1978

В 1978 году 12 мая умер замечательный артист Василий Васильевич Меркурьев. Большую часть жизни играл в Ленинградском театре драмы имени Пушкина, то есть в театре, который до советской власти и после нее называется Александринкой. Типажно, природно Меркурьев лучше всего соотносится со старой, еще петербургской, Александринкой.

Он вписывается в петербургскую архитектуру. Они с Толубеевым встают на противоположных сторонах Фонтанки и ведут диалоги, вслушиваясь в силу слова и таким образом избавляясь от вялости речи.

У Меркурьева шаляпинские габариты – его и сравнивали с Шаляпиным: он шумен, громогласен. При этом в высшей степени естественен, прост, простодушен. Говорит быстро, слова обгоняют друг друга.

Разговаривает с молодым драматургом о сложной, легко возбудимой актерской среде – чистый XIX век. Говорит: «Наша Александринушка эту науку на совесть преподает. Что вы, господи, целая академия! Тонкая штука! Традиции. Еще с савинских времен».

Меркурьев имеет в виду Савину Марию Гавриловну – звезду Александринки последней четверти XIX века. Так вот, Меркурьев продолжает делиться с молодым драматургом, чью пьесу ставят в театре, опытом работы с актерами: «Ошибиться вам – ни-ни. Чуть зазевался, неверный шаг – и погиб. Безвозвратно, не сомневайтесь. Вокруг великаны. Таланты. Челюсти на удивление. Ам – и нет тебя. Одни кости».

Этот разговор Меркурьев ведет с драматургом Леонидом Зориным осенью 53-го года, когда Меркурьев ставит пьесу Зорина «Гости». Чтобы всем, даже не театралам, стало ясно, кто такой драматург Леонид Зорин, следует напомнить, что он автор сценария фильма «Покровские ворота».

В 53-м его пьеса «Гости» вызывает осуждение и в партийной, и в профессиональной прессе. Драматург назван «подголоском американского империализма». Но в театрах – уже первый оттепельный импульс. Пьесу ставят сначала в Москве, в театре Ермоловой с молодым Владимиром Андреевым. Спектакль смотрит Симонов, приезжает в Ленинград и делится впечатлениями с художественным руководителем Театра драмы им. Пушкина Леонидом Вивьеном.

Дальше – как в «Покровских воротах». Вспоминает Леонид Зорин: «В нашем густонаселенном особнячке раздается телефонный звонок. Соседи зовут меня к телефону. Я стою в полутемном коридоре. Слышу в трубке рокочущий баритон Леонида Сергеевича Вивьена. Говорит, что театр приступает к работе над моей драмой».

Сталин умер всего полгода назад, но пьеса уже совершенно оттепельная. О том, что необходимо защищать маленького, обычного, ни в чем не повинного человека.

Вскоре в коммунальный особнячок к Зорину приходит Меркурьев.

Зорин вспоминает: «Я знал, естественно, Меркурьева по кинематографу. Впервые увидел его в «Профессоре Мамлоке», затем одна за другой пошли другие картины. Я хорошо знал его впечатляющую внешность, и когда он, пригибаясь, вошел в мою комнату и быстро, беспорядочно заговорил, мне на миг показалось, что продолжается фильм с его участием». Меркурьев в те дни вместе с Борисом Чирковым и коллегой по театру Пушкина Александром Борисовым снимается в комедии «Верные друзья». Стилистически этот фильм еще совершенно сталинский. И внешние приметы, например строительство высотки на Котельнической набережной, воспринимаются как признаки жизни до 53-го года.

Но как лучшие военные и послевоенные фильмы «Верные друзья» свободны от идеологии.

И поэтому каждый раз, когда блаженно смотришь это кино в сто пятидесятый раз, уточняешь год выхода его на экран. Год уже не сталинский – 1954-й.

Один из авторов сценария – Александр Галич. В 1978 году Галича уже нет в титрах. Он выдворен из СССР в 1974-м. И в живых в 78-м его уже тоже нет.

Меркурьев, Борисов, только вместо Чиркова Черкасов позже будут хлопотать за будущего писателя Сергея Довлатова. Он сын актрисы Норы Довлатовой и Доната Мечика, режиссера, ученика того же Леонида Вивьена, у которого учился Меркурьев. Мечик поставит для Меркурьева и Толубеева блестящую сцену ссоры гоголевских Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Так вот, сын Мечика Сергей Довлатов служит в армии, охраняет зону. В Коми. Меркурьев, Борисов и Черкасов хлопочут, и Довлатова переводят с зоны в Ленинградскую область. Но с зоны в Коми Довлатов привозит впечатления и сюжеты для своих будущих книг. В СССР не печатают. В 78-м – вынужден эмигрировать.

Фильм «Верные друзья» снимают в 53-м году во время амнистии, объявленной Берией.

Плот во время съемок караулят освободившиеся лагерники. Летом 53-го на свободу выходят не только уголовники, но и осужденные по делу врачей, по менгрельскому делу. То есть сидевшие по политическим статьям.

Меркурьев из тех, кому в силу этого обстоятельства определенно легче дышится.

У Меркурьева репрессированы братья. Петр был заместителем директора завода в Псковской области, на родине Меркурьевых. В сентябре 38-го арестован по 58-й, политической, статье. В июле 39-го Петр Меркурьев реабилитирован. Но в промежутке между этими двумя датами он умер во время допросов в Псковской тюрьме.

Когда приходит известие о гибели брата, Меркурьев снимается в фильме «Танкер-Дербент». Меркурьев берет к себе троих детей погибшего брата. Тогда же, в 39-м, арестован брат Меркурьева Александр. Ему повезет: он выйдет в 40-м.

В блокаду, будучи директором хлебозавода в Ленинграде, он умрет от голода.

А тогда на допросах с него требовали показаний на Василия Меркурьева.

Дело в том, что Меркурьев женат на Ирине Мейерхольд, дочери знаменитого режиссера Всеволода Мейерхольда, арестованного в июне 39-го по обвинению в шпионаже в пользу Японии. А кроме того, Меркурьев – еще и наполовину немец, что приобретает угрожающий смысл с началом войны.

Дело в том, что мать Меркурьева – швейцарская немка.

Ее привез из Швейцарии псковский помещик. Она служила у него экономкой, пока не вышла замуж за человека, который занимался торговлей и имел хорошую репутацию в городе Острове Псковской губернии, где и родился Василий Меркурьев. Но у Меркурьева еще и родственники за границей. После революции один из его братьев, Евгений, музыкант, уезжает из России с дядей Генрихом.

В войну Меркурьев рвался на фронт, не взяли по причине туберкулеза. Ленинградский театр имени Пушкина эвакуирован в Новосибирск. Играют в помещении театра «Красный факел». За кулисами в коридоре висит карта Советского Союза, на которой флажками отмечается ход боевых действий. Флажки ставит артист хора Федоров. Однажды – это 42-й, тяжелейший год нашего отступления – он выставляет очередной флажок, когда мимо идет Меркурьев. Федоров с восторгом говорит Меркурьеву: «Василий Васильевич! Смотрите, какой же великий стратег товарищ Сталин – еще один город отдал». Меркурьев хватает Федорова и тихо, внятно произносит:

«Если ты еще раз эту сволочь, этого душегуба назовешь великим стратегом, я из тебя душу вышибу!»

Может быть, Федоров сам по себе был не так уж плох, но, так или иначе, он промолчит и припомнит эту историю только в 47-м, когда Меркурьеву будут настоятельно предлагать вступить в партию. На собрании Федоров поднимется и скажет:

«Я рад, что замечательный артист, прекрасный семьянин, отличный товарищ Василий Васильевич Меркурьев вступает в нашу великую партию. Только, Василий Васильевич, я хотел спросить: а как вы теперь относитесь к товарищу Сталину?»

Меркурьев ответит:

«Я всегда одинаково относился к товарищу Сталину. Уточните у товарища Федорова, что он имеет в виду».

И снова Федоров промолчит. Иначе теперь вопрос будет уже к нему: почему он, Федоров, пять лет скрывал врага народа.

На беспартийность Меркурьева обращают внимание после того, как он получает звание заслуженного артиста РСФСР. На предложение вступить в партию Меркурьев отвечает: «Я подумаю». С ним разговаривает его учитель и художественный руководитель театра Вивьен. Говорит: «Вася, у Ириши отец репрессирован. У тебя братья. Если ты сейчас не вступишь в партию, можешь навредить и себе, и Ирише, и своим детям, и племянникам».

Правда, партийность ничего не меняет в поведении Меркурьева. В том же 47-м году во время съемок фильма «Золушка» в квартире Меркурьева появляется гимназическая подруга Ирины Мейерхольд. Она вышла после 10 лет лагеря. Ее муж расстрелян в 37-м. Она будет жить в доме у Меркурьева. В 49-м ее снова посадят, еще восемь лет лагерей. Когда вернется, мать и дочь от нее откажутся, жить негде – она опять придет к Меркурьеву.

Надо сказать, меркурьевская квартира совершенно естественно принимает всех приходящих, приезжающих, ночующих и временно живущих. Это не дом знаменитых людей с отлаженным бытом и порядком. Здесь Ирина Всеволодовна Мейерхольд репетирует с актерами, которые приходят к ней за профессиональной помощью, даже когда ей запрещено работать после ареста отца. Здесь толкутся студенты, которых они с Меркурьевым в театральном институте учат драматическому искусству.

В самом начале 50-х, до смерти Сталина, в доме Меркурьева появляются еще две женщины – то ли вышедшие из лагеря, то ли раскулаченные. Совсем простые, нищие, без прописки. Одну Меркурьеву удается прописать в качестве родственницы.

Другая поселяется у Меркурьева на даче за сто километров от Ленинграда. Меркурьеву дачу дали в 46-м в аренду, и на нее постоянно покушаются разные организации. Приходят, замеряют комнаты, землю. Меркурьев то и дело ездит в райцентр отбивать свою дачу.

Когда в 46-м появляется эта дача, в семье Меркурьева восемь детей. Трое своих, трое детей убитого брата и еще двое, подобранных по дороге из эвакуации. Их мать найдется только в 48-м. Чтобы прокормить всех детей, на даче – корова, куры, свинья. Огород. Мать Меркурьева, как истинная швейцарка, мастерски делает сыр.

Дача стоит в лесу, в глуши. До станции восемь километров. Меркурьев счастлив, что у него есть дом, который далеко и отдельно от всего и всех. В Дома отдыха и Дома творчества он никогда не ездит. Меркурьев с женой возят на дачу продукты из Питера. Лошадь достать не всегда удается. Так и идут пешком и тащат сумки с едой. И летом, и зимой. Электричества на даче нет. Свечи и керосиновые лампы. Керосин экономят.

В общем, эта дача не имеет ничего общего с той, что в фильме «Обыкновенный человек», где Меркурьев играет известного оперного певца.

И домработница в кино не похожа на бездомную женщину из раскулаченных или лагерников, которая поселилась и помогает на даче Меркурьева.

Вспоминает сын Меркурьева Петр: «Ее зовут Вера Павловна Селихова. Она говорит очень много, очень громко и почти в каждую фразу вставляет матерное слово. На любую просьбу моей старшей сестры Анны реакция молниеносная и ласково-шутливая: «Чтобы я, домработница трижды лавреята Сталинской премии, едрит твою мать, да его дочери что-то делала? Чтобы я перед дочерью трижды лавреята навытяжку стояла?»

В начале марта 53-го года она входит в комнату сына Меркурьева и произносит: «Петя, отца-то нашего, едрит его, паралич разбил». Петя, ученик третьего класса, не сразу понимает, о ком идет речь, в первый момент пугается, переспрашивает: «Какого отца, тетя Вера?» – «Да Сталина – учителя-мучителя!»

Вошедший Меркурьев грозно говорит: «Вера!» Но Веру не остановить: «Ничего, Василий Васильевич. Петя уже большой. Пусть знает. Он никому не скажет».

Сын Меркурьева вспоминает, что до 53-го года он уже много раз слышал про Сталина от тети Веры: «Как только по радио начинало звучать «От края до края по горным вершинам, где горный орел совершает полет», тетя Вера выключала радио со словами: «Опять о родном и любимом, едрит твою мать. Опять «совершает помет».

Когда Меркурьев получит в 52-м третью Сталинскую премию, Вера немедленно и точно отреагирует: «Ишь, какой добрый, какой щедрый, – всплеснет она руками в адрес Сталина. – Небось на заем-то на всю премию подписаться заставят?»

Это нормальная советская практика: получал премию – отдай в счет государственного займа. Меркурьев пытается унять Веру. Чтобы хотя бы при детях не говорила лишнего.

Сын Меркурьева вспоминает:

«Когда Сталин умер, домашние почему-то решили мне об этом не говорить. Но я «усек» папины слова, обращенные к маме: «Дождались, Иришенька, наконец».

Фраза не радостная, а горько-усталая.

Меркурьев никогда не принадлежал к тому большинству, которое не знало или говорило, что не знало, что творится в стране. Он знал все по своей семье. Это невообразимое постоянное напряжение: знать, понимать, при этом иметь публичную профессию, талант, темперамент и порядочность. И еще восемь детей на руках.

Он запросто мог не выжить. И дети могли сгинуть по детприемникам, как тысячи других детей. Но он жил, как считал нужным, на удачу, отважно. Значит, это все-таки возможно.

После смерти Сталина в доме Меркурьева ждут, что теперь вот-вот неизвестно как и откуда появится Мейерхольд.

В 1954-м Меркурьев снимается в фильме «Двенадцатая ночь». Шекспира играют в Крыму. Некоторые эпизоды снимают в Никитском ботаническом саду. В это время Ботанический сад носит имя Молотова. Когда в 57-м Хрущев сместит Молотова, его бюст снимут, а на постамент поставят бюст Ленина.

Как раз, когда идут съемки «Двенадцатой ночи», друг Меркурьева, известный актер и режиссер Охлопков, а также Завадский, Александров, Яблочкина, Симонов, Бабанова, Попов, Образцов пишут письмо в ЦК КПСС и Военную прокуратуру СССР с просьбой о реабилитации Мейерхольда.

Меркурьев вспоминает, как странно начался его первый разговор с Мейерхольдом. С Мейерхольдом не великим режиссером, а с Мейерхольдом – тестем. Меркурьев, стесняясь, говорит: «Я не сразу стал артистом. Я начинал гробовщиком. Да, я гробовщик». Мейерхольд в ответ мрачно пошутил: «Значит, я буду обеспечен гробом».

Меркурьев и его жена – дочь Мейерхольда – не узнают, как страшен был конец жизни Мейерхольда. Документы опубликованы уже в новейшее время.

Во время съемок Меркурьева в «Двенадцатой ночи» только начинается работа по реабилитации Мейерхольда, только-только извлекаются письма Мейерхольда из тюрьмы Вышинскому, Берии, Молотову: «Ко мне, 65-летнему старику, на протяжении всего следствия применяли такие меры физического воздействия, каких я не мог выдержать, и стал наводнять свои ответы на вопросы чудовищными вымыслами. Я лгал, следователь записывал, некоторые ответы за меня диктовал стенографистке.

… Меня клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине. По красно-сине-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом. Я кричал и плакал от боли».

«Следователь все время твердил: не будешь писать (то есть сочинять, лгать), будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного, окровавленного, искромсанного тела. И я все подписывал».

Но на последнем допросе Мейерхольд отказывается от всех выбитых у него показаний. Суд не обращает на это внимания. Мейерхольд расстрелян. Съемки «Двенадцатой ночи» для Меркурьева идут под знаком Мейерхольда: 1955-й – начало волны реабилитаций, возвращение из лагерей, просто надежда на чудо.

Здесь, в Крыму, Меркурьев вспоминает рассказы Мейерхольда о том, как тот приехал сюда в 19-м году, устав от голода и разрухи в Петрограде. Здесь, в Ялте, не было красных, еще не было разрухи, а было полно столичных артистов.

Потом, когда начнется красное наступление в Крыму, последние жесточайшие события Гражданской войны, Мейерхольд в неразберихе схвачен белыми. Освобожден под ручательство местных адвокатов, которые ходатайствовали перед Деникиным, который был почитателем таланта Мейерхольда. А когда придут красные, Мейерхольд вступит в партию, и Луначарский лично приедет за ним и повезет в Москву.

Потом будет успех, очарование новой властью, собственный театр, слава. Потом театр закроют. В короткий период между закрытием театра и арестом Мейерхольд часто ездит в Ленинград. Он начинает постановку «Маскарада». Это уже его второй «Маскарад». Первый был в 1917 году. Премьера в Александринке тогда пришлась непосредственно на Февральскую революцию.

Публика 25 февраля 17-го года шла на Мейерхольда, не подозревая, что уже началась новая эпоха. Спустя 20 лет, в 38-м, эта эпоха уже в разгаре. Сам факт, что художественный руководитель Драматического театра им. Пушкина Леонид Сергеевич Вивьен разрешает постановку опальному Мейерхольду, – это исключительный поступок. Потому что лишение Мейерхольда театра – это очевидная опала, предполагающая совершенно определенное для 38-го года развитие событий. Но Вивьен никогда, ни в какие времена не скрывал своего восторженного отношения к Мейерхольду. И не убирал бюст Мейерхольда со своего стола.

Меркурьев у Мейерхольда в «Маскараде» играет Казарина. О творческом, душевном контакте Мейерхольда и Меркурьева Ирина Мейерхольд говорит: «Начался период влюбленности Мастера в Васина». Васич, – Василий Васильевич.

«Ни одной репетиции не проходило без него, даже когда репетировались сцены, в которых Казарина не было. Высокий режиссерский стол Мейерхольда стоял в восьмом ряду. Рядом с Всеволодом Эмильевичем сидел Васич». На репетициях Мейерхольда зал был всегда полон. Ирина Мейерхольд вспоминает, что она сидела в начале «мест за креслами», на диванчике вместе с женой Мейерхольда актрисой Зинаидой Райх. Зинаида Райх после ареста Мейерхольда будет зверски зарезана. За полгода до страшного финала после репетиции они вчетвером иногда ходят ужинать в ресторан в гостинице «Астория». Вне репетиций настроение отчаянное. Близкий арест Мейерхольда очевиден. Меркурьев призывает его хоть к какому-то противодействию. Тот отвечает: «Нет, Васенька, не к кому мне обращаться».

О Мейерхольде в доме Меркурьева постоянно напоминает все. Жена Ирина с характерными мейерхольдовскими чертами. Младшая дочь, лицом напоминавшая мать. И сын. Драматург Леонид Зорин вспоминает, как впервые увидел 10-летнего Меркурьева: «Я едва не вскрикнул, так он был похож на деда. Сходство было столь сильным, что казалось какой-то мистификацией».

Зимой 53-го к Меркурьеву приходит гость. Судя по всему, старый знакомый. Перед самым уходом, как бы через силу, говорит: «Вася, эту миссию должен был взять на себя другой наш товарищ. Но я решил, пусть уж лучше я. Мне ты веришь больше. Сразу не отвечай. Подумай. Обещаешь?» – «Обещаю», – говорит Меркурьев. «Вась, подумай. Дело врачей, космополиты. А у тебя жена – дочь врага народа Мейерхольда. Тебе надо развестись с Ириной. Не я один так считаю. Наверху считают. Не ломай жизнь, не ломай карьеру». – «Еще кофе?» – спрашивает Меркурьев. Гость благодарит: «Я рад, что ты меня понял, дорогой Вася. Что касается квартиры, оставь ее Ирине. Тебе дадут новую».

Меркурьев рассказывает эту историю своему знакомому, спортивному журналисту Александру Кикнадзе. Говорит: «Потом мы с гостем вышли на лестничную клетку. Обнялись. Потом я спустил его с лестницы».

Кикнадзе вспоминает, что на лице Меркурьева на миг заиграла простодушная улыбка шекспировского Мальволио. И погасла.

Меркурьев никогда не вел подробных дневников. Записи короткие. Никакой формы.

«Съемка. Сердце получше. Панангин сократил до 1 таблетки. Вечером играл «Мертвые души».

Дальше. «В Институте беседа с курсом. Ребята выросли, берут «на лету». Звонил Дусе на дачу. Нечем кормить кошек. Ночь до 7 часов утра учил роль».

Дальше. «11 часов. Репетиция. Температура, тяжелое дыхание, задыхался. Продукты на дачу. Мешок овсянки, чай, масло, хлеб. «Скорая» – Ирише боли сняли. Вечером – «Последняя жертва». Утром ко мне «Скорая помощь». Кардиограмма. Давление 200/110. Масса уколов. 190/70».

Дальше. «Институт. Обсуждение программы концерта на Совете. Ввели в танец текст о партии. Домой приехали в 22.30. Аня привезла пирожки.

Москва. Репетиция. Гостиница «Россия». Обедал и ужинал на этаже в буфете».

Вот такие сухие записи у тонкого человека с отменным чувством юмора. За год до смерти. Почти никаких примет времени. Хотя он много ездит. Народный артист СССР Меркурьев ездит по стране, играя в провинциальных театрах.

В смысле, играет с актерами этих театров, а не гастролирует. Выезжает заранее, чтобы как следует отрепетировать, вписаться, чтобы никого не унизить, не подавить своим мастерством.

Играл так в Комсомольске-на-Амуре, Семипалатинске, Смоленске, Березниках, Новосибирске, Владимире. И знал провинциальную жизнь, т. е. реальную жизнь страны. Болеет в провинции, лежит там в больнице, уже в старости, в середине 70-х годов. В записках никаких подробностей.

В сентябре 76-го, лежа в больнице, коротко запишет: «Сосед по палате – директор совхоза Владимирской области». О чем говорили – ни слова. Возможная расшифровка этой записи будет в 78-м году, в августе, в дневнике другого человека, писателя Юрия Нагибина:

«В образцово-показательном совхозе осуществляется великая идея о переводе сельскохозяйственного производства на фабричные рельсы. Все рассчитано с математической точностью. Импортные машины, мясомолочное хозяйство, птицефабрика, поля и луга.

Но ничего не выходит. От дождей раскисли дороги, французский агрегат встал, сгорел мотор. Картошка начинает цвести в середине августа. Нечего рассчитывать даже на малый урожай. Хотели выгнать скот на пастбище, но тучные французские коровы вязли в топком грунте и ломали ноги. Пришлось пристрелить».

У Меркурьева в дневнике: «Едим молодую картошку – плоды дачи. Купали собак. Петя поехал в городок за продуктами. Ничего нет». У Нагибина – расшифровка:

«В магазинах – серая ливерная колбаса, из-за которой убивают, овощные консервы, супы в стеклянных банках с броской надписью «Без мяса». Есть еще «растительное сало». Остальные продукты в бутылках: водка и бормотуха. Много пьяных на улицах и много печали во всем».

Другой писатель, Федор Абрамов, в декабре 78-го воспроизводит фрагмент переписки на ту же тему:

«Как здесь с продуктами? Но правде сказать, очень плохо, правда, иногда масло выбрасывают… А у нас ничего нет, даже и масла не выбрасывают ‹…› Поймет ли что-нибудь из этого отрывка иностранец? Как понять? Нет масла в продаже, и в то же время его выбрасывают?»

Сын Меркурьева Петр вспоминает:

«К Меркурьеву как-то с просьбой обратился председатель Ленинградского облисполкома: «Василий Васильевич, я знаю, вы завтра едете в Москву. Вы могли бы позвонить министру сельского хозяйства?» – «Зачем?» – «Вы знаете, у нас такой конфуз вышел – Ленинградская область осталась без семенного гороха. Нам нужно два вагона семенного гороха».

Меркурьев звонит в приемную министра. Секретарь узнает его по голосу: «Ой, не может быть! Это Меркурьев. Но у министра сейчас совещание, я передам, что вы звонили». Но тут министр хватает трубку и спрашивает, чем он может помочь. Меркурьев излагает просьбу. Министр кокетливо смеется: «Ах, мерзавцы! Знают же, что я вам не смогу отказать!»

У Меркурьева в записках: «Хорошо, что на даче вспахали огород».

Перебои с продуктами и даже с хлебом в деревнях уже никого не удивляют. В сентябре 78-го в Йошкар-Оле очереди за хлебом с вечера. Как в войну.

На этом фоне выходит седьмое издание знаменитой «Книги о вкусной и здоровой пище». Первое издание в 39-м. В сталинские годы книга подобна фильму «Кубанские казаки» – прекрасна и далека от действительности. В дальнейшем, книга некоторым образом меняется от издания к изданию. В 54-м из нее изъяты цитаты Берии, в 55-м убраны изречения Сталина. В 60-м, по мере усугубления ситуации с продуктами, рецепты в книге упрощаются.

В 78-м всякие рецепты уже малореализуемы. Да и саму книгу не купить.

Из города Коврова пишут в «Литературную газету»: «Народ в очередях звереет, ненавидят друг друга. Вы такого не видели? А мы здесь каждый день можем наблюдать подобные сцены».

Импорт продовольствия, прежде всего зерна, уже давно единственный способ обеспечения страны едой. С дореволюционных времен отечественное сельское хозяйство проделало фантастический путь деградации.

В 1913 году на долю России приходилось 45 процентов экспорта зерна. Это первое место в мире. К концу 70-х СССР занимает первое место в мире по импорту зерна. За это надо платить. Источники средств: продажа нефти и золота. Однако обеспечивать таким образом регулярные закупки зерна в условиях хронического кризиса сельского хозяйства невозможно. СССР вынужден брать кредиты.

Сталинская индустриализация изъяла из деревни все возможные материальные и трудовые ресурсы. В ходе индустриализации средства вкладывались в том числе и в обрабатывающую промышленность. Казалось бы, для того чтобы теперь, на седьмом десятке советской власти, закупать продовольствие, можно было бы продавать продукцию обрабатывающей промышленности.

Но об этом речи нет. Власть это отлично знает. Продукция гражданского машиностроения в СССР не конкурентоспособна.

Военную технику потребляют только братские режимы, которые по-братски за нее потом не платят.

1978 год – начало резкого падения уровня жизни. Правда, никто не подозревает, что это финальный для СССР этап. Несмотря на то что партийные лозунги и обещания давно не воспринимаются населением, идеология добилась существенного результата: система не ставится под сомнение, трудности временны, внешние враги опасны и постоянны.

Политический режим в СССР представляется руководству страны стабильным. Федор Абрамов отмечает в дневнике в 78-м году:

«В выступлении перед немецкими телезрителями Брежнев сказал, что советские планы подъема сельского хозяйства рассчитаны до 90-го года».

В 78-м секретарь ЦК по сельскому хозяйству – Федор Кулаков. Он покровительствует первому секретарю Ставропольского крайкома КПСС Михаилу Горбачеву. На Ставрополье в Ипатовском районе в 77-м году внедрен новый метод уборки хлеба, получивший соответственно название Ипатовский. Скосить хлеб за четыре дня, обмолотить за восемь дней, работать не менее 20 часов в сутки. Выглядит технологично. Правда, для этого данный конкретный район обеспечивают всем необходимым – техникой, запчастями и горючим.

То есть отбирают все это у других районов. И те не собирают новый урожай. Это не существенно. Существенно, что в аховой ситуации с хлебом Ипатовский метод в Москве представляется прорывным. Метод начинают повсеместно пропагандировать.

В следующем, 78-м году начнутся потери урожая. На токах скапливается большое количество зерна. Сушилок нет. Зерно плесневеет. Его втихаря закапывают.

В некоторых хозяйствах пытаются скармливать его скоту. Скот гибнет. Но это проявится летом следующего года по мере распространения метода по стране.

Пока, в феврале 78-го, член Политбюро Кулаков к 60-летию награждается Золотой Звездой Героя Соцтруда. Секретарь по сельскому хозяйству- крайне существенная должность в структуре ЦК. Он взаимодействует со всеми секретарями республиканских ЦК, крайкомов, обкомов. В условиях прогрессирующей болезни Брежнева и, соответственно, борьбы за власть Кулаков имеет шанс выдвинуться в первый ряд конкурентов. Летом 78-го Кулаков неожиданно умирает. Место Кулакова занимает Горбачев. Это происходит с подачи Андропова. Андропов, выдвинув энергичного, молодого по советским меркам Горбачева – ему 47 лет, – укрепляет собственные позиции.

Эти перемещения в 78-м году никого в стране не занимают. Брежнев, больной, слабеющий на глазах, не вызывает сочувствия, но служит таким вот особым – нашим – фактором стабильности.

У Меркурьева в записках неожиданное упоминание о Брежневе: «Ириша после сердечного приступа вчера весь день лежала, слушала по телевизору речь Брежнева». То есть Брежнев – фон. Монотонный, бессодержательный. Рекомендуется после сердечного приступа вместо снотворного.

Всю жизнь, и чем дальше, тем острее, Меркурьев хочет сыграть трагическую роль. Ему говорят, что «он из редких избранников, счастливцев, рожденных приносить радость». И это – чистая правда. Он в ответ расстраивается.

На самом деле у него была почти трагическая роль в фильме «Летят журавли». Сын Меркурьева говорит: «В этой роли был весь папа. Такой же, как на экране, он был и в жизни». Русского интеллигента со скрытым взрывным темпераментом Меркурьев играет у того же Калатозова, который снял «Верных друзей».

Вспоминает Леонид Виноградов, сын той женщины, что жила у Меркурьевых между двумя лагерными сроками: «Я посмотрел «Летят журавли» и сказал ему: «Василий Васильевич! По-моему, это ваша лучшая роль в кино». И Меркурьев вдруг закричал жене: «Ириша, ты слышишь? Ты слышишь, что он говорит? А они… – и махнул рукой».

Он хочет сыграть Отелло. Над ним посмеиваются.

Но совсем под занавес он начнет репетировать Рембрандта.

Он болеет. Приезжает на репетицию, еле идет, еле поднимается по винтовой лестнице. Одеваться сам не может. Ему помогают. Идет в кулису. Там садится, опустив голову, опустив руки.

Репетиция «Рембрандта» идет ночью, после очередного спектакля. Меркурьев выходит на сцену в полном костюме и гриме. Он совсем болен. Он хочет хоть раз, хоть на репетиции целиком в полную силу сыграть эту роль.

Зал пустой. Только актеры и рабочие сцены. Его Рембрандт умирает. Пастор призывает покаяться. Меркурьев, на пороге собственной смерти, спокойно и просто отвечает:

«Как будто не в чем. Не убивал, не предавал. Работал».

Отвечая как-то на вопрос, как ему удалось за его рискованную жизнь избежать соблазна подлизаться, Меркурьев ответил:

«Рад бы лизнуть – укусить боюсь».