Разные одиночества

Есть разные одиночества. В большинстве случаев мы переживаем детское одиночество. Это тоска по Другому, когда без его присутствия как будто недостает чего-то важного. Например, если нет партнера, то не хватает любви. Если нет компании, то не хватает взаимности, энергообмена. Если нет подходящего места для реализации своих талантов, например работы, то возникает ощущение одиночества. Можно сказать, это одиночество недостаточности, дефицита, травмы. Порой человек так боится этого одиночества, покинутости, что держится за деструктивные отношения, работу, компанию. Или же из-за страха одиночества остается один, чтобы его никто не мог покинуть.

Однако, оказывается, есть одиночество иного рода. Если вы выбираете быть отдельным, если вы идете в направлении своей индивидуальности, своего «Я», если вы осваиваете свои границы, вы тоже встретитесь с ним. Если вы захотите говорить своим голосом и своими словами, отказываясь поддерживать коллективные игры спасения от детского одиночества, вы непременно встретитесь с тем, что вас откажутся понимать, признавать ваши взгляды, ваше право на границы.

Чувственность

В «древних и примитивных» отделах нашего мозга живут инстинкты, в том числе сексуальные. А также первобытные, но восхитительно сладострастные импульсы. Импульсы про «ту самую самку» и «того самого самца», к которым возникает влечение – сильное и непреодолимое.

В отношениях мужчины и женщины этот аспект нельзя не учитывать. Страсть – это еще не все, но и немало… Влечение во многом поддерживает отношения, являясь стабильным и постоянным. Если это «та самая самка» или «тот самый самец»…

Одна женщина уехала в другую страну. Ее основная роль хорошей девочки и отличницы помогла ей выстроить карьеру. Появились у нее и отношения, которые, как ей казалось, были близкими. Но все же она чувствовала, что что-то в жизни не так. Чего-то не хватает. Однажды она рассказала на сессии, что, кажется, у нее намечается роман. Поделилась нахлынувшими переживаниями. Она смущалась, краснела, и переживала из-за предполагаемого осуждения.

Это очень трогательно – наблюдать, как просыпается чувственность. Быть приглашенным и почетным (как я себя ощущаю) свидетелем. Я не представляю, как можно прожить жизнь, не насладившись своей привлекательностью, чувственностью и сексуальностью.

Я спрашиваю ее, что переменилось в ее жизни теперь. Она говорит, что, ощущая на себе влюбленный и желающий взгляд, чувствует себя живой и желанной. Ощущая на себе желающие руки, прикосновения, чувствует свое тело. И ощущает его сексуальным.

– Мой новый друг тонко настроен на меня. Я чувствую, как я притягательна. Он не старается, как мой постоянный партнер. Он спонтанен в своих реакциях. Естественен. И это раскрепощает меня.

– Я поздравляю тебя! Ты открываешь новые грани себя. Хорошо, что это происходит. С твоим старым имиджем девочки-отличницы это могло бы вообще не случиться.

– Но я чувствую вину. Я не хочу причинять боль своему постоянному партнеру. А кажется, он уже чувствует отдаление. И старается еще сильнее. И от этого тошно. Вот, точно! Он старается, а я ничего не чувствую.

Я хорошо понимаю, о чем идет речь. Разыгрывать спонтанность и быть естественным – между этими состояниями нет ничего общего. Что тут скажешь? У каждой ценности своя цена, которую необходимо уплатить. Посмотрим, какова она будет.

Чувственность, сексуальность, страсть, влечение – это такие краски на холсте жизни, без которых холст становится монотонным, а в иных случаях незаметным полотном.

Игла, трупик и чудо

С разрешения клиента опишу одну сессию, когда нам удалось найти и вернуть на место отщепленную часть. Расщепление травмирующего опыта на фрагменты – обычный процесс, возникающий как защита от травмы, позволяющий удалить из сознания несовместимое с жизнью воспоминание.

Мне думается, наш опыт был бы полезен многим, поскольку отщепленные эмоции могут жить своей отдельной жизнью хоть весь отмеренный человеку срок, мешая ему, беспокоя его, не давая ему соединиться со своей пострадавшей уязвимой частью.

Все началось с того, что клиент пожаловался на один локальный страх, который возникает у него по весне, когда ярко светит солнце, бегут ручьи и природа просыпается.

– Что за страх?

– Что-то пронзает меня прямо в мозг, навылет, остается дыра.

Я пробую расспрашивать его, но вижу, что он уходит из метафоры и рационализирует. Тогда я говорю:

– Отключи мозг, прислушивайся к себе. Сосредоточься на ране. Что ее наносит? Кто ее наносит? Для чего?

Мне удается немногое: клиент рассказывает про иглу, пронзающую его. Удар наносится, потому что он скрывает что-то, что «воняет». Приходит еще одна метафора: какой-то трупик был скрыт под снегом зимой, а теперь, когда снег сошел, его видно и он «воняет». Устав находиться в символическом, клиент снова включает рациональные объяснения: «Скорее всего, у матери были весенние обострения и она набрасывалась на меня».

У него действительно была поглощающая мать – безразличная к его нуждам, но требующая соответствовать ее представлениям об идеальном ребенке. Идеальный ребенок ей виделся вундеркиндом, гением, которого должна была родить и воспитать именно она. Реальный ребенок, будучи тотально зависимым от нее, чувствовал эти притязания, всячески сопротивлялся им, но, видимо, мать очень лелеяла свою мечту и набрасывалась на него с особой жестокостью, если сыну не удавалось соответствовать.

Однако сейчас, чувствуя, что рационализация не помогает обнаружить то, что скрыто в метафоре, я уже готова отступить, пока не появится новый повод вернуться к исследованию страха.

– У тебя эмоционально откликается то объяснение, которое ты сейчас даешь?

– Нет, не особо.

– Значит, мы ищем что-то другое.

Напоследок я говорю о том, что страх и метафора иглы и трупика из-под растаявшего снега может обозначать конкретное событие, которое с ним случилось, но это событие может быть вытеснено и забыто.

Мы начинаем говорить о чем-то другом, и вдруг в самом конце сессии клиент задает неожиданный вопрос:

– А в марте же в школе заканчивается третья четверть?

– Ну да, – озадачена я.

– И выставляются оценки?

– Выставляются.

Внезапно эпизод выплывает из его памяти сначала в виде предположения, а потом уже как эмоциональное воспоминание. Он стоит перед матерью, которая до смерти его стыдит за тройки в четверти. Она говорит о том, что доверяла ему, не проверяла уроки, а он так бессовестно ее подвел. «Вонючий трупик» обнажается из-под снега, а еще недавно, зимой, пока мама не смотрела на оценки, он был так надежно укрыт. Игла пронзает его мозг, нет спасенья – он снова подвел маму в ее мечтах о сыне-вундеркинде… Он не чувствует, что мечта мамы СЛИШКОМ неподъемна для его детских сил, он чувствует, что СЛИШКОМ подвел маму, которая рассчитывала на него.

…Пока мужчина все проговаривает вслух, я изумляюсь его аналитическим способностям и возможностям его рефлексии – откуда? Как он все это вытащил, прожив свои почти сорок лет с одним и тем же сезонным страхом, привыкнув к нему как к фону? И тем не менее чудо свершается на моих глазах: отщепленный опыт обнаружен и возвращается на свое место.

Спустя время клиент сообщает, что ему полегчало… То, что было не под силу ребенку, он, взрослый мужчина, способен пережить и переоценить. Он злится на мать и сочувствует себе. На последней минуте сессии он сообщает, что страха больше нет.