1975

18 апреля 1975 года кинокартина «Агония», снятая режиссером Элемом Климовым, принята Государственным комитетом СССР по кинематографии.

Фильм про закат царской России. Картина принята по высшей категории.

Десять лет назад предыдущему фильму Элема Климова, «Похождения зубного врача» с молодым Андреем Мягковым в главной роли, дали третью, последнюю категорию. Это означало 25 копий на весь Советский Союз. То есть вроде бы фильм не запрещен, но практически его никто и не увидит. Тот фильм был снят по сценарию отличного драматурга Александра Володина. Володин был театральным драматургом. Но цензура уже настолько измордовала его, что он отправил министру культуры РСФСР авторучку с запиской «Пишите сами» – и ушел в кино, питая иллюзии, что в кино будет лучше. В кино оказалось не лучше. Плюс к этому именно в этот момент сняли Хрущева и появился Брежнев. Смена вождя означала усиление страха в чиновничьей среде, а значит, и ужесточение цензуры. Володин тогда написал сценарий о зубном враче, у которого особый талант – рвать больные зубы без боли. А раз он неординарен, то все вокруг его топчут – и талант исчезает.

Сценарий вызвал огромные подозрения в Госкомитете. Сценарий до одури обсуждали, говорили, что в СССР нет и быть не может душителей таланта. Один из редакторов Госкино по фамилии Сегеди наедине сказал Климову: «Мы, редакторы, цепные псы коммунизма». Климов вспоминает, что Володин не выдержал, саданул матом и хлопнул дверью.

Сценарий Володина Климову предложил Михаил Ромм. Климов работает в творческом объединении Ромма после того, как сделал свою дипломную работу. Дипломная работа Климова – знаменитая комедия «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен».

Это было его начало. Евстигнеева на главную роль не утверждали. Чувствовали, что игра будет с подтекстом.

Климов говорит: «Я уперся: не хотите утверждать Евстигнеева, тогда снимайте сами». Мосфильмовских начальников передернуло: «Ничего себе мальчик к нам пришел работать!» Но Евстигнеева утвердили.

Запустились. Снимают. Потом показывают в Комитете по кинематографии отснятый материал. Полный зал редакторов. Климов вспоминает: «Ни единого смешочка. Весь фильм идет при ледяном молчании. Лишь иногда какие-то странные звуки раздаются – то ли рыдает кто-то или хрюкает. Потом зажигается свет – все с каменными лицами уходят. Мы стоим, ничего не понимаем и не знаем, что делать дальше. Тут один из редакторов, делая вид, что собирается прикурить, постоянно озираясь, идет в нашу сторону. Подходит и шепчет мне в ухо: «Потрясающе смешная картина. Я оборжался». – И мгновенно уходит». «Кафка», – резюмирует Климов.

Потом кино смотрит высшее начальство Комитета по кинематографии. Ставит диагноз: нормальная антисоветская картина. Кто-то говорит, что картина антихрущевская. Якобы в эпизоде сна главного героя похоронная процессия пенсионеров несет портрет Хрущева в траурной рамке.

А потом фильм дали посмотреть Хрущеву. Он смеялся, и фильм пошел.

Вот после этого Климов и снимает фильм про зубного врача. Сам Климов оценивает этот фильм как не слишком удачный. Но именно с ним, по идеологическим причинам, он попадает в черный список. Более того, в апреле 66-го на пленуме Союза кинематографистов СССР Климов выходит на трибуну и заявляет, что цензура дошла до такой степени, что работать невозможно. Знаменитый советский режиссер Сергей Герасимов говорит, что Климов – неопытный оратор, но при этом Герасимов произносит, что принцип партийного руководства искусством свят и незыблем.

Климов опять выходит на трибуну и поясняет, что именно он хотел сказать: «Я призывал к тому, чтобы исключить из нашей жизни оценки толстокожих бюрократов, которые редко, но все же встречаются». Эти пояснения ничего не меняют. Для Климова начинается полоса запретов. Он предлагает экранизировать рассказ Бабеля. Ему говорят: «На фиг нам этот Бабель». Он предлагает делать «Левшу» по Лескову. Но тема «талант и власть» слишком актуальна, и Климову говорят: не надо.

Хотел снимать фильм по мотивам русских народных сказок. Главные герои – царь, Иван-дурак. Фильм должен был называться «Вымыслы». На самом деле, конечно, про власть и народ. Про то, как сказочная власть дурачит сказочный народ. Уже натуру для съемок поехали выбирать на Русский Север.

И тут только назначенный новый начальник Госкино Ермаш говорит Климову: «Элем, какие вымыслы, какие сказки! Брось эту ерунду. Я – новый министр. Запускайся с «Агонией».

Климов к этому времени уже несколько лет одержим идеей снять фильм о конце Российской империи.

Еще в 66-м году, накануне 50-й годовщины Октябрьской революции, легендарный режиссер сталинских мюзиклов «Свинарка и пастух» и «Кубанские казаки» Иван Пырьев говорит Климову: «Ты понимаешь, Елем, – так Пырьев называл Климова, – тебе сейчас жизни не будет. И поэтому тебе надо поставить что-нибудь юбилейное». Климов отнекивается. Пырьев настаивает: «Нет, старик, ты не прав. У меня есть интересная идея». И дает почитать Климову пьесу Алексея Толстого «Заговор императрицы». Климов читает. Говорит: «Картонная вещь. Это я делать не буду». Пырьев в ответ: «Черт с ней, с пьесой. Но там же Гришка. Гришка Распутин. Это же фигурище. Я тебя умоляю, Елем, прочитай протоколы допросов Временного правительства. И главное, Распутина там не пропусти».

Материалы допросов Временного правительства из Библиотеки ЦК КПСС Климову достает его отец, который работает в Комитете партийного контроля. После смерти Сталина отец Климова разбирал дела репрессированных и занимался реабилитацией. Климов вспоминает: «Отец возвращался с работы, ничего не ел, запирался в комнате, гасил свет, садился около окна и сидел до поздней ночи. Потом ложился спать. Утром вставал рано и уезжал на работу. Так месяц за месяцем. Забросил все свои любимые занятия – живопись, фотографию, рыбалку». Климов говорит: «Человек сходил с ума у нас на глазах. Постепенно он вернулся к жизни. Но уже никаких увлечений не осталось».

Так вот, отец помогает Климову с материалами допросов царского правительства. Климов прочитывает восемь томов из восемнадцати, идет к Пырьеву и говорит: «Берусь. Материал потрясающий. Особенно Распутин».

Сценарий Климов заказывает Лунгину и Нусинову, по сценарию которых снят «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». В первом варианте сценарий называется «Антихрист». На худсовете творческого объединения он принят на «ура».

Следующий этап – Комитет по кинематографии. Претензии по всем линиям.

Много «клубнички». Аполитично. Надо доказывать необходимость революции. А тут Распутин – чуть ли не Пугачев. Кроме того, возникают сомнительные ассоциации с современностью. Короче, тема требует «истовой серьезности».

На этом фоне Климов пришел к Пырьеву и пошутил, сказал, что финал фильма будет вот такой: «Набережная, толпа, царь, дамы, полынья… И вдруг из этой полыньи поднимается гигантский фаллос, и Распутин выбирается по нему, как по шесту…»

Сценарий радикально перерабатывается. Идет серьезная работа в архивах. Появляется новое название «Агония». Запуск фильма срывается дважды. Проходит 6 лет – и вот тут вдруг новый глава Госкино произносит: «Запускайся со своей: «Агонией». В сентябре 74-го года фильм закончен. Глава Госкино Ермаш его отсматривает и говорит Климову: «Слушай, будет заседание Политбюро. После заседания члены Политбюро обычно смотрят какое-нибудь кино. Ну-ка, сделай мне копию «Агонии». Климов отвечает, что у фильма еще черновой звук. «Какой звук? – говорит Ермаш. – Делай, что говорю. Я же их потом не соберу вместе. Будут один на один смотреть со своими женами и тещами по дачам». А Климов говорит: «Нет». И уезжает на юг.

Климов вспоминает: «Вечером был на пляже, пустынном, каменном. Вдруг приносят телеграмму: Шукшин умер. А я его так любил. Он весь был такой настоящий». Когда Климов снимал в павильоне на Мосфильме «Агонию», в соседнем павильоне Шукшин снимал «Калину красную».

В обеденный перерыв они сели на толстое бревно. Климов вспоминает:

«Я сказал ему: «Вась, ну, что у тебя со Степаном Разиным?» Я знал, – говорит Климов, – что Шукшину не давали начать этот фильм. Но Шукшин вдруг заплакал.

Я говорю: «Что ты?» А он в ответ: «Да вот, суки, гады, не дают, и все. Сценарий есть. Я хочу снимать. Хочу играть эту роль. Но теперь я должен писать роман о Степане Разине. Чтобы он вышел в печать. И тогда, может быть, мне дадут возможность…» Имат-перемат».

Климов говорит: «Я же Шукшина на Распутина хотел пробовать». Надо сказать, что Иван Пырьев хотел сам играть Распутина. До июля 1975 года, а именно до начала Московского кинофестиваля, ситуация с «Агонией» выглядит вполне благоприятно. Съемочной группе даже выплатили деньги.

Приехавшие на кинофестиваль коллеги Климова говорят: «Покажи фильм-то». Климов вспоминает: «А я не могу показать, фильм в сейфе у министра. Спрашиваю директора «Мосфильма» Сизова, что происходит. Сизов говорит: «Дела плохи. Показывать «Агонию» нельзя. Но знаешь, давай организуем просмотр для очень узкого круга». Климов говорит, что обрадовался и сболтнул нечаянно об этом показе Анджею Вайде.

А Вайда привез на «Мосфильм» два автобуса желающих посмотреть «Агонию». Но дальше фильм не пойдет. Брежнев на даче посмотрел «Агонию» и спросил: «А зачем это нам?» Вопрос Генерального секретаря был воспринят окружением как ответ. Более того, как руководство к действию. Фильм кладут на полку.

Между тем, вполне вероятно, Брежнев не имел это в виду. Или вообще ничего не имел в виду. Потому что он уже болен. Глава 4-го Главного управления Минздрава СССР академик Чазов говорит, что с весны 73-го года у Брежнева возникает периодическая слабость функции центральной нервной системы, которая сопровождается бессонницей.

На самом деле проблемы со сном возникли у Брежнева значительно раньше. Неожиданная неадекватность Генерального секретаря проявилась еще в августе 68-го года, в разгар переговоров с руководством Чехословакии, предшествующих вводу советских войск в Чехословакию. Уже тогда врачи подтвердили, что неадекватное поведение Брежнева – следствие приема завышенных доз снотворного, которое он принимает, чтобы снять нервное напряжение. Препараты вызывают депрессию и заторможенность. Параллельное развитие атеросклероза ведет к потере способности к самокритике. Как в оценке собственного физического состояния, так и политической реальности. В 70-м году за ужином после открытия ленинского мемориала в Ульяновске Брежнев скажет: «Я как царь. Только не могу, как царь, дать землицу, крепостных. Зато могу дать орден».

Сотрудник группы консультантов ЦК и спичрайтер Брежнева Александр Бовин пишет: «Мне еще в те времена пришла в голову мысль: Брежнев бы прекрасно смотрелся как средней руки помещик. Хорошая псарня, смешливые дворовые девки. Вечером съезжаются в гости окрестные помещики. Карты. Сытный стол».

Другой бывший сотрудник группы консультантов ЦК, будущий академик Георгий Арбатов пишет, что со временем Брежнев изменился: «Этот вчера еще хлебосольный хозяин вел себя как Плюшкин, бдительно следя, чтобы меню для работавшей группы специалистов было предельно спартанским».

Арбатов говорит: «Может быть, у Брежнева была болезнь, разрушающая личность. Может быть, болезнь просто ускорила процесс распада личности этого человека. Он утратил контроль над собой и перестал сдерживать дурные черты, воспитанные деспотическим сталинским прошлым. К этому добавлялся очень невысокий уровень нравственной требовательности к себе. Как, впрочем, и к окружающим». То есть это стандартная клиническая картина, которую дает сочетание банальной единоличной власти с банальным атеросклерозом.

При этом Брежнев становится крайне сентиментальным. Брежневскую сентиментальность иногда удается использовать во благо. Как в случае с фильмом «Белорусский вокзал». Фильм первоначально запрещен в связи с недовольством Министерства внутренних дел: не так показана советская милиция.

Александр Бовин вспоминает:

«Фильм «Белорусский вокзал» повезли в Завидово. Как всегда, после ужина – кино. Мы больше смотрим на Брежнева, чем на экран. Видим – схватило. Платок вынул. Задача решена».

Правда, Брежнев прослезится и в тот момент, когда Андропов будет представлять своего нового первого зама, Крючкова, прославившегося впоследствии в 1991 году в качестве члена ГКЧП.

Перед тем как ввести Крючкова в кабинет Брежнева, Андропов Крючкову говорит:

«Не следует удивляться, если генсек покажется «не в форме». Главное, говорить погромче и не переспрашивать, если что-то будет трудно разобрать в брежневских словах».

С начала 70-х Брежнев испытывает проблемы с зубными протезами и в первое время переживает это. Он считал себя сильным оратором и любил выступать, любил звук аплодисментов. Говорил: «Я выйду на трибуну, скажу, и это станет цитатой».

Но болезнь и сильное снотворное к 75-му году убивают брежневскую любовь к публичным выступлениям. И вообще резко снижают его работоспособность. А иногда и просто способность к общению с внешним миром.

В июле 74-го, накануне поездки в Варшаву на празднование 30-летия Польской Народной Республики, врачи с трудом приводят его в чувство и отправляют в Польшу. На торжественном заседании он публично неадекватен.

В ноябре 74-го Брежнев ведет крайне сложные переговоры с американским президентом Фордом во Владивостоке по вопросу об ограничении стратегических наступательных вооружений. Переговоры сложны не только вследствие позиции США. Основную сложность для Брежнева представляет позиция министра обороны Гречко, который вообще категорически против подписания договора с американцами. Председатель Президиума Верховного Совета Подгорный поддерживает Гречко. Они предлагают Брежневу вообще уйти с переговоров с американцами. Брежнев ведет с Москвой бесконечные разговоры по телефону. Давит на Гречко и Подгорного и додавливает их. Заканчивается все это сильнейшим спазмом сосудов головного мозга. Но Брежнев все-таки провожает Форда в аэропорте. После этого Брежнева везут с визитом в Монголию. Чазов говорит, что по дороге Брежнев впадает в невменяемое состояние по причине чрезмерного приема сильнодействующих успокаивающих средств. В Монголии все проходит гладко: он присутствует на переговорах и на концерте.

В декабре 74-го летит с государственным визитом во Францию. По воспоминаниям французского президента Валери Жискар д'Эстена, Брежнев с трудом произносит слова, у него нарушена артикуляция. Во время переговоров Брежнев неожиданно встает, с первым шагом перестает замечать присутствие других людей: главное – контролировать направление движения.

После визита во Францию Брежнева два месяца не показывают.

В июле 75-го, в состоянии депрессии вследствие приема сильных успокоительных, он едет в Хельсинки на подписание заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Чтобы сузить круг отечественных свидетелей нездоровья генсека, в Хельсинки рядом с Брежневым нет дипломатов. Только охрана и врачи.

Александр Бовин по сути Хельсинского совещания пишет:

«Брежнева удалось уговорить принять так называемую «третью корзину» Хельсинкского акта. То есть те разделы, которые касаются прав человека. Но эти самые права для него были фикцией, навязанные непонятным для него временем».

Отставание от времени – болезнь не только Брежнева.

1 августа 1975 года, в день подписания Брежневым заключительного акта в Хельсинки, в Москве председатель КГБ СССР Андропов пишет в ЦК КПСС секретную записку за номером 2058-А: «На киностудии «Мосфильм» закончена съемка кинокартины Э. Климова «Агония», в которой показан распутинский период Российской империи».

Следующий абзац секретной записки Андропова начинается словами:

«По имеющимся в органах безопасности данным, в этой кинокартине искаженно трактуются исторические события того времени».

Во-первых, это смешно. Потому что под богатой формулировкой «по имеющимся в органах безопасности данным» скрывается простой факт: в КГБ с запозданием тоже посмотрели фильм Климова «Агония», который до того на «Мосфильме» посмотрели гости Московского кинофестиваля.

Во-вторых, а как же иначе: слова «по имеющимся в органах госбезопасности данным», несомненно, должны быть, раз записка принадлежит перу главы КГБ и носит секретный характер. А в-третьих, опять смешно. Записка дает четкое представление о логике восприятия произведения искусства в КГБ.

О том, чем, по мнению КГБ, фильм привлекает внимание в мире, Андропов пишет:

«В кинокартине неоправданно большое внимание уделяется интимной жизни Распутина. Кинокартина содержит сцены сексуального характера. Поэтому, видимо, не случайно иностранные кинематографисты проявляют повышенный интерес к этому фильму. В связи с изложенным Комитет государственной безопасности считает нецелесообразным выпускать фильм «Агония» на экраны страны и для продажи его за рубеж».

И наконец, главное в связи с андроповской запиской: это проявление борьбы в высшем руководстве страны.

Брежнев еще в апреле 75-го года, казалось бы, закрыл вопрос с «Агонией», и никто не собирается выпускать фильм на экраны. Но через пять месяцев Андропов усматривает необходимость присоединиться к брежневской позиции, но при этом оставить последнее слово за собой.

Дело о кинофильме «Агония» может показаться незначительным только на первый взгляд. В СССР для КГБ, впрочем, как и для ПБ и ЦК, вообще не бывает мелких дел.

С запиской Андропова об «Агонии» знакомятся члены Политбюро, кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК: Долгих, Капитонов, Кириленко, Кулаков, Пельше, Пономарев, Устинов. Через две недели, 13 августа, в ЦК свою записку пишет председатель Госкино Ермаш: «Госкино СССР в настоящее время не считает целесообразным выпускать фильм «Агония» на экран».

На следующий день, 14 августа, в ЦК направляется еще одна записка. Ее пишут на этот раз совместно Госкино и отдел культуры ЦК. Содержание то же: в настоящее время считают нецелесообразным выпуск кинофильма «Агония».

На самом деле записки от 13 и 14 августа можно было вовсе не писать. Потому что решение об «Агонии» принято до них еще 12 августа, на заседании секретариата ЦК.

И принято оно именно с подачи Андропова. Для него это крайне существенно. Андропов спустя месяцы реанимировал ситуацию с «Агонией». Случай с «Агонией» – это проявление амбиций и опасений главы КГБ Андропова в условиях прогрессирующей болезни Брежнева.

Чазов вспоминает о происходящем в 75-м году: «Слухи о тяжелой болезни Брежнева начали широко обсуждаться не только среди членов Политбюро, но и среди членов ЦК».

Чазов пишет: «Ближайший друг Брежнева Устинов сказал мне: «Евгений Иванович, обстановка становится сложной. Необходимо поставить Леонида Ильича на ноги. Вам с Юрием Владимировичем Андроповым надо продумать тактику подготовки его к съезду партии». Чазов продолжает: «При встрече Андропов начал перечислять мне членов Политбюро, которые при любых условиях будут поддерживать Брежнева». Андропову кажется, что их недостаточно. Андропов просит Чазова поехать в Киев и уговорить первого секретаря ЦК Компартии Украины Щербицкого переехать в Москву. Чазов едет в Киев. Но Щербицкий говорит: «В этой политической игре я участвовать не хочу».

Чазов вспоминает об их разговоре с Андроповым после возвращения из Киева: «Что же делать, – повторяет Андропов, обращаясь больше к самому себе. – Подгорный может рваться к власти». Чазов спрашивает: «Но почему обязательно Подгорный? Неужели не может быть другой руководитель – вот вы, например?» – «Никогда и нигде этого не говорите, – отвечает Андропов. – Есть Суслов, есть Косыгин. Короче, нам надо думать об одном: как поднимать Брежнева».

«Остается одно, – говорит Андропов, – собрать весь материал с разговорами об его болезни, недееспособности и возможной замене. И показать ему. При всей своей апатии лишаться своего поста он не захочет. На этой политической амбиции надо сыграть». Андропову этот план удастся.

В 64-м, после снятия Хрущева, Андропов сразу поставил на Брежнева и не отклонялся от принятого решения в период борьбы Брежнева и Шелепина. Андропов – человек Брежнева, потому что с Брежневым он связывает собственное политическое будущее. В смысле, свое будущее после Брежнева.

Александр Бовин вспоминает свой разговор с Андроповым в бытность того секретарем ЦК, до назначения на КГБ.

Бовин пишет: «Андропов меня старался воспитывать. Мой образ жизни называл гусарством и читал нудные нотации. Однажды ну просто допек меня. Я перешел в контратаку: «Ваша цель, Юрий Владимирович, понятна – Вы хотите стать генеральным. Давайте откровенно, хотите. Ради этого, возможно, и стоит зажать себя». Бовин пишет: «Андропов энергично замахал руками, потом что-то пробурчал, и разговор был закончен».

К моменту смерти Брежнева все конкуренты Андропова исчезнут: умрут или уйдут с политической арены. И Андропов станет Генеральным секретарем. На год с небольшим.

Все время до смерти Брежнева Андропов упорно консервирует, сохраняет его на высшем посту государства, несмотря на его недееспособность.

Это развращает всех стоящих у власти на всех уровнях. А вместе с ними и всю страну. Она принимает и терпит существующий стиль руководства.

Это личный андроповский вклад в «застой», который есть не что иное, как агония государства.

В ночь на 9 ноября 1975 года на противолодочном корабле Балтийского флота «Сторожевой» начинается мятеж. Во главе восстания – капитан 3 ранга замполит Валерий Саблин. Накануне выступления он организует на корабле просмотр знаменитого кинофильма «Броненосец «Потемкин». Потом по приказу Саблина матросы выстраиваются на палубе.

Саблин объявляет им, что он намерен вести корабль в Ленинград, встать около «Авроры» и обратиться с воззванием к стране. Саблин намерен говорить о разложении в верхах, о необходимости многопартийности, о свободе слова, о честных выборах. Все это, по мнению Саблина, необходимо для строительства коммунизма.

Матросы поддерживают Саблина, большинство офицеров – нет. На подавление мятежа направлена эскадра плюс подняты два авиаполка, которые сбрасывают бомбы по курсу корабля.

Саблину предъявлены обвинения в измене родине и попытке угнать корабль в Швецию. Через полгода Саблин будет расстрелян.

В записке Андропова от 1 августа 75-го года по поводу фильма Климова «Агония» есть слова: «Неоправданно большое внимание уделяется показу жизни царской семьи». Больше о царской семье ничего не сказано.

Николай Второй – объект особой разработки КГБ. По мнению Андропова, он имеет непосредственное отношение к советской действительности 1975 года. У режиссера Климова и актера Ромашина последний российский император Николай – интеллигентный, рефлексирующий, страдающий. То есть не карикатурный, не упрощенный. И режиссер, и актер воспринимают его абсолютно серьезно. Точно так же воспринимает его Андропов. Появление такого Николая на всесоюзном экране Андропов в 75-м году расценивает как угрозу национальной безопасности.

Андропов плотно занимается диссидентским движением практически с момента его возникновения в СССР.

Одно из течений советского диссидентства – монархическое. Оно коренится в литературной и художественной среде и входит одним из крыльев в так называемую «русскую партию».

Советские монархисты вызывают у Андропова не меньшую озабоченность, чем Солженицын, который по предложению главы КГБ годом раньше изгнан из СССР. Или академик Сахаров, который в 75-м году получает Нобелевскую премию мира.

В 75-м году Андропова посещает та же мысль, что и Ленина в 18-м. Николай II может стать знаменем антикоммунистического движения. Ленин в 18-м году убил Николая и его семью. Андропов делает то, что может.

Он не ограничивается запретом на появление на экране виртуального Николая. Он инициирует снос дома, в котором была расстреляна царская семья. Ипатьевского дома, сохранившегося в Свердловске, бывшем Екатеринбурге. С начала 70-х возле Ипатьевского дома в день расстрела начинают появляться цветы.

Записку № 2004-А по поводу сноса Ипатьевского дома Андропов направляет в ЦК КПСС за 5 дней до записки о фильме «Агония». Это записки из одного смыслового пакета. Андропов пишет: «Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в г. Свердловске». Андропов пишет, что в последнее время Свердловск начали посещать зарубежные специалисты. И дом Ипатьева может стать объектом их внимания. В связи с этим целесообразно решить вопрос о сносе особняка.

Андропов не ленится. Он подыскивает для Политбюро даже мотивировку для сноса дома: «В порядке плановой реконструкции города».

4 августа 1975 года, по возвращении Брежнева из Хельсинки, Политбюро одобряет предложение Комитета госбезопасности и голосует за снос Ипатьевского дома. Исполнение решения возлагается на Свердловский обком КПСС. Окончательная директива о сносе выйдет в 77-м году, когда обком возглавлял Борис Ельцин. Ельцин в книге «Президентский марафон» прямо пишет об этом: «Не выполнить постановление Политбюро? Я как первый секретарь обкома даже представить себе этого не мог». Там же он пишет, что заноза в сердце осталась.

В 1998 году, в 80-ю годовщину расстрела царской семьи, их останки будут торжественно захоронены в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Для Ельцина это будет глубоко личным делом: «Предавая земле останки невинно убиенных, мы хотим искупить грехи своих предков. Виновны те, кто совершил это злодеяние. И те, кто его десятилетиями оправдывал. Виновны все мы. Нельзя лгать себе, объясняя бессмысленную жестокость политическими целями».

В 75-м году, когда фильм «Агония» запрещен, да и в 85-м, когда его разрешат, никто в стране еще не знает в лицо членов царской семьи. Их фотографии, кинохроника с ними внове, в диковинку. В фильме Климова они впервые возвращаются, приходят к нам. Еще никто в стране толком не знает, что там произошло с царской семьей. В народном восприятии эта семья еще не обрела реальное лицо, точнее лица, особенно детские. Еще никто в стране не ужаснулся их убийству, не узнал зверских подробностей, которые позже все-таки потрясут, даже у самых верующих заронят сомнения в том, что изначально все было чисто и благородно. Впоследствии убийство этой семьи в массовом восприятии станет большим впечатлением, чем вся информация о сталинском терроре.

Но в 75-м внимание, скорее всего, привлекли бы совсем другие эпизоды, связанные с коррупцией. Потому что в 75-м в брежневском недееспособном СССР коррупция и телефонное право – норма жизни.

Вспоминает бывший зам. министра внутренних дел, зять Брежнева Юрий Чурбанов: «Мы с Галиной Леонидовной ехали на дачу, как вдруг в машине раздался телефонный звонок из приемной Леонида Ильича. Леонид Ильич сказал мне: «Поздравляю тебя с новой должностью. Ты назначен заместителем министра внутренних дел Щелокова». – «Как же так, – говорю, – Леонид Ильич, со мной же никто не посоветовался». – «Ну, вот еще, – отвечает Брежнев. – Надо мне с тобой советоваться. И еще: тебе только что присвоено звание генерал-лейтенанта».

В своем фильме «Агония» Элем Климов снялся в эпизоде. Точнее, у него два крупных плана в противогазе. Один крупный план – у жены Климова, режиссера Ларисы Шепитько. Ее самый знаменитый фильм – «Восхождение» по повести Василя Быкова «Сотников». Фильм тоже чуть было не запретили. Цензурная претензия следующая: из военной партизанской истории сделала религиозную притчу с мистическим оттенком. Фильм отбил первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Машеров. Лариса Шепитько погибнет в 79-м в автокатастрофе вместе со съемочной группой фильма «Матёра». Этот фильм доснимет за жену Элем Климов.

Вот здесь, на этом плане из «Агонии», рядом с Ларисой Шепитько – Юрий Карякин, будущий знаменитый публицист эпохи перестройки. К нему после «Агонии» Элем Климов обращается с предложением сделать сценарий по «Бесам» Достоевского.

Карякин вспоминает реакцию министра культуры Демичева, когда они с Климовым заговорил о «Бесах». Демичев закричал: «И заикаться, и думать не смейте! Чтобы эту дрянь – в кино! Советский зритель никогда не увидит «Бесов» ни на сцене, ни в кино».

Климов вспоминает: «Мы не сразу сдались. Ходили, кланялись в ЦК. Но безнадега была полная. Заворачивали меня тогда со всем подряд. Наверное, если бы однажды предстал пред светлые очи начальства со сценарием по брежневской «Малой земле», то результат был бы тот же, что и с «Бесами».

И вот где-то как раз в это время кто-то дает Климову почитать «Хатынскую повесть» Алеся Адамовича. Климов говорит: «Я понял, что это тот материал, который я обязан воплотить. Не имею права умереть, не сняв этого фильма».

Они с Ларисой обязательно хотели каждый снять свой фильм о войне. Она сняла. Теперь была его очередь.

Свой военный фильм Климов снимет о белорусской деревне, сожженной немцами. Точнее, о том, во что могут превращаться люди. Не о войне, а о человеческом озверении. Фильм называется «Иди и смотри». «Иди и смотри» – это рефрен Апокалипсиса.

Сергей Герасимов, посмотрев фильм «Иди и смотри», скажет про Элема Климова и Алеся Адамовича: «Не понимаю, откуда у этих мальчиков с Кутузовского проспекта такая жестокость». Климов на это отвечает:

«Герасимов просто не знал, что я мальчик не из Москвы, а из Сталинграда. А сценарист Алесь Адамович – из белорусских партизан.

Мне было 10 лет в 43-м году, когда Сталинград еще пах трупами. Оружие было везде, по всему городу прямо под ногами. И чердак у нас был набит оружием. А когда у человека в доме оружие, у него совсем другая психология, чем у безоружного».

Климов продолжает:

«А когда Герасимов посмотрел мою «Агонию», лежавшую на полке, он дал в мою честь обед».

В 1975 году, когда запретили «Агонию» Климова, японский режиссер Акира Куросава снимает в России свой фильм «Дерсу Узала». Ему удается посмотреть «Агонию». В зале во время просмотра, кроме него, только двое сопровождающих. Когда зажигается свет, Куросава встает и пять минут демонстративно аплодирует.

Потом он идет к заму гендиректора Мосфильма и говорит: «Почему этот фильм не пускают на экран?» Тот в ответ: «Я тут ни при чем. Это же, говорят, Брежнев посмотрел на даче и сказал: а зачем это нам?» И тут Куросава закричал: «А зачем вам Достоевский? Зачем вам Пушкин? И вообще, все вам зачем?»