факультета журналистики МГУ.

Через несколько дней проходит общее собрание Академии наук. Вечером в концертном зале «Россия» – концерт Рихтера. Сахаров и Боннэр присутствуют. В антракте к ней подходит академик Будкер, говорит: «Надо спасать Андрея». Говорит, что угроза очень велика – «кругом иностранные шпионы, и корреспонденты тоже шпионы, и Андрей из-за контактов с ними может погибнуть». Следует конкретное предложение: должность в Сибирском отделении Академии наук, астрономическая зарплата, коттедж в шесть комнат плюс магазин, куда привозят вещи из «Березки».

Сахаров говорит, что эта идея рождена в КГБ. Он не ошибается. Из записки Андропова в ЦК КПСС: «Попытаться провести с Сахаровым беседу на высоком уровне, угрожая лишением звания академика и Героя Соцтруда, и предложить работу в Новосибирске или другом режимном городе».

Сахаров идет к ректору МГУ просить о восстановлении в университете дочери Елены Георгиевны. Сына Боннэр Алексея на следующий год не примут в университет. Сахарова вызывают в Генпрокуратуру. Предупреждают, что, если он не прекратит своей деятельности, к нему будут применены другие меры. Сахаров дома подробно записывает текст беседы и на устроенной дома пресс-конференции раздает этот текст иностранным журналистам.

29 августа 73-го года в «Известиях» опубликовано письмо 40 академиков с осуждением Сахарова. Письмо зачитывают по радио и телевидению: «Деятельность А. Д. Сахарова в корне чужда советским ученым».

Позже кампания в прессе совмещает два имени – Сахарова и Солженицына. Это происходит после публикации на Западе «Архипелага ГУЛАГ». Потом, в 74-м, Солженицына высылают из страны. Сахаров, остающийся в СССР, продолжает выступления перед иностранными корреспондентами в связи с обысками, арестами, положением политзаключенных, с женой ездит в лагеря на свидания с политзаключенными, постоянно шлют в лагеря посылки. Интервью Сахарова передают западные радиостанции. В СССР интеллигенция давно и активно слушает западное радио.

Сахаров, таким образом, несмотря ни на что, постоянно общается не только с западным миром, но и с согражданами. Сахаров – первое в Советском Союзе постоянно действующее оппозиционное средство массовой информации.

Вскоре начинают поступать угрозы физической расправы с членами семьи Сахарова и Боннэр.

Конгресс США обсуждает поправку Джексона-Вэнника, которая означает введение ограничения на торговлю с СССР в ответ на ограничения свободы эмиграции из СССР. Сахаров выступает за свободу выбора страны проживания и места жительства внутри страны.

Сахарову приходит письмо с вырезкой из «Известий» о поправке Джексона-Вэнника и текстом: «Если вы не прекратите своей деятельности, мы примем свои меры». Пишут, что начнут с полуторогодовалого внука Елены Георгиевны и с ее зятя, правозащитника, уволенного с работы. К нему как-то вечером, когда он выносил мусор, подошли три мужика и сказали: «Если Сахаров не прекратит своей деятельности, будешь валяться на этой помойке – и ты, и твой сын». Вскоре после этого к Сахарову с Боннэр приходит в прошлом член Комитета прав человека, а впоследствии ярый националист, член-корреспондент Академии наук Игорь Шафаревич. Сахаров рассказывает ему об угрозе. Шафаревич говорит: «Андрей Дмитриевич, ну что вы так волнуетесь, ведь это не ваши дети». Дочь Елены Георгиевны Татьяна, мужу и сыну которой угрожают, в это же самое время неожиданно восстановлена в университете новым ректором физиком Рэмом Хохловым. И на физфак МГУ без всяких осложнений принят сын Сахарова Дмитрий. Это, очевидно, проявление личной смелой позиции ректора Хохлова. Но это краткая удача. В 77-м году на дочь Боннэр Татьяну заводят уголовное дело. Заодно – на мать ее мужа. Перспектива – либо срок, либо эмиграция. Предлагают выбрать. Татьяна с мужем и сыном уезжают. Вскоре сына Боннэр Алексея, отличника, выгоняют из педагогического института. Сахаров просит за него. Его не восстанавливают в институте, но с легкостью, как человека, близкого к Сахарову, выпускают из страны.

КГБ в этот период советской власти практикует две тактики в отношении инакомыслящих. Аресты и посадки сохраняются. Но наряду с ними КГБ осуществляет высылку из страны лиц, публично известных в СССР и на Западе.

Может быть откровенная депортация, как в случае с Солженицыным, может – разрешение на гастроли или чтение лекций с последующим лишением гражданства, как в случае с Ростроповичем и Вишневской, Аксеновым и Войновичем. Позже высланные из страны без предупреждения лишаются гражданства.

В отношении Сахарова подобная тактика невозможна в силу секретности его прошлой работы.

Хотя для Сахарова вопрос о нарушении секретности никогда не стоял. И КГБ, однажды вяло попробовав пришить ему разглашение гостайны, в дальнейшем бросил эту затею.

Кроме того, у Сахарова с женой насчет эмиграции четкая позиция. Елена Боннэр пишет: «Я всегда считала, что лучше эмигрировать, чем садиться, и всегда это советовала тем нашим друзьям, которым угрожал арест. Но я никогда не мыслила этого для нас. Мы никогда не ставили своей целью эмиграцию, никогда эту проблему не обсуждали».

Сахаров вообще сильно затрудняет работу КГБ. Даже антисахаровская кампания в прессе, рассчитанная на длительное время, была свернута раньше намеченных сроков. Лично Андропов дает указание о ее прекращении: «Упоминание имени Сахарова в официальных публикациях используется западной прессой, активизирует антиобщественную деятельность самого Сахарова и повышает к нему интерес со стороны враждебных элементов внутри страны».

Андропов знает, что говорит. Письма, получаемые редакциями газет в самый разгар антисахаровской кампании, выглядят неоднозначно. Из писем: «Мы не знаем, что именно писал, о чем говорил академик Сахаров в беседе с иностранными корреспондентами. Опубликуйте. Неужели мы, советские читатели, настолько неграмотны и глупы, что нам не стоит преподносить письменные высказывания людей, которых обвиняют?»

В первый день ссылки Сахаров записывает: «Встали поздно, позавтракали на кухне. Погуляв по городу и купив кое-что, мы вернулись домой, стали слушать радио». Сахаров пишет: «Радио на 50 процентов поглощено темой Сахарова. Прямое влияние на мировую политику». Сахаров, естественно, имеет в виду западные радиостанции.

Советские газеты и телевидение также сообщают о высылке Сахарова в Горький. Таким образом, население, в том числе в Горьком, в курсе. У Сахарова в горьковской квартире появляются посетители. Сахаров вспоминает:

«Пришел рабочий с женой и сыном Ваней трех лет. Говорит, что слушают меня с 72-го года, и готовы помочь, чем надо». Их на выходе потащили в опорный пункт милиции.

Сахаров пишет: «Были три студента физфака. Нахалы, неучи. Один не безнадежен. Зато один – совершенный фашист, готов поехать в Афганистан, потому что там хорошо платят. Говорил, что хорошо бы на афганцев сбросить атомную бомбу».

Приходящих к Сахарову сортируют. Это легко: в квартире прослушка. Выражающих симпатию тащат в опорный пункт, регистрируют. В подъезде постоянно дежурят милиционеры.

Елена Георгиевна потом напишет, что они непростительно мало знали о милиционерах, с которыми семь лет прожили рядом. «В дежурство Леши в подъезде постоянно крутятся все бессемейные бабенки нашего дома. У Николая тоже клуб, но преимущественно мужской, и пахнет самогоном. И он никогда ноги даже не подберет, когда проходишь мимо. А Володя всегда мрачный, но всегда встает, когда мы проходим мимо. Другой Володя учится на заочном отделении юридического». Как-то ночью этот Володя занесет в квартиру (в разгар третьей голодовки Сахарова) шкаф, который был давно куплен, но стоял на лестничной площадке: у Елены Георгиевны не хватало сил затащить его в квартиру. Она вспоминает: «Володя прикладывает палец к губам и волочит шкаф. Поставил на место. Поднял большой палец, улыбнулся – вроде мы с ним друзья – заговорщически – и вышел».

Эти два Володи, Леша и Николай приходящих к Сахарову никуда не таскают. Они стоят на посту, который с 80-го года может соперничать с постом номер один – с тем, который у Мавзолея. Чтобы хватать и тащить, используются смешанные силы МВД и КГБ.

Сахаров записывает:

«15 февраля. Люсин день рождения. 57 лет! Люся приехала из Москвы с Юрой, который тащил два рюкзака с едой. Юру задержали в подъезде. Там уже дежурили два милиционера и три гэбиста или наоборот. Юру повели в опорный пункт. Люся побежала туда. Я побежал за ней. Люсю ударил милиционер. Потом нас обоих повалили на пол. Они были полны какого-то торжества».

Сахаров пишет: «Я послал телеграммы Андропову и начальнику КГБ Горьковской области».

Ссылка абсолютно не означает молчание. Когда Сахарову, в соответствии с требованиями режима, велят трижды в месяц являться в Управление МВД, он ведет себя совершенно определенно.

Сахаров говорит, что МВД и КГБ следует спокойней относиться к тому, что к нему, Сахарову, приходят люди. Он говорит, что если они будут запугивать ни в чем не повинных людей, то они только усилят нервозность в городе и тревогу во всем мире. Он требует, чтобы ему и жене дали возможность беспрепятственно говорить с Москвой, а жене – с детьми в США. Он говорит, что это в интересах КГБ: меньше тревоги во всем мире. Он считает, что молодым ученым должна быть предоставлена возможность ездить к нему для совместной научной работы.

Он отправляет телеграмму Андропову с требованием предоставить ему документы, на основании которых он выслан в Горький. Заявляет о своей готовности предстать перед открытым судом. Казалось бы, смешно. В смысле, какой может быть в 80-м открытый суд над Сахаровым. На самом деле не так смешно, как кажется. Реши власть затеять такой процесс, одобрение его внутри страны могло бы быть достаточно массовым. Люди, стоящие в очередях, едущие в Москву за колбасой, не понимают, чего хочет этот академик. И может ли обеспеченный человек с академическим пайком в здравом уме отказаться от налаженной жизни. Сахаров страной массово не понят и обывательски осуждаем. Другое дело, что сама власть к Большому процессу сталинского образца в 80-м году неспособна.

Она даже не способна сдержать народ во время похорон Владимира Высоцкого в июле 80-го года. В закрытой и зачищенной на время Олимпиады Москве хоронить Высоцкого выходят сорок тысяч человек. Этот выход – событие национального масштаба. Это первое за долгие годы советской власти народное волеизъявление.

Но с живым Сахаровым сложней, чем с мертвым Высоцким.

Вследствие непривычной для СССР публичности поведения Сахарова, а также вследствие его прошлой истории с водородной бомбой КГБ лишен обычной для него свободы рук.

Арест Сахарова исключен. Острейшая реакция в мире на уровне глав государств будет молниеносной и не стихающей. Вполне достаточно уже реакции на вход советских войск в Афганистан. Последствия входа в Афганистан – это испорченные отношения с Западом, конец разрядки, что означает новый виток гонки вооружений, т. е. закачку новых средств в военно-промышленный комплекс. И это в условиях нарастающего продовольственного кризиса. Зерно закупается за границей, мясо закупается, денег не хватает, нефтяные деньги – в ВПК, на продукты – кредиты на Западе. Долги растут. А тут еще шум с Сахаровым.

Ссылка в закрытый для иностранцев город – это все, что может позволить себе советский режим образца 80-го года в отношении академика Сахарова. Его жена, Елена Боннэр, в правах не ограничена.

Давить на Сахарова через жену, в смысле арестовать или выслать ее за границу, бесполезно. Его реакция не предсказуема. КГБ этот вариант даже не рассматривает. И правильно. Даже если бы Андропов захотел, он никогда не смог бы представить, какую опасность для системы может представлять частная жизнь академика Сахарова.

В течение 80-го года Сахаров ведет дневник. Так как в отсутствие Сахарова в горьковской квартире КГБ имеет привычку приходить туда с негласным обыском, через окно, Сахаров дневники и рукопись книги «Воспоминания», выходя из дома, берет с собой в сумке. В 81-м году во время его похода к зубному врачу сумка с тетрадями украдена в поликлинике. Он по памяти начинает восстанавливать события.

«19 марта 80-го года. Около 12 пришли двое из милиции, требуют явиться. Я отказался. Они сказали: «У нас указание подвергнуть вас приводу, применив силу». Они схватили меня за руки. Я упирался. Они протащили меня волоком метров пять, стал собираться народ. Меня отпустили. Я прошел в квартиру и запер дверь».

Елена Георгиевна вспоминает о том же времени:

«Я днем в страстную пятницу пошла в церковь за Окой, в Канавино. И в церковном садике на лавочке услышала такой разговор немолодых двух женщин и мужчины, пришедших святить куличи. Говорили, много преступлений в городе – грабят, насилуют, убивают. И дружно пришли к выводу – стрелять надо, всех их стрелять. А когда я всунулась с вопросом – может всех-то стрелять не надо бы? – они напали на меня, что вот из-за таких слюнявых, как я, все худое и идет».

Сахаров первой весной в ссылке много пишет. Это ответы на вопросы западных корреспондентов, которые из Москвы привозит Елена Георгиевна.

Написана большая статья «Тревожное время» для «Нью-Йорк таймс». Сахаров уточняет: «Люся ее переписывала на машинке под мою диктовку при включенном телевизоре. Это уловка от прослушки».

В дни Олимпиады в Москве, которая бойкотируется ведущими странами Западной Европы и США, Сахаров пишет Брежневу об Афганистане. Копии письма направлены главам государств – постоянных членов Совета Безопасности.

Главная мысль: введение войск в Афганистан – трагическая ошибка, принесшая беды афганцам и надолго ущерб советской внешней и внутренней политике.

Высоцкого в начале афганской войны едва удержали: он рвался к Сахарову.

Друг Высоцкого Всеволод Абдулов вспоминает: «Афганистан был страшным потрясением для Володи. Ощущение, что его страна дошла до такой мерзости! – это подействовало на него страшно». Его остановили от похода к Сахарову, который означал бы неминуемую высылку из страны.

Его высылка была неприемлема – он тогда слишком много значил для страны.

Сахаров Брежневу в письме пишет:

«Вследствие афганских событий в СССР возрастает роль репрессивных органов, которые могут выйти из-под контроля. Необходимо политическое урегулирование и вывод войск из Афганистана».

Тогда же Сахаров пишет письмо участникам международной встречи в Мадриде. С высокой оценкой о нем отзывается Маргарет Тэтчер. Сахаров слышит об этом по западному радио.

В конце этого письма и письма Брежневу Сахаров делает приписку о том, что Елизавете Алексеевой не дают выехать в Соединенные Штаты к жениху, сыну Елены Георгиевны Боннэр.

Сахаров пишет в дневнике: «Лизу в Москве задержали. Стало известно, что ее грубо, силой затащили в милицию, гэбисты в грубом тоне заявили: «Вы знаете, кто мы. Мы слов на ветер не бросаем. Вам запрещено ездить в Горький и жить в квартире Сахарова на улице Чкалова». Через две недели Лизу вызывают в КГБ и делают официальное предупреждение с угрозой заведения уголовного дела.

Все сахаровские письма, интервью, статьи в Москву возит и передает западным корреспондентам Елена Боннэр. Она же, несмотря на КГБ, устраивает в Москве в квартире пресс-конференции.

Александр Солженицын написал: «Госбезопасности не повезло на мою вторую жену». «С моей – им тоже не повезло», – пишет Сахаров. В силу Его изоляции публична Она.

В апреле 80-го года Андропов пишет в ЦК КПСС: «Секретно. Если изоляция Сахарова вызвала у него определенную растерянность, то поведение его жены отличалось возросшей враждебной активностью. Она передавала клеветнические документы за границу, подстрекала иностранных корреспондентов. В связи с таким поведением Боннэр была вызвана в Прокуратуру СССР. В соответствии с действующим законодательством она подлежит привлечению к уголовной ответственности».

Эта записка Андропова – начало выстраивания новой линии КГБ в отношении Сахарова: он в ссылке пассивен. Активна она, она на НЕГО влияет.

Сахаров в дневнике пишет:

«24 августа 1980 года. Сегодня исполняется 9 лет, как мы с моей Люсей. Этот день изменил все в нашей жизни. Люся тогда сказала: «Ради таких дней стоит жить». Я знаю, что Люсе это принесло и счастье, и беду – разлуку с детьми и внуками, почти непереносимую. Что касается меня, то я стал более человеком, счастливей и, мне кажется, лучше. Наделал и плохого, конечно, казнюсь этим. Особенно – Димой. Начало этому положено еще давно, с раннего его детства».

Дима – сын Сахарова.

У Сахарова – горькая история с его детьми. Детство его дочерей пришлось на время его работы на Объекте, которая занимала его целиком и полностью и в определенном смысле освобождала от всего остального. Сын был совсем мальчишкой, когда лишился матери. Сахаров, удаленный с Объекта в связи с правозащитной деятельностью, в самом начале своей опалы после смерти жены впервые один на один оказался с собственными детьми, которых плохо знал. Он умел дать им деньги, оставить и купить им квартиры, но строить отношения он не умел. Он влюбился – и попал в новую семью, и начал жить, как положено жить в семье, с общими интересами и детьми, которые там были.

Сахаров пишет: «Люся утром прислала телеграмму: «Брось никчемную работу и встречай жену в субботу». Я написал: «Я могу заметить томно, что работа ни никчемна. Но встречать свою жену полечу и на Луну». Я убрал дом, съездил на Жукова (это улица в Горьком), купил свечи, и на Минина (это площадь в центре) кофейные чашечки – в память о 71-м годе».

Елена Боннэр поясняет: «В доме у Андрея кофе не держали. Я, приходя к нему (тогда для меня Андрею Дмитриевичу), приносила кофе с собой. Впервые на моих глазах Андрей пил кофе вместе со мной поздним вечером 24 августа 1971 года».

Сахаров вспоминает: «В один из первых июльских дней в Горьком мы с Люсей в 3 часа ночи пошли гулять. Милиционера на посту не было. Смылся к девкам. Мы прошли по безлюдному и безмашинному городу до Сельскохозяйственного института. Там было два стога только что скошенной травы. Мы легли на траву на спину, смотрели на прозрачное светлое предрассветное небо. Было очень хорошо на душе. Потом, так же никем не замеченные, вернулись обратно».

На самом деле вот от этого стога сена – два шага до сахаровской голодовки. Потому что причина голодовки – запрет на воссоединение двух людей, которые любят друг друга: сына Елены Георгиевны Алексея и Лизы.

Сахаров говорит: «Мы понимаем, что наше дело и действия – мелочь в общемировом масштабе. Но любовь есть любовь, она ничем не заменима».

Знакомые говорят ему: «Нельзя пытаться переиграть судьбу. Если не получается, надо отступить». Сахаров отвечает: «Судьбе иногда надо противостоять». Ему говорят, что у него обязательства перед многими людьми и он не имеет права ставить свою жизнь на карту из-за Лизы. Ее судьба – не самая худшая. Сахаров отвечает: «Я знаю, что многие меня не поймут, и я надеюсь, что со временем меня многие поймут. Но это не влияет на мои свободные решения. Я не раб общественного мнения и не раб своей миссии».

Они держат голодовку вдвоем. Мир реагирует. Они по радио узнают об обращении американских лауреатов Нобелевской премии к ученым и правительствам, об обращении французских, норвежских ученых, о заявлении американского сената, о статьях в газетах США и Европы.

Власть, КГБ, очевидно, боятся возможной смерти голодающих. Вследствие этого Сахаров имеет возможность направлять телеграммы с информацией о ходе голодовки. Более того, в Горький приходят телеграммы от западных ученых. Приходят и совсем другие телеграммы: «Ради корыстных целей своей жены Вы предаете интересы науки».

Сахаров – в дневнике: «Ощущение душевного комфорта от отсутствия сомнений. Это борьба за общее дело, а не только за судьбу Лизы и Алеши. Борьба за свободный выезд и обратное возвращение, борьба за свободу вообще. И это защита моего личного достоинства и чести в условиях беззаконной ссылки и изоляции».

Елена Георгиевна пишет: «Мы много и про многое говорили и стали так близки, как никогда раньше, хотя думала всегда, что это невозможно, что ближе уже невозможно». На 10-й день голодовки к ним в квартиру перестают кого-либо пускать.

На 12-й день в квартиру врываются работники КГБ и врачи из КГБ. Один из медиков говорит, что ему поступают просьбы трудящихся города об их госпитализации.

Сахаров с женой требуют, чтобы их не разлучали. Присели на дорогу, обнялись. Он пишет: «Люся почти не заплакала, я заплакал. Вышли, держась за руки». На улице их стали растаскивать. В больнице он требует, чтобы он был вместе с женой. Он от всего отказывается и требует одного – объединения его с женой. Он продолжает голодовку, слабеет. Она отдельно – тоже.

На 16-й день приходит майор из КГБ, говорит: «Я уполномочен сообщить, что ваша просьба может быть рассмотрена в положительном смысле в случае прекращения голодовки». Он говорит, что принять решение он может вместе с женой. Ее привозят. Они принимают обещание КГБ и снимают голодовку. Лизе сообщают о разрешении на выезд.

Этой голодовки не поняли ни близкие, ни единомышленники. Категорически отказывается понимать смелый и уважаемый человек Лидия Чуковская. Не понимает известный диссидент генерал Петр Григоренко. Он пишет Сахарову о тех, кто в тюрьме, лагере, ссылке, психушке, а он, Сахаров, голодает за молодых, здоровых людей, жизни которых ничто не угрожает.

В одном из писем, пришедших во время голодовки, содержится вопрос: «Что, для того, чтобы они смогли поцеловаться, великий человек страдал?»

Сахаров категорически отбрасывает слово «великий», как и прочие, часто применяемые к нему слова – «символ», «миссия», потому что они ограничивают его права на свободу. Сахаровский ответ – да, я страдал, чтобы они смогли поцеловаться.

Именно это восприятие жизни и свободы подарила ему жена. Именно в этом смысле он пишет: «Теперешнего меня сделала Люся». Известный советский правозащитник Андрей Амальрик в своей книге «Записки диссидента», которую Сахаров читает в Горьком, написал: «Большое счастье быть женатым на женщине, в которую вы влюблены и которая ваш единомышленник».

В 83-м году у Лизы и Алексея в США родится дочь. Елена Георгиевна вспоминает: «Я вернулась с рынка – Андрей в парадной розовой рубахе и костюме. Он, сияющий, подает мне телеграмму о рождении внучки и говорит: «Наша голодовочка». Так мы ее в первое время и звали между собой – «Голодовочка».

Сахаров в дневнике пишет: «Без Люси я не живой». У нее резкое ухудшение здоровья. Инфаркт. Падает зрение. Она – в Москве. Походы по врачам. Он пишет: «Я убежден, что-либо можно организовать только за рубежом». И в той же дневниковой записи: «Каждое утро просыпаясь, я несколько минут ощущаю, что будто Люся спит рядом, потом – с разочарованием понимаю, что она далеко». Он смертельно боится за нее. Сахаров в конце 83-го начинает борьбу за выезд на лечение за рубеж. На Боннэр по решению Политбюро заводят уголовное дело. Сахаров начинает свою второю горьковскую голодовку. К Сахарову приходит начальник областного Управления КГБ, говорит:

«Вы встали на позицию наших врагов, в значительной степени под влияние вашей жены Елены Боннэр, которая является агентом ЦРУ».

7 мая 84-го года в горьковской прокуратуре во время допроса Боннэр, где присутствует Сахаров, его хватают переодетые в белые халаты работники КГБ. За руки тащат вниз по лестнице, заталкивают в санитарную машину. Туда же приводят Елену Георгиевну.

«В последний момент я схватился за Люсино платье, рискуя разорвать одну из ее лучших вещей. Их у нее немного. Но то, что она носит, – со вкусом и мне очень дорого. Один из гэбистов поднял Люсю за ноги, другой – за руки и шею. Она страшно вскрикнула. Один из гэбистов сказал: она в порядке. Ее вытащили из палаты. Один из гэбистов, в свою очередь, стал кричать на меня в очень грубой форме. Я сильно ударил его по лицу. Он тут же вышел».

Через четыре дня Сахарову говорят: мы вынуждены начать принудительное питание. Есть два способа – внутривенная инъекция и шлангом через нос. Что вы предпочитаете? Он отвечает, что любой способ будет считать незаконным. Ему говорят: значит, выбор наш. Мы выбираем инъекции. Санитары прижимают его плечи. Он пытается вертеться. Врач садится ему на ноги. В руку вводят иглу шприца. Он теряет сознание. Потом его будут кормить через зонд. Вводят в правую ноздрю. Оставляют на несколько часов.

Он пишет и просит врача передать письмо на имя главы КГБ Чебрикова.

Уже нет Андропова, который отправил Сахарова в ссылку. Из контекста сахаровского письма ясно, что он предлагает прекратить общественную деятельность в обмен на лечение жены за границей. На следующий день система принудительного кормления меняется. Его привязывают к кровати за руки и за ноги. Ему одевает на нос зажим и, когда он, задыхаясь, открывает рот, вливают туда раствор. Он пишет: «Я был весь залит клейкой сладкой жидкостью. Присутствовавший в палате врач от КГБ улыбался. Я спросил: чему вы улыбаетесь? Он ответил: мне смешно, что взрослый человек ведет себя, как капризный ребенок. Я не помню, что ответил, но был унижен».

Потом Сахарову делают инъекции, вызывающие потерю сознания, изменения почерка, утроение букв.

Он пишет жене:

«Люсенька, милая! Я так люблю тебя. Вся моя жизнь – в тебе. С нами воспоминания и надежды. Спасибо за передачу и за всю жизнь. Целую. Твой Андрей».

Он пишет Генсеку Черненко. Он пишет, что частная поездка его жены – единственная его просьба к властям страны, которой он оказал важные, возможно, решающие услуги. Он пишет, что хочет целиком посвятить себя науке и семейной жизни. Из больницы его выпустят через четыре месяца. Елена Георгиевна пишет: «Я сидела в машине и ждала его. Мы обнялись, и Андрюша заплакал. А у меня руки трясутся. Не могу машину завести. Андрею, вижу, мутно из-за слез. Постояли так. Потом поехали домой. Где мы – там и дом. Только домом он становится, если вместе».

В апреле 85-го Сахаров возобновит голодовку с требованием предоставить его жене право лечения за границей без контроля КГБ. Теперь он пишет уже Горбачеву.

И опять в квартиру вваливаются врачи. Опять делают укол. Сахаров кричит: «Мерзавцы! Убийцы!» Его утаскивают. Ее к нему не пускают. Она ездит на ипподром и там слушает радио. Там лучше слышно. Потом возле кладбища слушает радио. Никакой информации о том, прекратил ли он голодовку, нет. «Как-то в городе зашла в кафе, решила поесть. Кагэбэшник сел прямо за тот же стол».

Это уже время Горбачева. Нобелевские лауреаты пишут к нему обращения. И Сахаров пишет Горбачеву:

«Во имя гуманности прошу вас, дайте моей жене увидеть близких. Возможно, в конце ее жизни. Это моя единственная просьба к властям».

Сахаров прекращает голодовку. Она вспоминает: «Худой, слабый, бледно-желтый бросился ко мне. Сказал, что не мог больше без меня».

И снова пишет Горбачеву, и опять начинает голодовку. Он совсем слабый, но не сдается. Из больницы он ей напишет:

«Сейчас я понял, что значит умирать от любви».