Конфронтация с виной и стыдом

Придуманная вина и токсический стыд отравляют жизнь, лишают нас человечности, подтягивая к какому-то «общепринятому» образцу или конкретному образцу конкретного человека, который транслирует свои ожидания на нас.

Ввиду того, что мы только осваиваем понятие границ (должны ли мы соответствовать этим образцам или нет, оправданны ожидания других людей или нет), мы часто попадаем в ловушку вины и стыда. Но больше всего мы страдаем от того, что сами себя подтягиваем к этим образцам, отказываясь принимать во внимание свою реальную личность, то, кем мы на самом деле являемся.

Одна женщина осуждала себя за то, что «увела» мужа у жены и «разрушила семью», другая – за то, что «не складывались отношения» на работе, и она вынуждена была часто менять работу. Третья ужасно тяготилась и стыдилась своей привязанности к мужчине, ибо зависимость эта заставляла ее чувствовать себя униженной. Еще одна не могла простить себя за то, что не поехала спасать ушедшего в запой отца, предпочтя проводить время с любимым мужчиной. Еще одна стыдилась писать в «Фейсбуке», считая позорным говорить о чувствах, в то время как о событиях ей писать было неинтересно.

Во всех этих и подобных случаях есть некая проблема, которая остается в тени, есть ожидание от себя «правильных» действий и несоответствия этим правилам, вследствие чего наступают самообвинение и самоосуждение.

Эта проблема – некоторая человеческая потребность, которая не признана и вытеснена, а вместо нее поставлена защита. Самообвинение и самоосуждение – это защиты, которые возникли для того, чтобы поддержать отношения зависимого ребенка с «объектами». Теми «объектами», от которых он зависел и которые не признавали его потребностей.

– Почему ты это сделала – завязала отношения с женатым мужчиной? Ты ведь знала, что он женат? – спрашиваю я клиентку.

– Я приехала из другого города, мне было так одиноко… Я чувствовала себя совершенно покинутой. А он влюбился в меня и подарил недостающее мне тепло.

– Тебе не хватало тепла?

– Да, очень.

* * *

– Ты привязалась к мужчине, влюбилась. И чувствуешь стыд за это? А что стыдного в этой привязанности?

Женщина думает некоторое время и отвечает:

– Знаешь, когда ты ТАК задаешь вопрос, я понимаю, что в привязанности нет ничего стыдного. Но мой опыт зависимости всегда был очень тяжелым. Тот, к кому я привязана, как будто имеет власть надо мной, я очень уязвима, завишу от того, сколько раз он позвонил и насколько приветливо со мной поговорил. Это невыносимо стыдно.

– У тебя не было безопасных отношений с родителями?

– Нет, мама меня стыдила за «прилипчивость» и отталкивала меня.

* * *

– Что тебя заставляет часто менять работу?

– То, что я бездарная, не способна установить нормальные отношения!

– А где ты училась выстраивать отношения? Был ли у тебя опыт здоровых отношений?

(Немая пауза.)

– Да нигде. Дома всегда были одни претензии и ругань. Но я не хочу быть такой! Я не хочу быть как мои родители! Я хочу уметь общаться по-человечески!

– Ты хочешь этого уже сейчас? А разве можно что-то уметь, не научившись?

Конфронтация с виной и стыдом происходит не за счет того, что мы ищем другого виноватого (например, «от хороших жен мужья не уходят») или солидаризируемся с внутренним тираном («Так поступать нельзя!») – это стратегии, сохраняющие внутреннее расщепление, препятствующие интеграции «плохой» (непринятой) и «хорошей» (поощряемой) части. Она происходит, когда мы вообще выходим из этой полярности. Не судим так или иначе, что хорошо и что плохо. Она происходит, когда мы находим вытесненную потребность – в любви, привязанности, хороших отношениях, признании – и выясняем, что другой способ реализовать эти потребности до того момента был, к сожалению, недоступен. Потому что никто не показал другой образец и не было другого опыта. При этом нам очень помогают вопросы: «Что стыдного в том, что…?» и «Что заставило тебя поступить так, а не иначе?»

Я стыдилась себя такой, какой мне не позволили быть

Теперь, имея опыт возвращения и присвоения отщепленных качеств (а именно право поставить себя на первое место, право на свои чувства, право переживать их столько, сколько нужно, право на личные интересы) и личностных качеств (прямолинейности, эмоциональности, сексуальности, лидерских задатков, а главное – неидеальности), за это нет стыда, нет необходимости защищаться; страха меньше, а свободы в отношениях больше.

Стыд за доверие

Одну женщину попытались обмануть мошенники. Она шла по двору и каким-то образом привлекла их внимание. То ли показалась доверчивой, а может, отбирали, с их точки зрения, корыстную. Но так или иначе они подошли к ней, прикинувшись рабочими, у которых злые хозяева отобрали паспорта и которым есть нечего, и предложили ей купить старинные монеты. Незадорого – лишь бы им на хлеб хватило.

Женщина прониклась состраданием, но из-за него же не захотела покупать монеты, стоимости которых она не знала. Не хотела «обмануть» «страдальцев».

Вечером того же дня она поделилась историей с подругой, поведав о своем сочувствии к «пострадавшим», а та немедленно сообщила о новом способе мошенничества и легковерии и даже глупости моей клиентки. Та погрузилась в стыд. В переживании стыда, своей «неадаптивности» и «неадекватности» этому миру она дожила до сессии, надеясь вернуть себе ощущение «нормальности».

Я вижу ситуацию иначе: моя клиентка выражает высшие человеческие качества – милосердие и сострадание, и на этих переживаниях бессовестно манипулируют. Таким образом, ее человеческие стремления становятся ее же уязвимой зоной, и теперь она испытывает стыд за свою уязвимость. Подозрительность и недоверие называются «адаптацией к реальности». На этом основании моя клиентка становится «глупой», а ее подруга – «умной».

Я начинаю атаковать ее стыд, интересуясь, что же стыдного в том, что она поверила? Что стыдного в том, что ее пытались обмануть? Она отвечает, что «должна была знать, что могут обмануть, должна была быть более подготовленной».

Я спрашиваю, злится ли она на мошенников? Она отвечает, что не злится, ведь они живут, как умеют, а вот она должна быть более осмотрительной.

В этой ситуации я снова вижу до боли знакомый сценарий. Где уязвимость, доверие являются недостатком, где вся ответственность достается жертве, а насильник обладает неоспоримым правом на насилие, и именно жертва отвечает за то, чтобы ее не насиловали…

К счастью, моя клиентка обладает исключительными способностями к рефлексии. Я собираюсь назвать ключевые слова, а ей предлагаю поймать первую же картину, пришедшую в ее воображение.

– У тебя есть что-то важное. У тебя это важное хотят забрать. Тебе жалко насильников. Ты не злишься на них. Ты должна быть умнее, сама виновата.

Клиентка тут же вспоминает историю из детства. У нее есть игрушка, и младшая сестра хочет эту игрушку.

Родители велят делиться, на возражения говорят буквально следующее: «Не капризничай. Ты – старшая, будь умнее».

После всплывшего воспоминания мы обе оторопели. Вот такой был преподан урок, а затем многократно повторен и хорошо усвоен. Сейчас сценарий дошел до абсурда: насильники манипулируют вполне осознанно, прикидываясь жертвами, но права на границы по-прежнему нет. Зато есть стыд за уязвимость.

Нам еще предстоит поработать над возвращением злости к манипуляторам, ведь это родители, на которых «нельзя» злиться. Но уже сейчас она начинает верить, что с ней все в порядке. Нет ничего стыдного в том, что она доверяет и уязвима. Нет ничего стыдного в «неподготовленности» к обману. Стыдно злоупотреблять доверием, пользоваться уязвимостью и находить рационализации для насилия.